Текст книги "Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана"

Автор книги: Константин Батюшков

Беседка муз
(«Под тению черемухи млечной...»)

 
Под тению черемухи млечной
      И золотом блистающих акаций
Спешу восстановить алтарь и муз и граций,
      Сопутниц жизни молодой.
 
 
Спешу принесть цветы и ульев сот янтарный,
      И нежны первенцы полей:
Да будет сладок им сей дар любви моей
      И гимн поэта благодарный!
 
 
Не злата молит он у жертвенника муз:
      Они с фортуною не дружны,
Их крепче с бедностью заботливой союз,
И боле в шалаше, чем в тереме, досужны.
 
 
Не молит славы он сияющих даров:
      Увы! талант его ничтожен.
Ему отважный путь за стаею орлов,
         Как пчелке, невозможен.
 
 
Он молит муз – душе, усталой от сует,
   Отдать любовь утраченну к искусствам,
Веселость ясную первоначальных лет
И свежесть – вянущим бесперестанно чувствам.
 
 
      Пускай забот свинцовый груз
      В реке забвения потонет
И время жадное в сей тайной сени муз
         Любимца их не тронет.
 
 
Пускай и в сединах, но с бодрою душой,
Беспечен, как дитя всегда беспечных граций,
Он некогда придет вздохнуть в сени густой
      Своих черемух и акаций.
 

Май 1817

Беседка муз. Впервые – «Сын отечества», 1817, № 28, стр. 63—64, с указанием на то, что стихотворение взято из печатавшихся тогда «Опытов», и с изложением условий подписки на все издание. Печ. по «Опытам», стр. 254—256. В мае 1817 г. Батюшков послал стихотворение Гнедичу из своего имения, села Хантонова, и писал, раскрывая его происхождение: «Я убрал в саду беседку по моему вкусу, в первый раз в жизни. Это меня так веселит, что я не отхожу от письменного столика, и веришь ли? целые часы, целые сутки просиживаю, руки сложа накрест» (Соч., т. 3, стр. 441). Гнедич сделал на автографе стихотворения ряд поправок, которые Батюшков в большинстве случаев принял и ввел в текст, напечатанный в «Опытах» (эти поправки опубликованы в изд. 1934, стр. 526). Пушкин на полях «Опытов» охарактеризовал «Беседку муз» словом: «прелесть» (П, т. 12, стр. 284).

Ему отважный путь за стаею орлов, Как пчелке, невозможен. Батюшков использует здесь сравнения из стихотворения Капниста «Ломоносов», где герой его назван «орлом», а автор – «пчелкой», которой страшен «высокий... полет»; тот же капнистовский образ поэта-пчелки дан в последних строках окончательной редакции «Мечты».

К Никите
(«Как я люблю, товарищ мой...»)

 
Как я люблю, товарищ мой,
Весны роскошной появленье
И в первый раз над муравой
Веселых жаворонков пенье.
Но слаще мне среди полей
Увидеть первые биваки
И ждать беспечно у огней
С рассветом дня кровавой драки.
Какое счастье, рыцарь мой!
Узреть с нагорныя вершины
Необозримый наших строй
На яркой зелени долины!
Как сладко слышать у шатра
Вечерней пушки гул далекий
И погрузиться до утра
Под теплой буркой в сон глубокий
Когда по утренним росам
Коней раздастся первый топот
И ружей протяженный грохот
Пробудит эхо по горам,
Как весело перед строями
Летать на ухарском коне
И с первыми в дыму, в огне,
Ударить с криком за врагами!
Как весело внимать: «Стрелки,
Вперед! сюда, донцы! Гусары!
Сюда, летучие полки,
Башкирцы, горцы и татары!»
Свисти теперь, жужжи свинец!
Летайте ядры и картечи!
Что вы для них? для сих сердец
Природой вскормленных для сечи?
Колонны сдвинулись, как лес.
И вот... о зрелище прекрасно!
Идут – безмолвие ужасно!
Идут – ружье наперевес;
Идут... ура! – и всё сломили,
Рассеяли и разгромили:
Ура! Ура! – и где же враг?..
Бежит, а мы в его домах —
О радость храбрых! – киверами
Вино некупленное пьем
И под победными громами
«Хвалите господа» поем!..
Но ты трепещешь, юный воин,
Склонясь на сабли рукоять:
Твой дух встревожен, беспокоен;
Он рвется лавры пожинать:
С Суворовым он вечно бродит
В полях кровавыя войны
И в вялом мире не находит
Отрадной сердцу тишины.
Спокойся: с первыми громами
К знаменам славы полетишь;
Но там, о горе, не узришь
Меня, как прежде, под шатрами!
Забытый шумною молвой,
Сердец мучительницей милой,
Я сплю, как труженик унылый,
Не оживляемый хвалой.
 

    Июнь или начало июля 1817

К Никите. Впервые – «Опыты», стр. 199—201 (в оглавлении книги имеет заглавие «Послание к Н.»). Печ. по ним с учетом правки ст. 44 и перестановки ст. 33 и 34, сделанных Батюшковым при подготовке нового издания книги.

Никита – Муравьев Никита Михайлович (1796—1843), троюродный брат Батюшкова, участник Отечественной войны, будущий видный член Северного общества декабристов, автор известной «Конституции». Батюшков относился к Никите Муравьеву с большой теплотой и высоко ценил его умственные и нравственные качества. В послании отмечена личная храбрость Никиты Муравьева, который, будучи гвардейским офицером, с благородной завистью относился к военной биографии Батюшкова. Говоря о том, что Батюшков «при победных восклицаниях» вошел в Париж, Никита Муравьев замечал: «А я не имел этого счастья... и не входил во Францию. Был в скучных блокадах и глупых перестрелках» (Н. Дружинин. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933, стр. 72).

<С. С. Уварову>
(«Среди трудов и важных муз...»)

 
Среди трудов и важных муз,
Среди учености всемирной
Он не утратил нежный вкус;
Еще он любит голос лирный,
Еще в душе его огонь,
И сердце наслаждений просит,
И борзый Аполлонов конь
От муз его в Цитеру носит.
От пепла древнего Афин,
От гордых памятников Рима,
С развалин Трои и Солима,
Умом вселенной гражданин,
Он любит отдыхать с Эратой,
Разнообразной и живой,
И часто водит нас с собой
В страны Фантазии крылатой.
Ему легко: он награжден,
Благословен, взлелеян Фебом;
Под сумрачным родился небом,
Но будто в Аттике рожден.
 

Вторая половина 1817

‹С. С. Уварову›. Впервые – «Северные цветы на 1826 г.», СПб., 1826, стр. 4, с заглавием «К NN», в этой редакции стихотворение имеет форму прямого обращения к Уварову («Ты не утратил нежный вкус» и т. д.). Печ. по «Москвитянину», 1841, № 29, стр. 189—190 (статья «Село Поречье»), где опубликовано по экземпляру «Опытов», подаренному Батюшковым Уварову, на котором надписано стихотворение. Датировка стихотворения определяется тем, что «Опыты» вышли в свет во второй половине 1817 г.

Уваров Сергей Семенович, граф (1786—1855) – литератор, член «Арзамаса», знаток классической древности; впоследствии – консервативный государственный деятель, президент Академии наук, министр народного просвещения, выдвинувший реакционную формулу «православие, самодержавие, народность».

Аполлонов конь – Пегас (греч. миф.).

Троя – см. стр. 269.

Солим – Иерусалим.

Аттика – область Древней Греции с главным городом Афины.

Мечта
(«Подруга нежных муз, посланница небес...»)

 
Подруга нежных муз, посланница небес,
Источник сладких дум и сердцу милых слез,
Где ты скрываешься, Мечта, моя богиня?
Где тот счастливый край, та мирная пустыня,
К которым ты стремишь таинственный полет?
Иль дебри любишь ты, сих грозных скал хребет,
Где ветр порывистый и бури шум внимаешь?
Иль в Муромских лесах задумчиво блуждаешь,
Когда на западе зари мерцает луч
И хладная луна выходит из-за туч?
Или, влекомая чудесным обаяньем
В места, где дышит всё любви очарованьем,
Под тенью яворов ты бродишь по холмам,
Студеной пеною Воклюза орошенным?
Явись, богиня, мне, и с трепетом священным
         Коснуся я струнам,
         Тобой одушевленным!
Явися! ждет тебя задумчивый пиит,
В безмолвии ночном сидящий у лампады!
Явись и дай вкусить сердечныя отрады!
Любимца твоего, любимца Аонид,
      И горесть сладостна бывает:
         Он в горести мечтает.
 
 
То вдруг он пренесен во Сельмские леса,
      Где ветр шумит, ревет гроза,
Где тень Оскарова, одетая туманом,
По небу стелется над пенным океаном;
      То, с чашей радости в руках,
Он с бардами поет: и месяц в облаках,
И Кромлы шумный лес безмолвно им внимает.
И эхо по горам песнь звучну повторяет.

         Или в полночный час
         Он слышит скальдов глас
         Прерывистый и томный.
         Зрит: юноши безмолвны,
Склоняся на щиты, стоят кругом костров,
         Зажженных в поле брани;
         И древний царь певцов
         Простер на арфу длани.
Могилу указав, где вождь героев спит,
         «Чья тень, чья тень, – гласит
         В священном исступленьи, —
Там с девами плывет в туманных облаках?
Се ты, младый Иснель, иноплеменных страх,
         Днесь падший на сраженьи!
         Мир, мир тебе, герой!
      Твоей секирою стальной
      Пришельцы гордые разбиты,
      Но сам ты пал на грудах тел,
         Пал витязь знаменитый
         Под тучей вражьих стрел!..
Ты пал! И над тобой посланницы небесны,
         Валкирии прелестны,
На белых, как снега Биармии, конях,
      С златыми копьями в руках
         В безмолвии спустились!
Коснулись до зениц копьем своим, и вновь
         Глаза твои открылись!
         Течет по жилам кровь
         Чистейшего эфира;
         И ты, бесплотный дух,
         В страны безвестны мира
         Летишь стрелой... и вдруг—
Открылись пред тобой те радужны чертоги,
Где уготовили для сонма храбрых боги
         Любовь и вечный пир.
При шуме горних вод и тихострунных лир,
      Среди полян и свежих сеней,
Ты будешь поражать там скачущих еленей
         И златорогих серн!»
         Склонясь на злачный дерн,
         С дружиною младою,
      Там снова с арфой золотою
         В восторге скальд поет
         О славе древних лет,
         Поет, и храбрых очи,
         Как звезды тихой ночи,
         Утехою блестят.
         Но вечер притекает,
         Час неги и прохлад,
         Глас скальда замолкает.
         Замолк – и храбрых сонм
         Идет в Оденов дом,
         Где дочери Веристы,
         Власы свои душисты
         Раскинув по плечам,
         Прелестницы младые,
         Всегда полунагие,
         На пиршества гостям
         Обильны яства носят
         И пить умильно просят
         Из чаши сладкий мед...
         Так древний скальд поет,
      Лесов и дебрей сын угрюмый:
Он счастлив, погрузясь о счастьи в сладки думы!
 
 
О, сладкая мечта! О, неба дар благой!
Средь дебрей каменных, средь ужасов природы,
Где плещут о скалы Ботнические воды,
В краях изгнанников... я счастлив был тобой.
Я счастлив был, когда в моем уединеньи,
Над кущей рыбаря, в час полночи немой,
      Раздастся ветров свист и вой
И в кровлю застучит и град, и дождь осенний.
      Тогда на крылиях мечты
         Летал я в поднебесной,
Или, забывшися на лоне красоты,
         Я сон вкушал прелестный
И, счастлив наяву, был счастлив и в мечтах!
 
 
Волшебница моя! Дары твои бесценны
      И старцу в лета охлажденны,
С котомкой нищему и узнику в цепях.
Заклепы страшные с замками на дверях,
Соломы жесткий пук, свет бледный пепелища,
Изглоданный сухарь, мышей тюремных пища,
      Сосуды глиняны с водой —
      Всё, всё украшено тобой!..
Кто сердцем прав, того ты ввек не покидаешь:
      За ним во все страны летаешь
И счастием даришь любимца своего.
Пусть миром позабыт! Что нужды для него?
Но с ним задумчивость, в день пасмурный, осенний,
         На мирном ложе сна,
         В уединенной сени,
         Беседует одна.
О, тайных слез неизъяснима сладость!
   ЧтО пред тобой сердец холодных радость,
         Веселий шум и блеск честей
Тому, кто ничего не ищет под луною,
      Тому, кто сопряжен душою
С могилою давно утраченных друзей!

         Кто в жизни не любил?
         Кто раз не забывался,
      Любя, мечтам не предавался
      И счастья в них не находил?
         Кто в час глубокой ночи,
Когда невольно сон смыкает томны очи,
Всю сладость не вкусил обманчивой мечты?
         Теперь, любовник, ты
На ложе роскоши с подругой боязливой,
Ей шепчешь о любви и пламенной рукой
Снимаешь со груди ее покров стыдливой,
Теперь блаженствуешь и счастлив ты – мечтой!
Ночь сладострастия тебе дает призра́ки
И нектаром любви кропит ленивы маки.
 
 
Мечтание – душа поэтов и стихов,
      И едкость сильная веков
Не может прелестей лишить Анакреона,
Любовь еще горит во пламенных мечтах
         Любовницы Фаона;
      А ты, лежащий на цветах
         Меж нимф и сельских граций,
      Певец веселия, Гораций!
         Ты сладостно мечтал,
Мечтал среди пиров и шумных, и веселых,
И смерть угрюмую цветами увенчал!
Как часто в Тибуре, в сих рощах устарелых,
      На скате бархатных лугов,
В счастливом Тибуре, в твоем уединеньи,
Ты ждал Глицерию, и в сладостном забвеньи,
Томимый негою на ложе из цветов,
При воскурении мастик благоуханных,
         При пляске нимф венчанных,
         Сплетенных в хоровод,
         При отдаленном шуме
         В лугах журчащих вод,
         Безмолвен, в сладкой думе
         Мечтал... и вдруг, мечтой
         Восторжен сладострастной,
У ног Глицерии стыдливой и прекрасной
         Победу пел любви
         Над юностью беспечной,
         И первый жар в крови,
         И первый вздох сердечный,
         Счастливец! воспевал
         Цитерские забавы
         И все заботы славы
         Ты ветрам отдавал!
 
 
      Ужели в истинах печальных
Угрюмых стоиков и скучных мудрецов,
      Сидящих в платьях погребальных
      Между обломков и гробов,
      Найдем мы жизни нашей сладость? —
         От них, я вижу, радость
Летит, как бабочка от терновых кустов;
Для них нет прелести и в прелестях природы.
Им девы не поют, сплетяся в хороводы:
         Для них, как для слепцов,
Весна без радости и лето без цветов...
Увы! но с юностью исчезнут и мечтанья.
      Исчезнут граций лобызанья,
Надежда изменит и рой крылатых снов.
      Увы! там нет уже цветов,
Где тусклый опытность светильник зажигает
И время старости могилу открывает.
 
 
Но ты – пребудь верна, живи еще со мной!
      Ни свет, ни славы блеск пустой,
Ничто даров твоих для сердца не заменит!
Пусть дорого глупец сует блистанье ценит,
Лобзая прах златой у мраморных палат, —
      Но я и счастлив, и богат,
Когда снискал себе свободу и спокойство,
А от сует ушел забвения тропой!
      Пусть будет навсегда со мной
      Завидное поэтов свойство:
Блаженство находить в убожестве Мечтой!
      Их сердцу малость драгоценна:
      Как пчелка, медом отягченна,
      Летает с травки на цветок,
      Считая морем ручеек,
Так хижину свою поэт дворцом считает
         И счастлив – он мечтает.
 

1817

Окончательная редакция стихотворения. – Ред.

Мечта (Окончательная редакция). Печ. по «Опытам», стр. 106—118. После первой публикации «Мечты» (см. стр. 262) Батюшков напечатал стихотворение с исправлениями в ВЕ, 1810, № 4, стр. 283—285. Поэт стал переделывать первую редакцию стихотворения, очевидно, в 1809 г., когда он писал Гнедичу, выражая недовольство некоторыми слабыми местами этого произведения: «Пришли мне замечания на «Мечту», хоть на лоскутке, иначе я на тебя буду сердит!» (Соч., т. 3, стр. 68). В 1810 г. Батюшков ввел новый отрывок из «Мечты» (песнь скальда) в статью «Картина Финляндии» (ВЕ, 1810, № 8, стр. 247—257). Статья вошла в 1-ю часть «Опытов» под заглавием «Отрывок из писем русского офицера о Финляндии». 26 июля 1810 г. Батюшков послал «Мечту» Жуковскому для напечатания в «Собрании русских стихотворений» (Соч., т. 3, стр. 99), где она и появилась в совершенно переработанном – по сравнению с первой редакцией – виде (ч. 5, М., 1811, стр. 323—331). Но хотя Батюшков сообщал Жуковскому о «Мечте»: «Я более ее трогать не намерен» (Соч., т. 3, стр. 100), он все-таки в том же 1811 г. продолжал переделывать стихотворение. Признавая, что в «Мечте» «плану вовсе нет», поэт писал Гнедичу 7 ноября 1811 г.: «Она напечатана с поправками, но я ее и еще раз переправил. Увидишь сам каково» (там же, стр. 150). При этом письме стихотворение в исправленном виде было послано Гнедичу, а в письме к нему же от 27 ноября – 5 декабря 1811 г. Батюшков просил: «Пришли мне замечания на «Мечту»: я ожидаю их с нетерпением, ибо имею в них нужду» (там же, стр. 162). Последние исправления в «Мечте» Батюшков сделал в 1817 г., подготовляя издание «Опытов». См. все эти варианты в изд. 1934, стр. 473—486. По собственному признанию Батюшкова, «Мечта» в редакции «Собрания русских стихотворений» понравилась «не всем» (Соч., т. 3, стр. 150), а Пушкин на полях «Опытов», куда вошла окончательная редакция «Мечты», дал целый ряд уничтожающих оценок: «детские стихи», «пошло» и т. п. и заметил: «Писано в молодости поэта. Самое слабое из всех стихотворений Батюшкова» (П, т. 12, стр. 269, 271—272). В то же время Пушкин находил в «Мечте» гармонические и даже прекрасные стихи (П, т. 12, стр. 268 и 271). О части имен и названий, упоминаемых в стихотворении, см. примеч. к его первой редакции, стр. 263.

Воклюз – см. стр. 291.

Иснель – герой оссианической поэмы Парни «Иснель и Аслега», отрывки из которой переводил Батюшков (см. примеч. к стихотворениям «Сон воинов» и «Скальд», стр. 284—285).

Биармия – древняя северная область, находившаяся на берегу Белого моря; в ней развертывается действие многих скандинавских саг.

Елень – олень.

Любовница Фаона – Сафо, см. стр. 291.

Как часто в Тибуре и т. д. Батюшков значительно расширил описание жизни Горация при переработке стихотворения для «Собрания русских стихотворений», стремясь создать контраст с сумрачным колоритом оссианической части «Мечты». 26 июля 1810 г. он писал Жуковскому: «Я к «Мечте» прибавил Горация; кажется, он у места, et il fera bon contraste avec le scalde» ‹«И сделает хороший контраст со скальдом»› (Соч., т. 3, стр. 100). Тибур – город близ Рима, в котором жил Гораций.

Глицерия – возлюбленная Горация, к которой он часто обращался в своих стихах.

<Из греческой антологии>

***

 
    В обители ничтожества унылой,
О незабвенная! прими потоки слез,
И вопль отчаянья над хладною могилой,
       И горсть, как ты, минутных роз!
       Ах! тщетно всё! Из вечной сени
Ничем не призовем твоей прискорбной тени;
Добычу не отдаст завистливый Аид.
Здесь онемение; всё хладно, всё молчит,
Надгробный факел мой лишь мраки освещает...
Что, что вы сделали, властители небес?
Скажите, что́ краса так рано погибает!
Но ты, о мать-земля! с сей данью горьких слез
Прими почившую, поблеклый цвет весенний,
Прими и успокой в гостеприимной сени!
 

***

 
Свидетели любви и горести моей,
О розы юные, слезами омоченны!
Красуйтеся в венках над хижиной смиренной,
    Где милая таится от очей!
Помедлите, венки! еще не увядайте!
Но если явится, – пролейте на нее
       Всё благовоние свое
И локоны ее слезами напитайте.
Пусть остановится в раздумьи и вздохнет.
       А вы, цветы, благоухайте
И милой локоны слезами напитайте!
 

***  

 
Свершилось: Никагор и пламенный Эрот
За чашей Вакховой Аглаю победили...
О, радость! Здесь они сей пояс разрешили,
    Стыдливости девической оплот.
Вы видите: кругом рассеяны небрежно
Одежды пышные надменной красоты;
Покровы легкие из дымки белоснежной,
И обувь стройная, и свежие цветы:
Здесь всё – развалины роскошного убора,
Свидетели любви и счастья Никагора!
 

Явор к прохожему   

 
Смотрите, виноград кругом меня как вьется!
    Как любит мой полуистлевший пень!
Я некогда ему давал отрадну тень;
Завял... но виноград со мной не расстается.
                       Зевеса умоли,
Прохожий, если ты для дружества способен,
Чтоб друг твой моему был некогда подобен
И пепел твой любил, оставшись на земли.
 

***  

 
Где слава, где краса, источник зол твоих?
Где стогны шумные и граждане счастливы?
Где зданья пышные и храмы горделивы,
Мусия, золото, сияющие в них?
Увы! погиб навек, Коринф столповенчанный!
И самый пепел твой развеян по полям.
Всё пусто: мы одни взываем здесь к богам,
И стонет Алкион один в дали туманной!
 

***  

 
«Куда, красавица?» – «За делом, не узнаешь!»
– «Могу ль надеяться?» – «Чего?» – «Ты понимаешь!»
– «Не время!» – «Но взгляни: вот золото, считай!»
– «Не боле? Шутишь! Так прощай».
 

***  

 
Сокроем навсегда от зависти людей
Восторги пылкие и страсти упоенье,
Как сладок поцелуй в безмолвии ночей,
Как сладко тайное любови наслажденье!
 

*** 

 
В Лаисе нравится улыбка на устах,
Ее пленительны для сердца разговоры,
Но мне милей ее потупленные взоры
И слезы горести внезапной на очах.
Я в сумерки вчера, одушевленный страстью,
У ног ее любви все клятвы повторял
     И с поцелуем к сладострастью
На ложе роскоши тихонько увлекал...
     Я таял, и Лаиса млела...
     Но вдруг уныла, побледнела
     И – слезы градом из очей!
Смущенный, я прижал ее к груди моей:
«Что сделалось, скажи, что сделалось с тобою?»
– «Спокойся, ничего, бессмертными клянусь;
Я мыслию была встревожена одною:
Вы все обманчивы, и я... тебя страшусь».
 

*** 

 
Тебе ль оплакивать утрату юных дней?
     Ты в красоте не изменилась
         И для любви моей
От времени еще прелестнее явилась.
Твой друг не дорожит неопытной красой,
Незрелой в таинствах любовного искусства.
Без жизни взор ее стыдливый и немой,
     И робкий поцелуй без чувства.
     Но ты, владычица любви,
     Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень;
И в осень дней твоих не погасает пламень,
     Текущий с жизнию в крови.
 

*** 

 
   Увы! глаза, потухшие в слезах,
Ланиты, впалые от долгого страданья,
   Родят в тебе не чувство состраданья, —
   Жестокую улыбку на устах...
   Вот горькие плоды любови страстной,
Плоды ужасные мучений без отрад,
   Плоды любви, достойные наград,
Не участи для сердца столь ужасной...
Увы! как молния внезапная небес,
   В нас страсти жизнь младую пожирают
      И в жертву безотрадных слез,
      Коварные, навеки покидают.
Но ты, прелестная, которой мне любовь
Всего – и юности, и счастия дороже,
Склонись, жестокая, и я... воскресну вновь,
Как был, или еще бодрее и моложе.
 

*** 

 
Улыбка страстная и взор красноречивый,
В которых вся душа, как в зеркале, видна,
      Сокровища мои... Она
Жестоким Аргусом со мной разлучена!
      Но очи страсти прозорливы:
Ревнивец злой, страшись любви очей!
Любовь мне таинство быть счастливым открыла,
Любовь мне скажет путь к красавице моей,
Любовь тебя читать в сердцах не научила.
 

*** 

 
Изнемогает жизнь в груди моей остылой;
Конец борению; увы! всему конец.
Киприда и Эрот, мучители сердец!
Услышьте голос мой последний и унылый.
Я вяну и еще мучения терплю:
         Полмертвый, но сгораю.
Я вяну, но еще так пламенно люблю
     И без надежды умираю!
     Так, жертву обхватив кругом,
На алтаре огонь бледнеет, умирает
     И, вспыхнув ярче пред концом,
         На пепле погасает.
 

*** 

 
С отвагой на челе и с пламенем в крови
Я плыл, но с бурей вдруг предстала смерть ужасна.
О юный плаватель, сколь жизнь твоя прекрасна!
         Вверяйся челноку! плыви!
 

Между маем 1817 и началом 1818

‹Из греческой антологии›. Впервые – в брошюре «О греческой антологии». СПб., 1820. Печ. по ней с устранением трех последних строк 2-го стихотворения, явно представляющих собой вариант предшествующих трех стихов, ошибочно присоединенный к тексту. Подготовляя новое издание «Опытов», Батюшков написал на стр. 243 книги: «Прибавить переводы из антологии, уже напечатанные», а также приписал к оглавлению: «Переводы из антологии». Статья была подготовлена Батюшковым и С. С. Уваровым в 1817—1818 гг. для журнала, который предполагал издавать «Арзамас» (см. «Литературные воспоминания» Уварова за подписью «А. В.» в «Современнике», 1851, т. 27, № 5, стр. 38), но так как журнал не состоялся, вышла отдельной брошюрой. Ее издание выдержано в тонах литературной мистификации; Уваров и Батюшков, в частности, скрыли себя за своими арзамасскими именами: «Ст.» и «А.», то есть «Старушка» и «Ахилл». Не знавший греческого языка, Батюшков сделал для статьи переводы из антологии – сборника избранных стихотворений греческих поэтов, впервые напечатанного в конце XV в., – с французских переложений Уварова, которые тоже были помещены в статье. Статья в основном написана Уваровым, однако в ней, несомненно, отразились и мысли Батюшкова, хотя, конечно, невозможно точно определить долю участия поэта в ее сочинении. Посылая Вяземскому недавно вышедшую брошюру, А. И. Тургенев писал 25 февраля 1820 г.: «Вот тебе и еще гостинец от Уварова: русские стихи Батюшкова; я думаю, что и в прозе есть его помарки» («Остафьевский архив», т. 2. СПб., 1899, стр. 23). В статью, например, входит почти такое же рассуждение о национально-географической обусловленности искусства разных народов, какое дано в критическом очерке Батюшкова «Нечто о поэте и поэзии» (1815). И самый выбор стихотворений для статьи был, весьма возможно подсказан Уварову беседами с Батюшковым. 1-е стихотворение принадлежит Мелеагру Гадарскому (I в. до н. э.); 2-е – Асклепиаду Самосскому (около III в. до н. э.), 3-е – Гедилу (III в. до н. э.), 4-е и 5-е – Антипатру Сидонскому (III в. до н. э.), 6-е – неизвестному поэту, 7, 8, 9, 10, 11 и 12-е – Павлу Силенциарию (VII в. до н. э.). Источник 13-го стихотворения, не вошедшего в состав антологии, неизвестен. В 1825 г. его перевел Д. В. Дашков в качестве стихотворения древнегреческого поэта Феодорида («Северные цветы на 1825 г.». СПб., 1825). В брошюре Уваров объяснял содержание и смысл стихотворений. Так, о 5-м стихотворении он писал: «Поэт предполагает, что нереиды, дочери Океана, сетуя на развалинах величественного Коринфа, поют: «Где слава, где краса, источник зол твоих?». О 9-м стихотворении было сказано: «Поэт обращается к постарелой красавице». О 13-м стихотворении говорилось в духе литературной мистификации: «Сверх сего, найдена еще на обверточном листе издаваемой нами рукописи следующая надгробная надпись, с греческого переведенная».

Стогны – площади.

Коринф – один из главных городов-государств Древней Греции, разоренный в 146 г. до н. э. римским консулом Муммием, более ста лет пролежавший в развалинах и отстроенный только в 44 г. до н. э. Юлием Цезарем.

Мусия – мозаика.

Алкион – морская птица.