Текст книги "Ветер перемен"
Автор книги: Корделия Биддл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)
А в это время Джордж весело хохотал, он снова оказался в своей тарелке. Политика никогда не была его сильной стороной, вот шутки, розыгрыши, непочтительные анекдоты – это его стихия.
– Ну, я не думаю, чтобы отец стал ломать голову над какими-то двумястами пятьюдесятью тысячами долларов… – заливался Джордж. – Десять миллионов – это другое дело, тут он начал шевелиться. Что он сказал, Огден? Ты же был там во время знаменитой… ну, этой знаменитой тирады… Там был еще Морган… помнишь?..
Джордж повернулся к Бекману.
– Я совершенно ничего не помню, Джордж, – холодно возразил Бекман. – Мне не приходилось слышать, чтобы твой отец выразился неблагоразумно.
Джордж закусил удила.
– Неблагоразумно! – загоготал он. – Этому-то пирату Моргану? Неблагоразумно! Да я сам помню! В общем, губернатор, он сказал что-то вроде того, что эта куча шимпанзе не стоит десяти миллионов… Не представляю, как он предполагал заполучить целую провинцию другим способом… Наверное, силой. Как, по-твоему, Огден?
Джордж победно улыбнулся смотревшему на него с каменным лицом Бекману и повернулся к губернатору.
«Только подумать, – вертелось в голове у Джорджа. – Маленький Джордж Экстельм… Передо мной заискивают, как перед монархом! Всему, что я ни скажу или ни сделаю, согласно кивают, всем восхищаются. И к тому же, как легко мне удалось поставить на место Бекмана!» Джордж отдал свой стакан из-под пунша стоявшему рядом наготове официанту.
– Мне кажется, Джордж, – проговорил ледяным тоном Бекман, – та фраза, которая тебе так понравилась, может иметь здесь весьма нежелательные последствия. Мадейра, насколько я слышал в последний раз, все еще часть Португалии.
– Тебе что, не нравится, что я говорю о пунше? А, ты имеешь в виду «шимпанзе»! – Джордж покачал головой, чтобы подчеркнуть, что обижаться кому-нибудь было бы совершенно глупо, и, подхватив только что наполненный стакан, залпом опрокинул. – Мы же говорили о Панаме и Колумбии… Причем здесь Португалия?
– Да, Джордж, я это понял. Но когда ты говоришь о народе…
Бекман кипел. Это нужно же, все гигантские усилия Турка могут пойти насмарку из-за одного-единственного забулдыги. Если бы только мог, он бы с большим удовольствием всадил нож в сердце этого фата.
Джордж отмахнулся от сделанного Бекманом замечания.
– Что вы на это скажете, губернатор? Бекман думает, будто мы говорим о постройке канала через улицы Лиссабона, или Мадрида, или еще где-нибудь.
Он снова разразился хохотом, и все его тело содрогалось от гордости, огромные бриллианты в запонках сверкали, а блестящее лицо и волосы сияли. Он сильно смахивал на гладкого, лоснящегося, хорошо упитанного бобра, обозревающего свои владения на залитой солнцем реке.
Губернатор вежливо улыбнулся обоим, Бекману и Джорджу, и принял необходимое решение.
– По-моему, этот стакан течет, Джордж, – сказал он. – Я могу называть вас Джорджем?
Губернатор подозвал официанта и дал ему понять, что этот стакан никогда не должен быть пустым. Он несет политическую ответственность за предупредительное отношение к потребностям и желаниям знаменитых гостей и, уж конечно, в первую очередь сына великого Мартина Экстельма из Филадельфии.
– Нет, в самом деле, Джордж, – вкрадчиво продолжал разговор губернатор. – Вы весьма разумно отметили, вы не строите канала через Лиссабон! И, если позволите добавить, какое бы решение ни принял Мартин Экстельм… Мне не нужно больше ничего говорить… Панама – не наше дело…
О политике говорили и в другом конце зала. Португальские вельможи, англичане, французы, чьи социальные и финансовые интересы зависели от доброй воли Америки, внимательно наблюдали за Джорджем и Юджинией и соответственно их оценивали. Вердикт определялся степенью потребности в американских и в особенности в экстельмовских долларах. Вельможи-католики и их супруги, как правило, держатся весьма сдержанно, а женщины вообще сухо, но некоторые из мужчин, увидев перед собой цветущую Юджинию, готовы были идти на все больший компромисс и простить все.
Кроме того, семейства и капиталы, обосновавшиеся на крошечном острове, каковым является Мадейра, не хотели показаться неинформированными. Переменчивые альянсы стран, которые намного больше их собственной, обсуждались, как важнейшие для них проблемы. Все и каждый – и отдельный человек, и семья, и группа связанных между собой людей – стремились превзойти своих соседей в обсуждении Манилы, блокады венесуэльских портов или кубинского согласия передать Гуантанамо и Баия-Онда военно-морскому флоту Соединенных Штатов Америки (и «пресиденту Руусе-фель-ту»), или расширения англо-французской Антанты, или просто того, что может иметь в виду имперская Германия (и князь Бернхард фон Бюлов), употребляя термин Weltmacht – или мировая держава.
Но если эти люди с их постоянно неустойчивым положением и отсутствием уверенности в будущем и расходились в своих политических симпатиях и могли испытывать общую антипатию, все они безоговорочно (с должной долей смирения) сходились на том, что нахальные американцы, чье прибытие на остров наделало столько шума, – неизмеримо очаровательная пара.
«Сеньора Экстельм, – говорили они, – сеньора Экстельм – это драгоценное перо на шляпе мужа».
Женщины же, рассевшиеся по дальним углам комнат, прикрывшись разрисованными веерами, шипели: «Совсем не à la mode».
«Оголенные плечи!» – изумилась одна, и это «Оголенные плечи» стало боевым кличем всей этой группы дам.
Юджиния решила не следовать официальной моде, установленной супругой короля Эдуарда Седьмого королевой Александрой. У королевы был шрам на шее, поэтому она предпочитала платья со стоячим воротником, отделанным тремя нитками бриллиантов или жемчуга, и после невероятных празднеств (закончившихся дурбаром[16]16
В Индии – торжественный прием у высокопоставленного лица.
[Закрыть] в Дели первого января этого года), которые превратили ее мужа из простого принца Уэльского в «короля-императора» и протектора необъятной Британской империи, предпочтения новой королевы были приняты во всем мире. Аляповатые, домоседские моды времен королевы Виктории, руками и ногами боровшейся с распутным «эдуардовским» стилем, который обожали многочисленные любовницы ее сына, уступили место царственной сдержанности. Оголенные плечи ушли в прошлое.
Но у Юджинии не было шрама на шее, и она решила продемонстрировать шею и грудь, обрамленные обилием атласных рюшей, и этого не могли ей простить и не простили леди из Фуншала. Как не могли простить непонятной и неуместной демонстрации богатства, проявившейся в прибытии огромной яхты («Американские причуды» – продолжали они злословить).
Однако женщины есть женщины, леди есть леди, и это все. Они не решают судьбы мира, им это почти не известно. Измерение силы ветра в политике – прерогатива мужчин, только им доступно ее понимание. Поэтому леди ограничились недовольными взглядами на ворвавшихся в их жизнь чужаков, а их мужья приготовились извлекать для себя нужную информацию.
– Мартин Экстельм… – эхом вторили мужчины.
– Банк…
– Яхта…
– Вы знаете, там золотые…
– Что вы говорите?! Золотые! Во всех туалетах! Не может быть!
Затем мужчины закивали Джорджу, находившемуся в другом конце комнаты, и чувствовали себя польщенными, даже поднятыми в глазах собеседников, когда он обращал на них даже самый мимолетный взгляд.
– Так в каком же году вы окончили военно-морскую академию? – спросила Юджиния, когда они прошлись вальсом вдоль длинной стены с зеркалами. – Я знаю, вы говорили об этом как-то за обедом… но я совершенно не запоминаю даты…
Юджиния думала, что разговор в этом направлении будет вести легко, но язык все еще плохо ее слушался, и слова не шли на ум.
– …Ну ладно, хорошо, что наш флот отпустил вас сопровождать нас.
Ей хотелось, чтобы ее партнер ответил. Она чувствовала лежащую на талии его руку и ладонь, которой он направлял их движение, и она пыталась, пыталась безуспешно, снова и снова, освободиться от этого давления. «Всегда смотри на джентльмена, с которым танцуешь, Юджиния», – предупреждала бабушка, но лейтенант Браун прижимал ее слишком близко к себе. Ей же не хотелось отстраняться.
– Надеюсь… надеюсь, вы хорошо чувствуете себя с нами. – Юджиния откинулась назад ровно настолько, чтобы посмотреть ему в лицо. – На нашем корабле. Яхте, так я ее должна назвать, ли есть другой… термин?
– Нет… яхта годится, – сказал лейтенант Браун. – «И да, мне хорошо», – хотелось ему добавить, но сделать этого он не мог. Вместо этого он крепче прижал руку к ее талии и закружил через толпу.
Марина Джеффрис танцевала с Уитни. Она бросала на него быстрые невинные взгляды, он то и дело тушевался, чувствуя себя неуклюжим телком. И вот, черт, не мог придумать ни одной умной вещи для разговора. Он наступил на собственную ногу, потом чуть не отдавил ей пальцы, а в один ужасный момент всем своим весом припечатал уголок ее шлейфа, и они чуть было оба не полетели на пол. Но она была мила, и Уитни чувствовал, невзирая на всю свою скованность, неспособность сказать нужное слово и медвежью неуклюжесть, что держится мужчиной и не кажется слабаком.
Пока леди Марина танцевала с молодым мистером Колдуелом – «…таким хорошо воспитанным молодым джентльменом», как специально подчеркнула леди Джеффрис мужу, – миссис Дюплесси, тяжело ворочалась в кресле, потчевала посла с супругой мрачными историями, на сбор которых они с сестрой потратили всю жизнь.
Все до одной истории, начиная с рассказа о школьнике, которого запороли до смерти за украденное пенни, и отвратительных подробностей о том, как у ее сестры случилась гангрена большого пальца на ноге, и до нынешних болезней и страданий, выпадающих на долю женщин, были разложены по полочкам. Каждая имела свою каталогизированную мораль из области мрачных предположений:
«Из чего мы должны сделать вывод, мои дорогие…». «Из чего следует, чем это нам грозит…»
Теперь миссис Дюплесси намеревалась погрузиться в свою любимую тему:
– …Каннибалы южных морей. Совершенно потрясающий рассказ! Написано человеком по имени Рани, или Ренни, или что-то в этом роде. Шотландцем, сами понимаете…
При этом она понижала голос и многозначительно подчеркивала происхождение бедняги-автора, всем своим видом предавая анафеме и его самого, и его страну.
– Но, несмотря на то, что, очевидно, он человек недостаточно образованный, моя дорогая леди Джеффрис, это такое волнующее описание, что не могу вам передать! Вы понимаете, они же отрезают своей несчастной жертве голову и водружают, как она есть, вся в крови и вообще, на носу каноэ! А это была женщина, моя дорогая! Женской кровью освящали боевое каноэ!
И тут же миссис Дюплесси вскочила со своего кресла, и притом с такой поразительной быстротой, что оно чуть было не перевернулось. Сэр Рэндал и леди Джеффрис инстинктивно в испуге отпрянули от нее.
– Боже мой! – с раздражением выдохнула миссис Дюплесси. – Густав опять попался в лапы какого-то ужасного книгочея! Теперь просидит с ним весь вечер, обсуждая научно обоснованный план разведения кур. А очки, вы только посмотрите! – простонала миссис Дюплесси. – На этом же типе очки, он даже не надел пенсне. На такой официальный прием, как этот! Я должна немедленно высвободить Густава. Вы меня, конечно, извините.
Миссис Дюплесси не потрудилась даже обернуться на собеседников.
– Очень приятно было побеседовать с вами и послушать все ваши восхитительные истории, – бросила она, устремившись выручать своего непутевого мужа.
– Наши истории? – лаконично среагировал сэр Рэндал. – Я бы сказал, что все было наоборот.
Леди Джеффрис тихо улыбнулась.
– Вы, наверное, не привыкли к таким маленьким судам, как наше, – пустилась Юджиния, развивать новое направление беседы.
«Яхта – совершенно безопасный предмет для разговора!» Наконец-то это пришло ей в голову! Ее плечи и шея разогрелись, и порозовели от танца. За полонезом последовала полька-мазурка, и только потом зал отдался более спокойному ритму вальса. Она снова и снова говорила себе, что нужно найти еще одного партнера, но почему-то не было сил оторваться и уйти в сторону. Она думала, что они могли бы протанцевать вдвоем всю ночь.
– Вы считаете, что у нее, как это называется, хороший руль? Это правильно по-морскому?
Юджиния рассмеялась, и ее нервный смех почти выдал ее.
– Отличный, миссис Экстельм, – улыбнулся лейтенант Браун. «И о чем это мы говорим? – подумалось ему. – О кораблях? О жизни на море? О том, что нас обоих меньше всего интересует?»
– А, да, впрочем, скорее нет. Нет, оно совсем не то, к чему я привык, – произнес Браун. – Ваш «Альседо», я хотел сказать. Я никогда…
Добавить было нечего. Юджиния была, как птичка в его руке: момент, и она выпорхнула, еще миг, и вот она снова устроилась на его пальцах.
– Знаете, лейтенант, мне кажется, – сказала Юджиния, – нам с вами следует остаться навсегда партнерами в танцах. Мы безусловно затмили всех в зале.
Эти слова показались ей такими смелыми, что даже не поверилось, что она могла их произнести. «Ой, я буду навеки проклята, – подумала Юджиния, – определенно гореть мне в геенне огненной».
Она посмотрела на жесткую синеву его сюртука и вдруг ей представилось, что она прислоняется к ней щекой. Каким колючим и каким теплым должен быть сюртук! Он пах табаком, и одеколоном, и еще чем-то острым, но необычайно приятным.
– Давайте танцевать всю ночь, – сказала она. – Пройдемся по лунной дорожке и потом через лужайку! Знаете, лейтенант, больше всего на свете я люблю танцевать!
– Я не уверена, что это правильно, Густав. Три танца – слишком много. Особенно в таком платье. – Миссис Дюплесси проговорила эти слова вполголоса, но вложила в них солидную порцию страсти. – Оголенные плечи, надо же!
– Ну что же, милая, – начал доктор Дюплесси, стараясь протиснуться среди танцующих пар. Танцевать с женой никогда не было для него легким делом – даже пустая комната представляла слишком много препятствий. – Разве это не последняя…
– Скажешь тоже, мода! – огрызнулась миссис Дюплесси. По привычке она закончила фразу за мужа. – Ничего подобного! Я же не расхаживаю полуголой, а я очень модно одета.
Доктор Дюплесси улыбнулся неистовым притязаниям супруги. Единственным ее тщеславным увлечением все еще оставалась ее фигура. Она педантично следовала указаниям «Книги леди», написанной миссис Годи, или ее перевоплощению в данный момент, и отыскивала портных, воспринявших самый последний крик моды. Миссис Дюплесси ни за что на свете (даже не вздумайте об этом говорить!) не призналась бы, что она толстая. Для таких, как миссис Дюплесси, придуманы корсеты.
– Несомненно, моя дорогая. Ты всегда на волне моды.
Доктор Дюплесси лавировал между тесно спрессованными телами. Он всегда защищал тщеславие супруги, несмотря на то, что порой ее портновские искусы приводили его в замешательство. Но какое значение имеют несколько дополнительных оборок или тугой корсаж, когда намерения были самые прекрасные?
– Чудесный… – начал он в надежде отвлечь жену от заботы о достойном поведении Юджинии.
– У меня нет желания говорить об этом вечере, Густав, ты прекрасно знаешь, что это так. Теперь ты знаешь, что должен сделать. Ты немедленно идешь и вмешиваешься, приглашаешь ее. Мне совершенно невыносимо думать о бедном мистере Э…
– Но, моя дорогая, не думаю, чтобы это было мое…
– Какой разговор! Конечно же, это твое дело, Густав. Как бы то ни было, я просто настаиваю на этом.
– Но, моя дорогая Джейн, если бы мистер Экстельм считал…
– Нет, Густав, он не станет. Он будет вести себя так, как ведет сейчас. Делая вид, будто ничего не замечает. Держась, как джентльмен. Продолжая беседу.
– Но он, кажется…
– Ну разве ты не видишь, что он недоволен. Я уверена, он чувствует себя ущемленным.
– Но я бы не осмелился…
– Густав! Ты же знаешь, что я в этих вопросах никогда не ошибаюсь. Ты же помнишь, я уверена, что моя сестра – известный психолог. И я сама не раз получала благодарности от людей за умение заглядывать в глубь человеческой души.
Доктор Дюплесси вздохнул. Семейное пристрастие супруги к предсказанию будущего и раскрытию страданий в душах других людей было ее любимым аргументом. И это означало, что Джейн Дюплесси приняла решение.
– Ну, так что же ты хочешь, чтобы я сделал? – робко проговорил он.
– Вот что, вмешайся, вмешайся, что же еще. Боже мой, Густав, какие же вы тупицы, мужчины!
Огден Бекман также строил свои планы и все видел. «Это именно то, что мне нужно, – пытался он убедить себя, – именно так я и задумал. Какое мне дело? Это же ничего не значит. Пусть немного порезвится. В конце концов, она никуда от меня не уйдет. Один сегодняшний вечер ничего не меняет».
Бекман вновь прислушался к разговорам вокруг него. Заставил себя сосредоточиться, заставил себя не думать о Юджинии, забыть про Брауна. «Они все у меня в руках, – уговаривал он себя. – Командую парадом я». Эта фраза вызвала у него улыбку. Он любил остроумные слова, особенно когда они получались экспромтом. Он расплылся в улыбке и повернулся к маленькому человечку, стоявшему рядом с ним и тараторившему по-французски:
– …la compagnie de Monsieur Ford en Deerborn… Monsieur Morgan et la compagnie Mercantile Marine Internationale?..
Фамилии Форда и Моргана были ему знакомы, как и названия «Диборн» и «Меркантиль Марин», и он почувствовал, как у него, словно у кота, начинает выгибаться спина. Он рефлекторно среагировал на ситуацию, не переставая гадать, то ли из него хотят вытащить информацию, то ли это просто островная болтовня.
Упомянутые фамилии заставили его насторожиться. Они напомнили ему об эфемерности его независимого автономного существования в плывущем по океану царстве. Форд и Морган напомнили ему о вездесущем присутствии Турка, и Турок моментально вернул Бекмана на его место.
– Я не вправе сказать что-нибудь, джентльмены, – резко обрезал Бекман. – Мистер Экстельм, возможно, имел какие-то сделки с мистером Морганом касательно «Меркантиль Марин», но я не располагаю информацией. Что же касается автомобильного завода в Диборне, вы знаете столько же, сколько и я. Могу только сказать, что, по моему представлению, первоначальные инвестиции составили всего три тысячи долларов – американских.
Бекман решил переменить тактику. «Зуб за зуб, – сказал он себе. – Бери то, что тебе нужно. Остальное пусть достанется дьяволу. И кто знает, этим идиотам может быть известно что-то такое, что не известно мне».
– Впрочем, джентльмены, – начал он, – вы сможете просветить меня относительно нового бизнеса Круппа в Германии.
Бекман подождал, пока по собравшейся около него группе прожурчал перевод с пятого на десятое. Француз сказал шведу, тот спросил у русского, а этот в свою очередь повернулся к итальянцу, который наконец задал вопрос венгру. Всех объединял французский, язык дипломатии, а потому бизнеса, но разнообразие акцентов сделало слова такими же непонятными, как перекличка строителей Вавилонской башни.
– Германия! Фон Бюлов! Адмирал Типиц! – закричал Бекман, очень жалея, что не может добавить: «Крупп. Эссен. Военные заводы…»
Бекман разговаривал очень громко, и у него перехватывало горло. Он бросил взгляд на зеркальную стену, увидел в ней отражение Юджинии и Брауна и отвел глаза в сторону. «Турок не вел бы себя так, – где-то в подсознании подсказывал ему голос, – он умеет держать себя в руках, он выше и сильнее меня». Но Бекман терпеть не мог замечаний, и ему был неприятен голос, нашептывающий ему слова. Он заглушил его, заговорив еще громче:
– Фридрих Альфред Крупп! – рявкнул он. – В Эссене… сорок тысяч чертовых рабочих, живущих в «образцовых пролетарских условиях»… Только не говорите мне, что можно построить город рабочих и заставить весь мир делать вид, будто его не существует!
– Киль… Германия… «штапели»?.. – нашел в себе мужество поинтересоваться один перепуганный французик, но Бекман заорал:
– Какие там – стапели, идиот! Наплевать мне на стапели! Я хочу знать, что задумала семейка Круппов с этими замысловатыми домиками в Эссене?
Бекман едва не взорвался, увидев, какими бычьими, опущенными к полу глазами встретили его вопрос. Ему захотелось убраться с Мадейры, с яхты, вырваться из коварных объятий Турка. Ему захотелось быть где-нибудь в другом месте и совсем другим человеком. «Вы глупые, пустые хлыщи! – выходил из себя Бекман. – Надеюсь, крупповские пушки научат вас чему-нибудь».
Пока Бекман занимался с теми, кто представлял деловые интересы острова, и с теми, от которых кругами расходились политические сплетни и кто любил копаться в политическом навозе, Джордж стоял в окружении более благородных, но не менее любопытных слушателей. Он пытался сконцентрировать внимание на их вежливых вопросах (казалось, они зациклились на рузвельтовской кампании «завоевания доверия») и смотрел, как его жена легко и грациозно вальсирует по длинной комнате.
От алкоголя и льстивых слов он испытывал пьянящее чувство благополучия. Аристократические акценты вокруг него казались обворожительными, его жена потрясающая, его корабль – одно из чудес света, а сам он рожден, чтобы властвовать.
– …Экспедиционный закон, мистер Экстельм… Как вы можете прокомментировать позицию президента Рузвельта в отношении…
– …И эта проблема с шахтерами-угольщиками… Комиссия по антрациту?..
– Потому что, поверьте мне, сэр, если мы допустим, чтобы рабочие имели право на принятие решений…
– Совершенно с вами согласен, джентльмены. Совершенно согласен. – Социальные и политические убеждения моментально создали атмосферу единства. Джордж непроизвольно копировал отца. – Ведь мы здесь не социалисты, – сказал он, и эти слова вызвали у него мягкий, жирный смешок, который приходит к людям вместе с унаследованным богатством.
Бал продолжался. Некоторые танцоры прервались, чтобы перекусить, толпились у длинных буфетных столиков и наполняли золоченые тарелки холодными и горячими закусками. Некоторые задерживались у столиков по пути в буфет и заговаривали с друзьями и знакомыми, мужчины сонно кивали им, а женщины встречали ярким плюмажем самовосхищения и гордости. Пожилые пары сидели и слушали, что говорили им молодые, обеспеченные снисходили (хотя бы ненадолго) к тем, с кем судьба обошлась менее благосклонно, по-настоящему же значительные персоны, государственные чиновники, почти царственные особы, знатные люди города собирали вокруг себя толпу, где бы они ни оказались. И они пребывали в непрерывном движении. Вот один из них идет через зал, останавливается как бы в раздумье, потом спешно переходит в другую комнату, словно ему мало внимания и лести, порцию которых он только что получил там, откуда только что ушел.
Леди Марина танцевала с Уитни, который понемногу утрачивал робость и становился человеком, которым хотел себя видеть. Он больше не наступал на ноги партнерше, перестал отсчитывать такт музыки, чтобы потом все равно попасть не в ногу, у него появилась непринужденность и пропала скованность, когда он держал юную леди на некотором расстоянии от себя, потому что, если он глядел на ее красивое, улыбающееся лицо, то видел одно только восхищение. Мужественный, уверенный в себе любовник, искушенный светский человек – таким ему хотелось быть, и такого он начинал напоминать.
Миссис Дюплесси продолжала витийствовать. У нее то и дело менялись слушатели, старавшиеся тут же под благовидным предлогом улизнуть от нее, но это ее не смущало и не останавливало до тех пор, пока ее муж незаметно не ускользнул поискать очередного «книжника», чтобы завести с ним ученый разговор, что доставляло ей такие страдания. Конечно же, это произошло только после того, как доктор пригласил Юджинию на танец, и после того, как Юджиния улыбнулась ему и сказала:
– Какое неожиданное удовольствие!
Она вложила руку в руку доктора Дюплесси и с абсолютно благодарным видом прошептала:
– Ради приличия… Мне ведь тридцать два года… И мне кажется, что молодой человек чувствует себя здесь не совсем в своей тарелке…
Юджиния почти убедила себя в этом.
Но потом танец свел ее с Огденом Бекманом. И об этом даже не хотелось думать, так это было противно. Юджиния замкнула свое сердце, и ум, и самою душу, чтобы там ничего не осталось от этих мерзких минут. Она двигалась в руках Бекмана, словно это было не ее тело, словно она оставила его на время и сама находится где-то в другом месте. Она не могла сказать, говорил он что-нибудь или нет; она слышала все, что говорилось вокруг, и ни слова, сказанного им.
– Мистер Морган…
– Лорд Деламер…
– …Свободное государство Конго… Багдадская железная дорога… У императорской Германии были заняты руки в тот момент… Германская Восточная Африка… Британская Восточная Африка… Король Леопольд… и скандал в Конго…
Наконец ненавистный танец закончился, и Юджиния спокойно пришла в себя. Она не стала расспрашивать себя, где была, она просто ничего не думала. Просто пришла домой и вытащила ключ из дверей.
Затем на ее лице снова засияла улыбка, она положила руку на плечо другого партнера, и все началось сначала. Соло на рояле, вступают скрипки, теперь тимпан – Юджиния танцевала то с одним, то с другим кавалерами, бывшими крепко навеселе.
– Маньчжурия… позиция России… Правда ли, что ваш государственный секретарь Хей собирается заставить?..
На Юджинию пахнуло муссом из лосося. Она как ни в чем ни бывало улыбалась.
– Вы согласны, миссис Экстельм?..
Чья-то потная рука подхватила ее за талию, и Юджиния моментально изменила направление танца.
– …эти затруднения с Македонией?..
– …мне говорили, что во время дурбара… в сообщении говорилось, что несколько тысяч… Приходится ли удивляться, что они взбунтовались…
От этого пахло дымом сигары. Юджиния представила себе, как из-за его плеч заклубились облака серого дыма. Она дотронулась до обсыпанной пеплом бутоньерки, и в ответ партнер жеманно отдернулся от нее.
– …и Плеханов… это, конечно, Плеханов, а не Троцкий или Ленин… Вы знаете, ведь в Лондоне на своей маленькой сходке… «Социал-демократические рабочие», или, как они так себя называют… Меньшевики против большевиков… Ваш супруг считает… и он совершенно прав! Только подумать, какая наглость! Какая же наглость думать, будто горстка рабов должна указывать нам, как править миром!..
Возможно, раза два или три Юджиния была уверена, что раньше уже слышала какое-то слово – имя человека из гостиной Турка, название места, о котором говорилось вполголоса, и она заметила, что прислушивается к разговорам, как будто разгадывает секретный код. Мелькнуло, но тут же прошло чувство страха, вытесненное из ее сознания другими фразами.
– Я слышал, Манила… моро и этот их вождь Агинальдо…
– Лорд Лэндсдаун…
– Генерал Лютер фон Трота…
– …Персидский залив…
– …Царь…
– Мистер Экстельм, ваш тесть, то есть… Республика Панама…
Слова падали в ритме полонеза, рондо, вальса. Юджиния перехватила взгляд Брауна и отвела глаза в сторону. Нечаянно она задела рукав его сюртука и отпрянула. Взглянув на открытое лицо Брауна, она с удвоенной энергией занялась находившимися по соседству мужчинами.
«Нет, – сказала себе Юджиния. – Это все ночь, это оттого, что в комнате так жарко. Может быть, что угодно, но это не для меня».
С Джорджа было достаточно. Он видел, как его маленькая женушка протанцевала со всеми гостями, и у него кончилось терпение. Единственная проблема заключалась в том, что делать. Поступить можно по-разному, способов есть множество, напомнил он себе, пробираясь по стенке и минуя шумное общество, не осматриваясь по сторонам и не обращая внимания на окружающих. Весь вопрос в том, какой из них избрать.
«Подойти и просто так взять и пригласить ее, не пойдет, – рассуждал Джордж. – Это будет выглядеть ужасно. И в то же время я не могу стоять в стороне, как робкая лань». Сердито поблескивая глазами, Джордж пошел дальше.
В том, как блистала его жена, было нечто такое, что вызывало у Джорджа беспокойство, словно это была не его жена, а кто-то другой. Он наблюдал за этой переменой, как зачарованный, его влекло к ней, но он знал, что никогда не поднимется до нее. Он чувствовал себя мелким и глупым, ударился о буфетный стол, толкнул леди, державшую в руке тарелку с едой, тыкался в официантов, разносивших шампанское в хрустальных бокалах.
– П-стите, из-ните меня, – бормотал он. – Из-ните меня… из-ните.
Хватая стакан за стаканом, он двигался вдоль танцующих пар.
Огден Бекман заметил, в каком состоянии находится Джордж. Заметил это и губернатор, придавший этому соответствующее значение. Превосходный хозяин приема прикрыл озабоченность тонкой улыбкой и жестом велел двум своим помощникам приглядывать за знатным гостем. Бекман пренебрежительно улыбнулся.
Джорджа шатало из стороны в сторону. «Хотя бы ради приличия, – бубнил он про себя. – То есть Джини должна была бы потанцевать со мной… Гораздо лучше, когда все видят, что жена…»
«Вот черт, – сказал вдруг себе Джордж, – ничего не могу сообразить, ничего не помню. Какое это слово?.. Внимательна! Вот! Вот именно!.. Она должна быть более внимательна. В конце концов, я здесь самый важный человек… Мы должны быть вместе… Джини держит меня под руку, смотрит на меня… – Джордж насупился, при попытке думать начинала раскалываться голова. – Я не ревную. Ни в коем случае!.. Абсолютно, решительно нет. Нет, совершенно нет, господа хорошие».
– Не ревную! – прошипел он сквозь зубы.
– Извините, сэр, – произнес официант, стоявший у сосуда с пуншем. Свежайшая порция розовато-желтой жидкости, неотразимо холодной, маняще вращалась в серебряном вместилище.
– Что угодно, сэр? – повторил официант.
– П-п-п-пуншу, – выговорил Джордж. – П-п-п-пуншу, черт побери! Ты что, не видишь, кто перед тобой?
Юджиния стояла, разговаривая с человеком, чье имя она не совсем расслышала, и обсуждала мировые дела, в которых ровным счетом ничего не понимала, и когда Джордж подскочил к ней и обнял за плечо, сильно растерялась. Первое, что пришло ей в голову, это то, что она не может соответствующим образом представить их друг другу, а тут еще Джордж так неуклюже, у всех на виду, да еще так интимно обнял ее. Юджиния уставилась на тарелку с пирожными, которую ей только что подали, они начали ездить по тарелке, создавшаяся неловкость, казалось, никогда не кончится.
– Где ты была, Джини? Что-то тебя не было видно… Я не видел…
Слова налезали одно на другое, и Джордж не мог никак совладать с ними. Ему казалось, что они просто выпадают у него изо рта, и он смотрит, как они оттуда вываливаются. Он широко разинул рот и с удивлением выпучил глаза.
– Чудесный прием… – в конце концов удалось ему выдавить из себя.
Юджиния поняла, что Джордж не просто пьян, но что у него моментально изменилось настроение, что потянуло ветром с юга – очень опасное направление, откуда приходят ураганы, тайфуны, торнадо. «Ну и черт с ним, – подумала Юджиния. – Пошел он ко всем чертям».
