Текст книги "Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана"

Автор книги: Константин Батюшков

К Филисе:
Подражание Грессету
(«Что я скажу тебе, прекрасная...»)

Qu’heureus est le mortel qui, du monde ignoré,

Vit content de lui-même en un coin retiré,

Que l’amour de ce rien qu’on nomme renommée

N’a jamais enivré d’une vaine fumée...

Блажен смертный, который, неведомый миру, живет, довольный самим собой, в укромном уголке, которому любовь к тому тлену, что зовется славой, никогда не кружила головы своим суетным угаром (франц.). – Ред.

 
Что скажу тебе, прекрасная,
Что скажу в моем послании?
Ты велишь писать, Филиса, мне,
Как живу я в тихой хижине,
Как я строю замки в воздухе,
Как ловлю руками счастие.
Ты велишь – и повинуюся.
 
 
Ветер воет всюду в комнате
И свистит в моих окончинах,
Стулья, книги – всё разбросано:
Тут Вольтер лежит на Библии,
Календарь на философии.
У дверей моих мяучит кот,
А у ног собака верная
На него глядит с досадою.
Посторонний, кто взойдет ко мне,
Верно скажет: «Фебом проклятый,
Здесь живет поэт в унынии».
Правда, что воображение
Убирает всё рукой своей,
Сыплет розаны на терние,
И поэт с душой спокойною
Веселее Креза с золотом.
Независимость любезную
Потерять на цепь золочену!..
Я счастлив в моей беспечности,
Презираю гордость глупую,
Не хочу кумиру кланяться
С кучей глупых обожателей.
Пусть змиею изгибаются
Твари подлые, презренные,
Пусть слова его оракулом
Чтут невежды и со трепетом
Мановенья ждут руки его!
 
 
Как пылинка вихрем поднята,
Как пылинка вихрем брошена,
Так и счастье наше чудное
То поднимет, то опустит вдруг.
Часто бегал за фортуною
И держал ее в руках моих:
Чародейка ускользнула тут
И оставила колючий терн.
Славу, почести мы призраком
Называем, если нет у нас;
Но найдем – прощай, мечтание!
Чашу с ними пьем забвения
(Суета всегда прелестна нам),
И мудрец забудет мудрость всю.
Что же делать нам?.. Бранить людей?..
Нет, найти святое дружество,
Жить покойно в мирной хижине;
Нелюдим пусть ненавидит нас:
Он несчастлив – не завидую.
 
 
Страх и ужас на лице его,
Ходит он с главой потупленной,
И спокойствие бежит его!
Нежно дружество с улыбкою
Не согреет сердца хладного,
И слеза его должна упасть,
Не отертая любовию!
 
 
Посмотри, Дамон как мудрствует:
Он находит зло единое.
«Добродетель, – говорит Дамон, —
Добродетель – суета одна,
Добродетель – призрак слабых душ.
Предрассудок в мире царствует,
Людям всем он ослепил глаза».
Он недолго будет думать так,
Хладна смерть к нему приближится:
Он увидит заблуждение,
Он увидит. Совесть страшная
Прилетит к нему тут с зеркалом;
Волоса ее растрепаны,
На глазах ее отчаянье,
А в устах – упреки, жалобы.
Полно! Бросим лучше дале взгляд.
Посмотри, как здесь беспечная
В скуке дни влечет Аталия.
День настанет – нарумянится,
Раза три зевнет – оденется.
«Ах!.. зачем так время медленно!» —
Скажет тут в душе беспечная,
Скажет с вздохом и заснет еще!
 
 
Бурун ищет удовольствия,
Ездит, скачет... увы! – нет его!
Оно там, где Лиза нежная
Скромно, мило улыбается?..
Он приходит к ней – но нет его!..
Скучной Лиза ему кажется.
Так в театре, где комедия
Нас смешит и научает вдруг?
Но и там, к несчастью, нет его!
Так на бале?.. Не найдешь его:
Оно в сердце должно жить у нас...
 
 
Сколько в час один бумаги я
Исписал к тебе, любезная!
Всё затем, чтоб доказать тебе,
Что спокойствие есть счастие,
Совесть чистая – сокровище,
Вольность, вольность – дар святых небес.
 
 
Но уж солнце закатилося,
Мрак и тени сходят на землю,
Красный месяц с свода ясного
Тихо льет свой луч серебряный,
Тихо льет, но черно облако
Помрачает светлый луч луны,
Как печальны вспоминания
Помрачают нас в веселый час.
 
 
В тишине я ночи лунныя
Как люблю с тобой беседовать!
Как приятно мне в молчании
Вспоминать мечты прошедшие!
Мы надеждою живем, мой друг,
И мечтой одной питаемся.
Вы, богини моей юности,
Будьте, будьте навсегда со мной!
 
 
Так, Филиса моя милая,
Так теперь, мой друг, я думаю.
Я счастлив – моим спокойствием,
Я счастлив – твоею дружбою...
 

1804 или 1805

К Филисе. Впервые – Соч., т. 1. стр. 14—18в, где дано по СТ. Стихотворение написано редко встречающимся у Батюшкова белым стихом, обращение к которому могло быть подсказано богатырской сказкой Карамзина «Илья Муромец» (1794). Оно отчасти навеяно известным стихотворением французского поэта и драматурга Жана Батиста Грессе (1709—1777) «La Chartreuse», с которым послание Батюшкова перекликается, впрочем, только в отдельных стихах.

Крез (VI в. до н. э.) – лидийский царь, обладавший, по преданию, огромным богатством; имя его стало нарицательным обозначением богача.

Нас смешит и научает вдруг. Это определение целей комедии дано по эпистоле «О стихотворстве» Сумарокова. Ср. строки эпистолы:

 
Свойство комедии – издевкой править нрав.
Смешить и пользовать – прямой ее устав.
 

Вольность, вольность – дар святых небес. Этот стих, очевидно, перефразирует первую строку радищевской оды «Вольность» («О! дар небес благословенный»).

Бог
(«На вечном троне ты средь облаков сидишь...»)

 
На вечном троне ты средь облаков сидишь
И сильною рукой гром мещешь и разишь.
Но бури страшные и громы ты смиряешь
И благость на земли реками изливаешь.
Начало и конец, средина всех вещей!
Во тьме ты ясно зришь и в глубине морей.
Хочу постичь тебя, хочу – не постигаю.
Хочу не знать тебя, хочу – и обретаю.
 
 
Везде могущество твое напечатленно.
Из сильных рук твоих родилось всё нетленно.
Но всё здесь на земли приемлет вид другой:
И мавзолеи где гордилися собой,
И горы вечные где пламенем курились,
Там страшные моря волнами вдруг разлились;
Но прежде море где шумело в берегах,
Сияют класы там златые на полях
И дым из хижины пастушечьей курится.
Велишь – и на земли должно всё измениться,
Велишь – как в ветер прах, исчезнет смертных род!
Всесильного чертог, небесный чистый свод,
Где солнце, образ твой, в лазури нам сияет
И где луна в ночи свет тихий проливает,
Туда мой скромный взор с надеждою летит!
Безбожный лжемудрец в смущеньи на вас зрит.
Он в мрачной хижине тебя лишь отвергает:
В долине, где журчит источник и сверкает,
В ночи, когда луна нам тихо льет свой луч,
И звезды ясные сияют из-за туч,
И филомелы песнь по воздуху несется, —
Тогда и лжемудрец в ошибке признается.
Иль на горе когда ветр северный шумит,
Скрипит столетний дуб, ужасно гром гремит,
Паляща молния по облаку сверкает,
Тут в страхе он к тебе, всевышний, прибегает,
Клянет тебя, клянет и разум тщетный свой,
И в страхе скажет он: «Смиряюсь пред тобой!
Тебя – тварь бренная – еще не понимаю,
Но что ты милостив, велик, теперь то знаю!»
 

1804 или 1805

Бог. Впервые – Соч., т. 1, стр. 5—6в, где дано по списку, принадлежавшему П. Н. Тиханову (ГПБ). Подражание духовным одам Державина «Бог» и «Величество божие».

Сияют класы там златые на полях – перефразировка стиха из ломоносовской оды Елизавете Петровне 1747 г.: «И класы на полях желтеют».

К Мальвине
(«Ах! чем красавицу мне должно...»)

 
Ах! чем красавицу мне должно,
Как не цветочком, подарить?
Ее, без всякой лести, можно
С приятной розою сравнить.
 
 
Что розы может быть славнее?
Ее Анакреон воспел.
Что розы может быть милее?
Амур из роз венок имел.
 
 
Ах, мне ль твердить, что вянут розы,
Что мигом их краса пройдет,
Что, лишь появятся морозы,
Листок душистый опадет.
 
 
Но что же, милая, и вечно
В печальном мире сем цветет?
Не только розы скоротечно,
И жизнь – увы! – и жизнь пройдет.
 
 
Но грации пока толпою
Тебе, Мальвина, вслед идут,
Пока они еще с тобою
Играют, пляшут и поют,
 
 
Пусть розы нежные гордятся
На лилиях груди твоей!
Ах, смею ль, милая, признаться?
Я розой умер бы на ней.
 

‹1805›

К Мальвине. Впервые – «Северный вестник», 1805, № 11, стр. 167—168, под заглавием «Стихи к М. (С итальянского)», с эпиграфом: «Amica! tu sei la rosa della primavera» ‹«Подруга! ты вешняя роза»›. Печ. по «Собранию русских стихотворений», ч. 2. СПб., 1810, стр. 196. В «Опыты» не вошло. Итальянский подлинник неизвестен.

Анакреон – см. стр. 263

Послание к Н. И. Гнедичу
(«Что делаешь, мой друг, в полтавских ты степях...»)

 
Что делаешь, мой друг, в полтавских ты степях
          И что в стихах
Украдкой от друзей на лире воспеваешь?
      С Фингаловым певцом мечтаешь
        Иль резвою рукой
      Венок красавице сплетаешь?
      Поешь мечты, любовь, покой,
      Улыбку томныя Корины
Иль страстный поцелуй шалуньи Зефирины?
   Все, словом, прелести Цитерских уз —
Они так дороги воспитаннику муз —
Поешь теперь, а твой на Севере приятель,
Веселий и любви своей летописатель,
Беспечность полюбя, забыл и Геликон.
Терпенье и труды ведь любит Аполлон —
      А друг твой славой не прельщался,
      За бабочкой, смеясь, гонялся,
Красавицам стихи любовные шептал
И, глядя на людей – на пестрых кукл – мечтал:
«Без скуки, без забот не лучше ль жить с друзьями,
      Смеяться с ними и шутить,
      Чем исполинскими шагами
За славой побежать и в яму поскользить?»
      Охоты, право, не имею
      Чрез то я сделаться смешным
      И умным, и глупцам, и злым,
Иль, громку лиру взяв, пойти вослед Алкею,
Надувшись пузырем, родить один лишь дым,
Как Рифмин, закричать: «Ликуй, земля, со мною!
Воспряньте, камни, лес! Зрю муз перед собою!
Восторг! Лечу на Пинд!.. Простите, что упал:
      Ведь я Пиндару подражал!»
Что в громких песнях мне? Доволен я мечтами,
В покойном уголке тихонько притаясь,
      Но с светом вовсе не простясь:
Играя мыслями, я властвую духами.
 
 
         Мы, право, не живем
         На месте всё одном,
         Но мыслями летаем;
         То в Африку плывем,
То на развалинах Пальмиры побываем,
То трубку выкурим с султаном иль пашой,
Или, пленяся вдруг султановой женой,
      Фатимой томной, молодой,
      Тотчас дарим его рогами;
Смеемся муфтию, деремся с визирями,
И после, убежав (кто в мыслях не колдун?),
Увидим стройных нимф, услышим звуки струн,
И где ж очутимся? На бале и в Париже!
И так мечтанием бываем к счастью ближе,
      А счастие лишь там живет,
         Где нас, безумных, нет.
Мы сказки любим все, мы – дети, но большие.
Что в истине пустой? Она лишь ум сушит,
      Мечта всё в мире золотит,
         И от печали злыя
           Мечта нам щит.
Ах, должно ль запретить и сердцу забываться,
Поэтов променя на скучных мудрецов!
Поэты не дают с фантазией расстаться,
Мы с ними посреди Армидиных садов,
         В прохладе рощ тенистых,
Внимаем пению Орфеев голосистых.
При шуме ветерков на розах нежных спим
         И возле нимф вздыхаем,
      С богами даже говорим,
      А с мудрецами лишь болтаем,
Браним несчастный мир да, рассердясь... зеваем.
...............................................
Так, сердце может лишь мечтою услаждаться!
      Оно всё хочет оживить:
В лесу на утлом пне друидов находить,
Укрывшихся под ель, рукой времян согбенну;
      Услышать барда песнь священну,
С Мальвиною вздохнуть на берегу морском
         О ратнике младом.
      Всё сердцу в мире сем вещает.
      И гроб безмолвен не бывает,
И камень иногда пустынный говорит:
           «Герой здесь спит!»
 
 
Так, сердцем рождена, поэзия любезна,
Как нектар сладостный, приятна и полезна.
      Язык ее – язык богов;
Им дивный говорил Омир, отец стихов.
Язык сей у творца берет Протея виды.
Иной поет любовь: любимец Афродиты,
С свирелью тихою, с увенчанной главой,
           Вкушает лишь покой,
       Лишь радости одни встречает
И розами стезю сей жизни устилает.
                   Другой,
   Как славный Тасс, волшебною рукой
         Являет дивный храм природы
И всех чудес ее тьмочисленные роды:
           Я зрю то мрачный ад,
То счастия чертог, Армидин дивный сад;
Когда же он дела героев прославляет
           И битвы воспевает,
Я слышу треск и гром, я слышу стон и крик...
         Таков поэзии язык!
 
 
Не много ли с тобой уж я заговорился?
Я чересчур болтлив: я с Фебом подружился,
А с ним ли бедному поэту сдобровать?
Но, чтоб к концу привесть начатое маранье,
         Хочу тебе сказать,
Что пременить себя твой друг имел старанье,
Увы, и не успел! Прими мое признанье!
Никак я не могу одним доволен быть,
И лучше розы мне на терны пременить,
Чем розами всегда одними восхищаться.
      Итак, не должно удивляться,
         Что ветреный твой друг —
         Поэт, любовник вдруг
И через день потом философ с грозным тоном,
      А больше дружен с Аполлоном,
      Хоть и нейдет за славы громом,
         Но пишет всё стихи,
         Которы за грехи,
Краснеяся, друзьям вполголоса читает
      И первый сам от них зевает.
 

Первая половина 1805

Послание к Н. И. Гнедичу. Впервые – «Цветник», 1809, № 5, стр. 184—192. В «Опыты» не вошло. Как свидетельствует письмо Батюшкова к Гнедичу от декабря 1809 г., послание в рукописи имело эпиграф из стихотворного письма Парни к своему брату от сентября 1785 г.: «Le ciel, qui voulait mon bonheur, || Avait mis au fond de mon cœur || La paresse et l’insouciance...» ‹«Небо, пожелавшее, чтобы я был счастлив, вложило в глубину моего сердца леность и беспечность»› (Соч., т. 3, стр. 64—65).

Гнедич Николай Иванович (1784—1833) – поэт, близкий друг Батюшкова.

Что делаешь, мой друг, в полтавских ты степях. В 1805 г. Гнедич ездил на Украину.

Фингалов певец – Оссиан (см. о нем стр. 263).

Цитерские узы – узы любви; Цитера (Кифера) – один из Ионийских островов, на котором в Древней Греции господствовал культ Афродиты и находилось ее святилище.

Алкей (VII—VI вв. до н. э.) – древнегреческий поэт, писавший высоким стилем свои торжественные оды.

Рифмин – имеется в виду поэт, профессор истории и литературы Алексей Федорович Мерзляков (1778—1830), сторонник классицизма, подражавший античным одописцам, переводчик Алкея и Вергилия. В стихах Рифмина Батюшков дает пародию на классицистический стиль с преувеличенной экспрессивностью его синтаксиса и многочисленными обращениями и восклицаниями.

Лечу на Пинд!.. Простите, что упал. Отголосок богатырской сказки Карамзина «Илья Муромец», где сатирически изображается, как творцы од «лезут на вершину Пиндову, обступаются и вниз летят».

Пиндар (VI—V вв. до н. э.) – древнегреческий поэт, стиль которого отличается торжественностью и громозвучностью.

Доволен я мечтами, В покойном уголке тихонько притаясь – вероятно, перефразированные строки из сатиры Кантемира «На хулящих учение» (1729), в которых прославляется доля того, «кто в тихом своем углу молчалив таится».

Пальмира – пышный и богатый «город пальм», воздвигнутый, по библейскому преданию, царем Соломоном.

Муфтий – судья, представитель высшего мусульманского духовенства.

Армидины сады – сады волшебницы Армиды, героини поэмы итальянского поэта Торквато Тассо (1544—1595) «Освобожденный Иерусалим».

Друиды – кельтские жрецы.

Мальвина – героиня поэм Оссиана.

Омир – Гомер, легендарный автор древнегреческих эпических поэм «Илиада» и «Одиссея».

<На смерть И. П. Пнина>
(«Где друг наш? Где певец? Где юности красы!..»)

Que vois-je, c’en est fait;

je t’embrasse, et tu meurs.

Voltaire

Что вижу я, все кончено; я тебя обнимаю, и ты умираешь.

Вольтер (франц.). – Ред.

 
Где друг наш? Где певец? Где юности красы?
Увы, исчезло всё под острием косы!
Любимца нежных муз осиротела лира,
Замолк певец: он был, как мы, лишь странник мира!
Нет друга нашего, его навеки нет!
     Недолго мир им украшался:
     Завял, увы, как майский цвет,
И жизни на заре с друзьями он расстался!
 
 
Пнин чувствам дружества с восторгом предавался;
Несчастным не одно он золото дарил...
Что в золоте одном? Он слезы с ними лил.
     Пнин был согражданам полезен,
Пером от злой судьбы невинность защищал,
     В беседах дружеских любезен,
     Друзей в родных он обращал.
 
 
И мы теперь, друзья, вокруг его могилы
     Объемлем только хладный прах,
     Твердим с тоской и во слезах:
     Покойся в мире, друг наш милый,
Питомец граций, муз, ты жив у нас в сердцах!
 
 
Когда в последний раз его мы обнимали,
     Казалось, с нами мир грустил,
         И сам Амур в печали
         Светильник погасил:
     Не кипарисну ветвь унылу,
Но розу на его он положил могилу.
 

Сентябрь 1805

‹На смерть И. П. Пнина›. Впервые – «Северный вестник», 1805, № 9, стр. 345—346, с заглавием «На смерть его же» (перед стихотворением Батюшкова были напечатаны стихотворения С. Н. Глинки и Н. А. Радищева, также посвященные смерти Пнина). В «Опыты» не вошло. Эпиграф – из стихотворения Вольтера «Смерть Лекуврер, знаменитой актрисы».

Пнин Иван Петрович (1773—1805) – публицист и поэт, ученик и последователь Радищева, президент «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств», куда в молодости входил Батюшков.

Пером от злой судьбы невинность защищал. Пнин, являвшийся побочным сыном князя Н. В. Репнина, представил Александру I записку «Вопль невинности, отвергаемой законом», где говорил о необходимости улучшить положение незаконнорожденных.

Совет друзьям
(«Подайте мне свирель простую...»)

Faut-il être tant volage,

Ai-je dit au doux plaisir...

Нужно ли быть столь мимолетным? – сказал я сладостному наслаждению (франц.). – Ред.

 
Подайте мне свирель простую,
Друзья! и сядьте вкруг меня
Под эту вяза тень густую,
Где свежесть дышит среди дня;
Приближьтесь, сядьте и внемлите
Совету музы вы моей:
Когда счастливо жить хотите
Среди весенних кратких дней,
Друзья! оставьте призрак славы,
Любите в юности забавы
И сейте розы на пути.
О юность красная! цвети!
И, током чистым окропленна,
Цвети хотя немного дней,
Как роза, миртом осененна,
Среди смеющихся полей;
Но дай нам жизнью насладиться,
Цветы на тернах находить!
Жизнь – миг! не долго веселиться,
Не долго нам и в счастьи жить!
Не долго – но печаль забудем,
Мечтать во сладкой неге будем:
Мечта – прямая счастья мать!
Ах! должно ли всегда вздыхать
И в майский день не улыбаться?
Нет, станем лучше наслаждаться,
Плясать под тению густой
С прекрасной нимфой молодой,
Потом, обняв ее рукою,
Дыша любовию одною,
Тихонько будем воздыхать
И сердце к сердцу прижимать.
 
 
Какое счастье! Вакх веселый
Густое здесь вино нам льет,
А тут в одежде тонкой, белой
Эрата нежная поет:
Часы крылаты! не летите,
Ах! счастье мигом хоть продлите!
 
 
Но нет! бегут счастливы дни,
Бегут, летят стрелой они;
Ни лень, ни сердца наслажденья
Не могут их сдержать стремленья,
И время сильною рукой
Губит и радость, и покой!
 
 
Луга веселые, зелены!
Ручьи прозрачны, милый сад!
Ветвисты ивы, дубы, клены,
Под тенью вашею прохлад
Ужель вкушать не буду боле?
Ужели скоро в тихом поле
Под серым камнем стану спать?
И лира, и свирель простая
На гробе будут там лежать!
Покроет их трава густая,
Покроет, и ничьей слезой
Прах хладный мой не окропится!
Ах! должно ль мне о том крушиться?
Умру, друзья! – и всё со мной!
Но парки темною рукою
Прядут, прядут дней тонку нить...
Коринна и друзья со мною, —
О чем же мне теперь грустить?
 
 
Когда жизнь наша скоротечна,
Когда и радость здесь не вечна,
То лучше в жизни петь, плясать,
Искать веселья и забавы
И мудрость с шутками мешать,
Чем, бегая за дымом славы,
От скуки и забот зевать.
 

‹1806›

Совет друзьям. Впервые – «Лицей», 1806, ч. 1, кн. 1, стр. 11—13. В «Опыты» не вошло. Первая редакция стихотворения «Веселый час» (см. стр. 105—107), имеющая самостоятельное художественное значение. Эпиграф – из стихотворения французской поэтессы Генриетты Мюра (1670—1716).

К Гнедичу
(«Только дружба обещает...»)

 
Только дружба обещает
Мне бессмертия венок;
Он приметно увядает,
Как от зноя василек.
Мне оставить ли для славы
Скромную стезю забавы?
Путь к забавам проложен,
К славе тесен и мудрен!
Мне ль за призраком гоняться,
Лавры с скукой собирать?
Я умею наслаждаться,
Как ребенок всем играть,
И счастлив!.. Досель цветами
Путь ко счастью устилал,
Пел, мечтал, подчас стихами
Горесть сердца услаждал.
Пел от лени и досуга;
Муза мне была подруга;
Не был ей порабощен.
А теперь – весна, как сон
Легкокрылый, исчезает
И с собою увлекает
Прелесть песней и мечты!
Нежны мирты и цветы,
Чем прелестницы венчали
Юного певца, – завяли!
Ах! ужели наградит
Слава счастия утрату
И ко дней моих закату
Как нарочно прилетит?
 

1806

К Гнедичу («Только дружба обещает...»). Впервые – сб. «Талия», СПб., 1807, стр. 55—56, под заглавием «Послание к Г ** чу». Печ. по «Опытам», стр. 75—76. В «Талии» стихотворение завершается следующей строфой:

 
Нет, болтаючи с друзьями,
Славы я не соберу;
Чуть не весь ли и с стихами
Вопреки тебе умру.
 

Она является ответом на не дошедшее до нас суждение Гнедича, предсказывавшего Батюшкову громкую литературную славу.

<Н. И. Гнедичу>
(«По чести, мудрено в санях или верхом...»)

 
По чести, мудрено в санях или верхом,
  Когда кричат: «марш, марш, слушай!» кругом,
     Писать тебе, мой друг, посланья...
  Нет! Музы, убоясь со мной свиданья,
Честненько в Петербург иль бог знает куда
        Изволили сокрыться.
        А мне без них беда!
Кто волком быть привык, тому не разучиться
По-волчьи и ходить, и лаять завсегда.
  Частенько, погрузясь в священну думу,
     Не слыша барабанов шуму
И крику резкого осанистых стрелков,
Я крылья придаю моей ужасной кляче
  И прямо – на Парнас! – или иначе,
     Не говоря красивых слов,
Очутится пред мной печальная картина:
Где ветр со всех сторон в разбиты окна дует
И где любовницу, нахмурясь, кот целует,
     Там финна бедного сума
        С усталых плеч валится,
     Несчастный к уголку садится
И, слезы утерев раздранным рукавом,
Догладывает хлеб мякинный и голодный...
Несчастный сын страны холодной!
Он с голодом, войной и русскими знаком!
 

Март 1807

‹Н. И. Гнедичу› («По чести, мудрено в санях или верхом...»). Впервые – PC, 1870, т. 1, № 1, стр. 68. Входит в письмо Батюшкова к Гнедичу из Риги от 19 марта 1807 г.