Текст книги "Ветер перемен"
Автор книги: Корделия Биддл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)
Юджиния вытащила ожерелье из коробочки. Оно вдруг показалось ей совсем неприметным: семь маленьких камней на филигранной цепочке. «Это ожерелье было для меня таким дорогим, – подумала Юджиния. – Это был мой талисман, амулет, приносящий счастье и удачу, я была уверена, что оно никогда не подведет меня».
– В общем, это была одна из моих самых любимых вещей, пока я росла, – проговорила Юджиния и заговорила быстрее: – И я всегда мечтала, что настанет день, и оно будет моим. А теперь… А теперь я отдаю его тебе!
Последние слова Юджиния произнесла с подъемом, хотя и чувствовала, как к горлу опять подступают слезы. «Глупо, глупо, глупо», – сказала она себе и поскорее опустилась на свое место.
– Какой чудесный подарок, моя дорогая, – сказал Джордж, тяжело поднимаясь и набрасывая на руку складки своей тоги. Он не был уверен, что жена чувствует себя достаточно хорошо и сможет сказать что-нибудь значительное, поэтому решил, что прийти ей на помощь – это его долг. Все утро она выглядела очень бледной, ее лицо было какое-то странное. Сначала Джордж подумал, что это следствие некоторого его отклонения от нормы на Мадейре – возможно, жена затаила обиду, – но он быстро выбросил эту неприятную мысль из головы. «Просто переутомилась, готовясь к празднику, – сказал он себе, – столько ночей просидела за кройкой и шитьем этого миленького костюмчика для Джинкс, а сколько рисовала, клеила из бумаги, следила за тем, что готовят Олив и Прю. Не говоря уже о. Хиггинсе и шефе кондитеров!» Джордж находил эти объяснения вполне убедительными, он полностью поверил в них.
– Чудесное чувство, я уверен, моя дорогая… – Голос Джорджа громыхал над волнами, словно он обращался к парламенту. Такими же надуманными и вкрадчивыми были его слова и тон, которым он их произносил. – …Это подарок, который наша юная леди будет хранить всю свою жизнь.
Юджиния взглянула на мужа, на длинный стол, счастливые физиономии своей семьи и друзей и почувствовала, как что-то в ней переменилось, словно внутри нее пронесся ветер и унес с собой все лишнее и нечистое. Пропала грусть, исчезло смятение. Майский лужок, вспомнила она, парусиновый павильон, наполненный гардениями, подружки невесты, букеты белых роз. Сны – это всего лишь сны, и не больше – хорошие ли, плохие ли. Юджиния дотронулась до ручки десятилетней дочки и улыбнулась.
– …Речь юбиляра! – Джордж постучал серебряной ложкой по своему бокалу.
– …Речь юбиляра! – подхватил Уит.
От дружных требований гостей затряслась скатерть. Закачались вазы с сахарной пудрой, и облако этого игрушечного снега окутало все, что было на столе и вокруг него. Ряды ложек, вилок и ножей погрузились в сугробы, салфетки стали похожими на горы, захваченные метелью. Тарелки сделались озерами, а солонки – человечками, скорчившимися под порывами ветра.
Джинкс была в совершеннейшем восторге от такого рождественского сюрприза. Стол точь-в-точь походил на предпраздничную выставку в витрине большого магазина игрушек, где извивающиеся железные дороги пересекают покрытые снегом мосты над пропастями, в санях сидят куклы с меховыми муфтами на коленях и, очень возможно, где-нибудь в центре располагается семейство медведей, повязанных красными бантами. Джинкс встала, с сияющей улыбкой посмотрела на отца, потом на мать и попыталась произнести те несколько слов, которые должны были сойти за речь на собственном дне рождения, но не придумала ничего подходящего, кроме:
– Спасибо всем! Это самый замечательный день рождения, какой только у меня был. И мне очень понравилось мое новое ожерелье!
– …Так вот, касательно нашего благополучного прохода мимо скал Гибралтара и нашего выхода в великое и историческое Средиземное море. Леди и джентльмены, я предлагаю вам Геркулесовы столбы!.. – Джордж продолжал свою торжественную тираду, как будто не было никакого перерыва. Его обуяло чувство собственного величия. – …С одной стороны – легендарный дом Ганнибала, горы Андалузии – с другой. Испания и великий бескрайний континент Африка…
– А как насчет берберских обезьян? – выпрыгнул вперед Уит и подбросил в воздух тарелку Джинкс, завопив на манер обезьяньих криков. – Никаких речей о днях рождения и скалах Гибралтара, если в них ни слова о берберских обезьянах!
Его вопль был встречен взрывом хохота и аплодисментами. Мрачное, тревожное или грустное настроение прошло. Поль топал ногами и стучал мечом по заставленному подарками столу с такой силой, что завернутые в фольгу пакеты и пакетики съехали в блюдо слоеных пирожков с корицей и перевернули два подноса с миндальными пирожными. Стюарды кинулись на помощь, но было уже поздно.
– Речи! Речи! – кричали все, потом начали вопить: – Лучше смешные истории! Нет, никаких анекдотов, просто истории!
Одна только Юджиния сидела как бы в стороне и наблюдала. Ее охватило чувство безмерного покоя. Оно появилось как-то само собой. Как-то сами собой исчезли сомнения, неуверенность, беспокойство. «У меня прекрасные дети, – сказала себе Юджиния, – они сильные, добрые и искренние. В конце концов только это и имеет значение».
Возгласы «Речи! Речи!» быстро сменились песенкой влюбленной моли, которую пропел доктор Дюплесси:
– У меня зеленые уши. У меня острые усики…
На что миссис Дюплесси стукнула чашкой о блюдце и приказала:
– Густав, немедленно прекрати!
А Поль, как всегда не к месту, закричал:
– Берберские обезьяны! Берберские обезьяны! Мартышки в зоопарке…
Его слова подхватили, переделали и превратили в песенку, которую в унисон заорали доктор Дюплесси, Лиззи, Джинкс и Джордж:
Морики-хорики – хорики-арки,
Мартышкам скучно в зоопарке…
Потом они стали распевать смешные детские песенки, и Поль все перепутал.
– Никакая не «роза»! Идиот! «Коза»! Ты с каждым годом все тупее и тупее, Поль.
Но они оба – Джинкс и ее брат – хохотали так, что у них потекли слезы. Во время игры обиды не считаются. И Поль запел во все горло.
Тут Уитни отпрыгнул от стола и закричал:
– Кто за то, чтобы праздник продолжался? Лиззи, Поль и юбиляр? А кто может потягаться со старым кузеном Уитом? А? В любую игру?
«Мои дети счастливы, – повторяла про себя Юджиния, – у меня есть все, чего я желала. Просто мои мысли улетают слишком далеко!»
Сидя в своем кабинете в Линден-Лодже, Турок прислушивался к шуму в холле и гадал, сколько времени Карл будет терпеть неподчинение Энсона, грудью стоящего на защите двери. Если бы здесь был Бекман, они могли бы повеселиться и заключить маленькое пари. Карманный хронометр Бекмана был отменно точен, впрочем, в спорах, как и во всех финансовых делах, хозяин всегда брал верх.
Турок вздохнул и оглядел комнату. «Хорошо снова быть дома», – подумал он. Летний сезон хорош для Тони и Мартина-младшего с женами, у них там свой «круг», свои встречи, вечера, коктейли, свои пикники. Их «приняли» в свете, потому что он, «Старик», «Турок», специально позаботился об этом.
Но он, по правде говоря, не любил Ньюпорт. Ему не нравились Бельвью-авеню, казино, снобистский Клиффуок-Лейн. Ему не нравились там люди с их изнеженностью, не нравилась их лезущая в глаза надменность, жеманная претенциозность. Все, что они говорили, было простым колебанием воздуха.
Турок оперся о подлокотники кресла, обхватил белыми пальцами влажную прохладную кожу, которой они были обиты, и улыбнулся, вспомнив, как неожиданно уехал с морского курорта, как изображал сожаление по поводу своего внезапного отъезда, какой «маленький интимный бал» закатили в его честь немцы с Рейна, какие три скучных обеда он вытерпел и на каких пяти ленчах заставил себя присутствовать, прежде чем можно было позволить себе сложить вещи и уехать. Удивительное зрелище: его личный железнодорожный вагон, въезжающий на станцию.
Турок знал, что обязательно поползут слухи, он это предвидел, даже с нетерпением ждал, но первое сообщение принес Карл. Отъезда потребовало срочное дело:
– «Правительство», «Внешняя политика», «Какие-то готтентоты на Филиппинах (или это был Леопольдвилль?). Каковы бы ни были факты, летняя публика единогласно сошлась во мнении: «Дело сверхсекретное».
Первым сообщил об этом Карл, до точности подражая акценту, с которым это произносилось, и они оба, отец и сын, долго-долго смеялись.
– Не в том ли направлении направился молодой Джордж? – протянула со знающим видом одна дама с обширными связями.
– В каком направлении? – хохотнул отец, и они обменялись снисходительными улыбками. Турок не шевельнул пальцем, чтобы развеять слухи.
«Что и говорить, хорошо снова оказаться дома, – думал старик, откинувшись на спинку кресла. В комнате стоял сильный землистый запах увитых плющом стен или шерстяных ковров, влажных от летнего дождя. – Приятное место, Пенсильвания, – решил Турок. – Живописное, но основательное».
Голоса за дверью стали громче, иногда сквозь замочную скважину прорывалось отдельное слово или целая фраза. «Это не первые угрозы, которые слышала эта комната, – усмехнулся про себя Турок и потянулся за сигарой. – И не последние. Если бы проделать дырку в столе, то из нее засочились бы бранные слова».
Внезапно хорошего настроения как не бывало.
– Вежливостью никуда не пробиться, – сказал он громко, как будто Карл уже вошел в комнату. – И не видать тебе успеха, если позволишь себе быть добрым. Сколько раз должен я напоминать тебе, мой мальчик? Тебе нужна стратегия, вот что тебе нужно. Учись использовать других людей. Завинчивай гайки. Ты думаешь, что раз мы одна семья, то это другое дело, но поверь мне, нет худшего врага, чем собственная родня.
Засохшие кусочки мяса, шотландский лосось в тающем желе, копченые фазаны, превращающиеся в сморщенную сухую бумагу, уже не тающие во рту, а крепкие, как камень, сандвичи, плавающие кверху желтыми брюшками в сиропе, персики – затянувшийся праздник подошел к концу. Даже забыт и заброшен, оставлен добычей для чаек и морского ветра торт – великолепная копия знаменитой скалы Гибралтара, над которым с любовью трудились повара – кондитер и «соусник», создавая торт из белого бисквита, марципана и белого шоколадного крема.
Юджиния смотрела на стол. Идти было некуда, и не о чем было думать, и нечего переживать вновь – все было думано-передумано много-много раз.
– Уберите все со стола, – приказала она сновавшим вокруг помощникам Хиггинса. – И торт тоже. И стол. Будет больше места для игр, если убрать его толстые ножки.
«Если все валится из рук, займись повседневными делами», – вспомнила она. Очень подходящий афоризм, который достался ей в наследство от бабушки. – «Нужно не забыть его. Впрочем, кажется, я и не забывала».
Юджиния бросила свою салфетку на стол, в самую середину царившего на нем беспорядка, и встала, но осталась подле стола, как будто уборка требовала ее внимательного присмотра.
– Оставьте подарки на шезлонге, Хиггинс, не уносите. Моей дочке нравится любоваться своими сокровищами.
Юджиния стала рассматривать лежавшие среди кипы порванной оберточной бумаги и ленточек подарки: «Ребекка с фермы Саннибрук», «Маленькие баллады», куколка с голубоглазым фарфоровым личиком, оловянный солдатик (это от Поля), дневник с замочком (конечно, это от Лиззи), перламутровый медальончик на булавке (от Огдена Бекмана) и толстый иллюстрированный том с надписью доктора Дюплесси под названием «Чешуекрылые мира». Маленький подарок самой Юджинии совершенно терялся среди прочих подарков.
– Ваши дети послали меня узнать, будете ли вы участвовать в нашей игре.
Юджиния нисколько не удивилась, увидев у стола лейтенанта Брауна. Она не заметила, как он подошел, но посчитала совершенно естественным, что он может здесь появиться. Еще одна проблема.
– Во что вы сейчас играете? – спросила она. Голос прозвучал сдержанно и сухо. «Больше никаких глупостей – означал он. – То, что случилось на Мадейре, было всего лишь помрачение, ошибка. Это не повторится».
– Мы кидаем чайкам еду. Это придумал ваш сын. – Голос Брауна звучал чересчур интимно, и Юджиния на миг испугалась.
– Боюсь, я сегодня не гожусь для игр, – заставила себя рассмеяться Юджиния. – Боюсь, я вам испорчу все веселье.
Но шутка не получилась, слишком много в ней было отчаяния и тоски, как в сопротивлении старой девы.
– Думаю, мне нужно извиниться перед вами, миссис Экстельм… – начал Браун. Юджиния чуть отодвинулась от него, а он сделал движение к ней. Вокруг продолжалась суета: разбирали стол, проносили мимо створки стола, стулья, серебряные канделябры, потащили многоэтажную вазу с розами, что стояла горой посредине стола, но Юджиния и Браун не замечали ничего этого. Для них палуба вокруг была пуста.
– Ерунда, лейтенант. Ерунда.
Юджиния подошла к палубному креслу, сняла шляпку и платок, обернулась к Брауну и громко проговорила:
– Сегодня немного прохладнее, вам не кажется? Это потому, что мы приближаемся к Атласским горам. Впрочем, Средиземноморье должно быть теплее Атлантики. Во всяком случае, так я думала до сих пор. Мне никогда не приходилось уезжать так далеко от дома. Мой отец, конечно же, много путешествовал, но это было задолго до меня. Джордж тоже, он тоже путешествовал. Вы, думаю, много путешествовали, если только истории, которые Поль узнает от вас, не выдумка.
Юджиния решительно надела на голову соломенную шляпку и подвязала ее под подбородком лентами. Все это она проделала сосредоточенно, как будто для нее в данный момент не было более важного дела.
– Что касается меня, то я самая настоящая домоседка, мне и дома очень хорошо.
Справившись с лентами, Юджиния повернулась к Брауну.
«Не подходи ко мне близко, – говорили ее глаза, – не заговаривай со мной. Ты пугаешь меня. Заставляешь забыть, кто я, что я. Но у меня есть все, о чем я мечтала: счастливая семья, приятный дом, красивые вещи. Не заставляй меня ставить все это под угрозу. Потому что я не сделаю этого. Нет, не сделаю».
Браун взглянул на лицо Юджинии и увидел на нем упрямое и вместе с тем испуганно выражение. Она изо всех сил старалась побороть чувства. Браун очень хорошо понял это, потому что нередко сам усилием воли заставлял свои эмоции молчать. «Сначала посмотри, что за проблема перед тобой, – говорил он себе, – и увидишь, откуда идет угроза. Затем оцени опасность, упрости, пусть она выглядит небольшой. Иди своим путем и никогда не оглядывайся. Таковы правила любой игры. Именно поэтому я здесь, человек без прошлого и с будущим в своих собственных руках».
– Тогда тем более вы должны присоединиться к играм детей, – вот все, что сказал Браун.
Джордж не выпускал молодого лейтенанта из виду. Его увлечение Юджинией не оставляло сомнений, и Джорджу это не нравилось. Очень не нравилось. Впрочем, он это понимал. «Джини чертовски привлекательная женщина, – говорил он себе, – порой слишком эмоциональная, но разве есть иные женщины?»
Наблюдая за женой и лейтенантом Брауном, Джордж совсем забыл про игру детей.
– Твоя очередь, папа, – объявила Лиззи. В ее голосе прозвучала гордость вместе с радостью. Она так радовалась тому, что ей удалось заставить его принять участие в игре. Она побежала принести еще фруктов и хлеба, чтобы он мог бросать чайкам побольше еды. Она так заботилась о нем и так улыбалась, что у него чуть не разорвалось сердце.
– Бросай вместо меня. Будь умницей.
Джордж не смотрел на свою старшую дочь, но почувствовал, как она сжалась от обиды, испуга и сразу же насторожилась. «Где только они набираются всего этого? – задумался Джордж. – Мужчины так себя не ведут. Он вновь обратил все свое внимание на Брауна. – Лучше этому проклятому типу не пытаться сделать что-нибудь неприличное, – решил Джордж, увидев очень знакомое выражение лица жены, напряженные скулы и чересчур сияющие глаза. – Если только он посмеет, я подойду и снесу ему башку. И вообще ему нечего делать на нашем маленьком семейном торжестве. Это все Джинкс придумала, и ведь нужно же, она хотела пригласить на день рождения еще и этого юнгу, Неда. Какими же наивными могут быть дети! Им кажется, что у всех людей одинаковые ценности и что все ждут от жизни одного и того же. – Джордж почувствовал на своей спине солнце, но это его не успокоило. – Нужно быть пожестче в воспитании детей. Нельзя допускать, чтобы они путали сочувствие с дружбой. Если уж на то пошло, то люди не рождаются равными».
Джордж смотрел на Брауна злыми глазами. Ему очень хотелось подойти к ним и поставить все на свои места. «Черт бы побрал этого Бекмана, – молча ворчал он на своего вечного врага, – это все он. Этот лейтенант, или кто он там, находится здесь, чтобы выполнять какую-то конкретную работу, он никакой не гость. Мне следовало обратить на это внимание много раньше. Я отвечаю перед отцом. Это небольшое дельце сугубо наше, и никого больше. Какое дело до этого Бекману? Он здесь для того, чтобы помогать мне, когда это понадобится, и не больше».
Пока Джордж сосредоточенно размышлял об «исправлении ошибок», «подведении итогов», «переоценке ценностей» и о том, как «подхватить падующую с плеч мантию власти», его дети, Уитни и доктор Дюплесси во всю разыгрались в «кормление чаек».
Привлекаемые нескончаемым дождем сластей, готовьте бороться за них, птицы пикировали к самому борту корабля и становились все шумнее и нахальнее, подхватывая на лету хлеб, землянику, малину, кусочки дыни или персиков; хлопая крыльями, они кидались головой вниз, стараясь оттеснить соперниц. Крики чаек становились все пронзительнее, все требовательнее, и в воздухе стоял неимоверный гам.
Подзадориваемые этим криком, играющие кидали свое угощение и во все горло вопили:
– Вот здорово! Ты видела, как она схватила? Такая маленькая, а такая бойкая!
Все громко ободряли друг друга, подначивали и детей и взрослых, стараясь бросать выше и дальше других, безудержно смеялись, когда еда падала в море. Они визжали, пищали, шутили, стараясь перекричать других и привлечь к себе внимание.
Джордж ничего этого не видел, позабыл про игру, день рождения Джинкс, улыбки Лиззи. Он мог думать только о Бекмане и Брауне, и ни о чем другом. «Они мне не друзья, – убеждал он себя. – Они здесь только попутчики, и только потому, что отец посчитал «разумным» иметь их на корабле, потому что отец любит расставлять «на всякий случай сети» и «подстраховываться». Но я не позволю всяким проходимцам помыкать мною. Это мой корабль, это моя семья, и я наведу здесь порядок».
– Это связано с русскими в Маньчжурии, отец. – Карлу в конце концов удалось проникнуть внутрь святилища. Он устал от этой дурацкой борьбы, словно на одном дыхании взбежал на верхний этаж. – Это стало известно буквально только что. Но думаю, что этот дипломатический конфликт произошел дней пять тому назад, двенадцатого августа.
Турок не шевельнулся, не двинул рукой и даже не моргнул. Всем своим видом он показывал: конечно же, я этого ждал.
– Так что же это за новость, Карл? – поинтересовался он, и его голос прозвучал мягко, с обманчивой дружелюбностью. – Но прежде чем ты расскажешь мне, закрыл бы ты дверь. По-моему, здесь немного дует.
«В августе? – подумал Карл. – Да здесь жарче, чем в преисподней». – Потом он вспомнил, с кем имеет дело, и понял, что заслужил упрек. Покраснев, он подошел к двери и притворил ее, как было велено.
– Так-то лучше, – проворковал Турок.
«Нет, ты меня, старая ящерица, не проведешь, – подумал Карл, – у тебя во рту масло не растает. Да и лед тоже».
– Ну, так что ты там говорил, Карл?
Как и следовало ожидать, тон Турка переменился, не оставалось и следа теплоты, он заговорил с самодовольной грубостью и прямолинейностью. Нетрудно было догадаться, что этим тоном Турок хотел сказать: «Я знаю все твои слабости, не пытайся обойти меня».
– Русские в Маньчжурии… – начал Карл с того же, не поддавшись на уловку отца, и произнес эти слова ровным, деловым тоном. – Двенадцатого августа японский посланник, действуя по инструкции из Токио…
– Мне показалось, ты сказал «русские», Карл, – прервал его Турок, снисходительно рассмеявшись. – Л теперь ты говоришь, что японский посланник… Ты уж как-нибудь определись, мой мальчик. Так кто это был?
Карл продолжил, как ни в чем не бывало:
– Двенадцатого августа японский посланник в Санкт-Петербурге по инструкции своего правительства передал царю ноту протеста против продолжающейся русской оккупации китайской провинции Маньчжурия.
– Ну? – заметил Турок. – А какое это имеет отношение к нам?
– Дай договорить, отец, – неожиданно резко произнес Карл. Турок не сказал ничего, но это ему явно понравилось. – За этим, на первый взгляд, чисто альтруистическим жестом, отец, будто одна восточная страна заступается за другую перед более сильным противником, стоит завуалированное предложение закрыть глаза на политику царя в Маньчжурии в обмен на свободу рук для Японии в Корее. – Карл на мгновение замолчал, чтобы подчеркнуть трагичность создавшейся ситуации. – Россия и Япония собираются поделить между собой Восток.
– Как я тебе говорил, Карл, какое отношение это имеет к нашим интересам? У американцев есть Филиппины, у англичан – Сингапур, остальное пусть достанется дьяволу.
– Но как ты не видишь, отец? Русский флот в Порт-Артуре… – Карлу стали очевидны прорехи в его собственной логике. Исключительное по важности сообщение, которое, как он надеялся, вызовет одобрение отца, начинало выглядеть, как пересказ старой сплетни.
– Порт-Артур находится в стороне, в Маньчжурии, Карл. Это очень далеко, очень далеко от Борнео. Что же касается готтентотов, то пусть они сожрут друг друга полностью и без остатка. Япония, Корея, Сеул – ну кому какое дело?
– Но, отец, я думаю об оружии. Там теперь будет его в избытке. Это может поставить под удар наши…
– Сомневаюсь. – Турку стал надоедать этот урок истории. – Единственное, что нас должно заботить, – это стабильность наших позиций в Маниле, Уильям Генри Тафт и другие. Наше господство на Филиппинах – вот ключевая проблема. Впрочем, в конечном итоге и это может оказаться не столь значительным, как мне представлялось поначалу.
Турок заговорил как бы задумчиво. Казалось, он размышляет над недавно ставшими ему известными фактами и, разговаривая с сыном, прокручивает их в голове.
– Сделки совершаются как между друзьями, так и врагами… – продолжил он свою мысль, – … и, случается, проще довериться врагам.
– Согласен, но все равно думаю, что Джордж не годится для такого рода международных…
– А кого мне было посылать вместо него, Карл? Тебя?
Карл не сумел понять, что значит отцовский тон и его смешок, и неправильно его истолковал, подумав, что услышанное им – предложение откровенно обменяться мнениями относительно позиции фирмы «Экстельм и компания» на Востоке.
– Но, отец, этот вопрос с винтовками… вот что внушает мне беспокойство. Я никогда не считал, что Джордж обладает…
– Сядь, Карл, – приказал Турок, и тот немедленно опустился в кресло. – Нет необходимости обсуждать причины, по которым твоему брату поручили это небольшое задание. Я так решил, и поскольку это мое решение, оно не подлежит обсуждению. Если ты до настоящего времени не понял методов моей работы, то уже никогда не поймешь.
Незаметно голос Турка потеплел.
– Есть одно выражение, Карл, которым пользуется с недавнего времени имперская Германия. Это слово «Weltmächt», что означает «мировая держава». Неотвратимая, как закон природы, говорят немцы… Так что выбрось из головы Маньчжурию и всех этих желтокожих чертей… Пусть дерутся за камни, скалы… А мы будем ловить рыбку покрупнее… Кроме того, мой мальчик, как ты любишь напоминать, с Джорджем находится Бекман, а Бекман не совершает ошибок.
Юджинии хотелось присоединиться к мужу и детям. Стоя у борта позади них, она наблюдала за игрой, представляя себе, что веселится вместе с ними, – Джинкс и Поль толкались совсем рядом с ней, Лиззи гордо посматривала на родителей. Юджиния рисовала себе, как она крикнула бы детям: «Браво, Поль!», «Молодец, Джинкс!», «Лиззи, дорогая!» Потом она вообразила, как мог бы посмотреть на них с одобрением Джордж и как их родительские глаза задержались бы друг на друге.
Но каждый раз, как только она делала шаг в сторону веселящихся детей, она замечала что-нибудь такое, что заставляло ее остановиться. То гордо выпрямленную спину Поля и то, как он держал за руку отца, то радостную улыбку Джинкс или смех Лиззи и женственный поворот ее плечей, когда она повернулась к отцу, чтобы сказать ему комплимент.
«Ничего у меня не выходит, – подумала Юджиния. – Я была эгоцентричной, недоброй, и меня все покинули. Я неразумная женщина в бальном платье, и во всем мире у меня нет ни одной достойной цели».
Юджиния стояла, навалившись всем телом на перила, и смотрела на воду. Ей казалось, что она стоит на высоченной горе, и стоит ей перегнуться и глянуть вниз, как она полетит в тартарары.
«Хватит хандрить, – сказала она себе и вытянула перед собой руки. Деревянный поручень был гладкий, как стекло, и теплый, как песок летом, она слышала океан и чаек, чувствовала запах соленой пены. – Все будет хорошо, – уговаривала она себя. – Просто я немного переутомилась, к тому же момент сам по себе такой эмоциональный – моей дочери исполнилось десять лет. А это наводит на воспоминания, о которых мне не хотелось бы думать: неизвестно, где шатается Джордж… Лиззи прислали какую-то жуткую няню-прусачку… и акушерка с рыбьими глазами…»
– Все этот жуткий сон! – с жаром произнесла Юджиния, словно, сказав эти слова вслух, она избавлялась от видений.
– С вами все в порядке, миссис Экстельм? Могу я?..
– Ой, Огден! Я не видела вас! – Юджиния отпрянула от перил. – Нет. Нет, мне ничего не нужно. Благодарю вас.
«Как могла я не заметить его, – подумала она. – Сколько же времени он наблюдает за мной?»
– Мне показалось, что вы чем-то озабочены… или плохо себя чувствуете… – Огден протянул к ней руку, словно желая поддержать. Она почувствовала его руку на своем запястье, и рука ее стала, как каменная.
– Со мной все в порядке, Огден, правда. – Юджиния постаралась замаскировать свое удивление. – Я… Я только что пришла, чтобы поиграть со всеми. Во что сейчас играют? Боюсь, я…
«На фоне черного неба, – подумала она, – копыта вспыхнули чистым пламенем».
– Юджиния, – негромко произнес Бекман и придвинулся к ней.
Юджиния почувствовала тепло его дыхания, скрывающуюся в его теле силу, запах разогретой ткани пиджака, распаленного солнцем лица, но не было сил отодвинуться.
– Это первый раз, когда мы с вами остались вдвоем с тех пор, как… – Бекман не знал, что еще сказать.
– Нам следует вернуться к остальным, вам не кажется, Огден? – выдавила из себя Юджиния вместе со своей самой лучшей улыбкой. – Нам не следует отсутствовать слишком долго.
* * *
Игра в «кормление чаек» захватила всех. Все столпились у борта с хлебом и фруктами в руках, у кого-то сохранился кусок пирога, кто-то нашел кусочек копченого фазана. Генри отправили на кухню за подкреплением. Все, что осталось от праздничного стола, в буквальном смысле слова пустили по ветру.
Даже Юджиния попыталась проникнуться общим настроением. Она махнула рукой, чтобы добросить как можно дальше, нацелившись на одну птицу – явную неудачницу, и кинула свой снаряд. Угощение плюхнулось в воду.
– Лейтенант Браун, давайте научите маму! – потребовал Поль. – Это же жуть, что у нее получается! Кидает, как девчонка.
– Поль! – одновременно возмутились сестры.
– Это потому, что она девочка, Поль, – сказал лейтенант Браун, смахивая хлебные крошки с волос мальчика. Браун посмотрел на Юджинию и улыбнулся, и она забыла отвернуться. «А, пусть, – сказала она себе. – Я ничего не чувствую. – Она протянула руку за кусочком хлеба, каким-нибудь фруктом или ломтиком обветренной ветчины, и на этом кончились все ее сомнения. – Ну и пусть», – повторила она и почти поверила в это.
Огден Бекман наблюдал за Юджинией и Брауном, наблюдал за ними и Джордж. «Это же детская игра, – успокаивали они себя, – играет Лиззи, играет Джинкс, никак не может дождаться своей очереди маленький Поль. Очаровательная семейная сценка, какой тут может быть вред? А вот и Уитни присоединяется к ним, и доктор Дюплесси. Что может быть невиннее?»
– Получилось! Мама, у тебя получилось! – закричал Поль. – Вот здорово! Почти как у Джинкс, а у нее получается почти, как я.
«Почти, как у меня», – хотелось ей поправить его, но Юджиния только рассмеялась и ничего не сказала. Она наклонилась к Брауну, и он направил ее руку. «Это же детская игра, – уверяла она себя. – Ну что может быть невиннее?»
Но в этот момент Джордж решил, что не может больше мириться с этим. Почему он так поступил, он не смог бы объяснить. Казалось, ноги сами понесли его вперед.
– Хорошо у тебя получается, моя дорогая, – услышал он свои собственные слова. – Захвачен твоим искусством. Очень впечатляет. Большой прогресс. Должен вас поздравить, лейтенант Браун. – Слова лились сами по себе, цепляясь одно за другое. – Моя жена, несомненно, безмерно счастлива обучиться этому искусству.
Юджиния взглянула на мужа и неожиданно сдвинула брови.
– Нет никакой причины так злиться, Джордж, – проговорила она, но понимала, что у него есть причина, потому что знала, что он хотел сказать на самом деле.
– Ну что ты, Джини, я ничего не хотел сказать… Захваченный врасплох, Джордж беспомощно лепетал.
Внезапно Лиззи решила, что она рассержена на маму. Сначала она сидела за столом надувшись и совсем скучная, а теперь ведет себя так эгоистично и нечестно, не дает папе повеселиться вместе со всеми, дольше всех кидает чайкам еду и вообще привлекает к себе слишком много внимания.
– Ты хочешь покидать, папа? Пожалуйста, сейчас моя очередь. Кидай вместо меня, если хочешь.
Но ни Джинкс, ни Поль не желали, чтобы их обошли. Отталкивая друг друга, они кинулись к отцу.
– Встань сюда, папа! Пойди сюда!
Они сгрудились около него, радостные и благодарные. «Видишь, мама! – говорили их худенькие плечики и задранные кверху головы. – Видишь, как это должно быть?» У Джинкс от гордости и торжества глазки сощурились и стали похожи на две узенькие щелочки. Поль уцепился ручкой за синюю тужурку Джорджа и прижался ногой к его белой штанине, а Лиззи, казалось, вот-вот лопнет от радости, и среди них Юджиния почувствовала себя посторонней.
– Если вы все против меня… – начала она прерывистым, негодующим голосом, уже не представляя себе, что сейчас может произойти. Зажатый в ее руке кусок хлеба сделался тяжелым, как артиллерийский снаряд, и она уронила его в воду.
– Джини… Джини… – успокаивал ее Джордж. – Я в самом деле не имел в виду… Ведь это же просто игра, моя дорогая… ты не должна…
– Вы все здесь развлекались, веселились, а я… а я должна была… должна была организовать праздник… убрать то, что вы насорили… сделать так, чтобы вы все… чтобы все…
