Текст книги "Лес проснулся (СИ)"

Автор книги: Константин Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3

Больно! Больно!! Больно!!! Сука, больно!!!

Водки я так и не нашел. А еще у меня не было ни оружия, ни даже обуви. Жрать было нечего, но ничего из этого меня не волновало. Левая часть лица горела, щека опухла, глаз заплыл. В дополнение казалось, что болели все зубы и тошнило.

Когда потом спрашивали, зачем пошел вслед за чхоме, отвечал, что из чувства долга и желания спасти товарищей. На трибунале меня спрашивали много, с пристрастием, прилежно не замечая, что между допросами синяков на мне все больше, а зубов все меньше. Я не врал. Я действительно так думал. Но лишь краем сознания. Основная гнавшая меня за чхоме мысль, была такая – у них обезболивающее.

В учебке нам рассказывали про синтрадол. Его действие, когда и как применять. Я служил три года, за это время синтрадол заменили аллилфанолом. По словам пацанов, которым довелось испытать действие обоих препаратов, действовал он хуже, но дольше. За ним я и шел.

Второй проблемой была обувь. Точнее ее отсутствие.

Ножа тоже не было. Духи забрали даже столовые с кухни. Под перевернутым столом нашел черпак, расплющил камнем. Заточил о шершавую половину другого камня. Срезал с колеса полевой кухни два куска покрышки и выстелил внутри корой с ближайшего дерева. Завернул ноги в лоскуты от брезентовой палатки и пусковыми проводами привязал к ним шины.

Работал быстро, поэтому получилось грубо, но прочно.

Как я уже говорил, духи вычистили лагерь, почти полностью. Кроме непосредственно оружия, забрали броники, шлемы с их коллиматорами, рацией и наушниками, хотя все это на планете работало через раз. Связь с самого начала была отвратительной.

Прежде чем уйти, еще раз посмотрел на ребят, лежащих на земле. Ближе всех ко мне лежал Пью смотрящий широко раскрытыми глазами в предзакатное небо. Между глаз чернело пулевое отверстие.

Мыслей не было. Не было ни злости, ни ярости, ни даже желания отомстить. Жалко их было. Почти как себя.

Стараясь не выть, только тихо постанывая, пошел по следам духов.

Увели Стаканыча, Вжика, Цезаря, Ефима и Аку. Двое ранены, но легко. Это я определил по следам. Кто именно, непонятно.

До вечера еще далеко, время к полудню приближается, но когда нырнул в чащу, показалось, что ночь уже наступила. Кроны деревьев закрывали небо от солнца и следы чхоме были еле видны. Если не догоню их в ближайшее время, то духи затеряются в лесу.

Шли они, судя по шагу, не торопясь. Бегать им не от кого.

Я должен был идти крадучись, но шел быстрым пьяным шагом, сдерживая порывы схватится за рану на голове. Схватиться и держать. Как мог, сдерживал и стон.

Через шесть километров нашел втоптанные в землю обертку от сухпаевского повидла и пластмассовую ложечку. Еще чуть дальше, дымящийся костер. Покинутый полчаса назад, не позже.

Совсем не таятся, уроды.

Дальше следы терялись на густо заросшем дырявыми лопухами склоне оврага. Я долго искал, где они в него спустились, потом плюнул и съехал вниз, выбрав на глаз единственное место, где можно было из него вылезти.

И ошибся.

То есть, вылезти там было можно, но чхоме в овраг не спускались вообще. И как только я въехал в грязь на дно впадины, стало понятно, почему.

Сначала я подумал, что это вздыбленные корни деревьев, а их шевеление отнес к последствиям сотрясения. Но когда корни, разбрызгивая жидкую грязь, кинулись ко мне, пришло осознание, что контузия тут не причем.

Местные змеи, это первое, о чем рассказали, когда предупреждали об опасностях планеты. Живут колониями и бросаются на любое движение. Толщиной как поливальный шланг, достигают метра в длину и когда их показывали на экране, казались взбесившимися пружинами. Неядовитые, жертв душат. Причем любого размера, накидываясь на них стаей. И не обязательно с целью заглотить. Или инстинкт охраны территории слишком развит или просто всех ненавидели. Нам показывали на экране, как гады завалили местного оленя. Он их передавил немеряно, топча и катаясь по траве, но это не остановило взбесившиеся шланги и остальные его придушили. До сих пор помню мутный глаз бедной животины, жалобно моргающий из-под копошащейся кучи.

Сейчас они ненавидели меня.

Я бросился к противоположной стороне оврага, и хватаясь за торчащие из стены настоящие корни, попытался выбраться наружу. Подтянулся, схватился за следующую корягу. Ладонь проехала по скользкому, и я полетел вниз.

Первая змея вцепилась зубами в резиновый носок самодельной сандалии и в несколько яростных движений намоталась на ногу. Ступню сдавило будто тисками.

Я сделал глупость и попытался стряхнуть ее, мотая отяжелевшей ногой.

Остальные змеи приближались, летя по грязи, как фигуристы по льду.

Я совершенно не мужественно завопил и снова полез по стенке оврага. Земля сыпалась на голову, комья били по ране, но боль не чувствовалась. Все вытеснил страх. Жидкая грязь на дне оврага кипела и десятки, если не сотни змей летели ко мне со всех сторон.

Карабкаясь по корням, молясь, чтобы больше не попались скользкие, забрался на самый верх. Выбираясь из канавы, ухватился за утопленный в землю камень и он, вывалившись из земли, как орех из грильяжа, полетел вместе со мной вниз.

Одну змею я раздавил точно. Остальные накинулись, кусая руки, ноги, туловище. В грязь я упал плашмя, наполовину утонув в ней, что помешало змеям обвиться вокруг моих конечностей.

Продолжая орать, я вскочил, третий раз подпрыгнув, уцепился за корни и снова полез наверх. На мне висело штук шесть этих тварей. Если бы я пробыл внизу еще секунду, их бы было уже шестьдесят.

Ноги как связанные. Лез, подтягиваясь на одних руках. Правую обвивала шипящая лента и сдавливала, будто стальная, но большинство висело на ногах. Лицо упиралось в стенку оврага, и на голове, беспокоя рану, извивалась чешуйчатая диадема, пытаясь перелезть на шею. И перелезла, когда я, с трудом цепляясь «забинтованными» непослушными ногами за край обрыва, выкарабкался и распластался на траве. Дышать стало тяжело, я засипел, попытался схватиться за пресмыкающееся на горле. Сделать это удалось только одной рукой, вторая уже затекла. Напряг шею, выпятил челюсть и просунул пальцы под живую удавку, оттягивая ее как жмущий воротник. Второй рукой лупил по земле, камням, корням, пока не убил змею на ней, хватка ослабла, и я не скинул гадину с руки.

Дышал сипло, с присвистом, в глазах темнело. Освободившейся рукой ухватил змею на шее за треугольную голову. Она сразу вцепилась в нее зубами, а я стал разматывать упрямо сдавливающие горло, кольца. Моя голова моталась и колотилась обожженной раной о каменистую землю. Чешуйчатое тело терлось о чувствительный шмат кожи.

Орать от вернувшейся боли больше не мог, просто продолжал хрипеть. Стащив с шеи змею, шарахнул ее об землю, как плетку. Дышать стало легче, я заколотил кулаками по обвивавшим немеющие ноги тварям, чтобы их было легче сдирать.

Лежал на земле, с полудохлой змей в кулаке, тяжело дышал и старался не думать о боли. Подбирал мысли, стараясь сосредоточится на нужных – где духи обошли овраг и где теперь искать их следы? Перед глазами покачивались высокие травяные стебли, украшенные гроздьями мелких белых бутончиков. Сквозь них и пришел ответ.

Носки армейские ботинок смотрели точно в мою сторону. Торчали метрах в пятнадцати от меня, из-за куста шиповника или как это здесь называется. Торчали на одном месте, из чего следовало, что обладатель ботинок меня в траве не видел, а значит вышел к оврагу только что, когда я со змеями уже отвоевался.

Я снова перестал дышать, вжался сильнее в землю и не сводил глаз с родной армейской обуви. Может быть, это даже мои ботинки.

Ботинки, тем временем, двинулись в мою сторону. Судя по пружинистой и беспечной походке, дух был не насторожен. Он слышал шум и заинтересовался. Но точно не боялся, так как был уверен, что некого.

Боль опять отошла на второй план. Высокая трава скрывала меня до поры до времени, но через несколько шагов чхоме увидит валяющуюся на земле фигуру в грязном камуфляже. Рядом была только кочка, недостаточно высокая, чтобы служить серьезным прикрытием, но другого не было, и я медленно пополз к ней. Есть выражение – «ходить на цыпочках». Так я полз на цыпочках, отталкиваясь пальцами ног, шевеля тазом и локтями. Я все равно не успевал уползти за кочку и сам чувствовал это, поэтому на полпути замер.

Чхоме в измазанной брезентовой куртке прошел в десяти шагах от меня и остановился у края оврага.

Думаю, он меня не заметил, потому что посчитал частью ландшафта. Я весь был в грязи и выглядел, как продолжение кочки.

Первая мысль была скинуть его в овраг. Вскочить, подбежать, благо расстояние всего ничего и толкнуть. Искушение было так велико, что у меня мышцы напряглись, автоматически готовясь к рывку. Но потом сквозь замутненное болью сознание, постучалась мысль, что, во-первых, полетит он с криком, а вряд ли остальные далеко. А во-вторых, мне нужно было его снаряжение.

Из собственного снаряжения не было ничего. В руках только змея, которая вдруг начала шевелиться.

Метр я еще полз, чтобы между духом и пролеском, откуда он вышел, оказалось дерево. Вдруг кто-то смотрит оттуда. Потом подскочил к хунхузу сзади, набросил змею ему на шею, повернулся влево и закинул чхоме себе на спину.

Я подождал секунд десять после того, как дух перестал дергаться, прежде чем швырнуть его вместе с теперь уже окончательно сдохшей змеей, в траву. После чего, первым делом не автомат схватил, а полез в разгрузку и подсумок ища медукладки. Одну, как правило, хранят в разгрузке, другую в подсумке.

Все подсумки этого кретина был забиты плитками шоколада и гематогена! Все!!

Матерясь и шипя от боли и разочарования проверил разгрузку. Пальцы погрузились в открытую рисовую кашу с говядиной, недоеденный пакет которой этот придурок положил в карман жилета.

Не было ни запасных магазинов к автомату, ни гранат, ни аптечки. Хунхуз был полностью загружен жратвой. Во фляге и то лимонад.

Я схватил автомат, проверил приклад, на который новички иногда наматывали жгут, считая это форсом, якобы для более быстрого доступа, в случае ранения. Внутрь вкладывали ИПП.

Это была одна из первых вещей, от которых отучивал прапорщик Чемерис в учебке, объясняя, что кровоостанавливающий жгут натянутый на приклад, быстро высохнет, потрескается и станет непригодным. К тому же автомат можно потерять, а вот разгрузку сложнее.

Не было у этого придурка ни хрена! Не то, что аллилфанола или дипиронитрита, которым можно было бы обеззараживать рану, у него вообще не было никаких лекарств! На лимонад, что ли выменял?!

Дальше, хуже. Автомат был пуст. Патронов не было ни в магазине, ни в стволе.

Я врезал дохлому хунхузу по морде пару раз. Просто со злости и стал рассматривать трофеи.

Обычный АЛ-81. Автомат Левашова или Юрмаш по индексу ГЕАУ. «Леваш» или «Юрка» как его называли мы. Перед высадкой нам выдали «тихого Юрку» с интегрированным ПБС, так как планировалось проведение бесшумных операций. Он и так тяжеленный, а уж с глушителем на весь ствол и вовсе весил больше пяти килограммов.

Бронежилеты, после того, как их начали не столько изготавливать, сколько выращивать на основе гелия и биотехнологий, стали почти непробиваемыми из стандартных винтовочных калибров. Это было особенно заметно после войны на Ронго в 2170 году. Тогда и был объявлен конкурс на штурмовую винтовку под калибр 8.6x70 для автоматов и на пистолет для десятимиллиметрового патрона. Новый пистолет Заболоцкого, он же «зяблик», как и новый автомат, был на редкость огромным, но отдача, несмотря на используемый патрон, слабая. Гасилась системой сбалансированной автоматики. «Зяблик» сразу пришелся бойцам по вкусу, во многом и из-за слабой отдачи, высокой надежности и продуманной рукояти. В руке сидел как влитой. Было у него еще одно прозвище. Официально пистолет назывался ПЗ – 10, так что неофициальное родилось само-собой и очень быстро. Произнесите название пистолета быстро и поймете какое. И в КБ и в Минобороны, как-то прозевали этот момент, но менять ничего не стали. Все уже было утверждено, подписано и ушло, как в армию, так и на гражданский рынок. И пистолет, и прозвище. Впрочем, прозвище, подходящее.

Но у этого духа «зяблика» не было. Лишь штурмовая винтовка с пустым магазином и лазерный целеуказатель. Значит автомат Ефима. Такая штука только у него была. Любил пофорсить. Указатель, не то, чтобы бесполезен, но на планете, как и вся хитрая техника, работал через раз.

Сняв с духа нож «сангар», заметил у него за поясом, держащим штаны из грязной смесовой ткани, необычный ствол. Такие только в старинных фильмах видел. Эта древняя модель называлась 1911 и лет двести назад, ее изготавливали сразу несколько оружейных производителей.

Полностью металлический с надписью Remington на кожухе-затворе, пистолет выглядел странно чистым и даже блестел. Странно это было потому, что на вооружении он последний раз стоял те же двести лет назад. Еще лет пятьдесят продавался как гражданское оружие, но потом был вытеснен с рынка новыми моделями.

Еще страннее то, что вот как раз этот древний экспонат был заряжен. Правда, всего тремя патронами, но все же. Я и не знал, что к нему патроны до сих пор выпускают. 45 калибр давно стал древностью даже на гражданском рынке. Проверил патроны. Чистые, блестящие. Не старье.

Где он все это взял?! С собой на планету привез, что ли? Еще, когда как рабочий ехал?

Решив оставить разгадку на потом, еще раз врезал хунхузу по морде, и чтобы больше к этому вопросу не возвращаться, провел его же ножом по его же горлу. Хотя нож, как раз из наших.

Последним разочарованием стала обувь. Ботинки оказались на два размера меньше, так, что точно не мои.

Относительно вооруженный, в самодельной обуви, я двинулся в ту сторону, откуда выскочил этот чудик.

Чтобы хоть как-то отвлечься от боли, задать ритм и держать дыхание бурчал себе под нос кричалку. Неуставную.

 
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало
 

Глава 4

Когда до 14 лет живешь в лесу, то огромное количество вещей тебя не интересует. И только по одной причине – ты не знаешь об их существовании. Отец вовсе не был очень строг со мной, наоборот, мне позволялось почти все. Я, например, мог играть сколько угодно с собакой, точнее собаками, ибо у нас их было семь. Два волкодава, сенбернар, кавказец и три дворняги. Две размером с легковую машину и третья, мамина любимица, помесь болонки, мопса и подозреваю, что крысы. Из дома она почти не выходила, большую часть времени сидела перед стеклянной дверью, беспрестанно тявкая на собратьев постарше, прекрасно осознавая, что те ее не достанут.

Недавно вспоминал то время и отрешенно подумал, что забыл, как их зовут. Всех, кроме здоровяка Гарибальди. Когда я в возрасте пяти лет, заблудился в лесу, погнавшись за стрекозой, за мной пришел именно Гарибальди. Темнота наступила очень быстро, и лес, который из окна прежде казался привычной сказкой, стал чужим, злым и полным странных и страшных звуков. Лохматый Гарибальди выскочил из темноты, тихо поскуливая, облизал мое заплаканное лицо и беспрестанно оглядываясь, пошел вперед. До сих пор помню хвост, прыгающий на уровне моих глаз, как дворники на машине. Наверное, поэтому и запомнил его имя.

Дом вспоминался часто. Дом посреди леса. Одноэтажный, но большой. Грубо собранный со стеклянными дверьми, показывающими с небольшим интервалом картины живописцев прошлого. На этом настояла мама, которая очень переживала, что я вырасту дикарем, а на сенсорном рулоне только играл, да мультики смотрел. Еще вспоминалась кровать. Очень удобная по сравнению со шконкой в камере, где спал сейчас.

Отец был уверен, что занимается моим воспитанием. «Отжимайся, приседай, подтягивайся». «Чему равен корень от частного?». «Балбес!». «Бросок отработай, влево колено дави, а не от себя», «В лесу родился, в лесу и помрешь. Читай, давай!». Но мама считала иначе, и мне все же, пришлось идти в школу. В 14 лет, впервые.

Учился я до этого интерактивно, по программам оренбургской утилитарно-прикладной гимназии. Но мама боялась, что я не научусь таким образом, общению со сверстниками, что, безусловно, загубит мою дальнейшую жизнь. Всю жизнь звал ее «мама». Слово «мать» коробило.

Родители долго определялись со школой, выбирая между Пермью и Уфой. Меня не спрашивали. Наконец, выбрали подходящую в Екатеринбурге, и я «пошел в люди». Сразу в старшие классы и сразу не нашел языка с одноклассниками. Я, в буквальном смысле слова, жил всю жизнь в лесу. Из гостей, к нам выбирался лишь папин коллега Мирза, приезжавший то по работе, то по праздникам, поэтому из друзей у меня были только его дети – Сабит и Алия. Когда мне было девять лет, принял твердое решение, когда вырасту, женится на Алие, хотя ей было уже почти двенадцать. Через год Мирзу перевели на другой участок. После полугодового общения с Алией по сенсору, мы поняли, что не подходим друг другу и решили расстаться. Она ушла к какому-то Артему, я к Гарибальди.

Одноклассники первое время меня не то, чтобы не любили. Они просто не держали меня за человека. Не в том смысле, что презирали, а просто не расценивали, как гомо сапиенса. И уж тем более, как одного из них.

Мое детство, проведенное в походах и рыбалке, теперь и мне самому, казалось проведенным на другой планете, хотя впервые я покинул Землю, уже будучи в рядах КДВ.

Однокашники не понимали меня, я не понимал их. Прежде я казался себе, вполне современным подростком, слушающим современную музыку, выращенному на современных фильмах. Но в ряды сверстников не вписался. Первый день в школе хорошо запомнил.

Школьный коридор на большой перемене напоминает улей. Много пчел, все жужжат и имеют озабоченный вид.

– Это ты в лесу живешь?

Я удивленно обернулся. Удивил даже не идиотский вопрос, а интонация с которой он был произнесен. Пискляво и высокомерно одновременно.

Тощая, в сетчатой майке на футболку с прорезью на груди. Очень вызывающе и модно. Смысл в том, чтобы продемонстрировать полушария. Вот только пискле демонстрировать было нечего. А маечка делала ее похожей на запутавшуюся в сетке селедку.

– Чего молчишь? – продолжала пищать она, – это ты из леса?

– Я из лесу вышел, был сильный мороз, – задумчиво ответил я.

– Сейчас же сентябрь еще, – удивилась пискля, – ты с Игарки, что ли? С фотовольтаической станции?

– Почему именно со станции? – уже удивился я. – Игарка большой город.

– Да. Но только на станции предки зарабатывают так, чтобы их чадо в эту школу угодило. Сюда плебеям не попасть.

Я тогда, наверное, впервые в жизни задумался, чего стоило родителям мое обучение.

– Просто про тебя тут разговоры ходят, что ты сын лесничего или типа того. Все удивились.

– А сын лесничего – это плохо? – уточнил я.

– Да при чем здесь «плохо» или «хорошо». Просто существует определенный круг общения, куда не могут попасть некоторые типажи людей. – И почти извиняющимся тоном добавила, – Ну не сможет же сын лесничего поддерживать разговор в компании людей, выше его по уровню интеллекта. Но раз ты из Игарки, со станции…

– Правильно говорить «лесник», – вежливо перебил я. Мой отец отвечает за определенный участок малонарушенных территорий леса. Лесосека и лесопосадка. Охрана территории, отслеживание популяции диких животных. Часто употребляется термин «егерь». А Некрасова в вашей компании высокоинтеллектуальных людей знают?

– Это Костян что ли? Из десятого «в»?

– Нет. Он Колян, – я все ждал, пока она извинится или хотя бы смутится.

– Тогда не знаю. Значит егерь… О, Вероника, подожди!

Пискля сорвалась с места, мгновенно забыв обо мне. Догоняла она невысокую брюнетку, вальяжно шествовавшую по коридору.

– Вероника, смотри! – пискля достала красную пузатую коробочку и продемонстрировала содержимое.

Эта Вероника с авторитетным видом выудила из коробочки блестящую цепочку.

– Отец с Кеплера передал, – пискля ждала одобрения от брюнетки, – там добыча и производство дешевле.

Вероника критично рассматривала инопланетное золото, а я рассматривал Веронику. Сердце заколотилось. Невысокая, с хитринкой в глазах и очень красиво оттопыренными ушками. Она же меня не видела. Только цепочку.

– Ты куда уставился питекантроп?

Пухлогубый парень с золотым локоном, спущенным на лоб напоминал херувима. Подошел сбоку и нахально разглядывал в упор. Такое самоуверенное и ухоженное хамло мне прежде попадалось на киноэкранах, где изображало резких ребят. Или плохих, которых эффектно бьет в челюсть герой, или очень плохих, с которыми эффектно целуется главная героиня.

Мне захотелось ударить его в челюсть.

– Для начала, кто спрашивает?

– Я тебя спрашиваю, чмо немытое! Куда уставился?! Со своих гор спустился, ходи тихо, смотри в пол! Если понадобишься, позовут. И гляделки спрячь, пока тебе их фонарями не украсили!

Кровь бросилась мне в лицо. Со мной никогда, и никто так не разговаривал.

– Ты понимаешь, что за такие слова надо отвечать?!

– Я тебе сучок и отвечу и в бараний рог закатаю, а потом еще и на машине перееду. Испачкаюсь, конечно, но что поделаешь. Ты это… в следующий раз, душ прими. Я тебе каждый раз, когда ты рот раскроешь или уставишься, куда смотреть не надо, рыло чистить буду. Будь чистым, чтобы я не сильно пачкался.

– Игорь, что у вас там? – брюнетка оторвала глаза от цепочки и смотрела на нас.

– Все хорошо, милая. С новичком знакомлюсь. Он неопытный, ничего не знает, а я объясняю. Учу фульмара жизни.

– Кого?

– Фульмара. Это по-итальянски. Ты же знаешь, как я люблю Италию.

– Слышишь, итальянец, – я был уже взбешен. – Пойдем-ка, выйдем. Я тебя тоже кое-чему научу.

– Пошли дорогой, пошли, – он покровительственно хлопнул меня по спине.

Я скинул руку и повернулся к нему спиной, направляясь к выходу. Этого делать не стоило.

Удар был такой, что в глазах потемнело. Я упал на четвереньки, перед глазами все кружилось и тут меня еще пнули в живот и сразу по рукам, лишив опоры.

Я проехался носом по грязному школьному коридору, рядом шлепнулся сенсорный рулон.

– Шабалов!!!

Перед глазами возникли каблуки.

– Да, Рината Камаловна.

– Ты опять дерешься?!

– Я?! Рината Камаловна. Здесь нет никакой драки, уверяю вас. Новенький споткнулся. Ему у нас неуютно, все непривычно. Только с гор спустился. Глаза разбегаются. Вот и споткнулся.

– Шабалов. Это плохая привычка, всех вокруг за дураков держать. Ты бы хоть врал не так шаблонно.

– Как умею, – вздохнули над моей головой, – но, говорю вам. У него с глазами непорядок.

– А ну, пойдем-ка.

– За вами Рината Камаловна, хоть на край света, меня, правда, смущало, что вы учитель, а я ученик, но ведь это условности, и я рад, что вы сумели через них переступить.

Вокруг заржали.

Шабалов ушел вслед за каблуками, а я с трудом вставал. Болели затылок и руки. Подняв голову, увидел перед собой Веронику и писклю за ней. Пискля смотрела, даже не пренебрежительно, а как на стенку, мешающую пройти.

– Постарайся не обижаться на Игоря, – говорила Вероника сдержанно, не сочувственно, и я был благодарен ей за это. – Он неплохой человек, хотя тебя сейчас трудно в это поверить. Просто излишне ревнив.

– Итальянцы вообще, говорят, горячие, – я стряхивал грязь с коленей.

– Раз жизни был в Милане, и теперь каждый свой разговор начинает с фразы, «вот когда я был в Италии». Особенно с незнакомыми людьми. Пожалуйста, не обижайся.

– За Италию, наверное, не буду. А вот удар исподтишка простить сложнее. Не по-мужски.

– Говорю же. Ревнив слишком. Хоть я и не даю поводов.

– Скоро повод у него появится.

У пискли открылся рот и округлились глаза. Вероника подняла брови:

– Ты влюбиться успел, когда на пол летел?

– Не в тебе дело. Я его проучить собираюсь.

– Девушкам такого не говорят, когда хотят завоевать.

– Говорю же. Не в тебе дело. А тебя просто влюблю.

– Дурак. Слишком в себе уверен.

– Нельзя быть «слишком» уверенным. А я еще и обаятелен.

– Заметно, – усмехнулась Вероника.

– Вот и хорошо. Начинай потихоньку влюбляться.

– Пока не вижу причин.

– У тебя глаза красивые, – я кряхтел и морщился, гладя себя по ребрам. Пинок был очень силен, но ничего не сломано, кажется.

– Слабенько. Поработай еще. – Она засмеялась и прошла дальше. Пискля, не сводя с меня круглых глаз, семенила за ней.

– Ничего, я не тороплюсь, – крикнул я вслед.

– Нахальный лесничий.

– Он егерь, – проинформировала подругу пискля.