Текст книги "Ветер перемен"
Автор книги: Корделия Биддл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)
ГЛАВА 14
Третье октября. Британская Восточная Африка и гавань Килиндини на краю острова Момбаса. Глубоководный порт, обслуживающий Найроби, сельскохозяйственные районы плоскогорья и остальную бескрайнюю и не занятую европейцами внутреннюю территорию. На пристани толкались грузчики, таскающие корзины зрелых и перезрелых фруктов, носильщики с узлами рваного тряпья, старухи, торгующие цыплятами, чье квохтанье вторило суетливому хлопанью их костлявых крыльев. Повсюду ящики со всякой всячиной, покрытые солью, отсыревшие грузы чуть ли не со всего света, из Богом забытых мест. Посреди всей этой свалки торчал таможенник. Он вопил и размахивал торчащими из тесной рубашки руками перед носом у двух грузчиков, те пожимали плечами и что-то бормотали, бросая ищущие поддержки, растерянные взгляды на растущую толпу. Хорошо. Хорошо, согласилась толпа. Возможно, сейчас начнется потеха. Но, очень возможно, что дело дойдет до наручников и палок. Но таможенник взывал так беспомощно и понять его было так трудно, что он уже не мог сдержать толпы. На него нахлынул поток разгоряченных тел, в основном черных, как сочащаяся из болота нефть, но то и дело среди них мелькали чалма и желтое лицо; все и вся вокруг играло яркими красками – кобальтом, светлой вишней, гелиотропом, пурпуром, золотом, и все лоснилось, как крем.
Повсюду сновали ребятишки, пытались чем-нибудь разжиться, пока их старшие братья, пританцовывая, пятились назад, обхаживая и скороговоркой убеждая, стараясь не упустить клиента. Они могут все! Грузчика? Конечно! Посмотреть город? Конечно! Только согласитесь. Повара? Самый лучший! Лучше не найдешь! А когда им окончательно отказывали, раздраженно от них отмахивались, они перебегали к следующему предполагаемому хозяину, и так без конца.
Лиззи, Джинкс и Поль наблюдали за этим столпотворением с палубы яхты. Они носились от борта к борту, от поручня к поручню, разглядывая пирс, а потом убегали, напуганные неудержимым гулом толпы. Что это за форт возвышается над городом? А эти валяющиеся по берегу камни – часть турецких развалин или португальской колонии, существовавшей сотни лет назад? А что вы скажете об этих джунглях на самом острове? Какие тайны они скрывают? Или эти смешные узкие улочки, такие же крошечные, как след муравья, теряющийся в траве? Дети сновали вперед-назад, с левого борта на правый, с носа на корму, их переполняли вопросы, удивление, нетерпение.
– Африка! – повторяли они, забыв про свой возраст, внешний вид и решение представить себя в выгодном свете. В конце концов они попали в Африку!
Джордж был поглощен сборами для путешествия в глубь страны. Охота на крупного зверя занимала его в этот момент больше всего другого, и он приказал вынести и выложить на залитый солнцем пол из тикового дерева в носовой части корабля: три гладкоствольных винчестера, девять винтовок, четыре карабина, две охотничьи винтовки «Манлихер-Шенауэр», четыре безкурковых дробовика и еще несколько видов спортивных ружей.
Убедившись, что оружие для охоты в полной исправности, Джордж кивком выразил одобрение Хиггинсу, в свою очередь бодро кивнувшему Генри, который включился в реальность и прекратил наблюдать за бегающей по открытой палубе Лиззи. Под недремлющим оком Хиггинса Генри тщательно упаковал каждую винтовку. Сначала фетровые чехлы, затем пергаментная бумага и клеенка для предохранения от влаги и пыли, и прежде чем вручить оружие каждому, кто понесет это сокровище на себе несколько миль по саванне, Джордж поднял одну винтовку «Манлихер-Шенауэр» и взвесил ее на руках, любуясь легкостью и сбалансированностью, прикладом, стволом, красиво отполированным изгибом.
– Годится, – заявил Джордж. – Все это берем с собой.
Джинкс, Лиззи и Поль бегали по кораблю. Все было в новинку. Все было замечательно. Вот прибыли королевские стрелки – африканцы, чтобы сопроводить их к поезду. Среди них был высокий человек по имени мистер Оливер Смайт-Берроуз, про которого папа сказал, что он знает все на свете про охоту на диких зверей в саванне. У него были длинные усы, на ногах – блестящие начищенные оленьим рогом ботинки, и он пообещал Полю, что тот увидит носорога. Сверху было видно, как протискиваясь через толпу, грузчики-негры взваливают на огромные плечи и широкие спины все, что только там есть, а сотня, тысяча, а, может быть, миллион голосов зовет их подняться на корабль, взять вещи и отправиться с ними далеко-далеко, в глубь страны. Со всех сторон звучали странные и будоражащие слова – незнакомые, резкие и ароматные, как анисовое семя или лист американского лавра.
– Тупик Виктория-Ньенза… Последний отрезок железной дороги путешественники проедут с почти современным комфортом… – услышали Лиззи, Поль и Джинкс в главном салоне. – О, да! Железная дорога доходит почти до самых водопадов… Настоящее чудо техники…
– Угандийская железная дорога… закончили только в прошлом марте. Какой там вид на долину Великого разлома… – Доносилось из рубки, в то время как на корме тихий голос предостерегал, поспешно оборвав разговор: —…там можно натолкнуться на племя нэнди, но я бы на вашем месте не волновался… От этих голых дикарей всегда можно ждать… Но помните, как было в последний раз… Эти мау-мау?.. Мы с ними разделались моментально…
Названия путались в детских головках, пока Поль, Джинкс и Лиззи переходили от одной группы взрослых к другой, впитывая все это в себя. Львы, походы, Британская Восточная Африка, хребет Кикуйя, хребет May. «Линия раздела» и старый Типпу-Тип. Они поедут в поезде, который провезет их по всем этим местам! Они переедут мост длиной в полмили! Будут подниматься все выше, и выше, и выше; навсегда забудут Килиндини и океан. Их ждут джунгли и травы, залезающие в ботинки скорпионы и резвящиеся на деревьях обезьянки. Под кроватями будут прятаться ужи, на каждой тропинке будут поджидать страшные зеленые змеи мамба. Что могло быть более опасным? И более захватывающим?
«Сомалийцы в Джубаленде», «масаи», «нэнди» («нэнди» повторялось снова и снова). Лиззи, Поль и Джинкс заучивали названия, словно запоминая волшебные заклинания, пока проскальзывали мимо Уитни, натыкались на Хиггинса, чуть не опрокинули миссис Дюплесси и со всей силой налетели на доктора.
– Простите… Виноваты… Извините… Простите! – кричали они, мчась по кораблю, в то время как над их головами витала загадочная речь: Сомали, королевские стрелки, кавирондо, вакамба, Ванкикуйо. Африка.
– Д-дыы, вээщи, – ответил старший из носильщиков, стоически уставившись на выщербленный настил пристани. Остальные в ожидании кучкой стояли за ним.
– Носильщик, наверное, английскому тебя учил шотландец? – снова попытался сострить Джордж. Он упарился в своем тропическом шлеме; пот тек за ушами и капал за воротничок. Хотелось снять эту проклятую шляпу, только туземцы ходят с непокрытыми головами.
– Шотландец? – Носильщик попытался повторить акцент Джорджа.
– Учил тебя английскому? Понимаешь, шотландец?.. Шотландия? Шотландский? – Джордж растерялся. Его попытка приобщиться к чувству юмора туземцев не увенчалась успехом; он взглянул на яхту и нахмурился. Ему хотелось самому справиться с этой скромной задачей. И доказать Смайт-Берроузу и этим типам, королевским стрелкам, что кое-что он и сам умеет.
– Носильщик, мы отвезем чемоданы на поезд. Сами, – упорствовал Джордж, решив довести это дело до конца.
Ответа не последовало. Носильщик оглянулся на своих ухмыляющихся во весь рот товарищей.
– В вагон. С нами. Не сейчас. – Джордж указал на свои ноги и повысил голос, чтобы быть лучше понятым. – С нами. Когда поедем мы, поедет и багаж.
– Д-дыы, вээщи. – Старший из носильщиков посмотрел на ухмыляющихся помощников. Они еще пожалеют о своей наглости, заметил он про себя. Старший должен разбираться со странными запросами белого, а не они. Носильщик показал на объемистый дорожный сундук у сходней и крикнул на суахили: «Поезд»!
– Нет! Носильщик, ну нет же! – Джордж угадал их намерения. – Мы сами отвезем вещи на поезд. Тот же вагон. С нами… Не сейчас… Мы еще не уезжаем… – вяло добавил Джордж, понимая всю невозможность перевода столь цивилизованного и преходящего чувства.
Бекман решил послать телеграмму из Занзибара, германского протектората, ближайшего цивилизованного города на побережье, который имел непосредственную связь с внешним миром, если он сможет доставить туда телеграмму из Момбасы. Это «если» было камнем преткновения. Телеграмма из Момбасы, на юг, в Занзибар. Может быть, сто пятьдесят миль преодолеть труднее, чем несколько тысяч. Момбаса принадлежала Англии, Занзибар – кайзеру. При дележе Африки европейские страны создали островки национализма, охраняемые так же ревностно, как осажденные крепости.
«Но Турку надо сообщить, – подумал Бекман. – Он должен знать об этой новой задержке. Продолжительная охота в Найроби: «несколько недель, возможно, месяц, но внутренней Африке, гоняться по саванне за бесполезной скотиной. Боже! Что еще втемяшится Джорджу?» Бекман мерил шагами свою погруженную в темноту каюту и решил, что безопаснее обойтись без корабельного радиста и самому сходить в город и отправить телеграмму. Должно же там быть британское представительство. Вице-губернатор или какой-то другой чиновник. Или германское консульство.
Лучше иметь дело с немцем, решил Бекман, обходя до смешного хрупкое кресло из грушевого дерева и длинный столик на тонких ножках с оленем и оленихой, инкрустированный розовым деревом и тюльпановым тополем. «Для немца имя Экстельм прозвучит весомо, – сказал себе Бекман. – Ведь эти люди здесь честолюбивы. Если только на что-нибудь годятся».
Конечно, есть опасность, что до Джорджа это дойдет, что больше всего и беспокоило Бекмана. Дойдет случайно: местные сановники приходят «засвидетельствовать почтение», светская болтовня, между делом оброненная фраза: «Мы были так рады помочь… когда мистер… как его… Бекман, верно? Когда мистер Бекман обратился с просьбой… Естественно, мы сделали все от нас зависящее… Не очень просто отправить телеграмму нашему соседу на юге, понимаете… Британская Восточная Африка и Германская Восточная Африка не всегда…» Затем Джордж устраивает сцену и в результате унижает только самого себя.
Бекман ходил взад и вперед, метался по ковру, как тигр в клетке. Он ставил ступни ребром, чтобы равномерно давить на пол, словно вминал листья и сломанные ветки; каждый шаг отмечал какую-то мысль, и за каждым стояло какое-то желание.
Бекману хотелось разделаться с Джорджем. «Младшенький» – это пустое место, висит у него как камень на шее, мертвый альбатрос на истершейся веревке. Несмотря на свое имя и семейные связи. Бекман подошел к иллюминатору и взглянул на бесновавшуюся внизу толпу. «Хоть в некоторых частях этого континента еще есть рабство, – напомнил он себе. – В Занзибаре понимают, что к чему. Там люди, по крайней мере, понимают, зачем они на этой планете.
«Будь ты проклят, Джордж Экстельм, – вдруг подумал Бекман. – Будь ты проклят и обречен на вечные муки!» Бекман уставился в иллюминатор и представил себе Юджинию. Она плыла по затемненному залу в белом, просвечивающем платье и, раз обернувшись, удостоила его чудесной томной улыбкой. «Будь они все прокляты, – повторил Бекман. – Будь проклят каждый из них, живущий на этой земле!»
– …Фреретаун? – с надеждой в голосе повторил Джордж, пытаясь оттянуть время до появления эскорта, посланного вице-губернатором для препровождения семьи Экстельмов с багажом сквозь столпотворение на пристани. «Фреретаун» – так называлась деревня, где жили освобожденные рабы. Оливер Смайт-Берроуз уже упоминал о ней, рассказывая про борца за освобождение негров, англичанина сэра Бартла Фрере и о его великодушных подвигах. Джордж решил доказать, что и он не лыком шит.
– Из Фреретауна? – снова спросил он. – Ты живешь деревня сэра Бартла?
Джордж старался говорить как можно упрощеннее и придумал для себя особый акцент, звучавший как смесь завывания менестрелей и гнусавого африкано-английского жаргона.
Но старший носильщик и его когорта, решил Джордж, просто стояли и глазели, как стадо баранов.
И с бессмысленным выражением на лицах идиотски переглядывались между собой.
– Боже мой, – тихо выругался Джордж. – Из… Живешь в?.. – Бараны только пялили на него глаза. – Фрере… Сэр Бартл?..
Физиономия старшего в стаде расползлась в улыбке. Заря цивилизации, подумал Джордж, и очень медленно и громко повторил:
– Сэр Бартл Фрере. – Из каких соображений он выделил букву «р», понимал только он сам.
– Кисаони! – завопил в ответ баран, указывая на берег.
– Кисаони! – заблеяли остальные, побросав чемоданы, картонки и бельевые корзины, и неистово забубнили:
– Кисаони! Кисаони! Фреретаун, тот же Кисаони.
Тут к ним широким шагом подошел Оливер Смайт-Берроуз в сопровождении королевского стрелка-африканца.
– Не стоит возбуждать этих ребятишек, старина, – спокойно сказал он и кивком головы отдал приказание солдату. – Я знаю, вы, американцы, любители побунтовать, но здесь мы склонны с неодобрением относиться к…
– Это всего лишь обмен мнениями, дружище, – прервал Джордж, не дослушав до конца критику. – Мой скромный вклад в культурный обмен. Кисаони, – ответил Джордж старшему носильщику, произнося слово по слогам, словно пробуя его на язык. – Кисаони.
Отбытие семейства с «Альседо» проходило так же бурно, как и прибытие самого корабля. Каждый раз при появлении на палубе кого-то из компании Экстельмов или офицера в красно-белой форме по собравшейся на пристани толпе пробегал вздох и она разражалась криками; скоро галдеж стал таким же постоянным, как вой ураганного ветра.
Вот появилась миссис Дюплесси в бледно-лиловом платье с подобранным ему в тон кружевным зонтиком. Толпа вздохнула, потом взвизгнула, затем снова вздохнула и заколыхалась, как желе в формочке, когда его трясут.
Потом к поручням прошествовал Уитни, разодетый в пух и прах, со всеми регалиями охотника: на нем были свеженачищенный мелом тропический шлем и офицерская портупея. Его встретили одобрительными возгласами, хотя в нескольких прозвучало нечто, очень похожее на издевку.
Потом появились Джордж и Косби; они непринужденно беседовали, прогуливаясь по палубе. Толпа завыла, заревела, завопила. Поднялся жуткий гвалт. Раздались хлопки, затрепыхали по ветру одежды, когда их владельцы воздели вверх руки, загромыхали консервные банки – импровизированный оркестр.
Дети, по одному подбегавшие к жемчужного цвета поручням, отскакивали назад, напуганные воем, грозившим расколоть всю пристань. Они убегали и прятались, пока не стихал гам, и только тогда снова высовывались на палубу. Так заманчиво страшно им бывало, когда они в кромешной тьме играли в привидения.
Прибавилось чемоданов из телячьей кожи, коробов, плетеных корзин, складных столиков, тростей для прогулки и для сиденья, походный стол с блестящими медными ручками, коробки с обувью и шляпами, домашняя аптечка с приспособлениями, напоминающими тысячу крошечных ящичков. Каждый новый предмет толпа отмечала всеобщим топотом и радостными рукоплесканиями над головой. Для африканцев это было лучше, чем день рождения короля «Эдварда», процессия в честь погребения королевы Викки или лицезрение смертной казни.
– Мы постараемся как можно быстрее доставить вас на станцию, сэр, – сказал Джорджу адъютант вице-губернатора, – пока не начались настоящие бесчинства. Эти бездельники простодушны. Разойдутся и затопчут всех без разбора.
Итак, экипажи были доставлены, лошади нервно били копытами, поднимая тучи пыли, а коробки, столы, дорожные чемоданы и походные кровати погружены и с грохотом отправлены на станцию. Но толпу не проведешь; она не сдала позиций и ждала, пока «Бвана Кхубвас», белые хозяева, и их прекрасные белые дети не ступят на пирс.
Юджиния наблюдала за всем этим впечатляющим зрелищем из-под зашторенного навеса. «Да, – говорили ее глаза, – я – дома. Наконец я нашла свое место». Она видела, как королевские стрелки стараются сдержать толпу; как они стискивают зубы, когда их руки невольно хватаются за штык, как вокруг них весело вьется толпа, и подумала: «Они беспечны, как выводок только что вылупившихся цыплят». Открытие было таким легкомысленным, что Юджинии показалось, что она сделалась невесомой, словно вдруг поднялась в воздух.
То там, то тут мелькали обноски обмундирования, поношенный сержантский мундир, фуражка, шляпа, украшенная галунами. Эти вещи были слишком тесны, слишком широки, слишком топорщились, слишком выцвели, но это неважно. Их владельцев не унижали подобные мелочи. Они надвигались на солдат, а потом откатывались назад; как будто купались в океане или танцевали в потемках, подумала Юджиния. Им хотелось поближе посмотреть на «Бвана Кхубвас»; им больше ничего не нужно.
Юджиния знала, что Браун был рядом. Она чувствовала его присутствие, но не могла оторвать глаз от толпы; словно она и этот людской водоворот слились в единое целое, словно все они были частью некоего удивительного спирального восхождения к облакам. Она наблюдала, как по пристани снова промчались экипажи, поднимая вихри пыли и доводя толпу до неистовства. Видела, как по сходням, сопровождаемая бурными аплодисментами, тяжело сбегает миссис Дюплесси, а рядом с супругой семенит образцовый муж. Видела, как в экипаж, запряженный четверкой лошадей, юркнул Уитни, Смайт-Берроуз, ее дети и Прю, и он умчался, подняв за собой вихрь гравия и песка, под не нуждающиеся в переводе радостные крики.
– Дальше должны идти мы, – прошептала Юджиния, но слова прозвучали так, словно исходили не от нее. Она произнесла их, как иностранка, поскольку сочла эту фразу уместной в данной ситуации.
– Я рада, что мы идем, – добавила она.
Браун не ответил. Вряд ли он слышал; он думал о Бекмане: куда и зачем тот уехал. «Он что-то замышляет. У Бекмана что-то на уме. Он отправился в город, а я отправляюсь на континент. Бекман что-то знает. Он что-то утаивает».
ГЛАВА 15
Личный железнодорожный вагон Экстельмов терпеливо ждал на вокзале Момбасы, в то время как соперничество между привокзальными носильщиками и теми, кто сопровождал семейство и багаж с пирса, далеко не отличалось терпимостью и спокойствием. В пекле под новой железной крышей здания вокзала вакамба схватились с ванкикуйю, а суахили сражались и с теми, и с другими. Межплеменная война шла за чемоданы и перевязанные бечевкой коробки. Если бы багаж можно было разделить так же просто, как убитую газель, было бы понятно, кто победил: одно племя вышло бы с честью, другое покрыло бы себя позором. По всему вокзалу раздавались вой, рев и рыканье: воины вырывали друг у друга победу. О том, что главное – благополучно загрузить багаж в вагон, – почти никто уже не вспоминал.
– Давай кончать с этой кучей-малой, – пробурчал своему товарищу по оружию меднолицый старший сержант полка королевских стрелков его величества короля Эдуарда.
– Все дело в американцах. Чем быстрее мы их сплавим, тем лучше. Его напарник вытер пот с шеи.
– В жизни не видел ничего подобного. – Меднолицый с отвращением сплюнул. – Кафиры, наверное, думают, что эти иностранцы – второе пришествие.
– Боже мой! Как мне не хватает Дели, – вздохнул потиравший шею капрал.
– А мне нет. По мне лучше Брайтона нет. Кресло на эспланаде в цветах и тост с молоком перед сном, – сказал меднолицый.
– Тебе это не понравится.
– Это мы еще посмотрим.
Поль подкрался к солдатам тихо, как мышь. Он улизнул от матери, сестер, Прю, даже от острого, как у коршуна, взора старой миссис Дюплесси, чтобы исследовать блестящий, новенький поезд. На железной дороге Уганды имелось два сверкающих, как новенький пенни, паровоза и специальный вагон, выкрашенный в темно-зеленую и желтую краску, со столиками и мягкими креслами, длинными диванами и большими, как в домах, окнами, чтобы его семья чувствовала себя комфортабельно.
– Мы скоро отправимся? – с важным видом, по-взрослому, поинтересовался Поль, пытаясь походить на отца.
– Откуда ты еще взялся? – вылупил глаза меднолицый.
– Я просто… – начал было Поль.
– Ну, тогда тебе еще лучше «просто» убраться отсюда, паренек, – нагнулся к Полю старший сержант.
Маленькому мальчику он казался таким же великолепным, как один из оловянных солдатиков, подаренных ему дедушкой Экстельмом перед отъездом из Филадельфии. На голубом кителе у него золотые нашивки, а брюки с малиновыми лампасами.
– А у меня есть солдатик, точно такой же, как вы, – великодушно сказал Поль.
– Да неужели? – Меднолицый подмигнул своему напарнику.
– Только у него лицо выкрашено белым. Меднолицый нахмурился.
– И у него другая шапка, – продолжил Поль, не подозревая о своей оплошности. – Но у него такие же, как у вас, малиновые полоски. Только, конечно, поменьше, ведь он и сам меньше. Он выглядит ужасно замечательным.
Слово «ужасный» было новым открытием Поля. Он много раз слышал его этим утром, пока носился с сестрами по кораблю. Его произносили солдаты на папиной яхте, и люди губернатора, и даже мистер Оливер Смайт-Берроуз.
– «Ужасно»? – переспросил меднолицый.
– О да, сэр, – заулыбался Поль, убедившись, что в нем признали человека, умудренного опытом, а не малыша, у которого на губах молоко не обсохло.
– Что ж, мистер «ужасный», думаю, вы будете «ужасно замечательным», если уберетесь к своей мамочке, – прорычал меднолицый.
– Лучше отведи его, Чапман, – недовольно сказал потиравший шею капрал. – Я присмотрю за этой кучей-малой.
– Смотри только, постарайся быть здесь, когда я вернусь, Дэниелс. Очень не хотел бы узнать, что ты уплыл в Брайтон.
– Ну вот еще! – возмутился Дэниелс. – Это ты хочешь курортное кресло в этом курортном Брайтоне! Для меня – только Дели, не забывай об этом.
Поль и его угрюмый телохранитель шли по платформе, лавируя в потоке корзин, коробов и людей. Повсюду стоял ор, и, как казалось Полю, все бессмысленно мотались взад и вперед, как на пожаре, когда никто не знает, где спрятаны ведра. Временами два паровоза выпускали струю пара, и носильщики терялись в них, как путники в снегах, но Полю нравилось это зрелище и в особенности запах огромных машин. Так пахло в их домашней прачечной, и Поль вдруг понял, что скучает по этому большому, уютному дому. И решил держаться поближе к своему провожатому.
Старший сержант Чапман не привык обращаться с детьми. О, когда-то он хотел обзавестись семьей, но большинство англичанок не уживались в местах, где он проходил службу, так что он отменил свадебные колокола раз, потом другой, а теперь, как он любил хвалиться, кому он нужен? Он, седой ветеран, понимал страх ребенка, хотя тот и старался не показывать виду.
– Лучше дай сюда руку. Будь послушным парнем, – хриплым голосом сказал он и, сжав руку Поля, нахмурился, словно побоялся, что его уличат в несоответствующем кадровому военному поведении.
Поль и Чапман проходили сквозь клубы пара.
– Как в снежный буран, – заметил Поль, крепко ухватившись за большую руку и в то же время делая вид, что подобная предосторожность ниже его достоинства. – Прошлой зимой у нас был снежный буран. По-моему, прошлой зимой. Я слышал, папа говорил об этом. Все улицы были в сугробах… По-моему, так сказал папа… В Филадельфии, – добавил Поль для достоверности. – Знаете, мы ведь оттуда.
– Да неужели? – Чапман сделал вид, что слушает, ведя своего маленького подопечного сквозь гущу рукопашного боя. У него было зверское выражение лица, но Поль был слишком мал, чтобы это заметить.
– О да. Вся наша семья, – с гордостью продолжал Поль. – Но, знаете, когда идет снег, мы с сестрами… как я должен говорить: «я» или «мы»? – Не дождавшись ответа, Поль продолжил: – В любом случае, мы с сестрами вышли кататься на санках прямо посередине Честнат-стрит. Прямо там, где обычно ездят экипажи! Не было видно, где кончалась улица и начинался парк!
– Неужели не было видно? – Чапман резко повернул в сторону, чтобы обойти толпу попрошаек, толкавшихся у вагона-ресторана. Но он опоздал: юного принца заметили. Безносые, безрукие, безногие, потерявшие человеческий облик калеки гурьбой бросились к ним. Чапман подхватил Поля на руки и решительно зашагал прочь.
– Вы… Вы любите снег, сэр? – спросил Поль, выглядывая из-за плеча старшего сержанта, чтобы посмотреть, как калеки исчезают в клубах светло-серого дыма. Бесформенные оборванцы выли, скулили и гремели пустыми черепками, что казалось Полю бряцаньем цепей на тощей ноге привидения. Он смотрел и смотрел, пока привидения не утратили очертаний и наконец не угомонились. Лучше поговорить о снеге, решил Поль. – Так как, сэр? – повторил он. – Я имею в виду, любите ли вы снег?
– Ну, не знаю, парень, – небрежно ответил Чапман. – Я давно его не видел. – Старший сержант хотел отпустить малыша, но решил не рисковать. Кругом столько этих чертовых попрошаек. Он не знал, как много Поль успел увидеть, но понимал, что одного взгляда больше, чем достаточно. Африка – не место для белого ребенка.
– А в Англии? – упорствовал Поль.
– Я давно не был в Англии.
– Но это же ваш дом! – ужаснулся Поль. – Как это, не бывать дома! Об этом даже подумать страшно.
– Мой дом здесь, – ответил Чапман. Он говорил тихо, и Поль не был уверен, что правильно его расслышал.
– Здесь? – переспросил малыш, взглянув на привокзальный хаос – шум, жара, вонь – и на нищих, плетущихся в клубах пара, подобно сказочным духам. Он ждал, что вот-вот появится великан. Гигант с семидесятифутовой булавой, который расколотит железную крышу и крикнет: «Фи-фью-фо-фам. Нюхом чую англичан».
– Не на вокзале, парень, – фыркнул Чапман, неправильно поняв смятение Поля. – Я не говорил, что живу на вокзале. Я говорил об Африке. Сейчас мой дом – Африка.
– Она? – промолвил Поль, – и внезапно весь континент представился ему таким же ужасным, как железнодорожный вокзал. Даже еще ужаснее, поскольку это был огромный и более уродливый великан. На его искривленной спине пузырились горы, руки безжизненно болтались под океаном, а на месте носа и глаз покоились глубокие ледяные озера.
* * *
– Ну, ты мог бы, по крайней мере, сказать им, чтобы выключили пар! – раздраженно сказала Юджиния, никогда не позволявшая себе такой тон в присутствии детей. – В этом бедламе ничего не видно дальше двух футов!
Юджиния старалась сдерживаться, уговаривала себя, что, создавая панику, сына не найдешь, что нужно действовать хладнокровно, что с Полем не случится никакой беды; но материнский страх противоречит здравому смыслу, и Юджиния видела демонов, почти таких же огромных, каких видел ее сын, и не было рядом большой и сильной руки, за которую можно было уцепиться.
– Не могу понять, Юджиния, как вы втроем могли его потерять. – Джордж, сам в страхе и раздражении, прибег к испытанному оружию: снисходительному сарказму.
– Что ты без конца повторяешь одно и то же! – снова повысила голос Юджиния. – Если бы это помогло нам найти Поля! Дальше, полагаю, ты скажешь, что это испытание придаст ему «стойкости». Как то замечательное маленькое «испытание», когда ты учил его стрелять. – Юджиния яростно атаковала своего противника; ей было все равно, кто ее видит и что подумает. – Безусловно, это была похвальная попытка.
Все остальные – доктор и миссис Дюплесси, Лиззи, Джинкс, Уитни, Браун и Смайт-Берроуз – метались между вагоном и платформой, призывая всех помочь найти малыша. У них не было времени сделать паузу. Так что словесная перепалка между Юджинией и Джорджем прошла незамеченной.
– Если бы ты с ним все время не цацкалась, ему бы не пришло в голову от нас убежать. Он бы знал, что ты просто не…
– Боже мой, Джордж! – взорвалась Юджиния. – Ты слышишь себя?
* * *
– Извините, сэр… мэм, – кашлянул старший сержант Чапман и зашел в вагон, держа на руках Поля. Он попытался снять фуражку, но руки были заняты, и он остался стоять, уставившись на мужа с женой, словно ошибся комнатой и застал их в постели.
– Поль! – вскрикнули Юджиния и Джордж одновременно, и Юджиния бросилась к сыну.
– Малыш просто… – Чапман почувствовал, как Поль крепче обнял его за шею, – просто немного поболтал с капралом Дэниелсом и мной. Он был в достойной компании, – добавил он, опуская ребенка так бережно, словно это была хрустальная статуэтка, найденная в пустой хижине. – Так что… вот он здесь. В полном порядке! А, парень?
– Да, сэр, – ответил Поль. Он чувствовал себя оскорбленным внимательным отношением старшего сержанта. Ему очень не хотелось, чтобы кто-то слышал, как спорят мама и папа, к тому же он сожалел, что папа видел, как его несли на руках, словно маленького ребенка.
– Поль! – завопила миссис Дюплесси, возвещая о своем появлении. – Мне только что сказали, что тебя спасли от язычников!
– Поль, мальчик! – в унисон загалдели подошедшие Уитни и доктор Дюплесси, а Лиззи, вбежав в вагон, громко расплакалась.
«Ну, началось», – подумал Поль, заерзав в своих высоких ботинках на застежках, и в этот момент его отец совершил непростительный поступок: вынул из кармана бумажник.
– Позвольте мне отблагодарить вас, сержант…
– Чапман, сэр… Старший сержант. – У Чапмана округлились глаза, когда он увидел банкноты. – Но я не могу… это моя работа… Я не могу принять… Я же из полка его величества… – Он отдал честь и резко повернулся на каблуках.
Благополучно вернувшись к приятному обществу Дэниелса, старший сержант Чапман стал наблюдать за носильщиками, начавшими разбредаться по вокзалу, как сонные мухи, которым нечем больше поживиться. «Здесь не место для белой семьи, – подумал Чапман, уставившись в пол. – Не место для чистокровок, особенно для таких, как эта женщина. А чем эта миссис Экстельм лучше племенной кобылки? Только и умеет, что взбрыкивать. А ее муженек! Я бы с ним на льва не пошел. Таким людям следует сидеть дома, среди таких же, как они. Этот континент – не место для пикников. Его должны оставить людям, которые знают, что им нужно. Людям со здравым смыслом и светлым умом трудяг».
Старший сержант пошевелил ботинками пыль и понаблюдал, как она закружилась и ее понесло по настилу вокзала. «Вот что получаешь, когда женишься, – напомнил сам себе Чапман. – В результате остаешься с молодой бабенкой, больше понимающей в шляпках, чем в воспитании детей. Да и верить им нельзя. Ни одной. Подмигнет любому младшему офицеру в парадной форме, и глазом не моргнешь, как приедешь в отпуск к разбитому корыту».
Чапман снова поворошил ногами пыль, и она поднялась выше и слоем покрыла его брюки до колен. Обычно старший сержант Чапман считал подобные оплошности серьезным проступком, сейчас это его не трогало; он чуть ли не наслаждался угольной пылью, жарой и вонючим запахом немытых тел и кухонных помоев. «Правильно сделал, что не женился, – повторил он про себя. – Брачные узы не для серьезного мужчины; это удел слабых, безвольных, доморощенных молокососов». Он почти сумел себя убедить.
