Текст книги "Большие пожары"
Автор книги: Константин Ваншенкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
3
Сибирь вся гудела стройками и новыми городами, и гудел этот старинный город над великой рекой, и оживленно гудела с самого утра гостиница. В гостиничных буфетах, где утром ели сосиски, пили кефир и чай командированные, кого только не было, каких только профессий и специальностей не встречались люди, приехавшие сюда на всякие совещания или совсем на работу, или временно, на сезон, начальники, консультанты, члены разных комиссий и делегаций.
Малахов случайно нашел такси, это здесь было делом почти безнадежным, и поехал на базу, довольно далеко и, главное, неудобно расположенную в стороне от автобуса и трамвая. Он пересек длинный, пыльный двор и остановился у крыльца деревянного двухэтажного дома. У входа висело несколько табличек с неразборчивыми надписями, перед окнами качалось белье, бродили куры, играли ребятишки. На ступеньках сидели молодые ребята, одетые по-дорожному, с походными большими рюкзаками, и по тому, как они сидели, было видно, что торчат они здесь давно.
– Здесь база авиационной охраны лесов? – не найдя никакого обозначения, не очень уверенно опросил Малахов.
– Здесь. А вам кого?
– Гущина.
– Начальника нет. Сами ждем.
Оказалось, что это студенты-практиканты, преддипломники из лесотехнических вузов. Они уже четыре дня болтаются здесь, на базе. Два дня им дал начальник для ознакомления с городом, они ознакомились, теперь вот ждут, что дальше. Они сидели и лениво курили, в них было что-то от солдат, которые сидят вот так и не знают, когда и куда их пошлют. Да и дальнейшая их жизнь не очень ясна. Куда они попадут работать потом? Скорее всего в настоящую глухомань. Да они на это и шли.
Малахов поднялся наверх по крутой лестнице, постоял на площадке, стал рассматривать в коридоре фотографии на Доске почета. «Лучшие люди базы: Бавин, летчик-наблюдатель, Голубева, бухгалтер, Лабутин, инструктор ППС».
Сзади опросили:
– Товарищ, вы ко мне?
– Вы... э... Андрей Васильевич?
В кабинете Гущин снял китель и повесил его на спинку стула.
– Что у вас?
Малахов представился и предъявил документы.
– Очень приятно.
Малахов давно привык к тому, что его встречали везде с большим уважением, и понимал, что это относится не столько к нему, сколько к его газете и вообще к печати.
– Ну, что вас интересует? Время очень грудное для нас. Нет дождей, лето очень жаркое. Поэтому пожары. Леса, как вы знаете, занимают пятьдесят процентов территории страны, около этого. А жара почти везде. Даже во Франции сейчас, не помню в каком департаменте, лесные пожары.– Он усмехнулся. – Депутаты делали запрос. Но понимаю, что там может гореть?
– Вам бы их заботы.
– Да, вот смотрите,– он кивнул на огромную карту на стене,– десятки миллионов га обслуживает наша база. А в каких условиях мы работаем? Хорошо бы, если б вы написали об этом, ведь это жилой дом. Обещают отселить, но пока безрезультатно. Да, ну так вот, условия тяжелые. Тайга глухая, захламленная, мох до метра высотой. Представляете? Откуда пожары? Да нет, не от гроз. Всякие промысловики, ягодники зажигают. Геологоразведочные, поисковые партии. Мы запросили схему их расположения, наложили на карту, и она точно совпала со схемой очагов пожаров.
Входили люди, Гущин брал из их рук бумаги, подписывал приказы, изучал донесения и сводки. Звонил телефон, он поднимал трубку:
– Знаю, знаю. Мне этот бензовоз нужен позарез. Бензин перелить в емкости. Конечно. Вертолеты будут.
Он сидел в этом маленьком кабинетике, под окном висело белье и кричали мальчишки, а он говорил в трубку несколько слов, и на громадных зеленых пространствах происходили перемены: выбрасывались парашютные десанты, поднимались, будто подпрыгивали, вертолеты.
Вошла пожилая женщина, внесла бутылку молока и булочку на блюдце.
– Не завтракал сегодня,– улыбнулся Гущин,– закрутился. Один. Жена на курорте. Не хотите? – Он стал есть булку, зашивая молоком.– Понимаете, какая история? Мы ничего как будто на создаем, ну, аэросев, скажем, кое-где проводим, мелочь. Но тем, что мы сберегаем, мы тоже создаем ценности. Вы напишите об этом, если считаете нужным. Люди работают самоотверженно. Отважные ребята. Защитное оборудование проходило этим летом испытания, чтобы прыгать можно прямо на лес. Хорошие отзывы, будут внедрять. Но практически и теперь прыгают на лес. Места глухие, площадок нет, человека два на площадку попадет, хорошо, остальные на лес. Стараемся прыгать поближе к пожару, иначе нет смысла: пока они дойдут туда, да все на себе таща, там знаете как разгорится. В общем, что вам сказать? Дело очень тяжелое, очень нужное, люди делают все, что могут.
– Я хотел бы...– начал Малахов.
– ...увидеть действующий пожар и как его тушат? Конечно, конечно. Куда же вам лучше поехать? К Бавину. Очень хороший летнаб, и команда очень хорошая. Но горит Бавин,– он вздохнул и покрутил головой,– ох, как горит! Теперь, как туда добраться. С этим сложнее. У нас должен быть оттуда самолет, но когда – неизвестно. Может, завтра, может, через неделю. Когда будет возможность. Нам нужно туда ребят-практикантов послать и, главное, шофера забросить. Там наш бензовоз стоит. Бензин завезли высокого сорта – Б-95, для МИ четвертых. Но вертолеты к ним еще не перегнали. А у шофера вдруг аппендицит, сделали операцию. Теперь нам нужно туда послать водителя, чтобы обратно бензовоз получить. Вы на всякий случай идите завтра на автобусную станцию, только пораньше, купите билет туда на послезавтра и поедете автобусом. Дорога, правда, тяжелая, с утра до вечера, но что сделаешь. А если будет самолет, я вам позвоню. Вы где остановились?
«Действующий пожар»,– подумай Малахов,– это звучит, как «действующий вулкан».
Потом он бродил по городу, по длинным прямым улицам, по их деревянным тротуарам, мимо маленьких домиков с окошками в тюле, и по другим тоже длинным, но уже современным улицам, с новыми домами, со строительными кранами вдали. Его обогнал трамвай. Через все три вагона тянулась надпись: «Изготовлено из металла, собранного учениками средней школы № 5». Малахов останавливался около памятников, иногда фотографировал, здесь было много памятников русским землепроходцам и ссыльным революционерам. Он вышел на набережную, там делали гранитный парапет, подъезжали самосвалы с раствором, подъемные краны осторожно клали каменные глыбы, работали экскаваторы. И рядом с этой оживленной суетой своей, совсем особенной жизнью жила река. Там, оде парапет уже был готов, Малахов облокотился на теплый гранит и долго смотрел на быстро идущую, но все равно спокойную, светлую воду, на катера и пароходы, занимавшие так мало места в жизни этой красивой холодной стихии.
Поздно вечером он позвонил домой. Витька сдал математику.
Утром Малахов купил билет на автобусной станции, расположенной, как в большинстве городов, на рынке. Хорошо, что пришел пораньше, за полчаса билеты были распроданы. У входа на рынок стоял целый ряд – не меньше десятка – новых автоматов для газированной воды, похожих на нарисованные в давних детских книжках умывальники – Мойдодыры. Потом он снова бродил по городу, прокатился по реке на речном трамвае, пообедал в ресторане «Тайга» и вернулся в гостиницу.
– Тут вам звонили,– сказала дежурная, протягивая ключ,– сейчас, сейчас, ага, Гущин. Просил позвонить.
Малахов снял трубку.
– Гущин. Кто? Товарищ Малахов, есть самолет. Подъезжайте к нам и от нас «а аэродром. Вы на чем поедете? Автобусом долго. Я сейчас за вами пришлю «газик».
Собрав вещи и сдав номер, Малахов, помахивая сак-вояжиком, сошел вниз. У подъезда стоял зеленый «газик» с нарисованной на борту десантной эмблемой: парашют, перекрещенный крылышками.
– Корреспондент? – осведомился шофер деловито.– На базу? Пожалуйста,– и газанул с места. На тыльной стороне ладони у него синела наколка – взъерошенная птица и подпись к ней: «Так улетела моя молодость».
– И давно улетела? – спросил Малахов, кивая на татуировку.
– Давно,– улыбнулся тот, обнажая золотые зубы.
Во дворе базы ждал грузовик, практиканты побросали в кузов свои рюкзаки. На крыльце стоял Гущин:
– Тележко, ставь машину и залезай. А вы, товарищ Малахов, с шофером садитесь.
– Ничего, все равно,– ответил Малахов, влезая в кабину.
– Ну, счастливо. Самолет ждет. Бавин вас встретит.
Гущин взмахнул рукой, и машина тронулась.
На аэродроме выехали прямо на край летного поля, где стояли АНы вторые, шофер все бормотал:
– Не знаю, можно ли тут ездить?
И действительно, один АН стал разворачиваться на месте, и на них заорали:
– Куда претесь!
Они все же подъехали к своему «Антону», и Тележко поздоровался с обоими пилотами, помахал им, сидящим в кабине. Малахов поразился (в который раз такое с ним было!), какие молоденькие ребята, эти летчики, совсем мальчики, почти как Витька. Молодость людей других профессий обычно не удивляла его, а здесь был как бы особый случай – летчики!
Они вышли из самолета и, не обращая ни на кою внимания, зашагали по полю к видневшимся вдали аэродромным строениям.
– Валька! – окликнул Тележко. – Когда полетим?
– Полетим, полетим,– ответил тот важно, не оборачиваясь.
Пришли техники, раскрыли мотор, стали в нем копаться.
– Ну, можно отдохнуть, пока они самолет сломают,– сказал Тележко, опускаясь на траву,– садитесь, товарищ корреспондент. Теперь будем ждать, сколько – неизвестно. В авиации так всегда, но зато полетим. Это вам повезло, что самолет, автобусом ехать больно уж тяжко, жара, пылища, как все равно эта... А дорога, правда, знаменитая, на прииски вела. Золотишко мыли!..
«Как народ называет точно, – подумал Малахов,—золотишко! Сколько в этом презрения к богатству, к блеску, к жадности, и, наоборот, сколько любви и нежности в другом слове, в шахтерском: «уголек!» Рабочее слово. Нужно будет это вставить при случае».
На открытом месте было еще жарко, но день уже явственно переходил в вечер, в светлый, летний, длинный, но вечер. В стороне, на крыше ангара, сидели голуби.
– Смотрите, как взлетают,– сказал Тележко, – не сразу .крыльями машут, а сперва просто спрыгивают, вроде как затяжку делают при прыжке.– Он повернулся на бок.– Где же наши пилотяги? Лететь надо, Бавин небось ждет не дождется.
– Хороший человек Бавин? – спросил один из практикантов, маленький, кудрявый.
– У нас все хорошие в нашей системе. А Бавин правильный человек: не пьет, не курит и бреется электробритвой. Не гонится, говорит, за барышами, а хочет сравнять шею с ушами. Но трудно ему, уж больно горит.
– Кто же все-таки зажигает? – опять спросил кудрявый.
– Медведь еще не поджигал. С медведем был смешной случай. От великого, говорят, до смешного один шаг. Сидят ребята в палатке, Каримов говорит: «Медведь». Ну, думали, шутит, зверя ведь нет, когда горит, а тут, правда, медведь. А ружье-то в другом углу стояло, да, ружье обязательно, картечью заряжено. Он на дыбы встал, как провел лапой-то, палатка в ленты. Все, как сидели, атрофировались. А Серега Лабутин, инструктор, мы с ним служили вместе, тихонечко подполз, ружье взял, как дал ему с двух стволов, так он лег. Ну, они мясца-то свежего давно не ели, наварили медвежатники, потом воды холодной напились, и привет. Крест выкладывают: требуется медицинская помощь. Давно уж это было.
Практиканты слушали, разинув рты.
– Значит, вместе служили? И сейчас продолжаете? – заинтересовался Малахов.
– Еще у нас один есть, Мариманов.
– Кто же зажигает? – не унимался кудрявый.
– Кто! Иной костер зальет, а потом через три дня он опять разгорится, повял? Подземный, и наружу выйдет. Мало ли ходит народу! Места богатые.
– Рыбу, говорят, руками берут.
– Из бочки.
Механики закончили осмотр, все закрыли и ушли. Пилотов не было. Тележко потянул носом воздух:
– Чувствуете дым? Немного? Там зато много. Ох, горит. Людей не хватает. Тунеядцев хотели приспособить, да никто брать не хочет: еще сгорят! Тут у нас поблизости поселок есть: туда тунеядцев свозят.
– Ну и как тунеядцы?
– Ничего, работают. Мне лично больше тунеядки нравятся.
– Один мне пут рассказывал,– опять вступил кудрявый,– сам видел у них афишу, доклад: «Задачи тунеядцев в выполнении квартального плана».
– Так и бывает,– серьезно согласился Тележко,– пока они доклады слушают, наши ребята из тайги не вылазят месяцами. Жены парашютистов начальство на части рвут. Вчера приходит одна к Андрею Васильевичу: сообщите, говорит, где мой муж и помнит ли он, что у него есть семья?
– Во дает.
– Вот будете летнабами, узнаете, как оно. Жена в городе, а вы на оперативном да в тайге все лето. Она вроде как сама по себе.
– Надо, чтоб и она в оперативном.
– Да? А жене трудно. Особенно, если она из Ленинграда, понял? Сперва романтика, то да се. А потом говорит: «А где театр?»
– Нужно вое время жить на точке.
– Когда молодые, можно, а потом она на работу устроится, ребенок в детсаду, попробуй ее выдерни.
– Женатики приуныли,– сказал кудрявый.
– Ничего, нормально.
– Надо, чтобы детей было побольше, чтобы ей в городе было чем заняться.
– Но детей, учти, надо кормить.
Тележко встал и отряхнул брюки:
– Вон они стоят с командиром отряда. Они, они. Не хотят лететь, это точно, время тянут. Потом скажут: поздно. Ага, идут вроде.
– А если в каждой точке иметь жену?
– Некоторые пробовали в качестве эксперимента. Но, знаешь, советские законы обижаются. У нас в бухгалтерии у Голубевой список алиментщиков. Двадцать шесть человек. По всей базе, конечно, а ты думал? Вот недавно товарищеский суд был над одним, весной, у него три жены, четвертая не явилась. Ну, присудили, чтобы он сперва, значит, первой оплатил дорогу в Тирасполь и суточные выдал по два шестьдесят на питание. Понял?
Подошли летчики.
– Ну, вы что? – встретил их Тележко.– Смеетесь?
– А что? Нам пообедать нужно?
– А потом стояли целый час.
– Командир остановил,– отвечал Валька важно.
– Командир. Знаем мы. Ну, садиться?
– Поздно сегодня лететь.
– Как это поздно! – возмутился Тележко. – В самый раз успеем. К жене захотел, Валя? А люди в тайге пускай ждут продукты да взрывчатку!
– У них все есть.– Он отвечал холодно и невозмутимо. Второй молчал.
– Для чего мы сюда приехали? – закричали практиканты. – Товарищ корреспондент.
– Непорядок,– сказал Малахов.
– Пожалуйста, как хотите.– Валька Алферов надвинул летную фуражку на глаза.– Но не успеем, аэродром уже закроют. На полдороге в Ковалеве будем припухать.
– Тогда лучше здесь переночевать, в городе.
– Ничего, ничего,– успокоил Тележко,– полетели.
– Пожалуйста.– Валька сел на свое место и сказал негромко, просто для себя: – От винта!
Через несколько минут, после короткого пробега, их «Антон» оторвался от земли, (развернулся над аэродромом, над городской окраиной, ослепительно сверкающей в косых лучах солнца, над рекой, и, набрав высоту, лег курсом на далекий таежный поселок. Впрочем, теперь он не был далеким: 1 час 45 минут лету.
Был ясный летний вечер, их окружала слабая небесная голубизна без единого облачка, «Антон» шел ровно и плавно, не проваливаясь, не кренясь, и если закрыть глаза, то можно было представить себе, что едешь в автомобиле по хорошей дороге. Но закрывать глаза не стоило. Нужно было смотреть в окошко и наслаждаться удивительным ощущением покоя и тихой радости. Под крылом медленно плыла степь в закатных полосах, и по степи двигалась их тень, тень их самолета. Потом пошла тайга, она казалась сверху редкой. К ним, в пассажирскую кабину, вышел второй пилот и вписал их имена в бортовой журнал.
– Корреспондент? – крикнул он.– Какой газеты? – И удивился.– О! Солидный орган.
Малахов засмеялся.
– Успеем? – он посмотрел на часы.
– Конечно,– кивнул Тележко,– куда теперь денемся? В Ковалеве они сами сидеть не хотят.
Этот летний тихий вечер, эта безмятежность природы поражали Малахова. Он все смотрел в окошечко, и ребята-практиканты смотрели, не отрываясь.
– Пожары ищете? – прокричал Тележко.– Отсюда не видно.
Внизу тускло, по-вечернему заблестела река, показались домики. «Антон» стал неприятно проваливаться вниз, разворачиваться, мелькнули цистерны для горючего – емкости, столб ветроуказателя, и вот уже, легко стукнувшись о землю, они покатились по выжженной аэродромной траве.
– Обождите, ступеньку навешу, – сказал второй пилот Глеб Карпенко.
– Так сойдем.
– Нет, порядок.
– Хорошо долетели,– небрежно заметил кудрявый.
– Как на вертолете,– подтвердил Тележко.
К самолету подходил молодой человек в распахнутом кителе и форменной фуражке, из-под которой выбивались светлые-светлые волосы.
– Бавин,– представился он.
– Здорово, Иваныч,– приветствовал его Тележко,– а ребята в тайге?
– Ребята в Усть-Чульме, вышли сегодня. Завтра Алферов за ними слетает.
Малахов проснулся рано, в беленьком доме, который назывался гостиницей леспромхоза. Койка Тележко была пуста, практиканты еще спали, укрывшись с головами. Малахов умылся в коридоре, стараясь не стучать рукомойником, потом коротко записал впечатления вчерашнего дня. За окном было раннее летнее утро, такое же чистое и ясное, как вчерашний вечер. На подоконнике лежала роса. Где-то включили движок, будто захлопала крыльями огромная птица.
За стеной помещалась «пилотская», где постоянно ночевали и отдыхали летчики, и сейчас два летчика прошли под окнами, но не Алферов и Карпенко, а с другой машины, которая полетят дальше, вниз по великой реке. С ней улетят двое из ребят-практикантов, а двое останутся здесь. Летчик постучал в окно:
– Подъем! Через сорок минут вылетаем.
Через час они улетели, а Малахов и оставшиеся – кудрявый и высокий «женатик» – пошли по длинной пыльной улице под уже палящим солнцем в поисках столовой или чайной.
Но чайные почему-то были закрыты. Потом, в одном магазине, Малахов выпил банку молока и съел булку, а практиканты выпили по две банки и еще по два сырых яйца.
– А чего это у вас водки нигде не видно? – спросил кудрявый у продавщицы.
– В уборочную не торгуем.
– Ах, уборочная. Неплохо мы устроились.
Где-то далеко, в прозрачном голубом воздухе затрещал самолетик. Может быть, это Алферов полетел за парашютистами.
– Я пошел,– оказал Малахов студентам,– вы тут еще два месяца будете, а мне время дорого.
– Мы тоже идем.
По дороге Малахов дал телеграмму домой, сообщил свой адрес – он всегда так делал при малейшей возможности.
Они сидели в маленьком домике на краю аэродрома, в бавинской резиденции. Здесь был и его стол с телефоном, и парашютный оклад, и сейф с деньгами и документами. На бревенчатой стенке висели плакаты – пособия для подготовки парашютиста. Тележко сидел на длинной лавке и смотрел в окно на покоробленные дождями парашютные качели, на крутой выжженный склон с карабкающимися по нему козами, на бледное, без единого облачка, небо. В тени, отброшенной домом, инструктор просушивал на полевом авиазентовом столе перкалевые купола грузовых парашютов.
– Здравствуйте,– оказал Тележко,– а я в больнице был, тут наш шоферюга лежит, ему аппендицит вырезали. Сперва пускать не хотели. Хорошая больница, новая. А Бавин в райисполкоме. Скоро обещался быть...
Практиканты сняли рубашки, сели на крыльце загорать. В коридорчике навалом лежали толстые пачки цветных листовок. Малахов взял одну:
«Охрана лесов от пожаров и борьба с лесными пожарами является обязанностью каждого гражданина. Будьте участниками в сбережении лесов нашей Родины».
На листовке был нарисован незатушенный зловеще-красный костер. Рядом бутылка из-под вина и консервная жестянка.
Ниже был напечатан табель-календарь на прошлый год.
– Хорошие листовки, правда? – спросил Тележко.
– Хорошие, но как будто не по назначению. Больше как будто подходит для Подмосковья.
– Правильно вы подметили, товарищ корреспондент,– обрадовался Тележко,– потому и лежат без движения. Куда их бросать, для зверей? Или на растопку? Здесь ведь у нас какие места? Глушь. Вот Бавин сидит на райисполкоме, как все равно этот... Там решают, кто должен людей выделять в деревне пожар тушить, сколько и как. Понятно? А связь с ними какая? Самолет прилетит раз в неделю, почту сбросит. Какая у них почта, кто им будет писать? Вашу газету они, извините, не выписывают. Вот им Бавин сбросит вымпел: решение идти туда-то на пожар, тушить, а они никакого внимания. Сознательность знаете какая? Подумаешь, пусть горит, тайга, однако, большая, нам хватит». Еще есть связь – рация. А они ее отключают, вроде сломалась. А чего им слушать? Как там де Голль? Летит тогда вертолет, они увидят, попрячутся.
– Ну, вы что-то слишком уж мрачную нарисовали картину,– оказал Малахов.
– Конечно, немного утрирую в некотором роде,– ответил Тележко и сам засмеялся.– Глушь, а жизнь идет. Вот наш начальник, Гущин, тоже из таких мест, а ничего, сознательный.
У крыльца стоял здешний шофер, молоденький парнишка.
– Эй, пилот,– оказал ему Тележко,– ну, давай, перелей мой девяносто пятый в емкость.
Тот заулыбался, смущенный.
– Ну, чего, давай.
– Не могу. Пускай летнаб прикажет.
Все замолчали и сидели, задумавшись. Инструктор лениво ворошил перкаль куполов.
Растворенный в слабой небесной голубизне, послышался далекий звук самолетного мотора, он приближался, временами как бы пропадая, а потом показался «Антон».
– Наши, однако, летят,– сказал Тележко, вставая.
– Чего ж они мимо?
– Не мимо.
«Антон» прошел стороной, как будто летел совсем в другие края и дела ему не было до этого аэродрома, и вдруг развернулся и плавно, как с горки, пошел на снижение.
Они шли от самолета рядом, плечо к плечу, не просто сослуживцы, не просто дружки, их объединяло нечто боль шее, как тот экипаж во Внукове.
– Здравствуйте, бесстрашные орлы! – приветствовал их Тележко.
– Привет! – они нисколько не удивились, встретив его здесь.
– Серега, познакомься, это корреспондент из Москвы.
– Лабутин.
Он был в синей сатиновой рубашке с закатанными рукавами и в спортивных брюках. На груди, справа, парашютный инструкторский значок без обычной подвески: все равно количество прыжков увеличивается с каждым днем.
– Бавин где?
– В райисполкоме.
Лабутин назвонил в райисполком и вызвал летнаба.
– Иваныч? Привет, Лабутин. Прибыли. Ну, ждем. Понял.– И повернулся к своим: – Скоро приедет.
Малахов смотрел на парашютистов. Только Лабутин и еще один, со смутными монгольскими чертами, и еще человека два были старше, остальные мальчики, видно, с курсов, такие же, как летчики, доставившие их, даже моложе. И, глядя на этих молоденьких отчаянных ребят, Малахов подумал о сыне: как он мало видел и испытал, как он мало умеет.
У парашютистов, тех, что постарше, видимо, осталось много солдатских привычек, давно ушедших в прошлое у других людей, потому что образ жизни у парашютистов был и сейчас близким к солдатскому. И молодые тоже переняли все это, вобрали в себя. Поэтому одни приспособились, кто как хотел, расположились, не мешая друг другу, и задремали – кто сидя, кто лежа, впрок набираясь сил, другие закурили, негромко разговаривая.
– Как эти козы по склону ходят, круто ведь, а они как все равно эти? – спросил Тележко.– Я все утро смотрю.
Серьезный веснушчатый парень сказал:
– У нас на Байкале сено косят в падях или огород копают, за сосны привязываются веревкой, а то не удержишься, однако.
– Байкал... А у нас дома было озеро,– стал вспоминать Каримов, молоденький, мускулистый, гордо обнаженный до пояса, с черной коротко подстриженной бородой и бакенбардами,– на озере острова плавучие, плавают сегодня сюда, завтра туда, большие, с кустами. А ногой наступишь – пружинят.
– У тебя борода стильная,– не то похвалил, не то осудил Тележко.
– А мне и так все говорят: вы из какой экспедиции? Думают, из Москвы или из Ленинграда.
– Левка стал прыгать на мох, думал, провалится, а под ним, однако, не болото, а лед. С зимы простоял.
– На Дальнем Востоке тушили, там не так. Там тайга темная, страшно заходить, многоярусная, начнет гореть – ужас. А сама красивая.
Сергей вышел на крыльцо, сел на верхнюю приступку.
– Серега,– Тележко пристроился рядом, – Лида привет передавала и гостинцы, помидоры там, по-моему, в пакете и еще чего-то и записка.
– Где записка? Принеси.
– Я потом все привезу, пока вы обедать будете.– И понизил голос, зашептал: – Про Ваську знаешь все это, про Клариту? Говорил Батин?
– Он мне сам сказал.
– Худой он стал.
Мариманов сидел внутри дома, на полу, привалясь к бревенчатой стене. Он думал о сыне Кольке, о матери и старой бабке, но больше всего о Кларите, хотя старался не думать о ней. В последние дни он все представлял себе разные картины ее измены, и у него темнело в глазах, потом это стало немного притупляться, ему иногда казалось, что все это дурной сон, – приедет, а там все по-старому, как было. И не нужно ничего говорить. Он знал, хотя это и было ему неприятно, что простит ее.
– А вы про нас писать будете? – спрашивал Малахова востроглазый, бойкий парнишка, которого все называли Космонавт.– И фотографировать будете? Карточки пришлете? Тут нас прошлый год кинооператоры снимали на кино. Цветное. Так для них специально пожар устраивали. Пожаров не было хороших, ну, взяли участок, минерализованные полосы проложили, чтобы дальше огонь не пошел, и, пожалуйста, снимайте. А получилось хорошо, мы потом смотрели. Главный оператор – смелый мужик, на прыжок с нами полетел, его брать сперва не хотели, ну потом взяли. Он снимает, чуть в дверь не вываливается. Вы тоже полетите?
– А почему тебя Космонавтом зовут?
– Ну, так... интересуюсь... Мечтаю.
– Он у нас про космос все знает.
Сергей сидел на верхней приступке, касаясь щекой теплой перильной балясины, в полудреме не то думал, не то представлял себе что-то.
Он еще в армии, был в отпуске у родителей, едет в часть. А в команде ЦДКА плохие дела: выбыли, получив тяжелейшие травмы, два сильнейших форварда – Федотов и Бобров. Сергей сам играет классно, хотя играет центра только за дивизию. Когда он был в Венгрии, он очень много тренировался, там была стенка с нарисованными воротами, и он бил с ходу, с лету, с полулета безошибочно в «девятку», финты освоил, дриблинг, научился поле видеть, а скорости и выносливости ему не занимать. И сейчас он поехал не в часть, а прямо к футболистам на базу.
В команде настроение скверное, впереди игра с «Динамо».
– Товарищ тренер, разрешите обратиться,– говорит он Аркадьеву,– я хочу играть за ЦДКА, попробуйте маня.
Тот не хочет, не верит.
– Очень вас прошу, а то потом сами пожалеете, в «Спартак» уйду или в «Торпедо».
Аркадьев разрешает. Сергей одевается п выходит на поле, где уже тренируется команда.
– Ну-ка, по воротам! – командует Аркадьев и бросает ему мяч под правую ногу. Сергей бьет, Никаноров делает бросок, но не достает – мяч входит в «девятку». Демин кидает ему под левую, Сергей бьет, Никаноров даже не прыгает: опять «девятка». Потом ему велят обойти Лясковского, и он обходит его раз – на финте, два – на рывке, три – на пасе Николаеву. Начинается двусторонняя игра, и Сергей играет так, будто всю жизнь играл с ними. Аркадьев переглядывается с Грининым:
– Зачисляю тебя в команду. Поздравляю.
И вот его ставят центром на игру с «Динамо». Он выходит под рев, под удивленный гул трибун – никто его не знает – на ярко-зеленое поле, и ноги у него, как ватные,– он ничего не может. А динамовцы жмут, и вот удар Сергея Соловьева – гол. У него по-прежнему ничего не получается, и разрушается игра всей линии нападения. Сейчас Аркадьев заменит его. А динамовцы жмут: Соловьев Карцеву, Карцев Бескову – гол! Тогда он идет вперед, он видит, как Гринин движется по правому краю, далеко от него, но чувствует, что пас будет ему. Он идет по месту левого инсайда, и в это время Гринин делает косую диагональную передачу верхом. Кажется, никто не успеет к мячу, но Сергей рывком выскакивает на этот пас и бьет в высоком прыжке. Мяч хорошо ложится на подъем. Бросок Хомича бесполезен. И Лабутин начинает играть!
Во втором тайме он обходит Леонида Соловьева, Станкевича, Хомича и вкатывает мяч в сетку, затем он перехватывает передачу Демина и головой подправляет мяч в ворота, затем его выводит на удар Николаев, затем он Николаева. С Николаевым особенно приятно играть. Лабутина окружают, целуют, девушки дарят ему цветы. Среди девушек много знакомых: та, из Хлебного, что вышла замуж, и Вера, та, с кирпичного завода («Ты спишь?» – «Спю»), и та, из «грампластинок». Лиды еще нет, но она тоже будет.
Потом возвращаются в сирой Федотов и Бобров, Сергей играет с ними. Петом он заслуженный мастер спорта, все его знают, он олимпийский чемпион и чемпион мира. Ребят своих он перетягивает в Москву, устраивает им квартиры. У Петьки он спрашивает:
– Хочешь быть моим шофером?
Петька вроде соглашается, но говорит что-то не то. Он говорит:
– На Севере белые медведи, понял? Бог чего-то напутал или поленился. В тайге медведи – это так, ну а там-то почему, среди льдов? Там надо бы других зверей...
Корреспондент из Москвы разговаривает с Космонавтом и с Каримовым. В уголке, свернувшись, калачиком, спит или так лежит на полу Мариманов.
– Где Бавин? – спросил Сергей, поднимаясь. Он снял трубку:
– Райисполком. Летнаба попросите. Иваныч? Ты что, совсем уже стал бюрократ? Прыгать будем? А продукты нам покупать надо? А обедать? Когда ж мы вылетим? Пока мы тут сидим, тайга-то горит? Деньги только получаем.
– Серьезно с ним поговорил, на басах.
– Сейчас приедет.
Те, что опали, проснулись, зевая и потягиваясь.
– Ну, что, Мариманыч? – опросил Сергей, садясь рядом с Васей.– Помнишь, как тот геолог, который ногу сломал, говорил: «Все чешуя». Вместо «чепуха» он так говорил: «чешуя». Помнишь?
Однажды, два года назад, во время патрульного полета с парашютистами на борту, увидели дым, отклонились от курса и, снизившись, заметили лежащего около костра человека, который махал им, не вставая. Прыгнули Лабутин и Мариманов, Сергей удачно, попал на крохотную полянку («Мировой рекорд,– сказал Банин,– отклонение от центра круга пятьдесят сантиметров»), а Вася повис на сосне, потом они никак не могли достать купол. Лежащий оказался геологом лет пятидесяти, он сломал ногу. Они его потом тащили по тайге к площадке, пригодной для вертолета, которую нашел Бавин километрах в шести оттуда. Он потом писал им письма, звал в гости.
– Помнишь, говорит: «все чешуя»? Хочешь, поедем осенью на запад, Вася? В Москве к лейтенанту зайдем, в Ленинграде к геологу. Погуляем.
Мариманов улыбнулся.
– Летнаб едет.
Бавин подъехал на своем грузовике, выпрыгнул из кабины, поздоровался с каждым за руку, сказал:
– Что я могу сделать? Не отпускали.– Впервые заметил студентов: – Практиканты? – Представился им: – Александр,– и добавил: – Вы тут пока присматривайтесь ко всему, а немножко схлынет, я вами займусь.– И обратился к своим парашютистам: – Ну, как, ребята, немножко отдохнули? Прыгать будем всей командой. Пожар крупнейший.
