Текст книги "Архив Шамбала"

Автор книги: Константин Гурьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

23. 2011, январь

Расшифровка телефонного разговора между фигурантом «Очкарь» и Суровикиным.

«Очкарь»: Кто тебе сказал, что он на Лесной? Мы тут, его нет.

Суровикин: Как ты проверил?

О: (С издевкой.) Внешним наблюдением.

С: Не может быть!!! Он сейчас там, телефон работает, разговаривает.

О: Координаты???

С: Отслеживаем…

С: Дом номер…

О: (После паузы.) Ну, подъехали, смотрим все вместе. Нет тут никого.

С: Внимательно проверьте, осмотрите все. (После паузы.) Проверьте подъезды, может, он в подъезде задницу греет!

О: Тут подъезды все закрываются, с домофонами.

С: (Возмущенно.) Тебя учить, что ли???

О: Ладно, убедил. Сейчас проверим.

О: (Через 5 минут.) Нет никого… Погоди… Блин…

С: Что?

О: Ничего. Приеду, расскажу. Сворачиваемся. Будь на связи!

С: Не понял?

24. Подмосковье. Пятница

Дорога Корсакову нравилась. Широкая, просторная, она шла через лес и меняла свое направление деликатно, будто вежливо огибая неудобные места и помехи.

Поначалу, простояв минут десять на станции, он замерз и разозлился: играю тут в шпиона, зад отмораживаю! Потом, разогревшись от ходьбы, успокоился, тем более что рассказ Льгова убеждал больше других известий и свидетельств. Что-то во всем этом было, надо лишь понять – что!

Нужный ему дом Корсаков нашел сразу: описание и инструкции Льгова были очень точны. Он постучал в ближний ставень, уверенный, что ждать придется долго, но почти сразу же в сенях что-то скрипнуло, потом широко распахнулась дверь и старческий голос спросил:

– Кто?

– Гуцул тут живет?

– Я – Гуцул, а ты кто?

– Привез вам привет, – не стал затягивать Корсаков, и был зван в дом.

Там, при свете рассмотрели друг друга. Перед Корсаковым стоял старик лет восьмидесяти, сморщенный, но с глазами молодыми, пытливыми.

– Вот вам, – Игорь протянул хозяину дома часы.

– От Володи, стало быть, – сразу признал хозяин и протянул руку. – Ну а я и есть Иван Богданович Гуцул. А тебя как звать-величать?

Имя Корсакова он произносил без мягкого знака на конце, «г» – с придыханием, и имя «Игорь» в конечном счете, переплавилось у него в «Игора», а точнее, в Егора.

– Чаю хочешь, Егор? С травами. Или с дороги? – он провел пальцем по шее.

– Это – нет, – повторил Корсаков движение Гуцула. – А чаю с удовольствием. Мята есть?

– Ишь ты! – восхитился Гуцул. – Разбираешься.

И начал шаманить возле плиты.

– Нам с тобой спешить некуда. Что-то я машины не слышал. Ты на велосипеде, что ли? – вроде как пошутил Гуцул.

– Я? Я на электричке, – удивился Корсаков.

– Ну, а новая электричка только утром будет, не раньше. Так что времени у нас много. Пока я чай готовлю: введи в курс дел, расскажи, зачем пожаловал.

Корсаков еще только готовил первую фразу, когда Гуцул снова заговорил:

– У тебя с Володей-то какие дела?

«Ну, так проще будет», – подумал Игорь и начал свой рассказ с самого приезда в Питер.

– Вот так и получилось, что у нас с вашим товарищем общие дела появились.

К этому времени они уже успели выпить по стакану ароматного чая с сушками и медом.

– Интересно, – заключил Гуцул. – Я-то сам об эти бумагах узнал и часть их увидел своими глазами только в конце шестидесятых. Меня, видишь ли, часто считали украинцем из западных областей. Гуцулыцина-то все-таки там и находится. Слышал такую песню «Гуцулка Ксеня, я тоби на трембите лишь одной в целом свите расскажу про любовь»? Хорошая песня, красивая. Так вот меня как западного украинца долгое время к серьезным делам на работе не подпускали, хотя знали, что родился я под Омском, а в Сибирь переехали еще мои деды, которые с той поры в украинских краях и не бывали. Ну, в общем, так вот было, ага. А потом в органах началось обновление и стали собирать верных людей, уже без этих… этнических запретов. До той поры я и не предполагал, что дела двадцатилетней давности могут оказаться такими важными и опасными.

Гуцул снова занялся чаем. Кружась возле плиты, спросил через плечо:

– Ты давно этим-то занимаешься?

Молчание Корсакова он понял по-своему, сел к столу:

– Ты, Егор, пойми, если ты от Володи Льгова, да еще и часы показал, значит, проверять тебя я не стану. А вопрос я задал для того, чтобы определить, сколько ты уже знаешь, чтобы не повторяться. Хоть времени у нас с тобой много, а терять его все равно негоже.

«Резонно», – отметил Корсаков про себя, а вслух попросил:

– Лучше, я буду вопросы задавать, а уж вы сами смотрите, о чем говорить, добро?

– Ну, давай, – согласился Гуцул. – Только чаю налью.

– Мне удалось узнать, что в двадцатые годы продолжались работы по изучению каких-то таинственных методов воздействия на человеческий мозг. Работы эти были начаты давно, еще до революции, но велись, можно сказать, кустарно. Знаю, также, что в основе их лежали методики тибетских монахов. Считалось, монахи обладают неким сокровенным знанием, которое передано им прямо из космоса, – Корсаков пожал плечами, будто желая сказать «сам-то я не верю в такую чепуху, но ведь говорят…».

Гуцул улыбнулся и закивал головой:

– Я тоже поначалу ничего не понимал и сам над собой посмеивался, – он отхлебнул чаю. – Но, между прочим, посмеивался только на людях, а в глубине души кипела у меня очень напряженная борьба. Бабки-то у меня верующие были, и, конечно, воспитывали мальца по-своему… Это я для ясности тебе сказал.

– Так вы работали с «этими»?

– Работал. В конце шестидесятых Брежнев выдавил из КГБ Семичастного, который вместе с Шелепиным сыграл важную роль в свержении Хрущева, и аппарат, конечно, следовало тоже подчистить. Вот я туда И попал. Но как человека нового меня сперва посадили на дело бумажное – вроде как пустое. Начали работать с архивами. Не знаю, правда ли, но ходили слухи, будто Хрущев в свое время архивы здорово прочесал, чтобы не осталось и следа, что он в репрессиях замешан. Дескать, увозили документы мешками, а привозили обратно тощими портфельчиками, да еще частью новыми. Правда, меня к таким архивам не подпускали, потому, как, повторяю, проверяли тогда. Ну, а те бумаги, они вроде как совсем уж старые и все решения по ним приняты. Касались они простенькой такой организации «Единое трудовое братство», слышал?

– Слышал, – признался Корсаков. – Об этом деле мне рассказывал Зенин.

Гуцул удивленно глянул на Корсакова.

– Не верите? – усмехнулся Игорь. – Понимаю, но с Зиновием Зениным, точнее, с Александром Сергеевичем Зелениным, я был лично знаком, и…

– А я все голову ломаю, где я тебя видел? – выдохнул Гуцул. – Ты же на похоронах Зямы командовал.

– Вы там тоже были?

– Ну а как же?!

– Меня же с ним познакомили потом. Он и после лагеря жил с чувством вины, причем профессиональной, чекистской.

– Да, я знаю, он мне рассказывал.

– Ну, понятно, понятно, – согласился Гуцул. – Значит, это мы пока пропустим, перейдем к другому. Между прочим, после разговоров с Зениным я стал на это дело смотреть иначе. Как бы сказать – через человека. Зяма ведь очень страдал даже через много лет, так ему тогда досталось, и досталось, считай – ни за что! В общем, взялся я за это всерьез, тем более что после проверки стали меня продвигать, и возможностей появилось уже больше. Вот ты ведь тоже считаешь, что занимались этим Блюмкин и Бокий?

– Ну, да. Как руководители – эти двое. Потом – после расстрела Блюмкина – Бокий, – четко доложил Корсаков. – Так?

– Так, да не так, – поправил Гуцул. – Они, ты прав, были наверху. Что касается практической деятельности, так сказать, реальности, то там – совсем по-другому.

– Это как?

– А вот как. Каждый из этих двоих свою работу не афишировал и старался свои контакты не демонстрировать. Встречался только с небольшим числом работников, так сказать, с руководством научной группы.

– Да, я знаю о Росохватском, например.

– Вот, через него-то мы с Володей и познакомились. Но Росохватский был не один, как ты понимаешь. Изучая все хитросплетения, понял я важную специфику научного исследования. Сейчас расскажу, – Гуцул разлил чай по стаканам. – У нас, у обычных людей, представления о научной работе какие?

– Какие? – повторил Игорь.

– Ну, там, институт, лаборатория, чистота, ученые в халатах, лаборантки длинноногие и все такое прочее, так?

– Ну, в принципе… – согласился Корсаков, не понимая, куда клонит собеседник.

– Вот-вот, и я так же думал поначалу. А когда стал с людьми встречаться, нарисовалась совсем другая картина. Стал я задавать окольные вопросы, и выяснилось, что какую-то часть работы делали люди совсем неизвестные. То есть руководитель формулирует проблему, дробит ее на части и задания по всем этим частям отдает сотрудникам. Например, директор какого-то института работает над некоей проблемой. Директор – он же научный лидер, авторитет. Стало быть, весь институт решает проблему так, как этот самый «гений» ее понимает, ясно?

– Ясно.

– И результаты передают ему же.

– Ну, там же бывают разные… семинары, конференции, симпозиумы!

– Умница, – похвалил Гуцул. – Это ты мыслишь точно так же, как я поначалу. А там – специфика. Во-первых, у этих самых, назовем их лидерами, имелись друзья-приятели, которые с Советской властью не в ладах. То ли они ее не любили, то ли она их – неважно. Важно, что им надо было помогать, и наши ученые это делали. Кто и по каким причинам – это потом. Сейчас важно понять вот что: когда все вертелось в работе, многие документы, в том числе и эти тибетские, оседали часто «на руках». А руки эти могли листать их не только в официальной лаборатории.

– И потом кто-то начал их собирать! – приподнялся Корсаков.

– Ну, ты смотри не улети, – улыбнулся Гуцул. – Но мысль правильная.

– То есть, – не обращая внимания на иронию, продолжил Игорь, – когда, например, Бокий изымал документы после расстрела Блюмкина, он нашел не все…

– А он и не знал, что такое «всё», – уточнил Гуцул. – Часть, и, видимо, значительная, просто не регистрировалась, но и из занесенного в разные журналы учета нашли тоже далеко не все.

– Кстати, специалисты мне подсказали, что, возможно, какая-то часть «тибетских» документов могла быть простой фальшивкой, – вспомнил Корсаков.

– Так и было, мы это потом выяснили, – кивнул Гуцул. – Правда, проверять не стали: факт установлен, а копать дальше смысла не имелось.

Он поднялся и двинулся к двери:

– Ты посиди, а я до ветру схожу. Пора, как говорится.

– Да и во мне чаю полно, – признался Корсаков. – Схожу и я за компанию.

Когда Корсаков вернулся, Гуцул уже растапливал печь, а чайник, накрытый полотенцем, настаивался до нужной крепости, и по кухне витал чудесный аромат.

– Значит, дело вы и закрыли? – напомнил Корсаков.

– Закрыли? Это ты с чего взял?

– Вы же сказали, что копать дальше не было смысла.

– Ах, ты об этом. Не было смысла выяснять, какие документы являлись фальшивками, и только. Остальное, если бы и хотели, не закрыли бы.

– Что так?

– Кто-то стал искать эти документы, так сказать, с другой стороны. Ты слышал о «лагерном эксперименте»?

– Льгов рассказывал.

– В этом эксперименте с Росохватским работал молодой, но очень перспективный помощник по фамилии Маслов, – Гуцул поднялся из-за стола, подошел к печи. – Греется. Нет тепла лучше, чем от печи, поверь, Егор. Старикам от нее самое важное тепло идет.

Гуцул прижался к печи спиной и продолжил:

– Так вот, доверял Бокий этому Маслову очень многое, и тот, судя по всему, начальника своего не подводил. А когда того арестовывали, Маслов совершенно случайно оказался в отпуске. Его, конечно, тоже искали, но не нашли и поиски свернули.

– Почему?

– Любил он, видишь ли, сплавляться по горным рекам на байдарках. А дело это опасное. Сейчас-то они все в касках да в спасательных жилетах, а тогда ведь все было, так сказать, в натуральном виде. Знали, что Маслов обожает, как сказали бы сейчас, экстрим и часто отправляется в такие путешествия один, ну и решили, что он где-то погиб во время такого сплава. Тем более, никто точно не знал, куда он уехал в тот раз.

– Так он потом объявился?

– Да как тебе сказать? – Гуцул помолчал. – Сам он, конечно, не появлялся, но ты учти, что пропал-то он в конце тридцатых, а я делом этим всерьез занялся в семидесятые. Это же через сорок лет, считай.

– Тогда почему решили, что он не погиб?

– Не «решил», а предполагаю, – уточнил Гуцул. – И предполагаю потому, что в конце сороковых стали исчезать те, кто был связан с этим самым «лагерным экспериментом» – бывшие зеки, охранники, ушедшие в отставку, гражданский персонал – но те, кто к этому времени уехал от лагеря далеко. Мы только в начале восьмидесятых сообразили, что все эти исчезновения могут быть связаны.

– Исчезали только люди?

– Да. Видимо, поиски шли по разным направлениям. Те, кто тогда находился в лагере, мог сообщить очень многое. Причем информацию очень точную, например, кто-то случайно кого-то встретил несколько лет назад и записал адрес на всякий случай. Ну, что вы! – воскликнул Гуцул, удивляясь несообразительности Корсакова.

– Значит, искали и документы, и людей? – не обратил на это внимания Игорь.

– А «нашли» только людей, – упрямо повторил Гу-цул.

– Ну, а если кто-то нашел документы, которые искали вы?

Гуцул снова подошел к печи, прислонился к ней и замер, улыбнувшись:

– Руки у них коротки.

– Ну, а все-таки?

– Я бы непременно знал, – убежденно сказал хозяин дома.

Корсакову показалось, что в сенях кто-то ходит.

– Вы двери-то закрыли?

– Закрыл, закрыл, – успокоил Гуцул. – Это у меня привычка.

Со стороны сеней донесся шум и в комнату вошел Глеб Маслов:

– Стареешь ты, Гуцул, и дуреешь. Да ты не огорчайся по этому поводу. Жить тебе осталось недолго.

25. Москва. Пятница

Очкарь подошел к скамейке, возле которой топтались двое его парней. На скамейке лежал мобильник, из которого доносился голос.

– Вроде про нас что-то базарят, – доложил тот, который прислушивался, наклонившись.

– Не трогал? – поинтересовался на всякий случай Очкарь.

– Да я что? – искренне обиделся парень.

– Ну, я просто спросил. Мало ли что. Замотались все, – почти ласково объяснил Очкарь.

Он, вообще, не любил кричать на тех, кто был ниже него по своему положению. Зачем? Они и так халдеи, их дело – служить таким, как он – Тимофей Зубов. Таким, кто силой своего характера смог выбраться наверх, чтобы вести за собой разную шантрапу, рожденную, чтобы подчиняться и служить сильным!

Даже кличку свою он полюбил со временем и разрешал всем, даже самым молодым подчиненным, которые в службе безопасности-то работали без году неделю, звать его Очкарем. Ему от этого никакого ущерба не было, зачем обижаться на очевидное: толстенные стекла очков делали его глаза крохотными, что никак уже не скроешь. Не можешь противостоять – иди навстречу! Это Тима Зубов понял давно.

Разрешал и называть себя на «ты». Тоже – радость для ущербных. Зато уж, если он кому-нибудь из них говорил «вы», у бойцов ноги подкашивались.

Ну, в общем, Очкарь был хорошим командиром и людей своих в обиду не давал.

Увидев телефон, он все понял: «трубу» обработали какие-то умельцы, и она просто ретранслировала то, что произносили где-то в другом месте. Может, вообще на другом конце Москвы. И лежала трубка тут с тех пор, когда они еще только ехали сюда.

Очкарь надел перчатку, взял телефон со скамейки, положил в карман. Путь поколдуют свои специалисты.

Едва успели рассесться по машинам, как запульсировала квакушка и из-за угла вывернул милицейский микроавтобус. Спустя несколько секунд с другой стороны квартала появился второй. Они заблокировали дорогу, из них высыпали парни в камуфляже с масками на лицах и окружили обе машины.

Потом появился капитан в расстегнутом бушлате, громко крикнул:

– Всем выйти из машин, руки на капот, выполнять!

«Непуганые какие-то ребята», – подумал Очкарь и проговорил негромко, но властно:

– Всем сидеть, я сам поговорю.

Он вышел из машины, не обращая внимания на омоновцев, сделал два шага в сторону капитана, скомандовал ему:

– Капитан, ко мне!

«Таких сразу не учить, потом горя хватишь», – помнил Очкарь, но сейчас получил сильный безжалостный удар локтем по зубам.

Он упал на спину и от неожиданности, и оттого, что удар был настоящий. Хотел подняться, но его сразу перевернули на живот, руки задрали вверх так резко, что Оч-карю пришлось лицом уткнуться в тротуар. Он не сдался, повернул голову и просипел:

– Капитан, подойди.

Понял, что никто не подойдет, пояснил:

– За беспредел ответишь по полной, придурок, – и сразу же получил носком тяжелого ботинка в печень.

Капитан все же наклонился:

– Если твои бандиты сейчас не выйдут, я их покрошу. И тебя вместе с ними. Командуй.

Было в голосе говорящего что-то такое, что Очкарь поверил: правду говорит, и лучше сейчас не рисковать, а рассмотреть этого дурачка в лицо.

Поднимался Очкарь медленно, пробовал смотреть по сторонам, но кто-то сзади взял его за шею, и капитан произнес:

– Быстро командуй, и снова – в снег.

– Я – заместитель начальник охраны концерна Азизова, – проговорил Очкарь, хотя и чувствовал, что это не поможет.

Прежде всегда помогало: менты вытягивались в струнку, лица их серели, и губы обещали вечную дружбу, лишь бы Азизов не жаловался их начальству.

– Мне фиолетово, кто ты, – пнул коленом под зад кто-то из ментов – то ли капитан, то ли тот, второй, в маске. – Быстро лопочи!

Ребят, вышедших из машины, раскорячили и заставили так стоять не меньше часа. Попытку протестовать подавляли молниеносно.

Суровикин начал беспокоиться, когда в течение пятнадцати минут никто из команды Очкаря не ответил.

Срочно высланный разведчик перезвонил: менты парней повязали, и жестоко. Вернувшись, рассказал, что «у Очкаря вся морда красно-синяя, сплошной фингал», да и другие не лучше.

Мешкать было опасно, и Суровикин позвонил Азизову. Тот долго молчал, потом задал несколько вопросов, спросил, что сделано. Суровикин перечислил.

Выслушав, Азизов сказал:

– В семь утра в приемной ты и этот, который туда ездил. А сейчас по всем отделениям и службам ищи людей, которые дадут информацию: что случилось с нашими и почему? Они Корсакова вели?

– Корсакова.

– Что-то тут не так, – после долгой паузы решил Азизов.

И повторил:

– Что-то не так. Это все неспроста. Собирай информацию.

В семь Суровикин с бойцом явились в приемную, и сразу были званы в кабинет. Сначала рассказывали о том, как «парней повязали». Рассказывали долго и подробно, особенно боец, который пытался изобразить увиденное «в лицах».

Потом Азизов спросил Суровикина:

– Еще какая-то информация у молодого человека есть?

Получив отрицательный ответ, он попросил Суровикина:

– Сходи-ка отправь его в санчасть на недельку.

Лицо у бойца при этом просветлело: он знал, что «санчасть» находится за городом, в лесу, и жизнь там почти райская.

Азизов подошел к парню, пожал ему руку:

– Молодец, хвалю! Лечись хорошенько.

В спину Суровикину попросил:

– Боря, проследи, а в полдевятого будь у меня.

В полдевятого Азизов при нем позвонил в ГУВД, включил громкую связь, начал строго:

– Что за фокусы? Вы кому провокации устраиваете?!

Бушевал больше минуты, подавляя любое сопротивление милицейского генерала на том конце провода. Потом спросил небрежным тоном:

– Ну, что делать будешь?

Генерал ответил не сразу. Поначалу, казалось, испугался и не знает, что сказать, но, – едва начал говорить, стало ясно: не испугался.

– Ты, Тимур, громкоговоритель свой выключи и, как все нормальные люди, возьми трубку в руки.

Азизов удивился, но трубку взял. После чего молчал почти ту же самую минуту. Потом спросил:

– Это точно?

После ответа:

– А кто?.. И что?

Потом положил трубку. Будто не было Суровикина в кабинете, сходил в апартаменты, покурил.

Вернувшись, сел напротив него:

– Чем они занимались непосредственно перед прибытием милиции?

– Точно я ответить не могу, потому что они перемещались по району в поисках Корсакова.

И Суровикин начал подробно излагать все, что было вчера.

– И ты решил, что Корсаков прячется в одном из подъездов.

– Да. Других вариантов не было.

– Милицию вызвали жильцы дома, обеспокоенные тем, что вооруженные люди, приехавшие на нескольких автомобилях, врываются в подъезды и пугают граждан, – скучным голосом сообщил Азизов.

– Это ты… оттуда? – высказал предположение Суровикин.

– Оттуда, оттуда, – подтвердил Азизов. – Ты мне скажи, зачем было туда такую ораву со стволами гнать?

– Да не было там стволов!

– Боря, там на восемь человек – пятнадцать стволов. Генералы – люди жадные, но не дураки. Они понимают, что такое не отмазать.

– У них же есть разрешение, – попробовал сопротивляться Суровикин.

– Разрешение шастать по подъездам с обнаженными стволами? – почти равнодушно спросил Азизов. – Не смеши меня.

– Да, ничего там такого и не было, – начал Суровикин, но Азизов перебил его:

– Боря, я тебе за что деньги плачу? – сухим голосом поинтересовался он. – Ладно, это потом. Что собрал еще об этом случае?

– Мы работаем, но сам понимаешь…

– Понимаю, Боря, понимаю. Я всегда стараюсь понимать людей, но иногда сам себя спрашиваю: а надо ли? Ладно, иди и собирай дальше. Я тебя жду, – он посмотрел на часы, – в двенадцать.

Когда Суровикин пришел в двенадцать, серьезных новостей у него не имелось. Начал говорить всякую ерунду, и был перебит:

– Боря, когда и что я тебе сделал плохого?

В этот момент из помещений отдыха Азизова вышли двое незнакомых мужичков, подошли к Суровикину, отняли оружие, остались стоять по бокам.

– Тимур, ты что?

– Ты не ответил, – напомнил Азизов.

– Тимур, да ты что? – повторил Суровикин.

– Это я «что»?! – взорвался Азизов. – Я – «что»? А Корсаков тоже врет? Почему я от него узнаю об Ой-лун?!

– Я все объясню, – вскочил Суровикин, но Азизов перебил:

– Боря, я вытащил тебя из грязи.

– Тимур, все не так, как…

Азизов ударил его под ложечку и замер рядом. Суровикин согнувшись в три погибели, рухнул в кресло.

– Тимур, не делай этого…

Азизов сел напротив него:

– Боря, Корсаков оказался умнее, чем ты думал, и не таким трусом, как тебе хотелось бы.

Суровикин побледнел.

– Зачем тебе было нужно знать, что он делает для меня?

– Тимур, я не делал ничего тебе во вред, – выдавил из себя Суровикин. – Мне плохо, пусть придет врач.

– Сейчас тобой займется врач, но сперва ответь: кому ты продался?

– Повторяю, я не делал ничего во вред тебе. Позови врача.

Азизов подошел к своему рабочему столу, сел в кресло, вытащил из ящика стола папку с бумагами.

– Ты вчера днем много звонил, Боря. Кому? Не хочешь рассказать?

– Я ничего не делал во вред тебе, Тимур, – повторил Суровикин.

– Признаюсь, я тебя недооценил. Тебе мешал Очкарь, и ты остроумно решил эту проблему, молодец! – в голосе Азизова слышна была похвала. – Правда, ты знал, что Очкарь нужен мне и поэтому убрал его. И этого я тебе не прощу.

– Тимур, что ты говоришь, – застонал Суровикин. – Меня кто-то подставил.

– Ты совсем заврался, Боря, – поднялся из кресла Азизов.

Суровикин тоже хотел встать, но почувствовал какой-то укол сзади и развалился в кресле.

– Я хочу знать все, – обратился Азизов к тому, кто сделал укол.

– Конечно. Когда приедете?

– Зачем? Сделаете записи, я потом посмотрю.

– А его?

– Ну, а с ним попрощаетесь и за меня, – закрыл вопрос Азизов.