
Текст книги "Холера (СИ)"
Автор книги: Константин Соловьев
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Ведьмы из Броккенбурга (1. Холера)
Часть первая
Сраная дрянь!
Боль впилась в ее правое ухо десятком невидимых собачьих зубов и тряхнула так, что небо над Броккенбургом на миг полыхнуло, как после разряда молнии. Боль столь сильная, что ей даже почудился тонкий хруст пробитых хрящей и треск лопающейся кожи.
От неожиданности Холера взвыла во весь голос.
Пресвятая сука, как же больно!
Слепень, подумала она, шипя сквозь зубы, словно это могло унять боль. Здоровенный такой жирный слепень, голодный как тысяча чертей, пристроился незаметно ей на плечо, улучил момент и…
Нет, поняла она секундой позже, еще прежде того, как ее пальцы рефлекторно сомкнулись на ухе, пытаясь унять эту грызущую ее ушную раковину боль, это не слепень. Не бывает слепней в горах. А если бы какой и забрался так высоко, ядовитый туман Броккенбурга убил бы его задолго до того, как господин слепень вздумал бы пообедать, повязав себе на шею крохотную салфеточку.
Нет, не слепень. Другая плотоядная тварь. Совсем другая.
Ее пальцы, ощупывавшие звенящее от боли ухо, замерли в растерянности, обнаружив то, чего не рассчитывали обнаружить, рваную влажную бахрому на том месте, где прежде звенели серьги.
– Блядская сука! – рыкнула Холера, ощущая на пальцах теплую липкую влагу, что-то вроде потеков не успевшего застыть сургуча на конверте, – Ах ты четырежды выпотрошенная свинячьим хером блядская…
Но даже разозлиться толком не получилось. Ее несчастное разорванное ухо, болтающееся теперь рваным лопухом, хоть и звенело от боли, не утратило способности передавать звуки. И звуки, которые оно воспринимало из окружающего мира, очень не понравились Холере.
Она вдруг отчетливо ощутила сковавшую разноголосый птичий гомон толпы нехорошую тишину. Точно невидимые руки опустили платок из плотной ткани на клетку с галдящими пташками. Вокруг нее вдруг оказалось пустое пространство, до черта пустого пространства, хотя еще секунду назад она шла, окруженная со всех сторон острыми плечами других студенток. И это тоже было очень паршиво, так паршиво, что даже боль в ухе на миг сдвинулась куда-то в сторону, ушла на краешек сознания.
Человеческое море вокруг нее, бурля, стремительно расступалось, будто какой-то старый педрила вроде Моисея, воздев руки, повелел ему разойтись в стороны. Хлынуть прочь от Холеры во все стороны, обнажая морское дно. Миг, и она уже видела острые рифы, обнажившиеся в ее толще, три фигуры, замершие в нескольких метрах от нее. Единственные, оставшиеся недвижимыми.
И только тогда Холера поняла, в какую паскудную историю попала.
Не лгали, видимо, семейные легенды, гласящие, что прабабка была маркитанткой при компании ландскнехтских рубак, готовой задирать юбку хоть перед обозным ослом, звенело бы серебро. Ничем иным невозможно было объяснить ту череду неудач, которые преследовали ее потомков на каждом шагу, особенным образом выделяя ее, Холеру. Особенно тут, в трижды проклятом Брокке.
Их было всего трое и на первый взгляд они не выглядели угрожающими. Ни угрожающими, ни внушительными. Некрашеные шерстяные дублеты с антрацитовыми пуговицами, холщовые штаны, тяжелые, из грубой кожи, ботинки. Они почти не выделялись из пестрого человеческого фона, кабы не одна деталь, от которой Холера мгновенно ощутила холодное бурление в мгновенно слипшихся кишках. Их плащи были оторочены мехом, густым и серым, похожим на жесткие волчьи космы. И ухмылки тоже были волчьи, острые и серые, обрамленные тонкими искривленными губами.
«Вольфсангель». И сразу трое, что не просто плохо, а в край паршиво. Не совпадение, не игра, поняла Холера, все еще не в силах выпустить из пальцев кровоточащее разорванное ухо. Трое – это уже стая. А стая не играет и не шутит. Она загоняет и охотится. И рвет в клочья, как визжащего молочного поросенка.
Вели от самого университета, мгновенно поняла Холера, ощущая беспомощное шипение слишком поздно пробудившихся инстинктов. Убедились, что жертва одна, что рядом нет никого из ее ковена, и вели ее спокойно, как ведут рыбу на леске по течению. Чтоб в нужную секунду взять острыми когтями за жабры.
Холера быстро оглянулась, ища пути к отступлению. И ничего, конечно, не нашла. Глупо устраивать засаду там, где жертва может сбежать. За волчицами водились многие грешки, но только не глупость.
Узкий переулок так же неудобен для драки, как и для бегства. По сторонам, напирая друг на друга, как зубы, выдавливающие друг друга из челюсти, жались дома, и жались так плотно, что в щель между ними не проскочила бы, пожалуй, даже кошка. Вперед или назад, третьего пути нет. И даже небо над головой, затянутое удушливым ядовитым смогом небо Броккенбурга, походило на клетку из-за огромного количества переплетающих и свисающих бесформенными коконами проводов. Даже будь она способна взмыть вверх, как муха, мгновенно увязла бы в этих силках.
Тупая сука!
Холера осклабилась, злость на саму себя на миг затмила даже боль в разорванном ухе. В том, что она оказалась здесь одна, без своего ковена, приходилось винить саму себя. На последней лекции по спагирии[1] они были вместе с Котейшеством и Страшлой, собираясь вместе идти домой. Но после лекции Мешок попросил Котейшество задержаться на несколько минут, кажется, намеревался дать ей какие-то пояснения по занятиям, которые ей самой предстояло завтра вести у школяров из первого круга. Страшла, конечно же, изъявила желание ее подождать. Эта сучка привязана к Котейшеству поводком, аж сопли текут, когда ее видит, даром что сама страшна посильнее многих порождений ада, которых заклинает.
Холера стиснула зубы. Она была уверена, мелькни поодаль покрытое страшными шрамами лицо Страшлы, три волчицы бросились бы врассыпную, поджав хвосты и обильно орошая брусчатку собственной мочой, так, словно увидели всю «Сучью Баталию» в полном составе, во главе с самой Вариоллой. Страшлу не просто уважали в Брокке, ее боялись, и не случайно. За ней еще со школярских времен ходила крайне недобрая слава, регулярно подтверждаемая с ее стороны по малейшему поводу или просто от скуки. Даже среди ведьм четвертого круга едва ли нашлись бы такие, что рискнули в открытую поцапаться с ней. Да Страшла разогнала бы всех одной только своей жуткой улыбочкой!.. Если бы, конечно, сейчас была рядом.
Холера с трудом отняла руку от кровоточащего уха, мазнув по приближающимся волчицам из «Вольфсангеля» насмешливо-презрительным взглядом плотоядной стервы, взглядом, который удавался ей лучше прочих. Она сама виновата в том, что оказалась тут одна, без своего ковена. Решила не ждать Страшлу с Котейшеством, отправилась домой с прочими студентками, самоуверенно, точно курица по хозяйскому двору. Позабыв, что за южными воротами Брокка хозяйничают волчицы, это их исконная охотничья территория…
Будь она в окружении своих, волчицы бы не сунулись. Облизнулись, рыкнули украдкой, пуская слюну, но не сунулись. Они, конечно, те еще кровожадные суки, но при всей своей звериной злости наделены звериной же осторожностью. Втягивать свой ковен в войну с «Сучьей Баталией» посреди учебного года они бы не стали. Не с руки. А войной бы, несомненно, закончилось, ведь ни Гаста, ни Каррион не стали бы спускать серым потаскухам подобного, не говоря уже о самой Вариолле.
Но Вариоллы рядом не было. И Гасты с Каррион не было, и Котейшества, и Страшлы. В этот миг она была бы рада даже Гаргулье, от которой смердит как от помойной ямы, или Саркоме с ее дурацкими шутками. Но никого из них не было. Она была единственной ведьмой из «Сучьей Баталии», ведьмой, вокруг которой стремительно сгущались самые серьезные неприятности.
Кулаки безотчетно сжались, точно пытаясь нащупать рукоять оружия, но ощущая только бесплотный туман между пальцами. Оружия не было. Иногда, отправляясь в очередное странствие по городу, Холера прихватывала с собой отравленный слюной гарпий стилет или увесистый свинцовый грузик на прочной цепочке, которым запросто можно при должном навыке проломить висок, но сегодня…
Сегодня она впервые за долгое время выбралась из дому безоружной. Воспользовавшись теплой сентябрьской погодой, надела свой любимый костюм из лосиной кожи, черный, как полночь, и обтягивающий, как перчатка. Чертовски выгодно подчеркивающий задницу, с узкой талией, он имел лишь одно неудобство. Ни единого, мать его, кармана. Она могла бы захватить удавку, обвязав ее вокруг запястья, или, по крайней мере, сунуть за голенище ботинка небольшой нож, но…
Холера стиснула зубы. Пригожий сентябрьский денек, несмотря на промозглый туман, лишил ее осторожности. Заставил покинуть Малый Замок безоружной. Если, конечно, не считать кольца с защитными сигами от гонореи, оберега от порчи, нескольких медных монет в кошеле и вагинального яйца со слабенькими чарами.
Но неприятности, которые уже вырисовались неподалеку, стремительно приближающиеся сквозь туман, кажется, были куда опаснее гонореи.
Сраная дрянь, мысленно повторила Холера, не в силах разжать сжавшиеся сами собой кулаки. Трижды блядская сраная дрянь. И, кажется, крошка Холли в самой её серёдке.
Волчиц было трое и сейчас все трое неторопливо шли ей навстречу, обмениваясь на ходу ленивыми волчьими ухмылками. Точно предвкушали не охоту, а неспешный, уже сервированный, обед. Разве что салфетки на шею не повязывали.
Одну из них, ту, что держалась впереди и выглядела вожаком, Холера узнала, хоть и не сразу. Видела мельком, кажется, как-то даже сидели рядом на ординарных лекциях по алхимии или Гоэтии. Как там ее кличут? Травма? Рута? Что-то злое, резкое, похожее на медицинский инструмент…
Кюретка? Троакар?
Ланцетта, вспомнила она. Эту волчицу прозвали Ланцеттой. Как и сама Холера, она была ведьмой третьего круга, но выглядела ощутимо старше положенного природой для своих шестнадцати лет. Коротко обрезанные палевые волосы казались такими же жесткими и неухоженными, как волчья шерсть на ее плаще. Обветренное лицо с внимательными, отдающими легкой желтизной, глазами.
Спокойная, зловещая и, без сомнения, чертовски опасная сука, как машинально определила Холера. Как будто в ковене «Вольфсангель» бывают иные…
Эта была опаснее многих. Холера презирала грубую силу и редко участвовала в грызне меж ковенов, составлявшей одну из старых добрых университетских традиций, но кое-какие слухи о Ланцетте до нее доходили. Паршивые, правду сказать, слухи, отчетливо отдающие несвежей кровью. Опасна, непредсказуема, резка и, кажется, превосходно орудует ножом. Говорят, как-то раз в схватке едва не отрубила палец самой Гаргулье. Кажется, она из той породы молодых ведьм, которые, едва достигнув третьего круга, заручившись лишь малой толикой адских сил, уже рвутся доказать своему ковену и всему Брокку свое превосходство. Холера терпеть не могла эту породу. Может, потому, что сама к ней относилась.
Может эта Ланцетта не была ни самой опытной, ни самой опасной ведьмой в своем ковене, там и без нее хватало опасных головорезов, умелых рубак и бесстрашных бретёров. Но при этом была опасна, точно не связанный защитными сигилами демон.
Ведьма, что маячила у нее за плечом, прикрывая тыл, тоже была смутно знакома Холере, но имя ее вспомнилось отчего-то даже быстрее. Кутра. Ничего особенного, просто мелкая цепная сучка, знающая свое место в стае, но взведенная и готовая в любой миг дать обжигающую искру, точно кремневый замок мушкета. Как и полагается плотоядному стайному хищнику, безжалостна и скора на расправу, но редко действует одна, предпочитая держаться под крылом старших товарок. Идеальный подручный и компаньон в такого рода авантюрах.
Третья была из молодняка, незнакомая Холере. Судя по всему, «двойка», примкнувшая к ковену неполных четыре месяца назад, в канун Вальпургиевой ночи. Как и положено ведьме второго круга, прошедшей все мыслимые пытки и унижения Шабаша, тощая, насупленная и злая до остервенения, даже глаза колючие, точно пики. Прямо как сама крошка Холли годом раньше, только еще более злая и голодная. Возможно, это ее первый выход в свет в компании старших подруг, подумала Холера, и она пуще ножа в печень боится подвести их, то-то зло зыркает по сторонам, разве что лапами мостовую не роет.
Из таких получаются самые опасные враги. Самые целеустремленные, безжалостные и кровожадные. Год жизни в Брокке подарил им синяки и шрамы, но еще не подарил необходимого ведьме опыта, оттого амбиции и страхи гонят их вперед даже в тех ситуациях, когда более мудрые хищники отходят в тень и уступают друг другу дорогу. Удачливые переживают этот период и становятся полноправными ведьмами своего ковена, кости неудачливых обсасывают в подворотнях фунги. Эта наверняка мнила себя удачливой.
Холера тоскливо выругалась себе под нос. Ситуация складывалась паскуднейшая, для того, чтоб это понять, не требовалось быть мудрой ведьмой с патентом полноправной имперской хексы, об этом твердило ее собственное чутье. То самое, которое она проигнорировала, отправившись утром без оружия. И второй раз, не дождавшись подруг.
Толпа вокруг нее стремительно таяла, как грязная пена в корыте у прачки, однако не спешила рассосаться по окрестным улочкам, наоборот, стремительно образовала подобие кольца. Не эскорт и уж конечно не укрытие. Плотный круг зрителей, готовых насладиться внезапным, но оттого вдвойне захватывающим представлением. Они все тоже были хищниками, эти кровожадные плотоядные сучки, студентки из Брокка, хоть и не такими опасными, как их сокурсницы из «Вольфсангеля». Не волчицы, всего лишь сборище визгливых хохочущих гиен. Запах пролитой Холерой крови будоражил их и пьянил, как дешевый абсент по два гроша за стакан, что разливали в «Котле», и теперь они торопились занять лучшие места, чтобы не пропустить самого интересного.
Холера без особой надежды полоснула по пузырящейся толпе взглядом. Среди старших ковенов, к числу которых относилась и «Баталия», не было заведено заступаться друг за друга, она и не ждала помощи, да и сама не знала, чего ждала. Чуда, явленного кем-то из великих герцогов Преисподней? О нет, только не по ее блядскую душу…
Пестрое человеческое месиво бурлило и клокотало, но взгляд Холеры не способен был выхватить из него хоть чего-то обнадеживающего. По большей части ее окружали ведьмы Шабаша, сборище беспутных разномастно одетых шлюх, слишком увлеченных хаотическими течениями адских энергий, слишком независимых или слишком никчемных, чтоб присягнуть какому-то из ковенов. Нелепо было думать, будто кто-то из них ввяжется в склоку между «Вольфсангелем» и «Сучьей Баталией». Однако на их фоне были и другие, мало выделяющиеся, однако хорошо заметные наметанному глазу Холеры.
Пара сутан из грубой мешковины, перетянутых кожаными ремнями с железными бляшками – сестры из «Железной Унии». Небрежные пучки взъерошенных перьев на форменных университетских беретах – «Воронья Партия». Медный шутовской бубенчик, звенящий где-то поодаль – «Камарилья Проклятых».
Никто из них не вступится за нее, волчицы могут пировать в свое удовольствие. Сестры-униатки изображают из себя строгих недотрог и не лезут в распри между другими ковенами. Шутихи из «Камарильи» думают лишь о себе, они и подавно не станут встревать. Уж точно не за ведьму из презираемой ими «Сучьей Баталии»! Вороны из «Вороньей Партии», может, и вмешались бы в другой ситуации, у них к «Вольфсангелю» свои счеты. На прошлой неделе волчицы крепко погрызли одну из их вороньей стаи, отрезав ей ухо и щедро искромсав ножами лицо, но их двое против трех, а вороны не из тех, кто лезет в драку вслепую, не имея численного превосходства, об их осторожности миннезингеры слагают баллады.
Никто не полезет в ад по твою душу, бедная крошка Холли, сказала она сама себе. Эти ссыкухи, мнящие себя ведьмами, будут наблюдать, как тебе вспорют брюхо, но не сделают даже попытки помочь. Разве что отойдут, чтоб не запачкать ботфорты твоей кровью. Ты кругом в дерьме, подруга.
Она улыбнулась прямо в лицо волчицам. Как привыкла все шестнадцать лет улыбаться самой суке-жизни, встречая ее ядовитые укусы и оплеухи.
Ланцетта остановилась на расстоянии в несколько метров, не дойдя всего пары шагов до той зоны, которую Холера машинально обозначила как зону атаки. Она не пыталась сделать вид, будто встреча случайна, но и оружия не доставала. Вместо этого она вытянула перед собой ладонь.
Ладонь у волчицы была бледной и грубой, но линии судьбы на ней читались отчетливо, как на учебных пособиях в классе хиромантии. Холера знала, что увидит на ней, еще до того, как сфокусировала взгляд. Под холмом Венеры, удобно устроившись во впадинке между линией разума и линией жизни, лежала гроздь тонких шипастых колец из темного металла, покрытых кровью и сукровицей. Хорошо знакомых Холере колец. Серьги. Ее блядские серьги из ее блядского уха. Когда-то она выложила пять гульденов за них в ювелирной лавке Румельтауна. На некоторых, кажется, еще остались лоскутки кожи. Ее, Холеры, не успевшей остыть кожи.
– Твои цацки, нет? – волчица усмехнулась, обнажив полный набор удивительно белых, как свежевыпавший снег, зубов.
Это мои серьги, подумала Холера, чувствуя, как слюна во рту от злости делается едкой, как алкагест[2]. Ах ты крытая стаей бродячих собак сука. Мои серьги, вырванные с мясом из моего уха. И кровь, которую она брезгливо стряхивает под ноги, тоже моя…
Она вынуждена была признать, если это было демонстрацией силы со стороны волчицы, то демонстрацией весьма впечатляющей, несмотря на ярмарочную показуху. Только одна сила была способна вырвать из чужой плоти серьги на расстоянии по меньшей мере двадцать метров, и эта сила относилась к числу тех, к которым надо относится со всем уважением. Махткрафт, магия, повелевающая энергиями, как явными, так и сокрытыми. Только изучать ее начинают на четвертом круге, никак не на третьем. Нахваталась, значит, у кого-то. Опередила учебную программу по меньшей мере на год. Талантливая ученица. Значит, эта стерва не только с ножом хорошо управляется. И вдвойне опасна.
– Ах, вот они где, – Холера улыбнулась, стараясь не замечать боли в висящем рваным лоскутом ухе, как и ритмичных шлепков крови по правому плечу колета, – А я уже сбилась с ног, ища их! Спасибо большое!
Ланцетта усмехнулась и небрежно стряхнула с руки ее кольца. Изящные металлические кольца раскатились по стертой тысячами ног броккенбургской брусчатке.
– У сучек Вариоллы что, заведено так, свое барахло где ни глядя бросать?
Холера не сомневалась, окажись здесь Вариолла, магистр «Сучьей Баталии», волчицы мигом засунули бы языки в свои истерзанные задницы и убрались отсюда со скоростью ветра. Да что там Вариолла, одна только Страшла-и-Ужаста обратила бы их в паническое бегство.
Холера хоть и не рассчитывала на помощь, украдкой бросила взгляд в сторону Брокка. В глубине души надеясь, что за клочьями обрамлявшего университет тумана увидит спешащие фигурки Страшлы и Котейшества. Ну не вечность же они станут задерживаться у Мешка, подумалось ей. Сейчас они, должно быть, уже спешат прочь от Брокка, смеясь над своими дурацкими, только им понятными, шутками. Спешат, чтобы нагнать свою подругу, которую любят не больше, чем ядовитую змею, раздавленную колесами кареты, но за которую заступятся, защищая честь «Сучьей Баталии». Она уже почти слышит стук их сапог по брусчатке, она…
Дорога была пуста. В густом тумане, неясно и зыбко, как мозговую кость в глубине хорошей наваристой похлебки, Холера смутно видела тяжеловесную громаду университета. Слипшиеся воедино учебные корпуса, нависшие друг на другом, выдающиеся во все стороны ломанные отростки башен и дымоходов, рваные жилы проводов и водосточных труб. Никто не спешил ей на помощь. А значит, рассчитывать приходилось только на саму себя.
Холера фыркнула. С той оскорбительной презрительностью, которая завоевала ей больше врагов, чем какой бы то ни было ведьме третьего круга в Брокке. И которая, увы, давалась ей легче, чем постижение магических искусств или умение управляться с ножом.
– А ты, значит, из любопытства подняла? Ничего удивительного. Я слышала, собаки очень любопытные твари. Такие любопытные, что обязательно попробуют на зуб все, что найдут. Даже дерьмо чужое, и то пробуют. То-то, я смотрю, в Брокке последнее время конских лепешек как будто поубавилось!
Лучше было смолчать. Не давать волю своему ядовитому языку, который и в лучшие времена приносил ей немало неприятностей. А уж сейчас-то, в окружении трех голодных волчиц, которые только и ждут повода растерзать ее…
Ланцетта не оскалилась, лишь презрительно дернула верхней губой.
– Может, мы и собаки, да только не позволяем надеть на себя ошейник, как ты.
Холера машинально прикоснулась пальцем к чокеру[3] на своей шее. Обтягивающий, из плотной ременной кожи, унизанный настоящими стальными шипами, он и в самом деле походил на ошейник, ошейник вроде тех, которые надевают на волкодавов. Весьма иронично, подумала она с горечью, как раз такие ошейники обычно защищают их от норовящих разорвать горло волков. Но едва ли они защитят ведьму от себе подобных. Пожалуй, спасти ее сейчас может по меньшей мере вмешательство самого герцога Вельзевула. Но, на взгляд Холеры, особо уповать на это не стоило. Насколько ей было известно, владыки ада редко снисходили до помощи сопливым ведьмам. Точнее, никогда не снисходили.
– Вам что-то угодно? – Холера сменила презрение на насмешливый колючий тон, пытаясь копировать манеру Гасты, – Не хотелось бы отрывать вас, мадемуазели, от важных дел. В этот прекрасный день у вас наверняка до черта важных дел. Например, поваляться в грязи или поискать блох друг у друга под хвостом.
Ланцетта встретила этот выпад небрежно, как опытный фехтовальщик, легко распознавший финт. Несмотря на то, что едва ли была мастером по части дуэлей, скорее, опытным головорезом, привыкшим расправляться с добычей в узких улочках Броккенбурга.
– Да, нам угодно. Нам угодно тебя.
Невысокая, крепко сбитая, с неровно обстриженными светлыми волосами, тяжеловесной грацией походящая больше на кулачного бойца, чем на чародейку, эта ведьма должна была быть ровесницей Холеры, но выглядела куда как старше. Может, потому, что в противовес самой Холере не признавала ни украшений, ни косметики. А может, из-за своего тяжелого волчьего взгляда, которым сверлила ее исподлобья. Холере страсть как захотелось плюнуть ей в лицо. Но едва ли она могла позволить себе что-то подобное в своем нынешнем положении.
Ничего, пообещала она себе мысленно. У меня будет возможность свести счеты. Не на улице, как это грязное отродье, дробя кистенем скулы и вышибая носы, а так, как это издавна полагается делать ведьмам. Возможно… Холера позволила на миг увлечься этой сладкой мыслью, позабыв про грозящую ей опасность. Возможно, она не станет выслеживать своих обидчиц с отравленным кинжалом, как это сделали бы многие на ее месте. Холера всегда презирала грубое железо, находя его варварским и примитивным, совсем неподходящим инструментом для человека, способного повелевать магическими энергиями, алхимическими процессами и демоническими сущностями. Возможно, она придумает что-то поинтереснее для этой троицы. Например, раздобудет пару щепоток хорошего порошка у «Общества Цикуты Благостной», сестры которой небезосновательно гордятся славой лучших отравительниц в Брокке. Такого порошка, чтоб у этих волчиц кишки вывалились из прохудившихся животов!
Или еще лучше… Использует ритуалы гоэтии, чтобы заручиться помощью какой-нибудь адской сущности, и натравит ее на волчиц. Не слабосильного духа, годного лишь раздувать камины и опустошать ночные горшки, а какую-нибудь терзаемую вечным голодом и неутолимой похотью сущность из адского воинства. Холера на миг представила визжащую от боли Ланцетту, растянутую на паутине из ее собственных сухожилий, и ощутила глубокое удовлетворение. Которое, впрочем, пришлось поскорее прогнать прочь, чтоб не мешало ясно мыслить. Быть может, она и осталась жива после трех лет в Брокке только лишь потому, что умела ясно мыслить. Уж точно лучше, чем многие из тех, кто полагал ее недалекой похотливой сукой. От некоторых из них и золы уже не осталось…
– Вам нужна я? – осведомилась Холера, закатывая обильно подведенные угольной сажей глаза, – Что это значит? Ох, черт! Во имя адского губернатора Марбаса и тридцати шести легионов демонов, это что, флирт? Если так, то выглядит он по-собачьи неуклюже. Если вам, блохастые мадемуазели, так уж не терпелось со мной познакомиться, могли бы, по крайней мере, найти способ поизящнее. И пооригинальнее. Что ж, возможно нам стоит уединиться и обсудить это с глазу на глаз? Или вы из тех, кого постороннее внимание лишь заводит?
Внимательно глядя в тусклые глаза Ланцетты, Холера облизнула губы. Движение это могло показаться вполне естественным, даже непроизвольным, однако Холера потратила достаточно много времени, овладевая им, чтобы понимать его силу. Черт возьми, многие из тех приемов, которыми она овладела тут, не имели отношения к магическим искусствам, но требовали чертовски много времени и сил на доскональное изучение. А она была не самой бесталанной ученицей. Как в этом, так и в изготовлении губной помады, которую она сама готовила из киновари и сурика, и которая придавала ее губам темно-багровый цвет артериальной крови. Цвет, обладающий свойством тревожить душу при нужном освещении.
Она не надеялась всерьез соблазнить эту троицу. Возможно, лишь смутить, сбить с толку, выиграв себе пару секунд для бегства. Кажется, у нее это отчасти даже вышло. По крайней мере, Кутра скривилась от отвращения и сплюнула на мостовую, а юная безымянная ведьма, стоявшая поодаль, отчетливо побледнела. Щенок, хоть и пытающийся строить из себя матерого зверя.
А вот Ланцетта не смутилась и не впала в ярость. Напротив, внезапно улыбнулась. Только не той улыбкой, которой обычно улыбались Холере в ответ на подобное предложение. А какой-то нехорошей, бледной и холодной, как расколотая зубами хищника кость. Осколки этой кости неприятно кольнули Холеру изнутри. Ну и мерзкая же улыбочка… Улыбочка человека, который читает твои мысли легко, как написанный без всяких иносказаний и шифров гримуар.
Может, она в самом деле может проникать в содержимое черепа? Если ей доступны некоторые трюки из Махткрафта, которому обучают лишь на четвертом круге, вполне возможно, что ей ведомо кое-что и из Гейсткрафта, магии разума. Неприятный сюрприз, будто бы мало ей в последнее время было неприятных сюрпризов…
– Нам нужна ты, – Ланцетта медленно кивнула, не сводя с нее внимательного тусклого взгляда, – Но, полагаю, не вся целиком. Думаю, нам с подругами хватит и кусочка тебя. Совсем небольшого кусочка. Скажем, твоего уха.
– Моего у…
Пальцы сами собой потянулись к разорванному уху, которое, сбросив с себя спасительное онемение, вдруг налилось тяжелым болезненным жаром.
– Не это, – Ланцетта кратко качнула головой, – Я хочу левое. Видишь ли, я стараюсь не брать порченный товар, а оно похоже на рваную тряпку. Если ты не против, я хотела бы взять себе другое. Ты очень меня обяжешь, если расстанешься с ним добровольно, не причиняя всем нам лишних хлопот. Видишь ли, с некоторых пор я начала собирать коллекцию, и, кажется, оно впишется в нее как нельзя лучше.
Холере показалось, что ее уши в эту секунду похолодели сами собой. Будто организм заранее перекрывал все снабжающие их кровью каналы, чтоб безболезненно расстаться с ними. Отбросить, как ящерица отбрасывает свой хвост. Только она, Холера, не была ящерицей, несмотря на то, что многие в Брокке утверждали, что кровь у нее столь же холодна, как у чешуйчатого гада.
В этот раз улыбнуться оказалось куда труднее.
– Знаешь, я не думаю, что…
– Не расценивай это как взятку, – с неожиданной мягкостью произнесла Ланцетта, беззвучно и мягко опуская руку в карман брюк, – Расценивай это как добровольный подарок. Малую часть тебя, которая останется на память со мной о твоей чертовски соблазнительной улыбке. И знаешь, что? Лучше бы тебе быть хорошей девочкой и расстаться с ним по-хорошему. Потому что если нет… Черт, если ты будешь дергаться, я могу быть не так аккуратна, как поначалу собиралась. И случайно прихватить что-то лишнее. Скажем, губу или веко. Или кусочек твоего языка. В нем определенно есть пара лишних сантиметров…
Сталь в ее руке была не полированной, а тусклой, однако Холера несколько раз беспомощно моргнула, точно ослепленная блеском лезвия. Не кинжал, как она ожидала, и не дага. Просто небольшой хищно загнутый нож вроде скорняжеского, из тех, которыми удобно орудовать накоротке, подсекая вражеские сухожилия и беззвучно вспарывая кожу. Судя по тому, как уютно он устроился в ладони Ланцетты, эти двое провели достаточно много времени вместе, чтобы привыкнуть друг к другу. Как и она со своими ушами.
Паскудное дело, подумала Холера. Она ощущала недобрую напряженную тишину вокруг себя. Так отчетливо, будто в придачу к одному здоровому и одному искалеченному уху у нее по всему телу выросло три дюжины новых, как у либлинга. И все эти уши сейчас невыносимо болели.
Холера с трудом заставила себя остаться на месте, не попятиться рефлекторно назад. Пятиться было некуда. Несмотря на обманчивую зону пустоты, образовавшуюся вокруг нее, сквозь эту зловещую тишину она хорошо ощущала рокот со всех сторон, бесплотный, злой и чертовски опасный. И знала, о чем он говорит.
Брокк прощает многие пороки и склонности. Но только не слабость.
Сбежать ей не дадут. Никто из окружающих ее ведьм не пытался заступить ей дорогу или сцапать за рукав, они даже не осмеливались смотреть ей в глаза. Однако Холера уже ощущала их бесплотные руки на своей шкуре. Жадные, злые руки, остервенело шарящие по ее телу, впивающиеся в волосы, царапающие лицо. Когда волчицы уйдут, унося свою кровоточащую добычу, эти руки тоже возьмут свое. То, что причитается трусливым хищникам, которые довольствуются объедками по издавна заведенному порядку. Они вырвут уцелевшие кольца из ее губ и носа. Вытащат из переломанных пальцев кошель с монетами. Может, сорвут одежду и сбросят избитое переломанное тело в ближайшую сточную канаву и помочатся сверху.
Даже сохранив на лице обычную свою насмешливую улыбку, Холера ощутила гадостное шевеление липких щупалец в животе. Скольких ведьм она успела обидеть за последние три года, постигая адские искусства? Скольких изувечить, отравить, предать? В скольких душах вызревает на благодатной почве из гнева и обиды чувство мести? Ах, стерва-мать, как ни считай, должно выйти прилично…
Она вдруг вспомнила Экзему из «Сестер Агонии», смешливую рыжеволосую ведьму со второго круга. Талантливая и хитрая интриганка, как и многие из ведьм ее ковена, Экзема если в чем-то и была виновата, то лишь в том, что не считала нужным щадить чувства тех, кого выбирала мишенями для своего остроумия. А шутки ее были зубастее многих демонов ада и зачастую заканчивались совсем не невинным образом.