Текст книги "Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана"

Автор книги: Константин Батюшков

Разлука
(«Гусар, на саблю опираясь...»)

 
Гусар, на саблю опираясь,
В глубокой горести стоял;
Надолго с милой разлучаясь,
       Вздыхая, он сказал:
 
 
«Не плачь, красавица! Слезами
Кручине злой не пособить!
Клянуся честью и усами
       Любви не изменить!
 
 
Любви непобедима сила!
Она мой верный щит в войне;
Булат в руке, а в сердце Лила, —
       Чего страшиться мне?
 
 
Не плачь, красавица! Слезами
Кручине злой не пособить!
А если изменю... усами
       Клянусь, наказан быть!
 
 
Тогда мой верный конь споткнися,
Летя во вражий стан стрелой,
Уздечка браная порвися
       И стремя под ногой!
 
 
Пускай булат в руке с размаха
Изломится, как прут гнилой,
И я, бледнея весь от страха,
       Явлюсь перед тобой!»
 
 
Но верный конь не спотыкался
Под нашим всадником лихим;
Булат в боях не изломался, —
       И честь гусара с ним!
 
 
А он забыл любовь и слезы
Своей пастушки дорогой
И рвал в чужбине счастья розы
       С красавицей другой.
 
 
Но что же сделала пастушка?
Другому сердце отдала.
Любовь красавицам – игрушка,
       А клятвы их – слова!
 
 
Всё здесь, друзья! изменой дышит,
Теперь нет верности нигде!
Амур, смеясь, все клятвы пишет
       Стрелою на воде.
 

    Между сентябрем 1812 и январем 1813 (?)

Разлука («Гусар, на саблю опираясь...»). Впервые – ПРП, ч. 2, стр. 121—123. Печ. по «Опытам», стр. 180. Сходная поза гусара дана в очерке Батюшкова «Прогулка по Москве» («А этот гусар о чем призадумался, опершись на свою саблю!» – Соч., т. 2, стр. 33). Об оценке стихотворения Пушкиным см. вступ. статью, стр. 35—36. Первые две строфы стихотворения, ставшего широко распространенным романсом, попали в народную драму «Царь Максимьян» (Н. П. Андреев. Русский фольклор. М. – Л., 1938, стр. 520).

Браная – вышитая.

Певец в Беседе любителей русского слова
(«Друзья! все гости по домам!..»)

 
Певец
 
 
Друзья! все гости по домам!
       От чтенья охмелели!
Конец и прозе, и стихам
       До будущей недели!
Мы здесь одни!.. Что делать? Пить
       Вино из полной чаши!
Давайте взапуски хвалить
       Славянски оды наши.

Сотрудники
 
 
Мы здесь одни!.. Что делать? Пить (и проч.).
 
 
Певец
 
 
Сей кубок чадам древних лет!
       Вам слава, наши деды!
Друзья! Почто покойных нет
       Певцов среди «Беседы»!
Их вирши сгнили в кладовых
       Иль съедены мышами,
Иль продают на рынке в них
       Салакушку с сельдями.
Но дух отцов воскрес в сынах,
       Мы все для славы дышим,
Давно здесь в прозе и стихах,
       Как Тредьяковский, пишем.
 
 
Сотрудники
 
 
Но дух отцов воскрес в сынах (и проч.).
 
 
Певец
 
 
Чья тень парит под потолком
       Над нашими главами?
За ней, пред ней... о страх! – кругом
       Поэты со стихами!
Се Тредьяковский в парике
       Засаленном, с кудрями,
С «Тилемахидою» в руке,
       С Ролленем за плечами!
Почто на нас, о муж седой!
       Вперил ты грозны очи?
Мы все клялись, клялись тобой
       С утра до полуночи
Писать, как ты, тебе служить;
       Мы все с рассудком в споре,
Для славы будем жить и пить,
       Нам по колено море!
Напьемся пьяны музе в дань,
       Так пили наши деды!
Рассудку – гибель, вкусу – брань,
       Хвала – сынам «Беседы»!
Пусть Ломоносов был умен,
       И нас еще умнее;
За пьянство стал бессмертен он,
       А мы его пьянее.
 
 
Сотрудники
 
 
Для славы будем жить и пить.
       Врагу беда и горе!
Почто рассудок нам щадить?
       Нам по колено море.
 
 
Певец
 
 
Друзья! большой бокал отцов
       За лавку Глазунова!
Там царство вечное стихов
       Шихматова лихова.
Родного крова милый свет,
       Знакомые подвалы,
Златые игры прежних лет —
       Невинны мадригалы!
Что вашу прелесть заменит?
       О лавка дорогая!
Какое сердце не дрожит,
       Тебя благословляя?
 
 
Сотрудники
 
 
Что вашу прелесть заменит (и проч.).
 
 
Певец
 
 
Там всё знакомо для певцов,
       Там наши дети милы,
Кладбище мирное стихов,
       Бумажные могилы,
Там царство тленья и мышей,
       Там Николев почтенный,
И древний прах календарей,
       И прах газет священный.
Да здравствует «Беседы» царь!
       Цвети твоя держава!
Бумажный трон твой – наш алтарь,
       Пред ним обет наш – слава!
Не изменим: мы от отцов
       Прияли глупость с кровью;
Сумбур! здесь сонм твоих сынов,
       К тебе горим любовью!
Наш каждый писарь – славянин,
       Галиматьею дышит,
Бежит, предатель сих дружин,
       И галлицизмы пишет!
 
 
Сотрудники
 
 
Наш каждый писарь – славянин (и проч.).
 
 
Певец
 
 
Тот наш, кто каждый день кадит
       И нам молебны служит;
Пусть публика его бранит,
       Но он о том не тужит!
За нас стоит гора горой,
       В «Беседе» не зевает.
Прямой сотрудник, брат прямой
       И в брани помогает!
Хвала тебе, Славенофил,
       О муж неукротимый!
Ты здесь рассудок победил
       Рукой неутомимой.
О, сколь с наморщенным челом
       В «Беседе» он прекрасен
И сколь он хладен пред столом
       И критикам ужасен!
Упрямство в нем старинных лет,
       Хвала седому деду!
Друзья! он, он родил на свет
       Славянскую «Беседу»!
 
 
Сотрудники
 
 
Он нас, сироток, воскормил!
 
 
Потемкин
 
 
Меня читать он учит.
 
 
Жихарев
 
 
Моих он «Бардов» похвалил.
 
 
Шихматов
 
 
Меня в Пиндары крючит.
 
 
Певец
 
 
Хвала тебе, о дед седой!
       Хвала и многи лета!
Ошую пусть сидит с тобой
       Осьмое чудо света,
Твой сын, наперсник и клеврет —
       Шихматов безглагольный,
Как ты, славян краса и цвет,
       Как ты, собой довольный!
Хвала тебе, о Шаховской,
       Холодных шуб родитель!
Отец талантов, муж прямой,
       Ежовой покровитель!
Телец, упитанный у нас,
       О ты, болван болванов!
Хвала тебе, хвала сто раз,
       Раздутый Карабанов!
Хвала, читателей тиран,
       Хвостов неистощимый!
Стихи твои – наш барабан,
       Для слуха нестерпимый;
Везде с стихами ты готов,
       Везде ты волком рыщешь,
Пускаешь притчу в тыл врагов,
       Стихами в уши свищешь;
Лишь за поэму – прочь идут,
       За оду – засыпают,
Ты за посланье – все бегут
       И уши затыкают.
Хвала, псаломщик наш, старик,
       Захаров-преложитель!
Ревет он так, как волк иль бык,
       Лугов пустынных житель;
Хвала тебе, протяжный Львов,
       Ковач речений смелый!
И Палицын, гроза певцов,
       В Поповке поседелый!
Хвала, наш пасмурный Гервей,
       Обруганный Станевич,
И с польской музыкой своей,
       Холуй Анастасевич!
Друзья, сей полный ковш пивной
       За здравье Соколова!
Он, право, чтец у нас лихой
       И создан для Хвостова.
В его устах стихи ревут,
       Как волны в уши плещут;
От грома их невольно тут
       Все барыни трепещут;
Хвала, беседы сей дьячок,
       Бездушный Политковский!
Жует, гнусит и вдруг стишок
       Родит славяноросский.
...........
...........
Их груди каменной хвала!
       Хвала скуле железной!
 
 
Сотрудники
 
 
............
............
Их груди каменной хвала!
       Хвала скуле железной!
Но месть тому, кто нас бранит
       И пишет эпиграммы,
Кто пишет так, как говорит,
       Кого читают дамы.
 
 
Певец
 
 
Сей кубок мщенью! Други! в строй!
       И мигом – перья в длани!
Сразить иль пасть – наш роковой
       Обет в чернильной брани.
Вотще свои, о Карамзин,
       Ты издал сочиненья:
Я, я на Пинде властелин
       И жажду лишь отмщенья!
Нет логики у нас в домах,
       Грамматик не бывало;
Мы прОлог в руки – гибни, враг,
       С твоей дружиной вялой!
Отведай, дерзкий, что сильней —
       Рассудок или мщенье;
Пришлец! мы в родине своей,
       За глупых – провиденье!
Друзья! прощанью сей стакан,
       Уж свечи погасили,
Пробили зорю в барабан,
       К заутрени звонили;
Пора домой, пора ко сну;
       От хмеля я шатаюсь.
 
 
Хвостов
 
 
Дай, басню я прочту одну
       И после распрощаюсь.
 
 
Все
 
 
Ах! нет, друзья, домой, домой!
       Чу... петухи пропели.
Прощай, Шишков, наш дед седой,
       Прощай, мы охмелели —
И ты нас в путь благослови.
       А вы, друзья, – лобзанья!
В завет – и новыя любви,
       И нового свиданья.
 

Первая половина марта 1813

Певец в Беседе любителей русского слова. Впервые – «Современник», 1856, № 5, Смесь, стр. 10—18, с заглавием «Певец в беседе славянороссов». Н. И. Греч в «Северной пчеле», 1857, 20 мая, дал ряд поправок к тексту «Современника». Печ. по изд. 1934, стр. 255—262, где воспроизведен список произведения с принятым нами заглавием, сделанный кн. А. М. Горчаковым на бумаге с водяным знаком 1814 г. (ЦГАОР), с исправлением явных описок. В сочинении «Певца» принимал некоторое участие писатель и журналист, автор известных басен А. Е. Измайлов (1779—1831), на что впервые указал Н. В. Сушков («Московский университетский благородный пансион». M., 1858, стр. 75). В рукописном сборнике Измайлова (ГПБ) есть «Пародия некоторых куплетов из „Певца во стане русских воинов“» с датой: 1813 г. В эту «Пародию» входят с вариантами строки из «Певца в Беседе любителей русского слова» (стихи 125—148). В вариантах особенно интересна характеристика Хвостова (стихи 129—132):

 
Наскучил людям и чертям,
       И день и ночь он пишет,
А похвалы своим трудам
       Ни от кого не слышит.
 

Эти стихи – явный перепев 3—4-й строк из сатиры И. И. Дмитриева «Чужой толк» (1794):

 
Со всеусердием всё оды пишем, пишем,
А ни себе, ни им похвал нигде не слышим!
 

В «Пародию входит также строфа, не включенная в известные нам списки стихотворения:

 
Хвала отважным рифмачам!
       Шихматов в юны лета,
Коль верить Балдуса речам, —
       Осьмое чудо света.
Потемкин, слава наших дней,
       И Бунина девица!
В Беседе говорят о ней:
       «Стихи плесть мастерица».
Театра нашего хвала,
       Грузинцев, Висковатов!
Их Мельпомена родила
       На гибель сопостатов.
 

Батюшков пародийно использовал жанр, композиционную схему, стихотворный размер (чередование четырехстопных и трехстопных ямбов), эпизоды, образы и даже отдельные выражения «Певца...» Жуковского («О родина святая!» – у Батюшкова: «О, лавка дорогая!»; «Тот наш, кто первый в бой летит» – у Батюшкова: «Тот наш, кто каждый день кадит» и др.). Некоторые строки стихотворения Жуковского воспроизводятся у Батюшкова дословно: «Сей кубок чадам древних лет», «Но дух отцов воскрес в сынах» и т. п. «Певец» вызвал живой интерес в среде карамзинистов. В первой половине апреля 1813 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу: «Нет ли у тебя пародии «Певца», сделанной Батюшковым? Мне очень хочется ее прочесть. Не можешь ли мне ее прислать?» («Остафьевский архив», т. 1. СПб., 1899, стр. 15). Написавший «Певца» перед своим отправлением в армию, Батюшков после возвращения из заграничного похода обнаружил, что он получил большое распространение и вызвал гнев шишковистов. Это произвело на Батюшкова, вернувшегося на родину в подавленном моральном состоянии, тягостное впечатление. 10 января 1815 г. он писал Вяземскому: «В отсутствие мое здесь разошлись мои стихи: «Певец». Глупая шутка, которую я писал для себя. Вот все славяне поднялись на меня. Хотят за‹щища›ться... Это скучно и начинает меня огорчать» (ЦГАЛИ). К числу этих «славян», очевидно, не принадлежал А. С. Шишков: услышав «Певца» в чтении С. Т. Аксакова, он нашел его «забавным» и попросил список произведения (см.: С. Т. Аксаков. Сочинения, т. 3. СПб., 1886, стр. 212—213). Образы «Певца» были широко использованы в речах и письмах арзамасцев. Так, А. И. Тургенев называл Анастасевича «холуем» («Остафьевский архив», т. 1. СПб., 1899, стр. 89), а Д. Н. Блудов упоминал о «грязном Хвостове» «Певца» Батюшкова («„Арзамас“ и арзамасские протоколы». Л., 1933, стр. 127). Стих Батюшкова, направленный против Шаховского: «Холодных шуб родитель!» – дал повод к шутливой игре на 9-м заседании «Арзамаса». В. Л. Пушкин был укрыт тяжелыми шубами, а Жуковский говорил, обращаясь к нему: «Се лежит он под страшным сугробом шуб прохладительных» (там же, стр. 142—143). Вслед за Батюшковым, утверждавшим, что шишковисты пишут «как Тредьяковский», многие арзамасцы стали называть последнего «пророком Беседы» и «патриархом славенофилов» (там же, стр. 146 и 213). Напротив, Пушкин, позднее отметивший значительные заслуги Тредиаковского, в 1814 г. советовал Батюшкову прекратить нападки на него (см. его послание «К Батюшкову»: «Но Тредьяковского оставь в столь часто рушимом покое»), хотя пока еще основывался только на том, что нападки на Тредиаковского, которого он относил к числу «бессмысленных поэтов», стали банальными.

Беседа любителей русского слова (1811—1816) – литературное общество, организационный центр писателей-шишковистов.

Тредьяковский (Тредиаковский) – см. о нем примеч. к «Видению на берегах Леты», стр. 275.

Роллен Шарль (1661—1741) – французский историк; его многотомные труды («Древнюю историю» и «Римскую историю») перевел Тредиаковский.

Глазунов – см. стр. 264.

Шихматов – см. о нем примеч. к «Видению на берегах Леты», стр. 276.

Николев Николай Петрович (1758—1815) – плодовитый, но бездарный поэт, член Российской академии, почитавшийся писателями архаического направления.

«Беседы» царь – А. С. Шишков; см. о нем примеч. к «Посланию к стихам моим», стр. 264. Его образ здесь пародийно соответствует образу Александра I в «Певце во стане русских воинов» Жуковского. В Тургеневской тетради (ПД) дан вариант ст. 73: «Сумбур! твоя держава!»

Славенофил – А. С. Шишков.

Потемкин Сергей Павлович, граф (1787—1858) – поэт-шишковист, внучатый племянник крупного государственного деятеля и полководца кн. Г. А. Потемкина, сотрудничал в издаваемых «Беседой» «Чтениях».

Жихарев Степан Петрович (1787—1860) – поэт-шишковист, театральный деятель, автор воспоминаний («Дневник студента» и «Дневник чиновника»); впоследствии примкнул к «Арзамасу», получив имя Громобой. Здесь упоминается его оссиановская поэма «Барды», осмеянная карамзинистами.

Пиндар – см. стр. 266.

Ошую – налево.

Шихматов безглагольный. Шихматов настаивал на полном отказе от глагольных рифм и осуществлял этот отказ в своей поэтической практике, о чем упомянул Пушкин во 2-й октаве «Домика в Коломне».

Шаховской Александр Александрович, князь (1777—1846) – известный драматург, член «Беседы», автор ирои-комической поэмы «Расхищенные шубы», осмеивавшей Карамзина и его последователей (1-я и 2-я песни поэмы появились в 1811—1812 гг.). Батюшков назвал эту поэму «холодной» не только в «Певце», но и в письме к Вяземскому от 27 февраля 1813 г., где также утверждал, что «Шубы» Шаховского «очень холодны» (Соч., т. 3, стр. 217). Появление другого антикарамзинистского произведения Шаховского – комедии «Урок кокеткам, или Липецкие воды» (1815), где под именем Фиалкина осмеивался Жуковский, вызвало негодование Батюшкова, писавшего Вяземскому 11 ноября 1815 г.: «Верь мне (я знаю поприще успехов Шутовского ‹Шаховского›), верь мне, что лучшая на него эпиграмма и сатира есть – время. Он от него не отделается. Время сгложет его желчь, а имена Озерова и Жуковского и Карамзина останутся» (ЦГАЛИ).

Ежова Екатерина Ивановна (1787—1837) – актриса, находившаяся в связи с Шаховским.

Карабанов Петр Матвеевич (1765—1829) – поэт-шишковист, переводчик «Альзиры» Вольтера; отличался толщиной и обжорством.

Хвостов Дмитрий Иванович, граф (1757—1835) – примыкавший к «Беседе» поэт-графоман, автор огромного количества совершенно бездарных произведений, зачитывавший стихами своих слушателей и лично распространявший собственную литературную продукцию. Батюшков справедливо утверждал, что он «своим бесславием славен будет в позднейшем потомстве» (Соч., т. 3, стр. 215). Образ Хвостова в «Певце» пародийно соответствует образу знаменитого казачьего атамана М. И. Платова в стихотворении Жуковского «Певец во стане русских воинов».

Захаров Иван Семенович (1754—1816) – слабый переводчик, председатель одного из разрядов «Беседы»; шишковисты высоко ценили его высокопарную декламацию.

Львов Павел Юрьевич (1770—1825) – писатель-шишковист, применявший в своих сочинениях устарелые и непонятные слова и выражения.

Палицын Александр Александрович (ум. 1816) – поэт-любитель, не входивший в «Беседу», но являвшийся поклонником Шишкова и Хвостова, стихи которого он даже сравнивал с «языком богов» («Библиографические записки», 1859, № 8, стр. 250).

Поповка – имение Палицына в Харьковской губернии, в котором он почти безвыездно жил.

Станевич Евстафий Иванович (1775—1835) – писатель-шишковист, подражавший английскому писателю Джемсу

Гервею (1714—1758), произведения которого были проникнуты мистикой и пессимизмом. Батюшков называет Станевича «обруганным», так как его в крайне грубой форме критиковали М. Т. Каченовский и А. Ф. Воейков в ВЕ.

Анастасевич Василий Григорьевич (1775—1845) – переводчик и библиограф, который не был членом «Беседы», но принадлежал к партии шишковистов и охотно исполнял поручения ее видных членов. В свои переводы и произведения вводил многочисленные полонизмы – слова польского происхождения, например слуг обычно называл «холуями».

Соколов – чиновник, выступавший в «Беседе» в качестве чтеца.

Политковский Гавриил Герасимович (род. ок. 1770 – ум. после 1824) – писатель-шишковист, часто читавший в «Беседе» свои и чужие произведения. Н. И. Греч в указанном выше номере «Северной пчелы» дает вариант ст. 158: «Бездарный Политковский».

Кто пишет так, как говорит. Имеются в виду враги «Беседы» карамзинисты, выдвинувшие принцип приближения литературного языка к живой речи образованного общества.

Вотще свои, о Карамзин, Ты издал сочиненья. Батюшкова особенно возмущали систематические нападки шишковистов на Карамзина. В письме к Вяземскому от 27 февраля 1813 г. он восклицал, рассказывая о заседаниях «Беседы»: «Как? Коверкать, пародировать стихи Карамзина... читать эти глупые насмешки в полном собрании людей почтенных, архиереев, дам... О, это верх бесстыдства!» (Соч., т. 3, стр. 217).

К Дашкову
(«Мой друг! я видел море зла...»)

 
Мой друг! я видел море зла
И неба мстительного кары:
Врагов неистовых дела,
Войну и гибельны пожары.
Я видел сонмы богачей,
Бегущих в рубищах издранных,
Я видел бледных матерей,
Из милой родины изгнанных!
Я на распутье видел их,
Как, к персям чад прижав грудных,
Они в отчаяньи рыдали
И с новым трепетом взирали
На небо рдяное кругом.
Трикраты с ужасом потом
Бродил в Москве опустошенной,
Среди развалин и могил;
Трикраты прах ее священный
Слезами скорби омочил.
И там, где зданья величавы
И башни древние царей,
Свидетели протекшей славы
И новой славы наших дней;
И там, где с миром почивали
Останки иноков святых
И мимо веки протекали,
Святыни не касаясь их;
И там, где роскоши рукою,
Дней мира и трудов плоды,
Пред златоглавою Москвою
Воздвиглись храмы и сады, —
Лишь угли, прах и камней горы,
Лишь груды тел кругом реки,
Лишь нищих бледные полки
Везде мои встречали взоры!..
А ты, мой друг, товарищ мой,
Велишь мне петь любовь и радость,
Беспечность, счастье и покой
И шумную за чашей младость!
Среди военных непогод,
При страшном зареве столицы,
На голос мирныя цевницы
Сзывать пастушек в хоровод!
Мне петь коварные забавы
Армид и ветреных цирцей
Среди могил моих друзей,
Утраченных на поле славы!..
Нет, нет! талант погибни мой
И лира, дружбе драгоценна,
Когда ты будешь мной забвенна,
Москва, отчизны край златой!
Нет, нет! пока на поле чести
За древний град моих отцов
Не понесу я в жертву мести
И жизнь, и к родине любовь;
Пока с израненным героем,
Кому известен к славе путь,
Три раза не поставлю грудь
Перед врагов сомкнутым строем, —
Мой друг, дотоле будут мне
Все чужды музы и хариты,
Венки, рукой любови свиты,
И радость шумная в вине!
 

    Март 1813

К Дашкову. Впервые – «С.-Петербургский вестник», 1812, № 10, стр. 26—28 (этот номер журнала вышел только в 1813 г.). Печ. по «Опытам», стр. 77—80.

Дашков Дмитрий Васильевич (1784—1839) – член литературного общества «Арзамас», дипломат, впоследствии крупный государственный деятель, приятель Батюшкова. Начало послания рисует страдания русских беженцев из разоренных городов и сел. Батюшков наблюдал эти ужасы войны по дороге из Москвы в Нижний Новгород, куда он уехал в сентябре 1812 г. В письме к Гнедичу от октября 1812 г., которое является как бы прозаическим конспектом начала послания, он сообщал другу: «От Твери до Москвы и от Москвы до Нижнего я видел, видел целые семейства всех состояний, всех возрастов в самом жалком положении; я видел то, чего ни в Пруссии, ни в Швеции видеть не мог: переселение целых губерний! Видел нищету, отчаяние, пожары, голод, все ужасы войны и с трепетом взирал на землю, на небо и на себя» (Соч., т. 3, стр. 208—209). Изображая в послании ужасы наполеоновского нашествия, поэт использовал «Письма из Москвы в Нижний Новгород» (1813—1814) И. М. Муравьева-Апостола, государственного деятеля и писателя, отца будущих декабристов. Батюшков вместе с И. М. Муравьевым-Апостолом проделал путь от Москвы до Нижнего Новгорода и, вероятно, читал его «Письма» еще в рукописи. В послание перешли из них «многие образы и целые фразы» (см.: И. З. Серман. Поэзия К. Н. Батюшкова. – «Ученые записки Ленинградского государственного университета». Серия филологических наук, 1939, вып. 3, стр. 254).

Трикраты с ужасом потом Бродил в Москве опустошенной. В 1812—1813 гг. Батюшков трижды посещал сожженную Москву, которая произвела на него потрясающее впечатление. 4 марта 1813 г. он писал Е. Г. Пушкиной: «Всякий день сожалею... о Москве, о прелестной Москве: да прилипнет язык мой к гортани моей, и да отсохнет десная моя, если я тебя, о Иерусалиме, забуду. Но в Москве ничего не осталось, кроме развалин...» (Соч., т. 3, стр. 220).

Цевница – см. стр. 268.

Армида – см. стр. 269—270.

Израненный герой – генерал А. Н. Бахметев (1774—1841), герой Отечественной войны 1812 г., потерявший ногу в Бородинском сражении. Бахметев познакомился с Батюшковым в 1812 г. в Нижнем Новгороде и обещал взять его к себе в адъютанты. Батюшков во время сочинения послания ожидал в Петербурге приезда Бахметева (он был зачислен адъютантом к нему только 29 марта 1813 г., но Бахметев из-за болезни не мог принять участие в военных действиях, и поэт стал адъютантом генерала Н. Н. Раевского-старшего). Пушкин сопроводил послание одобрительными заметками на полях «Опытов»: «Прелесть» и др. (П, т. 12, стр. 264).