Текст книги "Жасминовые сестры"

Автор книги: Корина Боманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Однако за это время со мной что-то произошло. Тхань заразила меня желанием учиться в университете. Хотя я не думала, что мы с ней когда-нибудь его осуществим, я позволила себе мечтать вместе со своей подругой. Может быть, я могла бы обучаться искусствам, путешествовать по свету и увидеть все те картины, о которых так мечтательно и с восторгом говорили дамы в салоне моей матери. Я хотела увидеть другие страны, хотела слушать музыку и изучать иностранные языки. Французский давался мне очень легко, если верить моему учителю и дамам из салона. Почему бы мне не овладеть и другими иностранными языками?

Но жизнь очень своенравна, а счастье в то время было похоже на птицу, которая слишком худа для любой клетки. Оно остается с человеком лишь до тех пор, пока само того желает, а затем может запросто упорхнуть.

Я не имела ни малейшего понятия о волнениях, которые время от времени сотрясали страну. Несмотря на то что я довольно рано поняла, что мы не принадлежим к tây, а живем лучше, чем другие, лишь потому, что мой отец служит их правительству, и хотя я также знала, в какой нищете живут простые вьетнамцы, но все же не имела понятия, насколько опасным было брожение в стране. Лишь гораздо позже я узнала, что время от времени вспыхивали восстания, предводители которых чаще всего попадали в тюрьму, и потом их отвозили на Кондао[9]9
  Кондао – архипелаг в Южно-Китайском море. (Примеч. ред.)


[Закрыть] на кораблях, где они сидели в клетках для тигров и доживали свою жизнь, как растения. Однако чем больше людей отправляли на этот остров-тюрьму, тем более неспокойными становились настроения в стране.

Когда однажды, вскоре после окончания сезона дождей, я увидела нескольких разъяренных мужчин с оружием в руках, проходивших мимо нашего дома, я пришла в ужас. У них был такой дикий и решительный вид, что я испуганно отшатнулась от окна, пусть даже они не обратили на меня никакого внимания. Я слышала, как они ругают правительство и императора, а затем до моего слуха донеслись выстрелы винтовок. Разумеется, тут же появилась французская полиция. Между залпами винтовок по всему городу были слышны крики. Люди в панике разбегались. Я не решилась высунуться наружу, потому что Тхань утверждала, что пули из винтовок, не попавшие в цель, могут летать по воздуху как попало. Представление о том, что эти смертоносные кусочки свинца могут летать по саду и убить кого-то из нас, показалось мне ужасным.

Моя мать не подавала виду, что она тоже обеспокоена. Она сидела в салоне с несколькими женщинами, часть из которых были женами правительственных чиновников, а часть – француженками, мужья которых владели плантациями в глубине страны.

Вечером место моего отца за столом осталось пустым.

– Он, наверное, решает какие-то важные вопросы, – сказала мать, но ее слова прозвучали так, словно она сама себя успокаивала. – После бунта сегодня утром, конечно, кое-что нужно сделать.

– Это значит, что людей снова отправят на Кондао? – спросила я, хотя и знала, что такие вопросы, как этот, были неприятны моей матери.

Но я не могла думать ни о чем, кроме как о выстрелах и пулях, которые иногда убивают ни в чем не повинных людей.

– Да, конечно, если эти люди бунтуют против правительства и императора, они должны быть наказаны.

При этом мать дрожащей рукой поднесла стакан с водой ко рту, выпила глоток и невидящим взглядом уставилась в пустоту.

Мой отец не пришел домой и после ужина. Нянька отправила меня в постель, но, как только она исчезла, я вылезла из-под одеяла и уселась у окна. Оттуда мне было довольно хорошо видно улицу. Однако там были только торговцы, тащившие свои повозки домой, и несколько мужчин, которые, втянув головы в плечи, поспешно перебегали через улицу.

Тем не менее я сидела там в надежде, что что-то произойдет. А потом у меня отяжелели веки и я погрузилась в какой-то странный сон, в котором были солдаты, и огонь, и корабль, на палубе которого стояло несколько дюжин клеток.

Когда кто-то тронул меня за плечо, я испуганно проснулась и увидела перед собой лицо Тхань, освещенное лунным сиянием.

– Там, внизу, какие-то мужчины в форме, – еле дыша, сообщила она. Очевидно, она взбежала вверх по лестнице. – Мне кажется, они говорят о твоем отце.

Мое сердце забилось так сильно, что я стала хватать воздух ртом. Мужчины в форме – это либо полицейские, либо солдаты. Что им здесь надо? Поскольку мой отец вряд ли принадлежал к повстанцам, они же не могут его арестовать!

– Давай пойдем посмотрим, – сказала я, хватая Тхань за руку.

При этом я заметила, что ее пальцы были холодными как лед, словно она чего-то сильно боялась.

Мы вместе прокрались к лестнице. Няньки нигде не было видно, как и других слуг. Зато на нижнем этаже раздавались возбужденные голоса.

Я уловила лишь обрывки фраз, как-то связанные с восстаниями и смертью. Моя голова была не в состоянии свести их воедино.

Последовавший за этим плач моей матери оказался чем-то вроде отсутствующей части мозаики. Мать рыдала так ужасно, что мой позвоночник, как мне показалось, от страха превратился в лед. Мое сознание не хотело верить в это, но сердце уже все знало.

Я молча сидела на корточках рядом с Тхань и смотрела сквозь перила лестницы. Моя подруга, казалось, так же, как и я, поняла, что этой ночью с моим отцом произошло нечто ужасное. Но она ничего не говорила.

Когда взрослые в конце концов вышли в холл, жизнь снова вернулась к нам. Мы быстро шмыгнули наверх в мою комнату. Там мы уселись на пол.

– Он мертв, правда? – спросила я Тхань.

Она опустила голову и ничего не сказала. Этого ответа было достаточно. В тот момент мне следовало бы заплакать, но почему-то у меня в ушах все еще стояли рыдания Тхань, оплакивавшей свою мать.

Через какое-то время чужие люди покинули дом. Я взяла Тхань с собой в свою комнату, потому что не хотела этой ночью оставаться в одиночестве. Я ожидала, что кто-нибудь придет и скажет мне что-то определенное. И в ожидании я уснула.

– Твоего отца застрелили, – сказала мать, когда утром появилась в моей комнате.

Того, что Тхань спала вместе со мной в моей кровати, она, похоже, даже не заметила.

– Его доставили сюда вчера. Но ты не должна заходить в его комнату, поняла?

Это означало, что он лежит там, на смертном одре.

Я послушно кивнула и при этом ощутила, как мало печали я испытываю. Мне казалось, что это изменится, когда пройдет первое потрясение, но даже тогда, когда я стояла у могилы отца, я не чувствовала того ужасного жжения, которое, как я думала, должна была испытать.

Мой отец постоянно был на работе, мной он интересовался лишь тогда, когда нужно было показать меня кому-то или принять какое-то решение, касающееся меня. Он делал все для того, чтобы мать и я могли вести достойную жизнь. Но он никогда не занимался мной лично. Я должна была вести себя по отношению к нему уважительно и быть послушной. Невозможно было даже представить себе, чтобы он играл со мной в лошадки или какие-нибудь другие игры.

Моя же мать, в отличие от меня, была совершенно подавлена. Сразу же после похорон она слегла в постель и почти целый месяц не выходила из своей затемненной спальни.

Это очень беспокоило меня, потому что, пусть даже ее любовь была похожа на отшлифованный до блеска драгоценный камень, все же она всегда была рядом со мной. Я не хотела терять мать, потому что не знала, что без нее дальше будет с Тхань. Конечно, я могла бы попасть к своей бабушке, к этой жестокой старухе, но тогда Тхань точно очутилась бы на улице.

Я хотела зайти к матери, чтобы утешить ее, однако нянька удержала меня от этого. «Мать в трауре и не может выносить твоего вида», – объяснила она мне. Так что я вместе с Тхань сидела, свернувшись в клубочек, и через некоторое время мне даже понравилось, что никто не беспокоится обо мне, потому что так я могла слушать истории своей подруги и мы могли вместе гадать, как это – быть мертвым.

Со смертью моего отца для нас все изменилось. Я думала, что мы находимся в безопасности, однако дом больше не принадлежал нам. Собственно говоря, он никогда не был нашим. Нам разрешалось жить в нем лишь до тех пор, пока отец состоял на службе у императора и правительства. Но теперь он был мертв и его место должен был занять другой человек.

Когда мать сказала мне об этом, я по-настоящему осознала, какие последствия имеет смерть моего отца.

Нам не оставалось ничего иного, кроме как выселиться из прекрасного дома и отправиться к моей бабушке по материнской линии.

– А что будет с Тхань? – спросила я у мамы. – Мы же не можем выгнать ее на улицу.

– Ли может забрать ее к себе, – с отсутствующим видом ответила мать.

За несколько недель из сияющей красавицы она превратилась в некое подобие привидения, которое тихо кралось по коридорам. Она растерянным взглядом смотрела на жизнь, которую когда-то здесь вела.

– Она не хочет к Ли. Кроме того, их семья такая большая, что им не нужен лишний едок. Но нам, наверное, понадобится кто-то, кто будет нам помогать.

– Пусть это решает бабушка, – только и сказала мать, и в тот момент я ужасно разозлилась на нее.

Пока был жив мой отец, она предоставляла ему право принимать важные решения. А теперь она предоставит это право собственной матери.

Раньше я восхищалась своей матерью за ее элегантность, но теперь не хотела быть такой, как она, из-за ее нерешительности.

В один из серых дней после обеда мы покинули наш дом. Слугам разрешили там остаться. Они будут служить новому хозяину, если он этого захочет.

Как бы там ни было, но нас избавили от встречи с этой новой семьей.

То, что осталось после продажи личных вещей, мы в сумках потащили через весь город к моей, еще незнакомой мне, бабушке. Колониальное правительство предоставило нам повозку, но, поскольку моя мать отдавала себе отчет в том, что ее жизнь с красивыми платьями, светскими салонами и приемами закончилась, она отказалась от нее.

Наше новое жилище находилось в северном районе города, рядом с рисовыми полями, в такой местности, куда раньше я и ногой не ступила бы. Бабушку свою я знала только по фотографии. Пока мы жили в красивом доме, мы никогда не бывали у нее в гостях. Моя мать делала все возможное, чтобы скрыть свое простое происхождение, но теперь ей не оставалось ничего иного, кроме как пойти к ней.

Моя bà была худощавой женщиной с резкими чертами лица. Ее руки были костлявыми и узловатыми от тяжелой работы. Ее муж утонул во время наводнения, и с тех пор она едва сводила концы с концами, зарабатывая себе на жизнь шитьем. У нее было очень много небольших заказов. В этой местности никто не мог позволить себе заказать красивое вечернее платье. Но многие просили бабушку перешить старые предметы одежды или сшить новые, поэтому у нее было достаточно средств даже для того, чтобы принять нас к себе.

Она бросила на мою мать ледяной взгляд, когда та ей поклонилась.

– Я думаю, что ты и не вспомнила бы обо мне, если бы твой муж не умер, – начала bà хриплым строгим голосом. – Но так уж получается, что все происходит, как хотят боги. В конце концов любое высокомерие когда-нибудь бывает наказано.

Я не знала причины плохих отношений между матерью и бабушкой, однако чувствовала, что это как-то связано с моим отцом. Maman вышла замуж за мужчину, занимавшего более высокое положение в обществе, чем она. Может быть, это было его желанием, а может, желанием его матери, чтобы моя maman порвала со своей семьей и не поддерживала с ней никаких связей.

Поскольку моя бабушка со стороны отца отказалась пустить к себе свою невестку, моя мать теперь полностью зависела от той семьи, из которой происходила.

– Собственно говоря, я не должна была пускать тебя к себе после того, как ты поступила со мной. Однако в твоих жилах течет моя кровь и кровь твоего отца, и я прогневила бы своих предков, если бы отказалась заботиться о тебе. Как бы там ни было, от твоего брака появился ребенок, так что я не могу назвать его бессмысленным.

От таких злых слов моя мать, казалось, становилась все меньше и меньше, а тем временем bà обратила взор на меня.

Меня неприятно поразила сцена, которую я вынуждена была наблюдать, так как я привыкла видеть, как моя мать раздает приказы или мило болтает с кем-то. То, что кто-то может грубо отчитать ее, до сих пор не укладывалось у меня в голове, потому что даже мой отец обращался с ней очень уважительно и любезно.

То, что бабушка так обошлась с моей матерью, обидело и разозлило меня, и мне было трудно это скрыть.

Bà какое-то время внимательно рассматривала меня, а затем сказала:

– К счастью, ты мало похожа на своего отца. Скорее, ты удалась в наш род. Твоя мать когда-нибудь рассказывала тебе обо мне, пока вы жили в красивом доме?

Я взглянула на свою maman, которая немного дрожала. Ей явно было очень трудно держать себя в руках.

– Рассказывала, – ответила я, и это не было ложью.

Бабушка, казалось, не поверила мне. Она насмешливо фыркнула и сказала:

– Твоя дочь, кажется, испытывает к нам больше уважения, чем ты! Она держится своей матери и принимает ее сторону.

Maman заплакала:

– Прости меня! Я так сожалею! Ты же знаешь, как все было. Я так его любила!

Бабушка отмахнулась:

– И вот теперь ты видишь, до чего довела тебя такая глупость, как любовь! Я сразу сказала тебе, что ничего дельного из этого не выйдет. Он был слишком хорош для тебя. Тебе надо было послушаться меня и выйти за парня, которого мы тебе подыскали. И ты не должна была отдаляться от своей семьи. Тогда тебе не пришлось бы сейчас выть!

Моя мать горько рыдала, однако это не разжалобило бабушку. Она снова повернулась ко мне:

– Надеюсь, что ты умеешь хорошо и упорно работать. Я не думаю, что тебя научили чему-то путному, однако ты, похоже, не глупа. Покажи-ка мне свои руки!

Я протянула ей ладони. Бабушка взяла их в свои и что-то презрительно прошипела. Я, со своей стороны, почувствовала, что руки у нее такие же крепкие и жесткие, как и сердце.

– У тебя подвижные пальцы. Это хорошо. Будешь помогать мне шить.

– Но я не умею шить.

– Значит, научишься.

Она отпустила мои руки, и по ее взгляду было понятно, что она не потерпит никаких возражений.

– А это кто? – спросила bà и указала на Тхань, которая с испуганным видом стояла у двери. – Это тоже твой ребенок? Что-то она не похожа ни на тебя, ни на твоего мужа.

– Это не мой ребенок, а…

Я видела, что моя мать чуть не сказала «служанка», но она понимала, что это вызвало бы еще больше насмешек со стороны ее матери.

Это было очень невежливо, однако я ни в коем случае не хотела, чтобы bà продолжала насмехаться над maman, поэтому поспешила вмешаться:

– Это Тхань. Она сирота, которую мы приняли к себе.

Моя бабушка окинула меня гневным взглядом, но этот взгляд смягчился, когда я не отвела глаз.

– Так-так, сирота. Я никогда бы не поверила, что семья из высшего общества возьмет к себе девочку с улицы.

Она кивком подозвала Тхань к себе. Та робко подошла ближе.

– А что случилось с твоей семьей? – спросила бабушка.

Тхань едва могла говорить.

– Они умерли, – с трудом произнесла она хриплым голосом.

– Рассказывай! – потребовала bà, и Тхань, взяв себя в руки, поведала о своем отце, матери и о ее тихой смерти.

– Тебе пришлось нелегко, но все же ты до самого конца хранила верность матери. А это качество я ценю очень высоко. – Бабушка снова взглянула на maman. – Как бы там ни было, ты привела с собой двух человек, которые понимают, что такое семья. Это хорошо.

Она еще какое-то время наслаждалась отчаянием дочери, а затем повернулась к Тхань:

– Поскольку мне может помогать лишь одна из вас, другой придется искать себе работу. Если ты занималась ловлей рыбы, значит, сможешь сажать рис на полях. Один мой знакомый владеет несколькими рисовыми полями рядом с городом, и ему всегда нужны помощники. Если ты будешь беречься змей, то сможешь зарабатывать неплохие деньги, которые нужны семье. С этого момента ты наша, при условии, что ты будешь уважать наш род.

Тхань поспешно кивнула и посмотрела на меня. Я улыбнулась ей, но тут же быстро отвела взгляд и снова стала смотреть перед собой.

Бабушка больше не обращала на нас внимания. Ей недостаточно было тех слез, которые пролила ее дочь, и она сказала ей:

– Ты будешь вести домашнее хозяйство. И отвечать за уборную. А я смогу брать больше заказов и зарабатывать больше денег для своей неверной дочери.

Чистить уборную – это было самое большое оскорбление для моей матери, которое только можно было себе представить. Но она больше не плакала, а молча выносила свой позор. Bà, казалось, этого и ожидала, потому что с довольным видом кивнула:

– Я покажу вам, где вы будете спать. Дом у меня маленький, но сейчас в нем не живет никто, кроме меня, так что у меня найдется место для всех вас.

Мы засеменили вслед за бабушкой: мама впереди, а Тхань и я за ней.

Дом был действительно очень маленьким, но не таким жалким, как хижина, в которой обитала Тхань со своей матерью. У моей подруги был довольный вид, хотя бабушка изрядно ее напугала. Моя мать снова превратилась в бледную тень, и больше по ее виду ничего нельзя было понять. А я не знала, что чувствую. Дом был темным, а бабушка оказалась такой женщиной, которой следовало опасаться. Мое будущее виделось мне неопределенным, как никогда раньше. Мечтам об учебе в университете и о путешествиях тут, казалось, места не было.

Bà с удовольствием мстила моей матери за то, что та отвернулась от нее и ее мира. Мать получила комнатушку еще меньше, чем у меня и Тхань, – это, собственно, был чулан, где хранились метлы и веники.

– Это для того, чтобы ты снова научилась смирению по отношению к своей семье. Своей настоящей семье.

Моя мать молча подчинилась, потому что ей не оставалось ничего иного.

Тхань и мне в этом смысле повезло больше. Нашей комнатой стал чердак, и, таким образом, мы получили самое большое помещение в доме. Там стояли мешки, в которых хранился рис и другие припасы. Когда окно на фронтоне было открыто, мы могли смотреть на джунгли, покрывающие горы, и нам были видны также рисовые поля, в которых отражалось небо.

В первый вечер мы с Тхань сидели перед окошком и наблюдали за тем, как грязное светло-серое небо превращалось в прозрачную черноту.

– Как ты думаешь, здесь тоже будут стрелять? – спросила я у Тхань, потому что вокруг было так тихо, что невозможно было представить себе никаких восстаний.

– Нет, не будут. Этот квартал называется «город мира». Самое волнующее событие, которое здесь может произойти, – это если осел своим хвостом прихлопнет москита.

– Значит, будем надеяться, что все останется так, как есть.

Вид гор и джунглей, сначала покрытых белым туманом, а затем поглощенных темнотой, до сегодняшнего дня запомнился мне больше, чем многое из того, что произошло потом. Это был последний день, когда мне было разрешено оставаться ребенком.

Следующие несколько месяцев я почти не выходила из швейной комнаты своей bà. Она учила меня шить, ругала, если я допускала какую-то ошибку или портила материю, уколов иголкой палец. Это случалось довольно часто, и бабушка вскоре стала сомневаться в том, действительно ли я гожусь для такой работы. Но поскольку я очень старалась и не жаловалась, когда из ранок капала кровь, она стала относиться ко мне внимательнее и через некоторое время даже начала поручать более ответственную работу.

Время от времени у меня появлялась надежда, что к нам хотя бы по ошибке забредут француженки в своих красивых нарядах. Мне хотелось посмотреть на платья, которые были такими мягкими и ткань которых казалась текучей, словно вода, омывающая камни в бассейне реки. Однако tây не заглядывали в эту местность. Зато здесь бывало много крестьянок, уличных торговок, и некоторые из них проделывали довольно дальний путь, чтобы перешить или перелицевать поношенные платья. Иногда мы буквально утопали в старой одежде, что приводило мою бабушку в отличное расположение духа. Она тогда даже не портила жизнь maman.

Когда Тхань возвращалась с рисового поля и приносила нам свой заработок за неделю, бывало, что бабушка начинала что-то тихо напевать себе под нос и посылала нас на рынок, чтобы купить там пару цыплят или большую рыбу.

Maman за это время научилась готовить, или, точнее говоря, снова вспомнила то, чему ее учили во времена молодости. Она не рассчитывала на похвалу своей матери, но когда ей особенно хорошо удавалось приготовить нам обед, то, как бы там ни было, за отсутствием критики ее оставляли в покое и она могла предаться печали и своим мыслям.

Если сразу после смерти мужа она напоминала привидение, то сейчас все больше и больше становилась похожа на тень, которую я почти не воспринимала. Maman теперь очень редко разговаривала со мной, с одной стороны, потому что и она, и я вынуждены были много работать, а с другой, наверное, и потому, что она сожалела о том, что из-за нее я занималась такой тяжелой работой в швейной мастерской.

Тхань и я начали прогуливаться по улицам. Не в тех местах, которые пользовались дурной славой, нет, – мы использовали свободные минуты, которые у нас оставались после работы, чтобы хоть как-то изучить местность. Здесь тоже были улицы, на которых толкались торговцы, маленькие лавки, в которых продавались ткани и прочее. Эти ткани в большинстве своем попадали сюда из Китая и были очень пестрыми – слишком пестрыми для аозай, но люди, похоже, все же их покупали.

Одна из таких лавок принадлежала мужчине по имени Хан Лао. Моя бабушка покупала у него материю для одежды, которую носила сама и которую мы тоже вскоре стали носить, потому что шелковые аозай были тут неуместны. Тхань для работы у крестьянина требовалась крепкая одежда, а будучи швеей, мне самой надо было выглядеть прилично, но не так, чтобы людям казалось, будто у меня слишком много денег. Для того чтобы внести свой вклад в благосостояние семьи, я предложила бабушке продать мои шелковые аозай. За гардероб моей матери bà взялась сама, объясняя это тем, что maman тоже должна внести свой вклад в общий котел.

В любом случае в лавку Хан Лао мы ходили с удовольствием. Вид рулонов материи, которые громоздились повсюду, действовал на нас завораживающе, а пестрые узоры и рисунки на них были самым прекрасным, что я видела с момента выселения из красивого дома. Бабушка же ни в грош не ставила узоры и рисунки, она, скорее, была человеком практичным. Побрякушка из жемчужин и перьев, висевшая над дверью, была единственным украшением, которое имелось у нее в доме.

За это время красивые ткани мне даже снились, приобретая вид французских бальных платьев и других пышных одеяний, которых я уже давно не видела.

– А можно ли научиться изготовлять такую материю? – спросила я у Тхань, когда мы по обыкновению сидели вместе вечером перед чердачным окном.

Приближался сезон дождей, и из джунглей доносились глухие раскаты грома. Наверное, какое-то время мы не сможем выходить в город. Было решено, что Тхань во время сезона дождей останется в доме у крестьянина, чтобы не опаздывать на работу. А меня не будут выпускать из швейной мастерской. То, что мы будем разлучены на время, когда облака будут изливать на землю потоки воды, огорчало нас.

– Я так не думаю, – возразила Тхань, которая, погрузившись в свои мысли, уставилась неподвижным взглядом на темнеющее небо. – Можно изучать медицину и искусство, а также право и физику. Но чтобы в высшем учебном заведении была такая специальность, как ткачество, я не слышала.

– А ты по-прежнему хочешь стать врачом? – спросила я, потому что мы уже давно не говорили с ней на эту тему.

Те дни, когда мы вдвоем сидели в саду и обсуждали всевозможные вопросы, казались мне бесконечно далекими.

– Да, хочу. Вчера дочку крестьянина чуть не укусила змея. Мы все очень боимся змей, они иногда плавают между растениями, и, если не повезет, можно нечаянно схватить змею рукой.

Лучше бы она мне этого не говорила, потому что с того момента я стала бояться, что моя подруга нечаянно потревожит какую-нибудь змею и та ее укусит.

– Когда я стану врачом, я найду медикаменты, которые смогут спасти человека после укуса змеи. И буду лечить другие болезни, убивающие людей. Тогда, если ты заболеешь, тебе не нужно будет платить доктору. Я буду бесплатно лечить тебя и твою семью.

Если учесть, какие деньги требовали врачи, это было очень хорошее предложение. У французов имелись собственные доктора, а вьетнамцы чаще всего обращались к целителям или китайским врачам, лечившим целебными травами. Или же они умирали, как мать Тхань, если не могли позволить себе ни того ни другого.

Тем вечером мы еще долго сидели у окошка, почти не разговаривая друг с другом. Через два дня начался дождь, и, как и было согласовано с крестьянином, Тхань осталась у него. Я с утра до поздней ночи сидела в швейной мастерской, работая больше, чем обычно, чтобы вечером не чувствовать себя одинокой.

Моя мать за это время стала очень замкнутой. Мне хотелось поговорить с ней и попытаться утешить ее, но она, казалось, не хотела этого. Она тоже много работала, выполняя самую тяжелую работу, а затем уходила в свою каморку и оставалась там, никому не показываясь на глаза. Она послушно выполняла распоряжения своей матери, но я видела, что в ней происходят какие-то изменения. Если в первое время maman еще пыталась завоевать расположение своей матери, то теперь она сдалась. Ей, похоже, было все равно, что думает ее мать, что она говорит и делает. Иногда я замечала легкое презрение на ее лице, когда bà в очередной раз обрушивала на нее свои тирады.

К счастью, дождь через пару недель прекратился, и Тхань вернулась домой с таким количеством денег, что нам удалось купить на них много риса. А у меня наконец появился кто-то, с кем я могла поговорить, кому я могла бы описать свои впечатления и выслушать его мнение. Для меня это было самым ценным на свете.

После того как прошел год траура, бабушка однажды за ужином заявила:

– Тебе нужен новый муж, дочь моя. Ты слишком молода, чтобы провести остаток жизни вдовой. Кроме того, нашей семье нужно иметь еще пару внуков, чтобы обеспечить доходы на будущее.

Моя мать не оторвала взгляда от своей миски с рисом, но я заметила, как напряглась ее спина. Наверное, для нее было бы лучше до конца жизни чистить уборную, чем выйти замуж за мужчину, которого ей подыщет собственная мать. А этого следовало ожидать, потому что у maman не было времени на то, чтобы заниматься поисками мужа. И, скорее всего, она к этому и не стремилась, потому что до сих пор по ночам тайно оплакивала моего отца.

Но мать ничего не ответила. Bà раздраженно фыркнула. Наверное, она надеялась, что дочь будет ей возражать.

У нас на улице жил кузнец, крепкий мужчина, умевший много и тяжело работать. Год назад у него во время родов умерла жена. И теперь он хотел обзавестись новой женой, которая могла бы еще рожать детей. И, как сказала бабушка, моя мать была достаточно молода для этого.

Bà организовала встречу с этим мужчиной. Однажды ближе к вечеру он пришел к нам. Мне его имя ни о чем не говорило, но теперь, увидев его, я поняла, кто это. Когда мы с Тхань иногда проходили по улице, то видели его сидящим возле уличной кузни. Он был довольно высокого роста, у него были короткие жесткие волосы и крепкие руки. Мы даже иногда проходили мимо его кузницы. Он не только выполнял кузнечные работы, но также подрабатывал, изготовляя колеса и оси для повозок. В своей мастерской он ремонтировал все: от плуга до токарного станка.

У него было не особенно выразительное лицо, и то же самое можно было сказать о его глазах: они были такими маленькими, что белков почти не было видно – преобладала темная радужная оболочка.

Maman и кузнец молча сидели друг напротив друга, а между ними в чашках стоял чай, из которого шел пар. Тхань и мне не разрешили присутствовать при этом, но мы прокрались вдоль дома и подглядывали через окно.

Взгляд моей матери был равнодушным. Она сидела перед человеком, который не шел ни в какое сравнение с тем мужчиной, которого она потеряла. Maman понимала, что у нее нет иного выхода, кроме как выйти за него замуж. Наверное, она отдавала себе отчет и в том, что, выйдя за него замуж, сможет покинуть этот дом. Тогда ее мать в лучшем случае будет приходить к ней по праздникам или приглашать ее к себе, а основная часть ее жизни будет проходить в доме мужа. Вполне возможно, что свекровь будет обращаться с ней гораздо лучше, чем bà.

Как на это смотрел кузнец, я не знала. Но мне было понятно, что maman ему понравилась, потому что, пусть даже на ней не было красивого платья и горечь ожесточила черты ее лица, она все же по-прежнему была красивой. Чего еще ему желать?

Вот так они и договорились, и всего через несколько недель после первой встречи bà объявила, что maman выходит замуж за кузнеца.

– Я рада, что ты наконец делаешь то, чего требует от тебя твоя мать, – строго сказала она дочери. – Надеюсь, что ты больше не опозоришь нашу семью и будешь слушаться своего мужа.

Maman лишь кивнула в ответ и продолжала есть свой рис.

Собственно говоря, в те времена людям жилось не так уж хорошо, чтобы они могли устраивать пышные праздники. Первая мировая война не прошла для Азии бесследно. Особенно это чувствовалось в колониях, из которых выжимали соки больше, чем обычно.

И все же свадьба моей матери и кузнеца была большим праздником.

Кроме того, моя бабушка сделала кое-что, заслуживающее уважение: она скрыла от кузнеца то, что Тхань не приходится моей матери родной дочерью. Я не знаю, оказала ли bà давление на мою мать, но та промолчала, когда кузнец гордо заявил, что с этого момента мы его дочери.

Поскольку он был молчаливым, но дружелюбным человеком, это была неплохая сделка. И даже больше – теперь я наконец сдержала свое обещание.

Тхань стала моей сестрой.