Текст книги "Жасминовые сестры"

Автор книги: Корина Боманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

4

Сайгон, 1917

Мало того что я была вьетнамкой, я еще и росла в очень хороших условиях. Мой отец занимал высокую должность в администрации колониального правительства. И это возбуждало у некоторой части местного населения настоящую ненависть. К tây, как я называла французов, некоторые люди относились очень враждебно. То же самое относилось к местным жителям, которые работали на чужеземцев.

Но этого я, будучи ребенком, не замечала. Кроме того, я не любила играть с другими детьми, а предпочитала сидеть в саду и мечтать.

Благодаря работе отца у нас было все, что нужно, и даже больше. Мы жили в красивом белом доме с огромным садом, и, когда я достигла определенного возраста, у меня появился учитель, который учил меня считать, писать и говорить по-французски. Я очень любила рисовать, и больше всего – вечерние платья француженок. Я не могла насмотреться на роскошную ткань и затейливый крой платьев.

Хотя у моей матери тоже были такие платья (время от времени моих родителей приглашали к себе французы), она настаивала на том, чтобы дома я носила только аозай, как и она сама. Однако их шили по ее заказу лишь из шелка, и мне грозило суровое наказание, если я слишком сильно их пачкала.

Ярче всего в моей памяти запечатлелись визиты французов в наш дом. Иногда они приходили вместе с посланниками императорского двора. Вечерние собрания высшего общества всегда были очень интересными, пусть даже в большинстве случаев мне удавалось наблюдать за ними лишь тайком, потому что моя нянька в такие дни довольно рано отправляла меня спать.

Я уже точно не помню, какую должность занимал мой отец, но он был очень влиятельным человеком. Той нищеты, которая царила в городе и вокруг него, я почти не видела. Но я слышала, как разговаривают между собой наши домашние слуги. Когда разразилась эпидемия холеры, многие из них были очень озабочены судьбой своих родных.

Однажды в мою жизнь вошла Тхань, и с той ночи в храме Семи Солнц мы обе были связаны своими обещаниями. Когда у нее получалось, она приходила ко мне в наш сад. Мне было трудно убегать из-под надзора, особенно днем, когда слуги бдительно следили за мной. Поэтому я была рада тому, что Тхань могла свободно ходить туда, куда хочет, и даже немного завидовала ей.

Однажды она предложила мне пойти вместе с ней в ее хижину.

– Я хотела бы показать тебе нашу лодку, порт и познакомить тебя со своей матерью. Я рассказала ей о тебе, и она очень рада, что я нашла себе подругу.

– Значит, ей стало лучше?

– Нет, но когда я рассказываю ей о тебе, я, по крайней мере, отвлекаю ее от грустных мыслей.

– И ты все еще не хочешь взять у меня цветы жасмина? – спросила я и тут же пожалела об этом, потому что лицо Тхань помрачнело.

– Нет, не нужны мне эти цветы. Я просто хотела бы, чтобы ты пошла вместе со мной ко мне домой. Когда моя мама увидит тебя, она хотя бы на пару часов отвлечется и, может быть, будет спокойно спать. Она непременно хочет познакомиться с тобой.

После ночной прогулки меня мучили угрызения совести по отношению к своим родителям, пусть даже они абсолютно ничего об этом не узнали. Цветы я, конечно, сохранила и спрятала их у себя под кроватью. До сих пор я не почувствовала ни положительного, ни отрицательного их воздействия. Поэтому я оставила жасмин на прежнем месте.

– Хорошо, я пойду с тобой, – сказала я, потому что не хотела расстраивать Тхань. – Лучше всего, если мы проберемся через то место в заборе, где ты всегда проходишь, когда идешь сюда.

Я сама испугалась своей отваги. Если слуги заметят, что меня нет, они поднимут тревогу. И моя мать, без сомнения, посадит меня под домашний арест на целый месяц. Но я не могла поступить иначе. Если я могла поспособствовать тому, чтобы мама Тхань пожила хотя бы еще немного, я готова была пойти на риск.

Таким образом, мы с подругой пролезли через живую изгородь, в которой был просвет, достаточный для того, чтобы через него могла пробраться худенькая девочка. Спешившие мимо прохожие удивленно озирались на нас, однако им не было до нас никакого дела.

Когда мы шли по дороге в храм, я уже увидела часть города, но это было ничто по сравнению с тем, что показала мне Тхань. Нищета, которую великодушно маскировала ночь, теперь была видна во всех подробностях, так что едва можно было бы поверить, что речь идет об одном и том же городе. В той части, где жили французы, улицы были вымощены брусчаткой, они были чистыми, а дома – светлыми и высокими, и там же имелись парки с прекрасными цветами. Зато в нижней части города многие улицы занесло илом и грязью, в канавах гнили отбросы и дохлые крысы, а люди, стараясь не дышать, спешили быстрее пройти мимо.

Меня охватил ужас, когда я увидела лежащую посреди дороги мертвую собаку. Казалось, по ее черепу проехала повозка. Кровь стекала в лужу. Собаку убили, очевидно, совсем недавно, потому что кровь еще не свернулась.

– Это приносит счастье и удачу, – заметила Тхань, когда увидела, на что я смотрю.

– Увидеть мертвую собаку – хорошая примета? – в ужасе спросила я. – Но почему?

Тхань пожала плечами:

– Этого я не знаю. Старые люди так говорят, а молодые в это верят.

Я с отвращением отвернулась. Одновременно я спросила себя, как суеверные люди могут верить в такие ужасные вещи.

Через пару улиц мы добрались до Телона[8]8
  Телон (Шолон) – китайский квартал Сайгона.


[Закрыть]. Об этом месте мои родители никогда не говорили, зато много говорили слуги. Здесь, по их словам, было полным-полно опиумных притонов. И французы, и вьетнамцы ходили туда, чтобы забыть свои заботы, или для того, чтобы найти свою смерть в состоянии наркотического опьянения. Тогда я, конечно, не имела ни малейшего понятия о том, что такое на самом деле опиум, однако истории о местах, где люди употребляли его, будили мою фантазию, и я представляла себе, как на самом деле может выглядеть такой притон внутри.

– А ты знаешь, где находится опиумный притон? – прошептала я Тхань, и мне показалось, что все люди на улице уставились на меня.

Мой тонкий аозай бросался в глаза еще в бедном квартале, правда, там у людей было слишком много собственных забот. Здесь же, как мне казалось, все буквально сверлили меня взглядами.

– Вон там, на той стороне, один из них! – храбро объяснила мне Тхань и указала на здание слева от нас.

Это было деревянное строение, стены которого были покрыты синей краской. Над дверью кто-то прицепил металлического дракона. Рядом висел китайский фонарик с синими кистями. Маленькие окна были закрыты темными занавесками.

Это было совсем не похоже на то, что я представляла себе в своих фантазиях.

– Ты уже бывала в таком домике? – спросила я, потому что думала, что Тхань способна на все.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, туда детей не пускают. Даже тогда, когда они просят опиум для своих больных матерей.

Тхань печально опустила голову.

– Значит, ты уже пыталась?

– Да, потому что я слышала от рыбаков, что опиум заглушает боль. Но, даже если бы меня туда и пустили, у меня все равно не хватило бы денег. Империя дракона – очень дорогое удовольствие, слишком дорогое, если человек живет только ловлей рыбы.

– Ах, какие красивые девочки! – прозвучал вдруг позади нас чей-то певучий голос.

Голова Тхань моментально повернулась туда. Я заметила, как ее глаза расширились от страха.

Когда я обернулась следом за ней, то уперлась взглядом в морщинистое лицо какой-то старухи. Она улыбалась, но эта улыбка не соответствовала выражению ее глаз, которые пристально и оценивающе смотрели на нас.

Тхань схватила меня за руку. Я сочла, что мы должны поздороваться с этой старухой, но еще до того как я успела это сделать, Тхань дернула меня в сторону и потащила за собой. Мне не оставалось ничего иного, кроме как успевать за ней. А она мчалась так, словно за нами гналась целая свора диких собак.

– Давай же, быстрей! – подгоняла меня Тхань, когда ей стало трудно тащить меня за руку. – Нам нужно убежать отсюда!

Мы мчались по грязи, брызги которой попадали на тонкий шелк моей одежды.

– А что это за женщина? – спросила я, когда Тхань наконец замедлила бег и отпустила мою руку, потому что я уже и сама успевала за ней.

– Это одна из тех, кого ты должна опасаться, – задыхаясь, сказала она. – Это продавщица девственниц. Она заставляет называть себя «тетя» и берет под свое покровительство девочек, сбежавших из дому. Затем, когда девочки достигают нужного возраста, она продает их девственность мужчинам.

– Девственность? А что это такое? – Это слово я слышала в первый раз.

Тхань остановилась и удивленно покачала головой:

– Как, ты этого не знаешь?

– Нет.

Мне показалось, что это то, о чем и самой Тхань еще рано было знать. Когда она в конце концов объяснила мне, что это такое, у меня запылали щеки и я поняла, о чем иногда шептались девочки-служанки.

– Говорят, что если мужчина силой возьмет девственницу, то это принесет ему счастье и удачу, – добавила Тхань.

При этих словах перед моими глазами опять возникла раздавленная собака, и вдруг меня охватил сильный страх. Мне стало еще страшнее, чем тогда, перед хранительницей храма, чьи слова я уже успела вытеснить из своей памяти.

– Как далеко до хижины твоей матери? – спросила я и настороженно оглянулась через плечо.

К счастью, старуха не стала нас преследовать.

– Уже недалеко. – Теперь и Тхань стала спокойнее. – Моя мать всегда предупреждает, чтобы я держалась подальше от таких женщин, как эта, – сказала она. – Мы не должны рассказывать ей, что встретились с этой торговкой, слышишь? Это всегда очень расстраивает ее.

Я могла это понять. Какая мать хотела бы, чтобы ее дочь изнасиловали? Чтобы она, вся окровавленная, лежала в придорожной канаве лишь потому, что какой-то мужчина захотел, чтобы ему сопутствовала удача?

Через некоторое время мы добрались до порта, где между пароходами и моторными лодками покачивались джонки и маленькие парусники. Красные паруса джонок всегда напоминали мне спинные плавники дракона, и, наверное, создатели этих кораблей пытались воплотить именно этот образ. Возможно, они также верили, что такая форма паруса приносит кораблю удачу, однако сегодня после обеда я начала сомневаться в приметах, якобы суливших людям счастье и удачу. Цветы жасмина из старых храмов, драконы, раздавленные собаки, обесчещенные девственницы… Я не видела в этом никакой связи.

О хижине Тхань у меня тоже было свое романтическое представление, но вид жилища моей подруги разочаровал меня еще больше, чем опиумный притон.

У притонов был простой и даже безобидный вид, а вот дом Тхань представлял собой обыкновенный сарай, сделанный из дерева, жести и рисовой бумаги. Настоящей крыши у него не было. Но все же он стоял на сваях, так что вода не сразу добиралась до него, когда ее уровень в Меконге повышался. По правде сказать, эти деревянные сваи были усеяны ракушками и казались довольно дряхлыми. Любая мощная волна сразу же разрушила бы их и унесла жильцов этого дома в пучину, на верную гибель.

– Нам еще повезло, что мы живем не в квартале бедняков, – сказала Тхань, когда мы подходили к ее скромному жилищу. Ее, казалось, не смущал вид их хижины. – Мы, может быть, живем так же бедно, как и они, но зато утром я всегда вижу воду и у меня есть своя лодка, на которой я могу уплыть в направлении моря.

Я была потрясена. Здесь ведь невозможно было жить! Тем более такому тяжелобольному человеку, как мама Тхань.

– Идем со мной, – весело сказала моя подруга и стала карабкаться наверх по шаткой лестнице.

Я последовала за ней, несмотря на то что гнилое дерево оставляло зеленые следы на моем аозай. Мой наряд все равно уже был испорчен.

Внутри было тихо и спокойно. Я не могла припомнить, чтобы когда-нибудь в нашем доме бывала такая всепоглощающая тишина. Конечно, там тоже никто не кричал, но всегда были слышны какие-то звуки: дребезжание кастрюль, разговоры слуг, музыка, которую слушала моя мать, заведя граммофон. Здесь же, казалось, тишина заполняла каждый уголок маленького помещения.

– Мама, я уже вернулась! – крикнула Тхань, торопливо подходя к деревянной бочке с водой и наполняя миску.

Мне стало не по себе, и я остановилась у двери. Я была потрясена нищетой, царившей в хижине. И запах здесь был ужасным: воняло рыбой и болезнью.

Мать Тхань не отвечала.

– Мама? – снова позвала Тхань.

Но было по-прежнему тихо. Моя подруга исчезла за занавеской, а я все еще не решалась подойти поближе. Мой взгляд упал на циновки из рисовой соломки, которыми был покрыт пол. Они были грязными и дырявыми. Трудно было представить, чтобы кто-то захотел ступить на них ногой, а ведь у Тхань даже не было обуви!

Жалобный крик разорвал тишину.

– Тхань, что случилось? – спросила я и, когда она заплакала, тоже бросилась туда, за занавеску.

И тут я впервые в своей жизни встретилась со смертью. Она превратила мать Тхань в тихую, бледную, погруженную в себя куклу, от которой исходил странный запах болезни.

В то мгновение, когда я увидела Тхань, склонившуюся над телом мертвой матери, я поняла, что наступило время сдержать свою клятву. Я не имела ни малейшего понятия, как это сделать. Мои родители ни за что не потерпят у себя в доме такую девочку, как Тхань. Но я, по крайней мере, должна была хотя бы попытаться это сделать.

Прошло довольно много времени, прежде чем могильщики забрали мать Тхань, и еще больше времени понадобилось на то, чтобы убедить Тхань пойти ко мне домой. Во всем ее теле, казалось, сидел ужас. Пока я уговаривала ее, у меня было такое чувство, будто мысленно она находится очень далеко и даже не слушает меня.

Я дергала ее за руку, умоляла, может быть, еще и потому, что была не уверена, что в одиночку найду дорогу домой. Между тем уже стемнело, и мысль о том, что мне придется бежать через Телон, внушала мне еще больший страх, чем воспоминание о дальней дороге к храму Семи Солнц.

Наконец Тхань встала, но ее лицо оставалось окаменевшим. Когда она повернулась и пошла к заднему выходу из дома, мне показалось, что она хочет броситься в воду. Но прежде чем я успела схватить ее за руку, она сказала:

– Я хочу взять с собой кое-что из вещей.

Ее узелок был очень маленьким. Я спрашивала себя, что она вообще туда положила, ведь у нее почти ничего не было. Пока море позволит, ее хижина будет принадлежать ей. Но что будет дальше?

Когда мы шли через Телон, я обнаружила, что темнота изменила вид этого района. По улицам фланировали ярко разукрашенные женщины, которые постоянно улыбались и приставали к проходящим мимо мужчинам. Перед опиумным притоном горели китайские фонарики (я подумала, что каждый дом, на котором висели такие фонарики, был опиумным притоном). То, что здесь была масса баров и борделей, которые освещались точно так же, я узнала намного позже. Острый, противный запах доносился из некоторых дверей, и почти во всех окнах горел яркий белый или красный свет.

К счастью, я напрасно испуганно оглядывалась, боясь встретить продавщицу девственниц. Вместе с тем у меня сложилось впечатление, что Тхань уже не испугалась бы, появись старуха снова позади нас. Моя подруга не говорила ни слова. Она молчала даже тогда, когда мы оставили позади Телон и кварталы бедняков. Тхань вяло переставляла ноги, а ее взгляд был обращен в пустоту.

И лишь тогда, когда мы приблизились к моему дому, она подняла глаза.

– Твои родители меня не примут, – сказала Тхань печально.

– Примут, – возразила я и взяла ее за руку. – Я сделаю все для того, чтобы исполнить свое обещание.

Моя мать, конечно, за прошедшее время заметила мое отсутствие. Или, точнее говоря, она уже приказала разыскать меня. Моя нянька, очень расстроенная, ожидала меня у ворот. Она бросилась ко мне навстречу, размахивая руками, словно испуганная курица-наседка, и изрыгая одно проклятие за другим. Ей не разрешалось притрагиваться ко мне, моя мать ей запрещала, но в этот момент было похоже на то, что нянька нарушит запрет и надерет мне уши.

При виде Тхань она удивленно остановилась.

– А это еще кто?

– Это Тхань. Я хочу представить ее своей матери.

Вид моей подруги, и без того жалкий, перед лицом враждебно глядящей на нее няньки стал еще печальнее.

– Ты хочешь ее… – У няньки слова застряли в горле. Она схватила меня за плечо. – Сначала иди в дом, я хочу, чтобы ты была чистой, прежде чем получишь наказание от своей матери.

– А что будет с Тхань? – осмелилась спросить я.

– Посмотрим. В любом случае в таком виде перед госпожой она не появится!

Нянька потащила нас за собой. Тхань безропотно позволила делать с собой все, что хотела нянька. Она даже не пискнула, когда нас обеих засунули в лохань с водой и грубо стали смывать с нас грязь. У меня было такое чувство, будто с меня живьем снимают кожу, и я громко кричала, но ничего не помогало.

С горящей кожей и опухшими глазами я в конце концов очутилась перед своей матерью, которая сидела в салоне на французской софе. На ней было светлое вечернее платье, наверное, она ходила в нем в гости к одной из своих знакомых. Щеки матери были очень бледными, а взгляд – острым как лезвие ножа.

– Где ты была? – ледяным голосом спросила она.

Моя мать никогда не повышала голоса, однако я слишком хорошо знала, что этому спокойному тону доверять нельзя. Лишь ее высокое положение в обществе удерживало ее от того, чтобы надавать мне пощечин или отругать меня, как это сделала бы простая вьетнамка. Однако ее злость по отношению ко мне была такой же огромной, как и злость других матерей, которые боялись за своих детей.

– Кто это? – Мать подбородком указала на Тхань. Ее глаза заблестели. – Это с ней ты где-то шлялась?

– Это моя подруга, – честно ответила я. У меня почти не было надежды на то, что maman позволит мне высказать мою просьбу, но я ведь дала обещание Тхань. – Ее мать сегодня умерла, поэтому меня так долго не было.

Maman смерила Тхань взглядом с головы до ног.

– А как звали твою мать? – спросила она после.

– Бин Нгуен, – ответила Тхань тихим голосом. – Она долго болела.

– А где твой отец?

– Он уже давно умер. Я его не знала.

Мать вздохнула. Выражение ее лица не изменилось.

Я чувствовала себя так, словно стояла на раскаленных углях. Моя maman всегда подчеркивала, как важно быть милосердной, потому что поведение человека на земле определяет его судьбу на том свете. Я надеялась, что она и сейчас помнит об этом.

– Мама, прошу тебя взять Тхань к нам, – умоляющим голосом сказала я. – У нее нет другого места, где она могла бы остаться, а ее мать не хотела, чтобы она попала в руки к продавщице девственниц.

По тому, как вздрогнула моя мать, я поняла: она знала, что означают эти слова.

– Мы не можем оставить ее у нас.

Скорее, моя мать не хотела оставлять ее у нас, и я это почувствовала.

– Я дала обещание, – сказала я. – И ты ведь сама всегда говорила, что нужно помогать другим. Если Тхань попадет в руки к продавщице девственниц…

– Откуда ты об этом знаешь? – спросила мать, однако я не позволила отвлечь себя от того, что хотела сказать.

– Тхань… могла бы работать здесь, у нас в доме. Я могла бы даже отдать ей свою комнату.

– Я хочу знать, откуда ты знаешь про продавщиц девственниц?

– Мы встретили одну из них, и она с нами заговорила.

У моей матери перехватило дух. Я еще никогда не видела ее такой испуганной. И вдруг черты ее лица ожесточились.

– В этом доме есть определенные правила. Одно из них гласит: тебе запрещено покидать дом без сопровождения взрослых и в одиночку бегать по городу.

У меня на языке вертелось возражение, что я ведь была не одна, но я промолчала.

– Тебя могли похитить. Это могла бы сделать одна из тех страшных баб. Ты можешь себе представить, какой ад тебя бы ожидал? А если бы ты попала в руки к кому-нибудь из этих бунтовщиков? – Мать сделала короткую паузу, словно желая дать мне возможность ответить, и потом продолжила говорить, все-таки повысив голос: – Нет, конечно, ты не имеешь ни малейшего понятия о том, что происходит там, на улице! Твой отец тяжело работает ради того, чтобы тебе не пришлось узнать, что это за мир! А ты так просто ставишь на карту свою жизнь!

Звук ее голоса напоминал звон разбитого стекла и так неприятно дребезжал у меня в ушах, что я закрыла глаза и отвернулась. Такой разъяренной я свою мать еще не видела.

Последовало долгое молчание. Оно было еще хуже, чем резкие слова. Я рассчитывала на то, что она отошлет меня в мою комнату и заставит ждать, пока домой вернется отец, чтобы он наказал меня по-настоящему.

– Пожалуйста, накажи меня, мама, но не прогоняй Тхань, – в конце концов сказала я тонким голосом и на всякий случай втянула голову в плечи, ожидая еще одной тирады.

Но в этот момент мне было все равно, я беспокоилась только о Тхань, потому что у нее на карту было поставлено больше, чем у меня. Она не могла оставаться в хижине, в которой жила до сих пор. Сваи, на которых стояло ее жилище, были гнилыми и обросли ракушками. Если река выйдет из берегов, Тхань погибнет!

Я с мольбой опустилась перед матерью на колени. Что еще я могла сделать, чтобы смягчить ее сердце?

Но выражение ее лица не изменилось.

– Нам больше не нужны слуги, – сказала она, снова и снова бросая взгляд на Тхань.

– Но я недавно слышала, как Ли жаловалась на то, что она не справляется с работой!

Теперь уже мать удивленно посмотрела на меня.

– Когда ты это слышала? – спросила она.

Мать строго руководила слугами. Поэтому они жаловались лишь тогда, когда хозяйки не было поблизости.

– Всего несколько дней назад, – ответила я. – Прошу тебя, мама! Я уверена, что Тхань не захочет брать плату! Ей нужно лишь немножко еды!

Я оглянулась. Тхань застыла, словно превратившись в соляной столб, как тогда в храме, когда ее сковал страх.

Я не знаю, уступила ли бы какая-нибудь другая мать такой просьбе. Но моя лишь сказала:

– Отведи ее вниз, в кухню, и скажи Ли, что сегодня она будет спать у нас. Я не выгоню сироту среди ночи на улицу. Когда твой отец вернется домой, я поговорю с ним о том, что делать дальше.

– Спасибо, мама!

Я низко поклонилась ей и уже хотела повернуться и убежать, но мать удержала меня на месте.

– Ты ведь понимаешь, это вовсе не означает, что она останется у нас? Французы финансируют дома для сирот, и эта девочка тоже сможет там жить.

Я очень рассердилась из-за того, что она уничтожила мою надежду.

– Что же касается тебя, то ты будешь находиться под домашним арестом, который продлится три недели. Я скажу твоему учителю, чтобы в наказание он давал тебе больше заданий. А если ты еще хотя бы раз сбежишь, я отошлю тебя на целый год к бабушке в деревню. Ты меня поняла?

В устах моей матери не было угрозы страшнее, чем та, что меня пошлют в деревню к бабушке, да еще на целый год! Моя бабушка со стороны отца была такой же злобной, как и старой. Пребывание там стало бы для меня адом.

– Да, мама, – подавленно ответила я, после чего она меня отпустила.

Тхань поплелась следом за мной. Она не решалась ничего сказать. Я же в тот момент была рада, что ей разрешили остаться у нас хотя бы на одну ночь.

Наша повариха сразу же полюбила Тхань. Она не только выделила ей чистое место в кухне, но даже дала одеяло, которым укрывалась сама. Для вечно брюзжащей Ли это было очень великодушным поступком.

– Бедная девочка, – пробормотала кухарка таким голосом, который мог бы принадлежать и мужчине, потому что он был очень низким. – У нее нет отца, а теперь еще и мать умерла. Человек без семьи – самое печальное, что может быть на свете.

Семья Ли была очень большой: у нее были родители, родители родителей, дети, племянники, племянницы, тети, дяди, двоюродные братья и так далее. Ее семья жила за городом, в маленькой деревне, и все ютились вместе в одном доме. Работа не позволяла Ли часто там бывать, но когда у нее случались выходные, она всегда ездила к своей семье. Я спрашивала себя, что она или ее мать сказали бы по поводу Тхань. Может быть, они бы сразу приняли ее к себе…

Мы вместе сидели в кухне и доедали остатки ужина. При этом я заметила, что впалые щеки Тхань немного порозовели, а глаза снова приобрели прежний блеск.

– Все как-нибудь уладится, – пообещала я ей, хотя сама не имела ни малейшего понятия о том, какое решение примет мой отец.

Он всю свою жизнь был большой загадкой для меня, окном, через которое невозможно было ничего увидеть, потому что на нем висела плотная занавеска.

Всю ночь я лежала в постели, мучаясь от боли в животе. Мои родители долго говорили о Тхань. Я слышала их голоса, доносившиеся до моей комнаты, но, к сожалению, они звучали неразборчиво и я могла понять лишь отдельные слова. Больше всего мне хотелось пойти к Тхань, которая спала в кухне, на циновке из рисовой соломки. Я могла бы подслушать разговор родителей, но не решилась на это. Я вытащила цветы жасмина из-под кровати (за это время они уже стали совсем сухими, но для меня это не имело значения) и попросила богов о том, чтобы Тхань осталась у нас. В конце концов я уснула с этой мыслью, и мне приснился страшный сон, в котором мертвая собака ожила и с расколотым черепом гонялась за мной.

Когда утром я проснулась, в руке у меня все еще была веточка жасмина. Больше всего мне хотелось побежать к матери и спросить, какое решение принял отец. Но мы ведь не были обычной семьей, и, таким образом, мне не оставалось ничего иного, как ждать, пока она придет ко мне.

Я надела простой аозай в знак своего раскаяния и пошла вниз, в кухню.

Место, где спала Тхань, было пустым. Страх острыми когтями вонзился в мой желудок. Неужели мои родители на рассвете прогнали ее?

– Тхань наверху, у хозяйки, – проворчала Ли, заметив мой взгляд. – Лучше садись на свое место. После вчерашнего непослушания ты больше не должна позволять себе никаких вольностей.

Я села за кухонный стол. Проходили томительные минуты. Наблюдая за тем, как повариха разжигает огонь, я все время прислушивалась к тому, что делается в коридоре. Когда там раздался звук чьих-то шагов, я нервно повернулась, однако это была лишь одна из девочек-служанок.

Покажется ли Тхань здесь еще хотя бы раз, если ее прогонят? И что потом будет с ней? Я видела, в какой ужас пришла моя мать при упоминании о продавщице девственниц, но достаточно ли этого, чтобы уговорить моего отца?

– А вот и она, – в конце концов проворчала Ли, когда я начала считать годовые кольца на досках стола. – Теперь можешь спросить ее.

Я подняла взгляд. Улыбка Тхань ответила на мой вопрос, прежде чем я его задала.

– Значит, тебе разрешили остаться? – спросила я, когда мы крепко обнялись.

Тхань поспешно кивнула:

– Да, помощницей в кухне.

Я взглянула на Ли. Та безучастно смотрела на огонь, но я предполагала, что мои родители расспросили и ее о работе. Мне очень хотелось поблагодарить кухарку, однако в этот момент она подозвала Тхань к себе:

– Если ты хочешь помогать мне, то сразу же берись за работу, пока госпожа не передумала.

Таким образом Тхань, хоть и не стала моей сестрой, все же осталась в нашем доме, пусть даже в качестве служанки. Она помогала Ли выполнять работу по кухне и бегала в лавки как посыльная, когда моей матери нужно было сделать какие-то покупки. Я немного стыдилась этого, потому что обещала ей нечто другое. Но Тхань это не смущало, ведь теперь она жила в теплом светлом доме. К работе она привыкла и получала за нее достаточно еды. Моменты, когда она могла отдохнуть, случались нечасто, но все же случались.

– Я счастлива, – заверила меня подруга, когда мы вместе сидели в саду и она закалывала мне волосы наверх, чтобы они были похожи на прическу моей матери. – И я очень благодарна твоим родителям. И тебе. Если бы ты тогда не упомянула о продавщице девственниц…

– Мне кажется, что, скорее, за тебя заступилась Ли, – ответила я. – Ей действительно нужна была помощница, и она, по-моему, довольна тобой.

– Она пообещала взять меня с собой, когда поедет в гости к своей семье. Я думаю, что это очень мило с ее стороны.

– И ты поедешь с ней?

– Конечно, иначе это будет невежливо. Ты так не думаешь?

Она была права. Тем не менее у меня все же осталось небольшое опасение, что однажды она уйдет вместе с Ли. Я боялась, что семье Ли так понравится Тхань, что они захотят удочерить ее, так как при таком количестве людей еще один рот не будет в тягость. В тот день, когда Тхань должна была вернуться назад, я нервно бегала на верхнем этаже дома перед окнами, ожидая, когда же она покажется.

Когда перед дверью нашего дома появились две фигуры, у меня стало гораздо легче на душе. Тхань не осталась в деревне, и я не потеряла свою подругу.

– А что ты думала? – сказала она с лукавой улыбкой, когда я сообщила ей о своих сомнениях. – Родные Ли очень милы и любезны, но я не могла там остаться. У них в доме уже столько людей, что я даже путала их имена. И я не могла бы оставить Сайгон.

Это показалось мне полуправдой, потому что я уже знала: Тхань мечтает о большой семье, особенно после того, как Ли рассказала ей, какое это счастье – иметь многочисленную родню. Однако подруга не хотела меня расстраивать.

После того как я отсидела у своего учителя назначенные мне в наказание уроки и выполнила домашнее задание (он задал мне дополнительные упражнения по французскому языку и каллиграфии, так что я натерла себе мозоли на пальцах ручкой с пером), я попыталась научить Тхань читать и писать. Я заметила, что она иногда стоит под окном моей классной комнаты и внимательно слушает. Когда я заговорила с ней и спросила, умеет ли она писать, Тхань отрицательно покачала головой.

– У моей матери никогда не было денег, чтобы отправить меня в школу. Зато я очень хорошо знаю море и умею ловить рыбу.

– А что бы ты хотела делать позже? Ты ведь не хочешь всю жизнь оставаться служанкой, не так ли?

Задавая Тхань этот вопрос, я спросила себя, что же я сама хочу делать в будущем. Я слышала, что женщины в Европе работают секретаршами или даже учатся в университете. Здесь, в Сайгоне, девушки выходили замуж и рожали детей. Наверное, со мной будет то же самое.

– Я хотела бы когда-нибудь стать врачом, – храбро заявила Тхань. – Чтобы помогать больным женщинам; тогда им не пришлось бы умирать, как моей матери.

– Но для этого тебе нужно ходить в школу, – сказала я. – А как ты будешь это делать?

И тут у меня появилась идея. Конечно, мои родители не разрешат Тхань брать уроки у моего учителя, но по вечерам, когда она заканчивала работу, я приносила ей свои учебники и учила ее читать и считать. При этом я заметила, что сама гораздо лучше запоминала учебный материал, если проходила его вместе с Тхань.

Учитель был весьма удивлен моими успехами и одобрительно высказался по этому поводу в разговоре с моей матерью. Он даже порекомендовал отправить меня в школу для девочек из богатых семей, после которой я могла бы учиться в высшем учебном заведении. Моя мать, как бы она ни была польщена моими успехами в учебе, похоже, была совсем не в восторге от предложения учителя. Этого она ему, правда, не сказала, но я заметила это по ее лицу. Скорее всего, она возлагала надежду на то, что я выйду замуж сразу же, как только достигну соответствующего возраста.