Текст книги "Ветер перемен"

Автор книги: Корделия Биддл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

Юджиния чувствовала, что Бекман пристально разглядывает ее. Она пробежала пальцами по волосам, ей хотелось отойти подальше от него. Из-за того, что у нее не были подколоты волосы, она испытывала неловкость, будто стоит перед ним обнаженной.

– Боюсь, вы застали меня не в очень удачное время, – начала Юджиния. – Я уже собиралась укладываться…

Затем она заставила себя пойти и сесть на кушетку, расположившись в самой ее середине, так, чтобы можно было держаться прямо.

– Присаживайтесь, Огден, – сказала она и указала на кресло, стоявшее поодаль.

Бекман повиновался. Он сел послушно, как собака. Он вдыхал ароматы комнаты: запах надушенного женского тела, стойко держащийся в закрытом помещении, и тонкий, сильный запах шелка на теплой коже.

– У вас босые ноги, – наконец проговорил он. – Они замерзнут. Позвольте мне подать вам туфли.

Юджиния чуть не выпрыгнула из собственной кожи. Па какой-то момент ей показалось, что это все-таки произошло, что она кинулась к шкафу за бархатными тапочками. «Мои ноги, – в отчаянии думала она, – ему же видны мои ноги». Она попыталась прикрыть их халатом, но он распахнулся, а тонкий подол ночной рубашки вообще ничего не мог скрыть.

– Позвольте подать вам туфли, – повторил Бекман. Голос его звучал хрипло. Слова, которые он хотел произнести, застревали в горле. «Погоди, – сказал он себе. – Погоди. Всему свое время».

– Что-нибудь случилось, Огден? – Юджиния заметила, как у Огдена дрожат руки, которые он держал на подлокотниках кресла, она почуяла опасность, но не могла понять, откуда она исходит. – Что-нибудь… что-нибудь с моим мужем?

Еще вопрос этот не сложился у нее в голове, еще она не договорила его до конца, а Юджиния уже знала, что этот визит не имеет никакого отношения к Джорджу. Она также догадалась, – почему она не могла объяснить, – что имени мужа больше никто здесь не произнесет.

– Вы очень красивая женщина, Юджиния. «Ну вот, – подумал Бекман, – я и сказал это». Юджиния не знала, куда девать глаза или какие слова произнести.

– Вы очень любезны, – удалось ей найти слова, потом невольно она рассердилась на себя за повтор. – Но, боюсь, вы мне льстите.

«Светские фразы, – зашипела она про себя. – Но здесь не званый обед и не вечер танцев, Юджиния. Почему ты решила, что такое поведение спасет тебя?»

Но другого выхода нет, нужно продолжать. Дорога уже выбрана.

– Я уже говорила вам, я собиралась укладываться. И… ну… Боюсь, вы застали меня в довольно неловкий момент. Я не одета…

– Мне нравится видеть вас такой.

«Все, возврата назад нет», – сказал себе Бекман. Он грузно перегнулся вперед, губы пересохли, как пыль.

– Уже поздно… – Слова падали сами собой. – Уверена, у всех нас был долгий день…

Юджиния отступила к знакомому и привычному, но знакомое и привычное пожало своими изящными плечиками и робко подставило другую щеку. В лексиконе викторианской мудрости не находилось ничего подходящего. Впервые в жизни Юджиния осознала, что она беззащитна и совершенно одинока. «Составить меню на неделю? – захотелось ей крикнуть. – Составить меню? Ты никогда не говорила мне ничего подобного! «Супружеские» ночи! Ты никогда не рассказывала мне о них!»

– Я не могу уйти, – сказал Бекман. – Пока. Юджиния почувствовала, как ее сердце проваливается в желудок.

– Я… простите? «Вы знаете, чего я хочу, – хотелось сказать Бекману. – Вы знаете, почему я здесь. Со мной этот дебютантский номер не пройдет. Было бы интересно понаблюдать за этим жестоким натиском», – подумал Бекман. Он мысленно видел все: как она отпрянет от него, заплачет и съежится от страха, но потом понял, насколько неестественным был его ответ. Ему нужны были ее утонченность, ее сексуальность, скрытая от других людей и поджидающая только его, и никого больше.

– Я знаю, кто вы, – сказал он наконец. – В глубине души.

Юджиния смотрела на свои пальчики на ногах, на розовые руки, отделанный кружевами халат, обитую атласом кушетку с кучей подушек. Все это провоцировало, выпячивало и выставляло на свет.

Она жадно ловила звуки шагов в коридоре. «Хоть бы кто-нибудь прошел мимо! Все равно кто. Я могла бы позвать, сказать, что мне нужно воды, чаю, одеяло, что-нибудь». Но думая о таком прозаическом выходе из положения, она знала, что никогда не отважится на это. Даже если мимо будет проходить Джордж. Позвать кого-нибудь равносильно признанию своей собственной тайной вины. Бекман открыл правду.

Юджиния рассматривала свои запястья: кожа на них была похожа на бело-розовый цветок иберийки – просвечивающие рукава не могли этого скрыть. «Как мы дошли до этого – Джордж и я? Я, одна? Наши отдельные спальни. Вежливая речь, которую мы выдавали за любовь».

Внезапно Бекман вскочил. У него онемело тело, руки и ноги от бездействия одеревенели. Получилось совершенно не так, как он планировал. Он рисовал себе, каким он предстанет перед Юджинией, – веселым, раскованным, общительным, романтичным, человеком, привыкшим к удовольствиям. Он намеревался только бросить мимолетный намек. Только навести на мысль, что есть человек, на которого можно обратить внимание, на которого можно рассчитывать. Если возникнет потребность. Если Юджинии потребуется утешение, которого не дает одинокая постель.

Но все получилось не так, и он наговорил лишнего. Открыл все свои карты, и у него нет иного выхода, кроме как продолжать бороться за нее. Если не вышло взять ее обхождением, можно взять ее на испуг.

– Я наблюдал за вами, Юджиния, – проговорил он. – Я наблюдал за вами с того времени, когда вам было восемнадцать и вы в первый раз приехали к Экстельмам. Я наблюдал за тем, как девушка превращалась в женщину. От меня ничего не скрылось. Я знаю, что вы за женщина, и знаю, что вам нужно. Можете делать вид, жеманиться, закрывать дверь, обещать себе, что это только сон, но вы знаете и знаю я, что не буду ждать бесконечно.

Наконец Бекман ушел. Он сказал то, что сказал, и ушел. Юджиния глядела на лежавшие на коленях руки, – поразительно, что она даже не пошевелилась. А может быть, пошевелилась, только не помнит этого. Может быть, она уступила, откинулась назад, сорвала с себя одежду, услышала, как он сбрасывает пиджак, почувствовала, как напряглись его ноги.

Но вот они, подушки, вот они, книги, вот халат и десять голых пальчиков на ногах. Комната ничего не заметила, комната закрыла свои слепые глаза.

Юджиния услышала еще один стук в дверь, прежде чем он успел отозваться эхом.

– Да! – Она вскрикнула и уселась прямо, подумала, не запереть ли дверь, но затем в одно мгновение, поддавшись неизвестно откуда взявшейся браваде, решила, будь что будет. Она с такой силой распахнула дверь, что затряслась деревянная дверная рама.

– Джордж! – Появление мужа было для нее совершенно неожиданным. – Ты?

– А ты думала, Санта Клаус? – Джордж на нетвердых ногах прошел мимо жены. Юджиния заметила, что он выпил: неуверенно ставил ноги, рубашка помята, в каких-то красно-коричневых пятнах. Впрочем, все это не имело никакого значения. В дверь искоркой влетело облегчение.

– Я думала, это…

– Не следовало вызывать прислугу в такое позднее время, Джини, – заворчал Джордж, но голос у него звучал ласково и дружелюбно. – Я мог бы принести тебе, если что-то нужно, ты же знаешь. Как когда-то… помнишь… когда…

Юджиния взглянула на мужа. На нем нет пиджака, осознала она, он не надел пиджака. Он прошел по кораблю без той вещи, которой дорожит, как святой верой. Да ведь любой случайный человек мог его увидеть! Юджиния почувствовала, что вот-вот расхохочется.

– Да нет, я никого не вызывала, Джордж, – промолвила она как ни в чем ни бывало. – Просто услышала странный шум. А может быть, мне показалось.

«Пути назад отрезаны, – сказала себе Юджиния. – Я пропустила момент, соврала. – Но эта проблема почему-то показалась ей несущественной, такой, которую нетрудно выбросить из головы и забыть. – Так я буду держаться, – решила Юджиния. – Держаться так, будто ничего ровным счетом не произошло. Завтра утром я ничего уже и не вспомню. Скажу себе, что Огден ко мне никогда не являлся».

Джордж вышел на середину комнаты, Юджиния последовала за ним. Она зажгла еще одну лампу, привела в порядок туалетный столик, подняла с пола платок. Комната, оставившая ее одну в минуту отчаяния, наполнилась теплом и радостью.

– Боже, до чего же здесь было темно, – рассмеялась Юджиния. – Извини, Джордж. Я сидела и читала… – «Одна», – чуть было не сказала она, но спохватилась и сказала – …Даже не заметила, как стало темно… Зажжем лампы. Все до одной!

– Джини, мне нужно поговорить с тобой.

От неожиданности Юджиния даже вздрогнула и замолчала.

Джордж взглянул в глаза жены. Иногда они бывали такими чистыми, большими, и карими, и простодушными, как у младенца. От того, что он собирался сказать ей, они наверняка затуманятся, а возможно, наполнятся слезами. Вынести это Джорджу было непосильно, и он предпочел более спокойный путь, произнеся фразы, которые были ему знакомы, как собственное имя.

– Извини, э… за мое вторжение, Джини… – веселым тоном произнес он. – …Поздно работали… Прорабатывали… Мы с Огденом…

– Ты работал с Огденом? Прямо сейчас?

На лице Юджинии отразилась надежда, и от этого оно сделалось круглым, как жемчужина, и порозовело. «Может быть, никакого этого ужаса и не было на самом деле, – сказала она себе. – Может быть, мне вся эта жуткая история приснилась? Чудесная мысль, ее стоило придерживаться, сколько это будет возможным».

– Нет… Нет… не сейчас… пораньше… вечером… после ленча… ну…

Джордж чувствовал, что теряет нить. Алкоголь, которым он воспользовался, готовясь к встрече с женой, грозил погубить саму идею. Джордж сжал кулаки, стиснул зубы и ринулся вперед.

– Черт побери, Джини… это не… это не то, что я хотел… я не за этим пришел… А, да! Да, я все это время пил!

Джордж наконец сумел выпалить эту фразу, но она прозвучала по-детски, с вызовом, какой бывает у маленьких испуганных детей.

– А я ничего не сказала, Джордж, – ответила Юджиния. Она положила руку на его рукав. Легко, неуверенно, но этот жест говорил о многом.

У Джорджа подобрело лицо, он посмотрел на руку жены.

– Нет, нет, конечно, не говорила, дорогая моя. Извини, я не хотел…

Оба замолчали, потом посмотрели друг на друга, оглядели комнату, стены, постель, туалетный столик, все еще не убранную кушетку. Юджиния попыталась улыбнуться, ей хотелось приободрить его, выглядеть мудрой женой-помощницей, но Джордж нахмурился и уставился в пол. Если бы они отмечали время, этот момент показался бы им часом.

Наконец Джордж набрел на нечто осязаемое, нечто, что могло стать предметом обсуждения. Он поднял книгу, оставленную Юджинией на полу.

– Что это, дорогая? «Охотники за черепами на Борнео»? – Джордж сделал вид, будто взвешивает тоненькую книжку на руке. – Довольно пикантно, я бы сказал, для моей невесты, юной девушки… Так, посмотрим… Издано в Лондоне… Что значат эти римские цифры? Тысяча восемьсот восемьдесят первого?.. Послушай, Джинни, что за антиквариат ты себе раздобыла?

– Ты совершенно прав, Джордж, – обрадовалась Юджиния. – Я читаю про места, которые мы посетим… Я думала… Я думала, что это поможет твоей работе и… – В глазах мужа мелькнула тень, и Юджиния сказала себе: «Ну» давай же, быстрее, ты потеряешь его, если не поспешишь. Он уйдет к себе, в свою комнату, и на этом все кончится».

– И доктор Дюплесси рассказывал нам такие интересные вещи про остров… Знаешь, о деревьях, птицах и животных. «Флора и фауна, мадам Экстельм…» – Юджиния попробовала изобразить акцент доктора Дюплесси. – …Ну, в общем, там гигантские заросли на мангровых болотах, которые почти перекрывают береговую линию, носатые обезьяны или что-то в этом роде… Так вот, туземцы зовут их «голландцами» из-за их больших красных носов. Смешно, правда?

Юджиния увидела, что Джордж снова нахмурился. «Не нужно было этого говорить, – сердито выговаривала она себе. – Когда ты только научишься? Он снова уйдет, и поделом тебе».

Злость на саму себя, на неумение правильно вести себя, быть соблазнительной придали ей необыкновенную энергию.

– А, но эта книга! – быстро проговорила она. – Может быть, почитаешь? В ней описываются разные обычаи и племена, их вражда, стычки, но мне кажется, что они считают их войнами… Как мне их называть, тоже войнами, а, Джордж?

Юджиния вдруг замолчала. Замолчала, чтобы почувствовать, как ее захватывают ночной воздух и царящая на судне тишина. «Ничего не получилось, – подумала она. – Опять ничего не получилось. В конечном итоге взяли верх приличия и история женщин, составляющих меню на неделю».

Джордж устало опустился в кресло. Повертев в руках книжку, он взвесил ее на руке и стал разглядывать выцветший золотой заголовок. Юджиния не могла догадаться, какое впечатление произвели на мужа ее слова, или как они повлияли на его желание поделиться с ней секретами, и стала ругать себя.

– И ты, наверное, подумал, что я забыла про белого раджу, мистера Чарльза Айварда!.. И что он знаком с папой и… и… все разговоры в Линден-Лодже, когда…

Но дальше говорить уже не хотелось. Слова не имели смысла, как молитва из катехизиса.

– Я подумал… – начал Джордж. Я сегодня вечером решил…

Целительные слова застряли где-то в животе, и не было сил извлечь их оттуда.

– Да, Джордж. – Юджиния встала рядом с мужем. – Да.

– Может быть, как-нибудь в другой раз, Джини. Я… Я… не думал, что уже так поздно.

– О, Джордж, но я хочу, чтобы ты поделился со мной!

Слова эти вылетели у нее, как крик.

– Я понимаю, что у тебя были неудачи, что это путешествие не получается таким, как тебе хотелось бы, и… и я хочу помочь тебе, если смогу, я хочу, чтоб ты поговорил со мной. Я думаю, что вместе… Я хочу сказать, что одно время… потому что деловая сторона его… плавка руды или шахты, или, как там называет это твой отец… но ведь это не самое главное… Нам не обязательно плыть на Борнео. Очень может быть, это не такое уж замечательное место. Мы можем просто плыть и плыть, куда заблагорассудится. Самое главное, что мы вместе.

Внезапно Юджиния задала вопрос:

– Это Бекман, не так ли? – И поток смелых слов у нее моментально иссяк. Не осталось ни одного, они растаяли, как утренний туман.

Джордж не находил слов, чтобы утешить жену. Все было так сложно: Бекман, отец, Айвард, Браун. Ящики в трюме, произведенные в последнюю минуту изменения, Лэнир, Пейн, «машины», предназначенные отнюдь не для работы в каких-либо шахтах.

– Нет, Джини, – сказал Джордж, – все нормально. Просто посиди здесь со мной минутку. Давай минутку помолчим.

При свете лампы под желтым абажуром их лица оставались в тени. Свет падал только на их колени, которыми они почти касались друг друга, – и голые ступни Юджинии. Джорджу они казались совсем детскими, как у ребенка в летнюю пору.

– У тебя не замерзли ноги, Джини? – спросил он.

– Нет! – неожиданно громко и быстро воскликнула Юджиния. – Нет… нет, не замерзли… Я про них совсем забыла. Забыла про туфли… Но нет… нет, не замерзли.

Джордж посмотрел на ногу жены. Она отчетливо обрисовывалась под халатом. Он взглянул на ее бедра и руки, спокойно лежавшие на коленях, и почти незаметно пошевелил своей рукой. Он вообразил, как было бы хорошо дотронуться до ее пальчиков или до ноги, но не было сил. «Сорок два, старина, – подумал он. – Ты не молодеешь». Его рука не двинулась с места.

– Ну ладно, моя дорогая, – сказал он. – Я вижу, ты устала. Извини за беспокойство.

Он встал и направился к двери.

Юджиния уставилась в пол. Она видела, как в комнате треугольничком упал свет, когда открылась дверь. Она видела, как свет задержался на мгновение на одном месте и потом двинулся в сторону. Остался только тоненький яркий лучик, узенькая желтая полоска. Юджиния наблюдала за ниточкой света и заставила себя не вставать, сидеть тихо и не двигаться.

«Дело даже не в том, что я хотела, чтобы он остался, – размышляла она. – Я просто… Я просто не знаю, что я делаю не так. Что делают другие жены?.. Есть что-то такое, чего я не знаю… У нас трое детей… У нас же это получилось… Но ведь все не сводится к этому…»

Но это был слишком сложный вопрос. И в лучшие-то времена они с Джорджем не были идеальной парой. Но ответ не может быть в этом.

«Тогда, может быть, дело не во мне, – решила Юджиния. – Может быть, эти проблемы сопровождали нас… Может быть, это Турок… и Джордж пьет из-за… чего?.. Чего?

На Юджинию давили тяжелые, несложившиеся у нее вопросы, тяжелые, темные и скользкие, как угри. Они скользили по ее голове, плечам, лицу. Борнео?.. Она задумалась на мгновение и посмотрела на книжку, которую держала в руке. Незаметно для себя, не меняя позы, она, оказывается, вырвала из нее пять страничек. Они распались, влажные и тонкие. «Охотники за черепами на Борнео»… Юджиния попробовала вставить странички на место, приставляя маленькие дырочки к белым ниткам там, где они крепились раньше. Но странички продолжали выпадать и рассыпаться, их ничто больше не держало вместе, и не успевала она вставить одну страницу, как тут же выскакивала другая и сминалась под нажатием ее руки. Юджиния сосредоточилась на этом, словно достаточно было одного только желания, чтобы книжка стала, как прежде, но этого не выходило.

– Черт! – сердито буркнула она. – Черт! Черт! Черт!

С этими словами она схватила книжку и оторвала от нее обложку, а потом порвала ее пополам. Она отрывала странички от корешка, затем стала рвать бумагу. Она отрывала листок за листком, ободрала пальцы, и накапливавшиеся незаметно на коленях обрывки падали на пол.

Юджиния безучастно смотрела, как это происходило.

– О, как мне жаль, – вдруг произнесла она. – Мне очень жаль.

Во сне Юджиния увидела клинышек света. Он бежал по земляному полу золотой струйкой, потом перепрыгивал в пыльный угол, пробегал по ножке стола и опускался на медный чайник. Дверь открывалась, дверь закрывалась, и свет продолжал свой быстрый бег. Он был живым, как язычок пламени.

Потом где-то потянуло ветром, застучали ставни, двери, заскрипели ржавые петли на деревянных рамах, и свет, счастливый, яркий свет отступил, улетел, умчался прочь. Юджиния смотрела в пол. Он был весь забрызган грязью, забросан кусками глины, кучками навоза. Ей что-то припомнилось, но что – она не могла сказать, все тонуло во мгле.

После этого она стояла на солнце, и был летний день. Ей десять или одиннадцать лет, на ней передничек, ноги босые, и она кончиками пальцев ворошит теплую травку. Она услышала гудение пчел над головой и посмотрела вверх. Небо было темным от двигающейся массы. В воздухе парили пчелы, издавая звук, похожий на гудение сепаратора в соседском амбаре, потом вдруг ныряли под крышу бабушкиного дома.

Они залетают в дом! – закричала она, но никакого звука не раздалось. Она повернулась в сторону дома, но ноги как будто приросли к месту.

В каждом окне, из каждой открытой двери, под каждым зеленым навесом, под каждой аркой голубовато-белой колоннады роились тела сотен миллионов злых пчел.

– Они захватили дом! – крикнула Юджиния, но слов не было слышно. – Весь дом у них, бабушка! Мы не можем войти! Мы не можем вернуться в дом!

– Спокойно, спокойно, – ответила бабушка. – Все образуется. Произошел несчастный случай, моя дорогая. Внезапный шквал… так сказали… Ничего нельзя было предпринять. Лодка перевернулась… И мальчик остался под лодкой…

– Нет! – закричала Юджиния. – Вы не понимаете! В доме пчелы!

– Ничего не поделаешь. И делать нечего, только ждать.

ГЛАВА 5

В1903 году остров Борнео был разделен на две части – южную, контролировавшуюся голландцами, и северную, контролировавшуюся англичанами. Позиции голландцев были сильнее. Их порты, построенные для торговли пряностями в последней четверти XVII века, стояли на Яванском море и в Макасарском проливе, следующие очаги цивилизации лежали на другой стороне моря – в Батавии и торговом поселении Сурабайя.

Вдоль северного побережья картина была совершенно такая же. Здесь не встретишь сколько-нибудь значительных городов, если только не сядешь на корабль и не поплывешь на восток и северо-восток через Южно-Китайское море до недавно основанного города Сингапура, места с явно пробританскими симпатиями. Путешествие к северу и западу от ненадежных маленьких аванпостов Сабаха и Биллитона через море Сулу приводило в конце пути к плодородным Филиппинам, где горстка испанцев вела борьбу с превосходящими силами могущественных Соединенных Штатов Америки.

Во внутреннем Борнео не было ничего: ни чайных и каучуковых плантаций, как на Цейлоне или в Аннаме, ни неожиданной поляны-вырубки в самой чаще джунглей, а на ней белого дома с побеленной верандой. Никаких деревень с дружественными или недружественными туземцами, которых можно уговорить или заставить работать на полях, никакого открытого пространства, обработанных полей, никаких соседей, с которыми можно потанцевать вечерами или устроить соревнование по стрельбе. Таким образом, для европейцев внутреннего Борнео не существовало. Это было белое пятно на карте, зеленые места, помеченные: «джунгли», «возможно река», «горный хребет неустановленной высоты».

Жизнь на острове поддерживалась исключительно по воде. Она зависела от больших и малых судов, которые плавали к этим берегам или вдоль них: ежемесячного почтового парохода из Сингапура, нерегулярных пароходов с Явы, туземных суденышек из Биллитона. Борнео был диким и неисследованным местом, но для людей, желающих начать все сначала, людей, которые с опаской перебирались через Малаккский пролив в поисках состояния или легкой добычи, – прогнанных со службы чиновников, бывших каторжников, счетоводов в розыске за растрату, бывалых людей, для которых не хватало воздуха в Индии, Бирме или Паданге,[11]11
  Порт на острове Суматра.


[Закрыть] адвокатов по темным делам, аферистов и мошенников, картежников-торгашей, считавших, что для них не годится колониальное правосудие, – Борнео был самым подходящим местом.

С моря при тусклом предрассветном освещении Саравак, Северное Борнео, выглядит, как скопище черных угрюмых гор. Их мрачность не вызывает никакого манящего чувства. Это исполинская давящая масса, и когда солнце начинает вставать и окрашивать воздух в дрожащие цвета, земля остается такой же зловеще черной. Утренний свет пробивается над водой, летучие рыбы принимают утреннюю ванну – они поблескивают серебристо-серыми и розовыми цветами, ярко вспыхивают всеми цветами радуги. Небо алеет, становится бледно-лиловым, потом ослепительно голубым, но горы высятся со всех сторон, темные и угрожающие, как будто сплошь покрытые полчищами голодных муравьев.

Ежемесячный пакетбот из Сингапура или туземное суденышко должны быть в этих местах начеку. Острова у побережья Саравака кишат пиратами. Под банановыми листьями скрываются сотни тайных убежищ. Длинные, широколистные ветви пальм, отягощенные змеящимися лианами, которые опутывают все мангровые заросли, перекидываясь с дерева на дерево, с бухточки на бухточку, делают безопасный проход в гавань неприметным. Бухточки-убежища постоянно перемещаются, они двигаются с каждым муссоном, меняют положение с приливом и отливом.

При отливе обнажившаяся прибрежная слякоть оживает, из нее, как лягушки, выпрыгивают волосатые рыбы и шлепают в трясину, чтобы залезть под корни мангровых деревьев или казуарин или впрыгнуть на их ветки. Крабы суетятся возле своих нор в вязком иле, и по каждой веточке и по каждому прутику карабкаются огненно-красные муравьи. Они пожирают все, что попадается им на глаза, перед ними не могут устоять ни жуки в ярких панцирях, ни древесные лягушки, ни землеройки. Повсюду в жирной тине кипит жизнь. Здесь начало земли, испытательный полигон, где выживает только наиболее приспособленный. В воздухе стоит такой шум от жевания, хруста, карканья, лопанья пузырей на лужах, оставшихся после отлива, бульканья и шипенья, сражений не на жизнь, а на смерть, что можно оглохнуть.

Судно, следующее до торговой фактории или резиденции султана в Курчинге, должно миновать эти темные островки, чтобы войти в устье реки. Это Сангхай-Саравак, наконец-то желанная река, снова безопасность. Позади предательские ветры, угроза морских даяков или пиратов, которых удалось перехитрить или обогнать. Но река длинная и узкая. Она бесконечно меняет направление и затягивает судно все глубже и глубже в джунгли. То здесь, то там встречаются поселения – оставленные дома на полусгнивших сваях у кромки воды, тонкий дымок над поспешно брошенным костром, иногда, но очень редко, человек в зарослях, женщина, старающаяся поскорее скрыться, загоняющий в камыши лодку мужчина.

Призраком движется по реке торговое судно. В какой-то момент в прибрежном мире слышен только один звук, неровное тарахтение единственной ржавой машины, Сангхай-Саравак становится все уже, берега сходятся все ближе, слышится всплеск крокодила, плюхнувшегося в воду при приближении судна, пегие зимородки, птицы с синими, как ляпис-лазурь, крыльями прячутся под тяжелой листвой, и где-то что-то вламывается в бамбуковую чащобу, сотрясая до самых вершин окружающую зелень и приводя в ужас и панику горластое население леса. Чары сброшены. Пароходик больше не властен в своем движении, об его нос скребутся покрытые листьями ветки, бьют по рулевой рубке. Это больше не океанский корабль, это часть джунглей.

Города еще не видно. Река совершает один поворот, потом еще, и капитан с надеждой ждет, что из-за поворота покажется вожделенный город. Прошло два часа адского труда – там, где совсем недавно была глубоководная заводь, сейчас опасная мель, а там, где река спокойно несла свои воды, крутят страшные водовороты. Сколько же осталось плестись до Кучинга?

Положение султана Саравака как правителя государства было непрочным. Прибрежные деревни вблизи королевской резиденции в Кучинге постоянно подвергались набегам пиратов, разбойничьи даякские племена поднимались на долбленках от устьев всех рек и грабили те немногие селения, которые находились на внутренней территории. Мало-помалу для того, чтобы защититься и сохранить внешний антураж, если не внутреннее содержание власти, султан начал прибегать к помощи европейцев. Отца нынешнего султана обхаживали и англичане и голландцы, но он умер, так и не отдав предпочтения ни тем, ни другим.

Сложная процедура принятия специальных послов с их щедрыми подношениями в знак доброй воли вполне удовлетворяла старика. Ему нравились яркие вещи, нравилось, что он занимает такое важное место в мировой иерархии. «Султан, – любил он говорить, – во всех отношениях может сравниться с королем голландцев».

Его сын, нынешний султан, мало чем отличался от отца. Единственное отличие заключалось в том, что старый султан помнил времена, когда не было подарков и иностранцы не домогались его дружбы. У сына таких воспоминаний не было. Если различные группы людей проявляют желание пользоваться его угольными залежами, минеральными запасами, сурьмой или чем только угодно заниматься их европейским душам, ну что же, пусть, только платите.

Но вот какую страну предпочесть правителю? У какой дары богаче? Которая поклонится (или снизойдет) пониже? Какая сможет наполнить королевские сундуки драгоценными камнями, равными ему по весу? Нежась на шелковых подушках во дворце псевдовикторианского стиля, который построили местные умельцы во славу своего правителя, нынешний султан размышлял над этими проблемами. Голландия. Англия. Англия. Голландия. Названия стран крутились в голове безостановочно. Невольно закружится голова.

Потом султан посмотрел на любимую ручную ящерицу, разлегшуюся рядом с ним, и зашептал, будто жалуясь на свою судьбу:

– Дорогая моя морщинистая малютка Патти! Что же мне делать? Два просителя! Не один, а два. Может ли человек вынести такую тяжесть?

Говоря это, он потянул за шелковый шнур, которым она была привязана к своей деревянной тюрьме. Султан проделал это ленивым движением, как ребенок тащит по песку прутик, но ящерица не двинулась, не раскрыла красную пасть, не замигала зернистыми глазищами. Казалось, что ей все надоело, что у нее дурное настроение, что она даже разозлена, поэтому его высочество верховный правитель Саравака потянул рывком за шнур, отчего у животного вывернулась голова на шипастой шее, разинулись челюсти, и оно стало ловить воздух, пока из пасти не вывалился язык.

– Дорогая, дорогая Патти! – еще раз вздохнул султан. – Ты все время заставляешь вот так напоминать о себе. Что за гадкая девчонка! Забываешь, что я здесь хозяин.

После этого его высочество отпустил шнур, отшвырнул его от себя, перевернулся на свой тучный живот, ногой сбросил несколько подушек с похожего на кровать трона и снова принялся размышлять над англо-голландской дилеммой. «Кого? – думал он. – Кого же? Кого же я должен выбрать на этот раз?

Возможно, голландцев? Этих любителей пива, сыра, красноносых, с волосатыми, как у обыкновенной обезьяны ушами? Или англичан с их благородными манерами, их Оксфордширом и Итонской школой, их чаями и их королевой? – Султан простонал про себя. – Как жаль, что я никогда не учился в Англии! Каким бы я был славным английским школьником, а потом несгибаемым и величественным правителем! И хранил бы под моими усыпанными жемчугами одеждами, тюрбанами с драгоценными камнями и газовыми саронгами верность своей королеве и своей стране».

– О Боже! – громко простонал султан, играя звездным рубином на толстом среднем пальце (что за прелестный камень!) и рыдая (в глубине своей измученной души) над затруднением, из которого не видел выхода, – или вообще над необходимостью предпринимать какое-то действие. Моментально забытая ящерица отодвинулась от него и принялась тянуть за шнур.

Стон султана заставил вздрогнуть раджу сэра Чарльза Айварда и вывел его из состояния почти полного ступора, в котором он пребывал, просидев столько времени в душном, жарком, как баня, зале для королевских аудиенций.

– Что-нибудь случилось, ваше высочество? – спросил Айвард, потянувшись усталыми мускулами и наклонившись вперед. По спине его строгого белоснежного тропического костюма струился пот, накрахмаленный воротничок превратился в кашу, а шейный платок грел, как вязаный шерстяной шарф.

– Может быть, продолжим наш небольшой разговор? – Айвард медленно гнул свою линию. Молчаливое раздумье султана затянулось, сэр Чарльз не был уверен, что его высочество помнит, что с самого начала речь шла о «…положении, которое будет занимать семья Экстельмов… и хотя я не собираюсь настаивать, мы поднимали вопрос об этом человеке, Махомете Сехе…»

Сэр Чарльз, раджа Айвард, правитель Айвартауна в Сараваке, единственный в мире белый, имевший титул раджи, понимал, что не следует диктовать политику своему правителю, но дипломатия требовала предпринять определенные шаги в этом направлении. Даже от британца старой школы. И вообще, есть предел проявлению внешней почтительности и покорности, потребных для сохранения такого выгодного плацдарма на Борнео. И (как он любил напоминать себе) часа сидения без единого слова, пока жирная наглая свинья ворочается в кровати и мучает беспомощное животное, само по себе вполне достаточно.