Текст книги "Ветер перемен"
Автор книги: Корделия Биддл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)
Потом взошло солнце, прорвалось сквозь облака и прогнало их, а вместе с ними и туман, и нависавшую над путешественниками угрозу затяжного дождя. Солнце было великолепно огромное, словно наряженное в торжественные доспехи, оно взирало на толпу, почтительные волны, лениво катившие от корабля к берегу, и пальмы, качавшие длинными острыми листьями на фоне светлеющего неба, и как будто говорило: «Следуйте за мной, я здесь хозяин».
Семейство Экстельмов со всей прислугой, супругами Дюплесси, Огденом Бекманом и Джефферсами устроилось на коврах, подушках и просто на плетеных сиденьях и при всем блеске начинающегося дня отправилось в путь.
Поль оглянулся на длинную процессию. Даже крестоносцы не могли выглядеть так великолепно.
«Дорогой отец» – писал Джордж ранним вечером того же дня. Он сидел в своем кабинете на затихшем корабле. Приезд, экскурсия, новые впечатления, непривычное чувство стоянки на якоре, по-видимому, всех утомили, и Джордж считал, что он остался единственной бодрствующей душой. Он откинулся в кресле, положил ноги на стол и перебирал в уме события дня (и свои успехи), отчего необычайно поднялись настроение и гордость за самого себя.
«Очень хорошо запланировано, – решил он, – даже если я это скажу сам… Очень хорошо запланировано. Приятные люди… приятная маленькая экскурсия в горы… каким и должно быть путешествие… хороший ленч на красивой горе. Розовощекие, улыбающиеся жители острова. И возчики были так благодарны за мелочишку на чай… Неиспорченные… Хорошо, что мы приехали… хорошо для жены… хорошо для детей». Мысли циркулировали в голове Джорджа, как аромат хорошей сигары. Он снял ноги со стола и снова взялся за перо: «Дорогой отец! Приятная первая остановка. Джеффри с женой был тут как тут, что и предполагалось…»
Нет, так начинать совсем не годится. Это не передает впечатления от прибытия, сцены на берегу, благоговения, с которым возчики разглядывали яхту. Джордж порвал листок и начал снова: «Дорогой отец, привет из Фуншала!»
И это тоже плохо. Джордж потянулся за новым листком бумаги, потер руки над золотым гербом и посмотрел в окно. «Как это сказала Джини?» – пытался он вспомнить. Он представил место, где она стояла. Это было на склоне горы, на полпути до деревни Чопина. Они остановились там, чтобы обозреть окрестности, и вдруг взяли и решили устроить пикник в этом месте. Хиггинс тут же засуетился, стал отдавать приказания, стелить ковры, устанавливать складные столы под деревьями. Когда они стояли в ожидании, что их пригласят садиться, Джини повернулась к нему и сказала… Что? Что-то насчет моря… что-то о… Джордж ломал голову, но ничего не мог вспомнить.
«И эта шляпка выглядела на ней чертовски хорошо, – подумал он. – Нужно не забыть сказать ей. – Он сделал мысленную пометку. – Да, так о чем это я?.. А, да… Джини. «Посмотри, Джордж! Посмотри, какое море серебряное!» Да, вот что она сказала! «Оно как что-то твердое, как будто по нему можно пройти, как по суше». И тогда Джеффрис сказал: «Миленькая малютка, ваша жена».
На его аристократическом лице появилась такая ленивая улыбка.
«Миленькая малютка! Нужно же, чтобы старина Джеффрис так сказал! – От удовольствия Джордж буквально расплылся. – Джини, она обратила на себя внимание английского дворянина!»
«Пройти по морю, как по суше», – сказала она. Ведь она не только красивая женщина, но еще и поэтическая натура. Определенно этот день – целиком и полностью день Джини. Даже Бекман не был таким кислым». «Дорогой отец!..» – еще раз начал Джордж…И маленькая Лиззи в той испанской шали! Внезапно перед его глазами возникла картина, как Лиззи обернулась шалью, позируя для фотографии. «Она тоже будет красавицей, – сказал он себе, – я не я буду». Джордж покачал головой, представив себе, как он разочаровал местных пастушек. «Разве кто-нибудь вроде этого мошенника Уитни или нашего молодого лейтенанта Брауна…»
Джордж улыбнулся, потом едва не расхохотался, когда вспомнил про Уитни и леди Марину. Бедняга сам напросился и чуть было не сверзился с горы, когда попытался достать шарфик этой девицы. Геройство требует жертв!
Ну и видик у него был, он прижимался к краю скалы, вцепившись в остатки приличного по размерам куста, а ногами царапал по скале и выскреб оттуда всю сухую почву и еще, как сумасшедший, вопил: «Эй вы там, наверху! Вы что, не слышите? Эй, вы!»
Ну и смеялись же все! Бекман с Джеффрисом вытащили этого беднягу на твердую землю, и все женщины сгрудились вокруг, все хихикали и охали:
– Уитни, вы же могли разбиться…
– И как только вы, мужчины, можете такое делать?
– Как не стыдно…
– Не слушайте их, Уит, они же просто бесчувственные животные!
«Прямо как в добрые старые времена в Принстоне, – подумал Джордж. – Пикники около Лоренсвилля… когда дождь загнал их в брошенный сарай, они тогда целовались в темноте. Как звали тех девочек? Одна была Мона… потом Нэнси… как ее… до Джини, конечно… задолго, задолго до нее…»
Джордж вернулся к письму. «Со всеми этими воспоминаниями далеко не уедешь, – сказал он себе. – Пора браться за дело, старик. Размечтался, хватит!» Он взялся за перо. Он чувствовал себя таким здоровым, каким не был давным-давно, бодрым, в хорошей форме и полным жизни.
Дорогой отец, привет с Мадейры!
Благополучно прибыли. Наш отличный «Альседо» проделал свой первый переход через океан просто великолепно. Благодаря также тому, что прекрасно потрудились капитан Косби и команда. Я лично присутствовал при отдаче якоря и могу сказать тебе, что зрелище было исключительно впечатляющим. Исключительно впечатляющим.
Мистер Джеффрис и другие были на месте и встретили нас. Спасибо за рекомендацию. Аристократическая семья, но весьма разумная. Все именно так, как я надеялся. Как и сам остров.
Мне здесь попалась на глаза любопытная книжонка под названием «Земля вина», написанная нашим соотечественником (филадельфийцем!!!) и напечатанная в Ì901 году. Подумал, что она может повеселить дорогой старый Линден-Лодж с его оставшимися дома обитателями. Может, и сам напишу какой-нибудь трактат, когда доберусь до дому.
Через два дня губернаторский бал (в мою и моей супруги честь), так что мы переберемся в сам Фуншал и сможем посмотреть как следует все побережье. До праздника ждем гостей на борту, будем принимать их весь день. Корабль очень всех занимает. Как бы не пришлось отбиваться от любопытных палками! Не уверен, что здешний причал может выдержать такой наплыв людей.
Огден в порядке, и этот человек, Браун, кажется знающим свое дело.
Юджиния шлет нежный привет. Дети здоровы и сделались настоящими маленькими моряками.
С наилучшими пожеланиями ваш сын Джордж.
«На сегодня хватит», – решил Джордж, еще раз откинувшись в кресле. Он попытался услышать рев машин, но вспомнил, что корабль стоит на якоре. Можно было слышать только, как шумят топки, пожирающие уголь, и от этого создавалось чувство необыкновенного уюта, похожего на прислушивание к биению собственного сердца.
«Трудно, очень трудно, – сказал себе Джордж, – попробовать описать это. Всю эту помпу, церемонию. Мое положение здесь. Отец никогда не поймет. Или не поверит мне». Джордж почувствовал, как у него становятся свинцовыми веки. «Длинный, очень длинный день, – сказал он себе. – Плечи налились тяжестью, палец не двигался. – Сосну-ка я перед ужином; чуть-чуть поспать не повредит, а там уже можно быть и при параде».
«Младший и никудышный сын! – подумал Джордж, и веки у него совсем сомкнулись. – Вот удивится старый черт. Поразится, я бы сказал. Да, определенно. Определенно!»
* * *
После ленча накануне губернаторского бала в честь Экстельмов девочки все время то впархивали, то выпархивали из каюты матери, помогая ей одеваться, выполняя поручения Прю, которая стояла на коленях на ковре у воздушного бального платья, вооружившись иголкой и ниткой и с утюгом на углях в камине под рукой. Сговорчивая и незлобивая Олив превратилась из горничной леди в помощницу горничной леди. Создавалось впечатление, что Прю умеет все, даже найти замену утерянной нитке черного янтаря. Держа булавки во рту, она молча показывала Олив, что нужно делать, и та безоговорочно повиновалась. На место потерянного янтаря вшили кусок тесьмы так умело, как будто она там всегда и была.
– Послушай, мама, я думаю, сюда подойдет только жемчуг, – сказала Лиззи, отступив на шаг назад и оценивая внешность матери. – Честное слово, они более… более… comme il faut.[14]14
Букв. – как нужно, как прилично (фр.).
[Закрыть]
После того как ее представили леди Марине Джеффрис, Лиззи сделалась совершенно нетерпимой ревнительницей этикета высшего света. «Леди Нина» именно такая, какой она хотела быть, когда ей исполнится девятнадцать. Подражая своему идолу, Лиззи склонила голову на плечо и произнесла:
– И мне нравится, когда ты укладываешь волосы вот так, открывая лоб. Можно я возьму немножко пудры для лица?
– Да, можно, милая, но, пожалуйста, не рассыпай ее по всему туалетному столику, как в прошлый раз.
Юджиния бросила эти слова через плечо, наблюдая, как идет работа над платьем.
– Мама, я не ребенок! – с упреком обиженно возразила Лиззи, и Юджиния чуть повернулась, чтобы перемигнуться с Джинкс, которая вся сосредоточилась на прикалывании рубиновой броши к своему переднику. Джинкс состроила гримасу, изобразив заносчивую Лиззи, и Юджиния, улыбнувшись, снова отдалась заботам Олив и Прю.
– Нет, – сказала она, – давайте пустим тесьму по всему переду, а потом перекинем назад. И, возможно, петли лучше начать только с правой стороны. Не знаю. Давайте приколем и посмотрим, – добавила она, подумав.
Пока Прю и Олив сосредоточенно работали пальцами, Юджиния рассматривала себя в зеркале. «Такая ли я красавица, как меня расписывают? – задумалась она. – Безусловно, кое-кто бросал на меня восхищенные взгляды. Даже мой муж!» – От этой мысли щеки разрумянились, и краска разлилась по шее и обнаженным плечам.
– Леди Нина говорит, что леди должны оставаться невозмутимыми и строгими к себе, насколько только это возможно, – заметила Лиззи. – Она говорит, что только простолюдины демонстрируют свои чувства.
В этот момент в комнату вошел Поль. Он встал в дверях и, держась руками за косяки, стал раскачиваться взад-вперед, наблюдая за происходящим в комнате. Видно было, что ему страшно любопытно и в то же время в нем клокочет презрение к такого рода глупым занятиям. Он качался в дверях, но в комнату не входил.
– Ты что, Поль, пришел посмотреть, как гранд-дамы готовятся к балу? – Лиззи не удостоила брата взглядом. – Мама, у него опять на лице это выражение «У, девчонки», – пожаловалась она, открывая флакон с духами, потом поднесла пробку к носу, закрыла глаза и унеслась в какие-то далекие-далекие царства, где все смотрят только на нее, ее платье самое красивое, а ее молодой человек самый красивый, самый галантный и самый храбрый.
– Девчонки! – с пренебрежением произнес Поль и обвел комнату взглядом, ни на ком специально не остановившись. – Девчонки и балы.
«Девчонки», которых он имел в виду, снисходительно посмотрели на него, а потом друг на друга. Джинкс сделала это, подражая Лиззи, а Лиззи – подражая матери, и посмотрев на двух своих таких разных дочек, Юджиния почувствовала себя счастливейшей в мире женщиной.
– Я разговаривал с лейтенантом Брауном, – объявил Поль тоном, подразумевающим, что такая беседа между мужчинами куда важнее, нежели пустяковая возня, которая здесь происходила. – Он рассказывал мне про пиратов в Южно-Китайском море. Ведь вы же знаете, мы туда плывем.
Увидев, что самая важная сообщенная им информация не произвела впечатления, Поль со всей надменностью, на которую был способен, проговорил:
– Я спускался в трюм и помогал ему осматривать те огромные ящики. Знаете, которые принадлежат папе.
Поль перестал раскачиваться и вошел в комнату. То, что сестры смотрели на него свысока, выводило его из себя, и он, не обращая внимания на предупреждающие взгляды сестер, с вызовом смотрел на них.
– Ведь вы же сами любите слушать его рассказы, – не унимался он.
В комнате на миг стало тихо-тихо. Только Прю и Олив, занятые своим делом, не чувствовали надвигающейся грозы. Юджиния со всех сторон в булавках, которые они навтыкали в ее платье, не могла двинуться и поэтому негромко отозвалась:
– Мне известно, что тебе нравится слушать эти рассказы, Поль, но мне кажется, что папу обижает, что ты так много времени проводишь с лейтенантом Брауном. По-моему, папа сам с удовольствием рассказывал бы тебе истории.
– Но он всегда занят!
Вот этого Юджинии хотелось слышать меньше всего. Это всколыхнуло все ее сомнения относительно своего замужества, о себе и своих усилиях создать семью, но мысли эти были мимолетными, и она быстро прогнала их. Но вместе с ними улетучилось и сочувствие к сыну, осталось одно только раздражение. Это чувство невозможно было объяснить, но это ничего не меняло.
Стараясь не повышать голоса и оставаться понимающей его мудрой матерью, Юджиния проговорила:
– Да, дорогой, я знаю. Но у папы так много дел сейчас. Ты не должен…
Она заколебалась, не будучи уверенной, что сказать дальше или что, собственно, не должен делать Поль. «Почему я прикрываю этого человека? Зачем мы притворяемся?» Но эти слова были похоронены так же быстро, как появились.
– Ты не должен беспокоить лейтенанта Брауна, Поль. Его назначили на наш корабль очень важные люди, и я уверена, что ему нужно делать свою работу.
Ей показалось, что она нашла выход из положения и все очень хорошо объяснила. Юджиния была довольна. Она снова обратила все свое внимание на платье.
– О, Олив, как чудесно! Вы обе самые изобретательные леди, каких я знаю. Теперь я определенно буду царицей бала.
– Да ему вообще нечего делать мама! – не отступал Поль. – Он просто сидит и смотрит на эти ящики. Ну, на те, с папиными машинами. Какая же это важная работа? Смотреть на ящики! И он любит рассказывать нам истории. Где только он ни был! Он знает много такого, что папа…
Не будь таким назойливым, Поль! – громко и резко прервала его Юджиния, несмотря на присутствие Олив и Прю и неукоснительно соблюдаемое правило никогда не выяснять отношений при слугах. Ты же знаешь, мы с папой собираемся на очень важный прием сегодня вечером. Давай обсудим этот вопрос в другой…
– Ты не понимаешь, мама! – вспыхнул Поль. – Только потому, что я…
– Поль! – Юджиния резко повернулась, выдернув подол платья из рук опешившей Олив, но сумела удержать вырывавшуюся тираду на самом кончике языка. «Что я делаю? – подумала она. – Какое это имеет значение?»
Она стала говорить снова, неторопливо, тщательно выбирая слова. Этот голос настораживал детей. Когда мама говорит таким тоном, то лучше не устраивать препирательства, думать, что ты делаешь, потому что мама по-настоящему вышла из себя.
– Папа просил тебя не ходить к лейтенанту Брауну. Я уверена, ты будешь послушным мальчиком и послушаешься папу.
Юджиния повернулась обратно к Олив и Прю. У нее дрожали руки, она задыхалась, ей показалось, что она взбегает на гору. Вокруг ни деревьев, ни кустарников, ни птиц, озимая пшеница пожухла, над головой серо-свинцовое небо. Она бежит, спотыкается, почти падает. Поразительно, как ей хочется добежать до вершины.
– А почему бы не попробовать приколоть этот бриллиантовый браслет на рюши? – предложила она Прю, и на этом все закончилось.
Поль видел, какие самодовольные физиономии у сестер. Спрятавшись за спину матери, он показал этим несчастным трусихам язык, но они только переглянулись, покачали головами, по-женски изобразили ужас и снова принялись играть в гранд-дам. Джинкс вытащила из материнской шкатулки браслет, а Лиззи попробовала еще одни духи. Поль оказался забытым, уничтоженным, низведенным до положения нижайшего из нижайших.
«Глупые девчонки», – думал Поль. Ему хотелось подбежать к ним и дернуть за волосы. Это бы их проучило. Они всегда берут над ним верх, перевирают его слова, выставляют ребенком. Это же несправедливо!
Ну ладно, он им покажет. Если понадобится, он проберется в трюм… Он сделается… Как это называется? Вчера Прю читала… сорвиголова… Он будет сорвиголовой! Поль уставился в пол, страдая, но радуясь своей мечте, а подготовка к балу шла своим чередом.
Дети собрались у поручней как раз в тот момент, когда стало заходить солнце. Внизу на причале их родители, кузен Уитни, супруги Дюплесси, лейтенант Браун и мистер Бекман готовились к отъезду на губернаторский бал. Их ждали два экипажа: кабриолет для двух почетных гостей и запряженная четверкой лошадей коляска для остальных. Лошади били блестящими копытами в деревянный настил причала. Этот звук приятно напоминал детям о конюшнях у них дома. Одна лошадь заржала и звякнула уздой, потом другая фыркнула и дернула кабриолет. Кожаная упряжь скрипнула, и это внезапно напомнило о Рождестве в Линден-Лодже, о санных колокольчиках и катаниях в санях по снегу.
Когда мама с папой наконец устроились, бальное платье было укрыто пледом, а папин фрак аккуратно расправлен и цилиндр водружен на его голову, Лиззи сказала:
– Папа с мамой похожи на сказочных принца и принцессу.
Лиззи произнесла эти слова мечтательным голосом, совсем позабыв, что она светская дама.
– Это точно, – согласилась с ней Джинкс. Она положила подбородок на перила и наблюдала за красочным спектаклем. Перила были холодными и гладкими, как мороженое с крыжовником, и Джинкс захотелось персикового мороженого, которое делают дома на кухне, вспомнились кухня, насос, соль на полке и котенок, который однажды упал в остатки молока.
– Вот вырасту, и у меня будет револьвер, и я буду, как лейтенант Браун, – заявил Поль. Он не забыл, как жестоко обошлись с ним сестры, его не купишь льстивыми уговорами. Волшебные принцессы! Дуры! – И у меня будет военная форма.
– Тише ты, Поль, ты опять накликаешь беду на наши головы, – сердито остановила его Лиззи, и малыш замолчал, затаив обиду и придумывая страшную месть, но потом заметил, как на причале что-то блеснуло, и ему в голову пришла мысль, что это горшки с золотом. Они были запрятаны под заплесневелой дубовой доской, и он, Поль, найдет их. И никому не даст. Даже никому не расскажет!
Сразу была забыта ничтожность его сестер, и он спокойно стоял рядом с ними. Дети смотрели, как за горами багровело небо, как все темнее и темнее становились горы, пока не стали чернее туши и бесформенными, как уголь, – они стали похожи на мрачный-премрачный лес на фоне огненного неба.
Губернаторский бал в честь мистера и миссис Экстельм был великолепен. Если только возможно переплюнуть новых богатеев из Филадельфии, Нью-Йорка или Ньюпорта, бал на острове Мадейра, который был дан 10 августа 1903 года, сделал это. Можно было подумать, что эта зеленая точечка, лежащая невдалеке от берегов Португалии, решила организовать соревнование и произвести впечатление на своих новых и более состоятельных родственников прежним богатством и историей.
«Глупо, – вещали потускневшие величественные здания. – Глупо ведете себя, выскочки. Не просчитайтесь. В один день мира не завоюешь. Вы должны учиться на нашем примере». Залитые светом широко распахнутые двери и окна скрипели и пели на все голоса, пока вельможный остров, чиновники, иностранная аристократия и торговые представители выходили из вереницы блестящих экипажей. Со стороны покрытого гравием подъезда и усыпанных галькой дорожек комнаты звучали, как матроны, сплетничающие, прикрывшись веером. Громче раздавалась музыка, танцевальные мелодии разносились все дальше, но настойчивый говор матрон брал свое.
В главном здании бальный зал был задрапирован тяжелыми гирляндами зелени с вплетенными в нее розами. Некоторые розы были еще в бутонах, другие распустились и сделались круглыми, и их изобилие, приумножалось повторением на бесконечном ряду серебряных кубков, бокалов, хрустальной в серебре посуде, канделябрах, кувшинах с глубокой резьбой по хрусталю. Серебро и позолота, серебро и золото, свет свечей и цветы, цветы, цветы. Красные и розоватые, оранжевые и лимонно-желтые, и все вообразимые цвета зелени: оливково-зеленая, лесная зелень, бледная, как выпавший снег, зелень. Буйные цвета поднимались до самых стропил потолка, устремлялись к вырезанным на них богам и богиням, разметавшимся по верху в самом фантастическом беспорядке, а потом спускались вниз, проникая во все щели всех гостеприимно открытых дверей под арками.
Слышались виолончели и скрипки, а откуда-то изнутри – мандолина. Тут и там нависали балдахины из пальмовых и фиговых ветвей, стояли лампы с бархатными и перламутровыми абажурами, фонари с увеличительными стеклами в рамках, строгих, как церковные шпили. Вся стена одной комнаты была сплошные зеркала. И комната повторялась во все стороны сто, тысячу раз: кружева, атлас, тафта, тюль; розовато-лиловые, светло-вишневые, светло-серо-зеленые и слоновой кости тона; алмазные булавки, причудливые серые жемчуга; напудренные щеки, напомаженные волосы и бессчетные слои налакированных кудрей. Можно было подумать, что сюда, в это место и в данный момент, собрались все мало-мальски имеющие значение в мире, чтобы потанцевать перед американцами.
– Какая красота! – пробормотала Юджиния. – Это так красиво!
Она сидела у столика рядом с танцевальной площадкой и посматривала на другую сторону комнаты – на своего кузена Уитни. Он был с семьей Джеффрисов, и хотя Юджиния видела, как он старался со всем вниманием слушать посла и согласно кивать, она понимала, что ее кузен хотел произвести впечатление на молодую леди Марину.
«А она красивая девушка», – отметила Юджиния. Во время прогулки в горы эта семья была так мила. Там-то все и началось по пути в деревню Чопина. Юджиния жалела, что не слышит их разговора. Посол говорил и качал головой, вид у него был задумчивый и серьезный, жена его наклонила голову в знак супружеской солидарности. Потом Уитни глупо, с какими-то стеклянными глазами улыбнулся и попытался незаметно посмотреть в сторону леди Марины, своей новоявленной любви. Юджиния закрыла глаза и стала слушать музыку.
«А что плохого в том, если у кузена появится на Мадейре романтическая привязанность? – подумала она. – Не такое уж плохое для него место, чтобы на этом остановиться. Во всяком случае, гораздо лучше, чем Филадельфия. «Единственное, что нас привязывает, – это отсутствие воображения» – кажется, так говорил Марк Аврелий, – внезапно вспомнила она латинские цитаты. Юджиния открыла глаза и уставилась на шандал. – Не может быть, чтобы я забыла эти «Размышления», – сказала она себе. – Я слышала их почти каждый день своей жизни.
«Либо ты останешься жить здесь…» Как это точно переводится?.. «Либо ты останешься жить здесь, в местах, к обычаям которых ты достаточно привык теперь, либо переберешься в другие места, что ты волен сделать по собственному выбору, либо ты умрешь…»
Юджиния улыбнулась. Как это кратко! «Что ты волен сделать по собственному выбору».
Юджиния смотрела на браваду Уита и застенчивые взоры девушки и улыбалась еще шире. «А почему нет? – подумала она. – Почему нет? Семья Джеффрисов милая, у них хорошие связи; посол умен. Он ведь был так внимателен ко мне во время прогулки. Конечно же, это говорит о его достоинствах!»
– Приятный прием, миссис Экстельм. Юджиния не осознала, что она не одна. Она совсем забыла на какой-то момент, что, увы, не невидимка. Она стремительно выпрямилась, как только снова очутилась на земле.
– Лейтенант Браун! – удивилась она. – Вы меня напугали.
У нее зарделись щеки, и она с ужасом уставилась в пол. «Этого еще не хватало, – подумала Юджиния, – веду себя, словно ученица школы мисс Холл для благородных девиц». Юджиния стиснула руки в длинных перчатках и стала рассматривать кончики пальцев.
– Кажется, я застал вас за каким-то преступным замыслом, миссис Экстельм.
Совершенно неожиданно Браун заговорил совсем по-иному: взвешенно, зрело, совершенно так, как разговаривают мужчины, с которыми она только что танцевала, и Юджиния посмотрела на него, чтобы увидеть, заметна ли эта перемена внешне. «Возможно, это его парадная форма, – сказала она себе, – или обстановка в комнате, или опять это мое воображение, только и всего».
– Ничего подобного! – Юджиния сделала попытку вернуть себе легкий светский тон. – Я здесь размечталась, и очень серьезно, не составят ли Марина Джеффрис и мой кузен партию. Вот видите, как мы, старые леди, проводим время!
Юджиния старалась не смотреть в ясные голубые глаза Брауна и не видеть его открытой улыбки. «Старая леди, – подумала Юджиния, – это я-то так называю себя?»
– И потом я не знала, что за мной наблюдают. Я думала, что я одна в этом маленьком уголочке.
Юджиния боялась еще раз посмотреть Брауну в лицо и разглядывала комнату, будто это было самое замечательное место на Земле.
– Ну что же, не буду мешать, – тихо проговорил Браун, но уходить не собирался.
– Прелестный бал, правда? – наконец выдавила из себя Юджиния. – Надеюсь, вы не очень скучаете. Нам бы следовало найти вам молодую леди, вроде той, что нашел себе Уитни.
После этого оба замолчали. Музыка продолжала играть, и бал продолжался, танцы были в полном разгаре, а Браун проклинал свою парадную форму, белые перчатки и внутренний голос, который позвал его через весь бальный зал. Юджиния же повторяла: «Старая леди – это так я вижу себя? Это я?» Ей стало казаться, что бальное платье теснит, плечи чересчур оголены, а драгоценности, которыми обвешаны ее горло, уши, руки и пальцы, такие тяжелые, что могут пустить ко дну целый корабль.
– «Что ты волен сделать по собственному выбору…»– не задумываясь, пробормотала Юджиния.
– Что вы сказали? – переспросил Браун, радуясь тому, что их беседа возобновилась, и он услышал ее голос, пусть даже что-то неразборчивое.
– Что, лейтенант? – столь же поспешно ответила Юджиния. Она не заметила, что произнесла эту фразу вслух, смущенно посмотрела на него, изобразила улыбку и решила, что так неловко она себя еще ни разу в жизни не чувствовала.
– Вы что-то говорили? – спросил лейтенант Браун, он никак не мог определить, не издевается ли над ним Юджиния, но лучше было говорить, чем молчать.
– Я что-то говорила? – повторила за ним Юджиния. «Хуже, и хуже, и хуже», – сказала она себе.
– Выборы? – подсказал Браун. – Вы сказали что-то о свободных выборах.
Он понял, что влип. В политике он не понимал ровным счетом ничего. С непринужденностью, которой не осознавал, он положил руки в белых перчатках на спинку стула, а Юджиния в это время растерянно бормотала:
– Наверное, я опять разговаривала во сне. Однако сказанные слова оказались еще хуже, и Юджиния с отчаянием старалась поправить дело.
– Со всеми, по-моему, бывает… или говорят, не думая, я бы сказала… В общем-то, я думала о Марке Аврелии, – поправилась Юджиния, но фраза получилась такой же пустой, как пыль. «С таким же успехом я могла бы заговорить о дамских прическах, – подумала она, – или клумбах пионов, или о том, как выучить горничную для второго этажа со спальнями».
– Он был стоик… По-моему, римский император. Или военачальник…
Начатая ею маленькая речь стала иссякать, в ушах Юджинии она звучала дидактичной, заумной, прямолинейной.
– А может быть, всеми тремя сразу… Я забыла. Во всяком случае, это просто старые слова, которые любил повторять мой отец… Не стоит об этом и говорить… лейтенант…
Юджиния остановилась и выдавила из себя еще одну улыбку. «Наконец-то безопасная почва, – сказала она себе. – Слава тебе, Господи! О, слава тебе, Господи!» Очаровательная жена, хорошая мать, приятная хозяйка дома, благодарная гостья. Юджиния запрокинула голову и как только могла теплее сказала:
– Но, лейтенант, вы пришли пригласить меня на обязательный танец?
– Нет, мэм, я пришел просить вас оказать великую честь и подарить мне этот танец, – ответил Браун, и произнес он это таким тихим и сердечным голосом, что Юджиния окончательно потерялась. Она не находила слов, которые наполнились бы смыслом. Потом исчезла комната, исчез оркестр, и ночной воздух остановил свое движение.
Джордж не замечал, в каком возбужденном состоянии находится его жена. Он только заметил, как лейтенант Браун пересек бальный зал и пригласил ее на танец. «Отлично, – сказал себе Джордж, – у паренька хорошие манеры, чего бы там ни говорил Бекман. В конце концов, это ведь манеры делают человека».
Джордж вернулся к беседе с губернатором:
– По-моему, вы спрашивали меня, сэр, как относится к договору Хея – Буно-Варилья[15]15
Договор между США и Панамой, передававшей США право сооружения и эксплуатации Панамского канала.
[Закрыть] мой отец? Как вам известно, государственный секретарь Хей – близкий друг нашей семьи. Даже больше, государственный секретарь Хей сам… – Джордж остановился. «Незачем выпускать эту кошку из мешка», – подумал он.
Возникла недолгая, но неловкая пауза, и Джордж с губернатором и Огденом Бекманом придвинулись к столу с пуншем. Увидев огромный серебряный сосуд для пунша, Джордж подумал, что более великолепной штуки он в жизни не видел. Он был сделан в форме маленького замка с зубчатыми стенами и шпилями. Джордж заметил про себя, что нужно будет заказать такой.
– Да, секретарь Хей. Исключительно интересная дилемма, этот договор, – заметил губернатор. – Перед вашим довольно неожиданным приездом, мистер Экстельм, мы, эти джентльмены и я, – губернатор указал на группу людей, стоявших неподалеку, – обсуждали эту проблему с поверенным в делах Колумбии.
– Ах да, поверенный в делах… – повторил Джордж. Он пытался вспомнить, где слышал этот титул. – М-м-м-м, да, – протянул он, не зная, что сказать.
Огдена Бекмана, стоявшего между Джорджем и губернатором, перестало интересовать неторопливое и занудливое развитие беседы. Соединенные Штаты Америки, и договор с Колумбией, и этот поверенный в делах – ничего более смешного нельзя было придумать для обсуждения в Богом забытой заводи вроде Мадейры. Времена величия Португалии канули в Лету, и навсегда. Теперь это всего лишь сонное королевство, населенное суеверными рыбаками. Что делают Соединенные Штаты в Южной Америке и Панаме – не их дело. Португалия ничего не может выгадать от использования проложенного канала.
Глазами Бекман следил за Юджинией и Брауном, кружившимися по залу в вальсе. Возможно, Джордж и не заметил, какое лицо было у его жены, когда она поднялась для танца, но Бекман видел все. От увиденного он пришел в неописуемую ярость, как будто получил запрещенный удар под ложечку, и ему пришлось предпринять усилие, чтобы остаться самим собой. Мысленно он нарисовал себе картину, как идет через зал и со всего размаху бьет в эту нахальную квадратную рожу. Но сдержанность была отличительной чертой Бекмана. Он стоял и наблюдал за тем, как Юджиния танцевала все раскованнее, и в его голове зрел план. «Да, – сказал он себе. – Да, да, правильно. Возможно, это даже очень хорошо. Возможно, именно этого-то мне и не хватало».
