Текст книги "Том 2. Два брата. Василий Иванович"
Автор книги: Константин Станюкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)
– А настоящий шпион?
– О, этот совсем иначе себя держал! Он пришел в негодование, кричал, что на него клевещут, требовал, чтобы ему подали мерзавца, который распустил про него это, – одним словом, выходил из себя. Многие поверили ему.
– И он остался?
– Остался. Ходит на лекции и держит себя с необыкновенным апломбом!
Вася замолчал и заходил по комнате.
– Ты домой писал о своей женитьбе? – спросил он через минуту.
– Нет еще, сегодня напишу. Я думаю, папа и мама тоже удивятся.
– Я думаю, Коля, очень удивятся.
– Что ж тут удивительного?
– По-моему, Коля, тебе как-то не идет жениться! – заметил Вася.
– Как это не идет? – засмеялся Николай.
– Да так, не идет. Вот, например, Лаврентьеву шло, а тебе не идет.
– А мне нет?
– Нет. А впрочем, я, быть может, чепуху говорю, ты не обращай на это внимания! – промолвил Вася. – Однако который, брат, час?
– Двенадцать.
– Ну, мне пора! Надо еще к одному товарищу зайти, а после в больницу. Обещал. Что твоя статья? Принята?
– Кажется. Вот сейчас от Платонова получил записку. Зовет переговорить. На днях к нему зайду. Сегодня проспал, вчера от Смирновых поздно вернулся.
– А как вообще дела?
– Пока не важны, Васюк. Ну, да поправятся, а пока жду денег из дому.
– Из дому? – удивился юноша.
– Отцу писал, просил в долг, я не хочу так брать! – проговорил Николай.
– Так, так.
– А ты давно получал письма из дома?
– Нет, недавно. Все здоровы. Там, Коля, тоже, кажется, дела не важны.
– Подожди, Вася. Дай только время. Дела поправим! – весело заметил Николай. – С Леночкой и мотать меньше буду. Ты и то меня в мотовстве винишь! Сам-то живешь отшельником, питаешься акридами и медом * , хочешь, чтобы и все так жили! Так к Нине Сергеевне-то пойдем? – спрашивал Николай, прощаясь с братом.
– Пойдем.
– Кстати: Прокофьева не встречал в Петербурге и ничего о нем не слыхал?..
– Он арестован! – печально проговорил Вася.
– Арестован?
– Да. В Москве. Из-за границы, говорят, возвращался.
– Давно?
– С месяц.
– Кто это тебе говорил?
– Это верно. Вот, Коля, человек! – прибавил Вася восторженно. – Я когда-нибудь тебе расскажу о нем, а то ты все скептически относишься к нему, не зная его.
– Да я верю, Вася, что он хороший человек, право, верю. Я только над твоею восторженностью смеялся. Он, этот Прокофьев, по твоим словам, какой-то идеал всех добродетелей. Я тоже его немного знаю. А ты все-таки расскажи… Меня он по одному обстоятельству очень интересует.
– О, да ты его совсем не знаешь! – воскликнул Вася, оживляясь при одном имени Прокофьева. – Я его прежде тоже не знал, но здесь слышал. О, это, брат, настоящий человек! Однако прощай, Коля!
– Ты мне расскажи про настоящего-то человека, которого ты отыскал! Да вот что, Вася: обедаем-ка сегодня вместе с Леночкой. Приходи к шести часам к «Медведю». Знаешь «Медведя»?
– Нет, не знаю!
– Я и забыл, что ты постник.
Он сказал адрес и прибавил:
– Смотри же, приходи, Вася. Выпьем за наше счастье. Придешь?
– Ладно, приду!
Вася вышел от брата и пошел по улицам, раздумывая о Николае и Леночке. Новость о свадьбе произвела на него сильное впечатление. Он рад был, что ошибся в своих подозрениях, и в то же время ему почему-то жаль было Леночку.
«Оба они хорошие люди, а как будто не пара!» – повторял он про себя.
VI
Через час после ухода брата Николай отправился к Леночке. Она сегодня не пошла на лекции и поджидала Николая, перечитывая несколько раз его горячее, порывистое письмо. В прихожей раздался звонок. Леночка встрепенулась, радостная и счастливая. Послышались знакомые шаги, и в дверях показался Николай. Он бросился к Леночке и, целуя ее руки, повторял несколько раз: «Ты простила? Ты не сердишься, Леночка? Нет? Нет?»
Он глядел ей в глаза и по глазам мог видеть, что она не сердилась. Какое! В ее глазах светилась такая любовь, такое счастье!
– Ты спрашиваешь еще! И тебе не стыдно? Да разве я на тебя могу сердиться?.. И за что? За твое чудное письмо?.. Да если б ты…
Она не досказала мысли и любовалась Николаем с таким простодушным восхищением, что Николай, шутя, закрыл ей рукою глаза.
– Не смотри так, Лена! Не смотри! – проговорил он, смеясь. – Славная ты… добрая, хорошая моя! Ах, если бы ты знала, как тронуло меня твое письмо. И тебе было не стыдно даже подумать? «Или все кончено?» – писала ты. Ах, Леночка? С тобой как-то лучше становишься, право…
– Ну, ну, не захваливай, пожалуйста.
– Однако ты похудела, Леночка! Что с тобой? Здорова ты? – тревожно спрашивал Николай, заглядывая ей в глаза и любуясь ее счастливым, хорошеньким личиком. – Это я тебя так расстроил? Я? Этого больше не будет, Лена. К чему нам так жить? К чему откладывать свадьбу?! К чему скрывать от всех, что мы – муж и жена? Обвенчаемся скорей… О, мы заживем отлично с тобой!
Леночка слушала, и сердце ее радостно трепетало от этих слов. А Николай между тем продолжал:
– И то я виноват, что до сих пор медлил. Зачем? Кто нам мешает?
– Но ты… твои дела… Ты еще не устроился… Помнишь, ты говорил…
– Мало ли что говорил! И чепуху говорил. Да, наконец, и устроился… Лучше было бы, если бы мы раньше повенчались. По крайней мере ты не имела бы причины думать, что «все кончено!» – весело засмеялся Николай. – И, наконец, твое присутствие поддержит меня. Я ведь, Лена, знаешь, иногда падаю духом, злюсь на неудачи… Ну, да об этом теперь нечего говорить! И разве вдвоем нам много нужно? Особенно вдвоем… с тобой?.. Так ты согласна? Пиши своим, а я напишу сегодня же в Витино. И аминь!
Согласна ли она? Она тихо сияла от переполненного чувства, и слова как-то не шли на ее уста… Николай и любовался ее счастием, и сам в эту минуту был счастлив.
– Послушай, Коля, – наконец произнесла Леночка тихим, замиравшим от счастия голосом. – Ты знаешь, как я тебя люблю. Ты видишь! Но я боюсь, что когда-нибудь могу стеснить тебя. Тогда ты раскаешься, что женился… Мало ли что может случиться… Ты встретишь…
– Леночка… Леночка!.. Что ты говоришь!.. – перебил Николай.
– Нет, дай досказать… Я слишком люблю тебя и верю в тебя… Ты можешь встретить другую, лучше, достойнее меня, а брак стеснит тебя, и ты будешь несчастлив… Мне все равно… Не обращай внимания на меня… Будем жить по-прежнему. Если нужно скрывать, что мы муж и жена, будем скрывать. Я все равно счастлива буду твоей любовью… и по крайней мере буду знать, что ты свободен… всегда свободен…
Николай в волнении слушал ее слова и, умиленный, глядел на нее глазами, влажными от слез. Мало ли она принесла ему жертв!.. Она готова даже быть тайной любовницей… О, как он виноват перед ней!
– Лена! Замолчи! Что ты предлагаешь? Я был бы подлец, если б согласился на твое предложение. Я не хочу… не хочу тайны… Ты будешь моя жена перед всеми.
– Ты хочешь? Ты не боишься? Ты не будешь несчастлив со мной?
Вместо ответа он взял ее трепещущую руку и крепко сжал в своей руке.
– Но по крайней мере, Коля, дай мне слово, честное слово, что ты никогда не скроешь от меня, если я стесню тебя, если ты разлюбишь меня… Верь мне, желанный мой, одна мысль, что я могу стать тебе на дороге, приводит меня в ужас. Даешь ты мне слово?
– Леночка, да что ты!.. Откуда эти мысли?
– Эти мысли давно у меня… Я много об этом думала… Разве мало несчастных браков? Разве редко люди живут вместе, не имея характера разойтись? Вот я и прошу тебя, чтобы ты никогда не жалел меня. Узнать, что тебя жалели, – это ужасно! Я понимаю, как тяжело было Лаврентьеву! Я не любила бедного Григория Николаевича, а только жалела его… За меня не бойся, Коля… Я все вынесу, даже и твое охлаждение, и, конечно, не от меня тебе услышать когда-нибудь слово упрека! Помнишь, ты не раз говорил, что любовь свободна и ничто не может удержать ее, если она пройдет… Ведь правда?
– Правда, – прошептал Николай.
– Так даешь мне слово? – торжественно повторила Леночка.
– Даю! – проговорил Николай.
– И если?..
– Полно, Леночка… К чему эти «если»… Не надо их!..
– Да ведь я для тебя… для тебя, мой славный!.. Я за себя не боюсь! – вскрикнула она. – Разве я когда-нибудь ждала такого счастья?.. Разве я стою его?.. Послушай, что я тебе скажу… ведь я виновата перед тобой… скрывала от тебя… – краснея, шептала Леночка.
– Что ты скрывала?..
– Я… беременна, – чуть слышно произнесла она.
«И она еще предлагала остаться любовницей! – промелькнуло в голове у Николая. – И я никогда об этом не подумал!»
– И тебе не стыдно было скрывать от меня? Давно ты это скрывала?
– Недавно, очень. Я не решалась как-то сказать тебе…
– Почему?
– Да видишь ли…
Она остановилась в нерешительности.
– Что ж ты не говоришь?
– Видишь ли. Ты не сердись, мой милый. Я не хотела тебя стеснить.
– Как стеснить?..
– Да разве ты не понимаешь? Ты ведь такой добрый и мог бы пожалеть меня и из жалости жениться. А в последнее время мне казалось, что ты не любишь меня! – улыбалась Леночка своими славными, большими глазами.
– О Леночка, Леночка! – воскликнул Николай. – Какая ты!
– Ну, а теперь, когда убеждена… я и сказала. Ты не сердишься?
Они весело болтали о том, как они устроятся и поведут скромную, трудовую жизнь. Свадьба будет через месяц, и самая скромная. Они с доверием молодости глядели оба в глаза будущего. Оно казалось им таким счастливым и радостным. Она будет ходить на лекции, а он писать. О, она не будет ему мешать, пусть он не думает!
– То-то тетя удивится! Ведь она всегда дразнила меня тобой и говорила, что ты никогда не обратишь на меня внимания и что ты женишься на одной из Смирновых.
– Нашла на ком жениться! Ну, а отец твой?
– Папа рад будет. А твой? Не найдут, что ты делаешь скверную партию?
– Да разве они не знают тебя? Они очень обрадуются…
– Я шучу. Они ведь такие славные – и отец твой, и мать. Мы съездим в деревню летом?
– Поедем, еще бы.
– А быть может, они приедут.
– Пожалуй… И твой отец.
– И его позову. Братья тоже удивятся, когда узнают!
– Они что-то не бывают у тебя.
– Ты знаешь, мы не сходимся. Они недовольны, что я студентка, – улыбнулась Лена.
– И не нравятся они мне. Особенно старший. Чиновник будет, карьерист.
– Ну, бог с ними. И мне не нравится, а все как-то… братья! Нет-нет, да и вспомнишь, что свои… Да ты, Коля, расскажи о себе. Что ты делал это время? Статья принята? Получил работу в «Пользе» * ?
Николай сказал о письме Платонова и о том, что в «Пользе» получил работу. Леночка обрадовалась. Она уверена была, что статья будет принята и произведет впечатление. Она не сомневалась в этом. А что он будет делать в «Пользе»?
– Пока вырезки из газет. Дают семьдесят пять рублей, – усмехнулся Николай.
– Вырезки? Ну, это пока. И, во всяком случае, эта работа немного займет времени?
– Часа два-три.
– Значит, у тебя времени будет довольно работать серьезно. О, я, Коля, убеждена, что тебе предстоит славная будущность. У тебя талант, ты умен… я верю в твою звезду! – восторженно произнесла Леночка.
– Веришь? Ты веришь потому, что любишь.
– О нет, не потому. Это ты напрасно. Любовь не ослепляет так.
– Ослепляет, говорят. Помнишь, как мы с тобой рассчитывали на успех моей второй статьи? И что же? Никакого успеха.
– Да он будет, будет непременно, только бы тебе не заботиться много о работе из-за хлеба, не тратить времени на разные вырезки! Вот только ты произнесешь первую речь в суде – посмотришь, как заговорят… Увидишь. Только не торопись, Коля. Поверь, все придет. Ведь мы будем жить аккуратно и скромно. У меня будет двадцать пять рублей да еще от уроков тридцать пять, да у тебя семьдесят пять в месяц. Ведь довольно?
– Какие уроки?
– Ах, ты и не знаешь.
И она рассказала, как по рекомендации доктора Александра Михайловича она получила урок.
– Зачем тебе уроки, Лена? Слава богу, и без уроков твоих проживем! А то тебе на Васильевский остров ходить! Я тебя не пущу! Да и знаешь ли, не надо и от отца тебе брать. Я надеюсь, мы без всякой помощи будем жить. На адвокатуру я не рассчитываю. Ты знаешь, я с большим разбором буду брать дела. Не стану же я вроде Присухина или какого-нибудь подобного барина. Но все-таки кое-что заработаю. И, наконец, статьи. О, ты не беспокойся, Лена.
– О, я уверена, что ты, Коля, можешь много заработать, я не сомневаюсь в этом, но мне было бы тяжело видеть тебя за работой, которая отнимет время от твоих серьезных занятий. Мне все будет казаться, что я виновата…
– Ты-то чем виновата?
– Да тем, что люблю тебя! – улыбнулась счастливой улыбкой Леночка. – Нет, без шуток, тебе и так пришлось вот взять на себя какие-то вырезки ради денег… Разве это твоя работа?! Нет, нет, голубчик Коля, тебе надо думать о твоих серьезных работах, заниматься, читать и как можно меньше заботиться о грошах, чтобы не утомляться бесплодно. Если ты будешь доставать сто рублей – ведь это не трудно? – то этих денег на первое время нам за глаза, вместе с теми, которые я получаю из дому и получу за уроки. Ты не хочешь, чтобы я получала от отца?.. Если ты не хочешь, я откажусь, Коля, но отчего ж мне не брать от отца?.. Он… он все же отец и, право, Коля, добрый, очень добрый… Или тебе кажется…
Леночка сконфузилась и остановилась, вопросительно взглядывая на Николая.
– Нет, Леночка, ничего мне не кажется… Я так сказал… быть может, твоего отца стесняет эта помощь!.. А если не стесняет, это твое дело, и я, конечно, ничего не имею против того, будешь ли ты получать твои двадцать пять рублей, или не будешь… Но к чему уроки? Из-за тридцати пяти рублей шагать на Васильевский остров, и еще каждый день!..
– Так что ж?.. Мне это даже полезно… моцион! А с лекциями я справлюсь: буду часом или двумя раньше вставать…
– И все это для того, чтобы облегчить меня?.. Ах ты, Леночка! – проговорил, улыбаясь, Николай, целуя ее раскрасневшиеся щеки. – Ну, допустим даже, что моцион этот тебе полезен, – хотя я этого и не нахожу, – допустим. Как же это мы ухитримся прожить на сто шестьдесят рублей в Петербурге, где все так дорого?.. Ты не забудь, что твой муж не похож на блаженного Васю, который дал себе обет отшельничества, и не привык к первобытной жизни, которую ведет твой поклонник Григорий Николаевич.
– Коля! Зачем ты над ним смеешься? – тихо упрекнула Леночка.
– А ты по-прежнему его заступница?
– Мне просто жаль его! – тихо промолвила Леночка.
– Ты тоже прими, Леночка, в соображение, что нам нужны книги, нужны время от времени развлечения, необходимо видеть людей – нельзя же без людей! – и затем расскажи, как это мы на сто шестьдесят рублей будем по-человечески жить? Прикинь-ка наш бюджет.
– Да что ты, Коля! – воскликнула Леночка. – Сто шестьдесят рублей! Разве это мало?.. Да на эти деньги мы будем жить роскошно… прелесть, как будем жить, и еще можем откладывать…
– И откладывать?! Рассказывай, рассказывай, Лена, а я буду слушать, какой рай ты обещаешь на сто шестьдесят рублей…
– Во-первых, мы найдем маленькую квартирку в три комнаты: одна будет побольше, а две маленькие, с кухней, за тридцать рублей… разумеется, во дворе, где-нибудь здесь вблизи, у Таврического сада…
– И с такой лестницей, что надо подыматься, заткнувши нос?.. И, разумеется, у небес?..
– Зачем же уж ты сейчас, Коля, преувеличиваешь? Можно найти и чистую лестницу… Я поищу!
– Я только против идиллии, Леночка. Хорошо, квартиру нашли и даже лестницу не пахучую. Дальше?
– Да ты… уж скептически относишься?
– Да нет же, нет, Лена… Право, нет! Я лишь сделал маленькую поправку… И не на таких лестницах я жил студентом…
– Так не перебивай. После, когда я кончу, ты можешь делать поправки! – улыбнулась Леночка и продолжала: – Самая большая и лучшая комната будет твоим кабинетом. Не махай головой!.. Конечно, твоя комната должна быть лучшей. Другие две – приемная и столовая, и наша спальня. Не бойся, тесно не будет, – будет хорошо и уютно. Я сама буду заботиться. Ты знаешь, я люблю, чтобы было чисто. Мебель у нас будет, разумеется, самая простая, – к чему роскошь? Не правда ли? Ведь тебе все равно, лишь было бы опрятно? Кабинет, и чудный кабинет, у тебя есть, остается купить немного мебели для гостиной и спальни. Такую квартиру можно нанять за тридцать пять рублей. На стол… ну, на стол положим, рассчитывая, что ты немножко избалован, тридцать рублей, по рублю в день. Чай и сахар, кухарка, остальные расходы… Ты не забудь, что я сама буду за всем смотреть. Пожалуй, мое хозяйство, над которым ты смеялся в деревне, и пригодится… На все остальные расходы положим двадцать пять рублей.
Леночка вся оживилась, вычисляя примерный бюджет, в котором ухитрилась даже отложить на личные расходы Николая пятьдесят рублей. «Тебе ведь довольно будет?» – и затем продолжала рассчитывать подробности бюджета.
А Николай с улыбкой слушал, с какой любовью и с каким практическим смыслом она рисовала подробности их будущей жизни, на первом плане которой были, конечно, заботы о его комфорте, о его удобствах. Он слушал, и скромный бюджет казался ему очень уж скромным. Эта жизнь, которую так восторженно рисовала Леночка, казалась ему несколько «мещанской». И в то же время, когда Леночка, увлекаясь, расписывала, как он в своем кабинете создаст замечательные вещи (о, она ни за что не будет мешать ему! – опять повторила она) и как по вечерам они будут вместе читать или пойдут в театр, наверх, разумеется, – в его голове пробегали далеко не очень приятные мысли о жизни при таких скромных средствах.
Три чистенькие, светленькие комнатки, кисейные занавески, цветы с Сенной и скромная мебель с провалившимися сиденьями, вонючая лестница, чад из кухни, теснота и крик ребенка, – крик, долетающий в кабинет, – все это казалось ему не так привлекательно, как казалось Леночке. Для нее эта обстановка – рай, а для него – не совсем рай!
– Ну, что ты теперь, Коля, скажешь? Разве не отлично мы будем жить на эти деньги? – спросила она, окончив рассказ и не без торжества взглядывая на Николая. – К чему же тебе особенно хлопотать? Занимайся себе, пиши, и, поверь, успех явится к тебе!.. Тебя будут знать, тебя будут читать!..
Николаю жаль было нарушить радостное настроение Леночки. Он взглянул на нее – она была такая сияющая и хорошенькая – и вместо ответа притянул ее к себе и покрыл поцелуями.
Вечером они обедали в отдельной комнате ресторана втроем, с Васей.
Обед прошел весело. И невеста и жених были в отличном настроении. Леночка сегодня приоделась в парадное платье и была необыкновенно мила. Николай посматривал на Леночку, любуясь ею, и находил, что будущая его жена прехорошенькая. От нее веет какой-то прелестью искренности и доброты; на такую женщину можно положиться! Вася сперва застенчиво молчал, поглядывая украдкой на счастливые лица Леночки и брата, но под конец обеда и он разошелся. Ему теперь даже казалось, что он напрасно думал, будто брат не пара Леночке. Оба они добрые, хорошие. Брат, наверное, любит ее и еще больше полюбит Леночку, а она? – нечего и сомневаться. О, она поддержит Николая в минуту его слабости!..
На радостях Николай приказал подать бутылку шампанского. Он налил бокалы и, целуя невесту, проговорил:
– За наше счастье, Леночка! За нашу любовь!
– За твои успехи, милый мой! – отвечала Леночка.
Вася обнял брата и горячо пожал Леночкину руку. Он выпил залпом бокал и проговорил:
– О, я верю, что вы должны быть счастливы! И ты, Коля, и Елена Ивановна, оба вы хорошие… так как же вам быть несчастливыми? Не правда ли?..
– Леночка! И ты позволяешь ему называть себя Еленой Ивановной?
– Конечно, нет! Зовите меня Леночкой, Вася!
– И выпейте, господа, брудершафт на «ты»! – подсказал Николай, наливая бокалы.
– С удовольствием.
– Не все ли равно? А впрочем, отчего ж? Вы теперь моя сестра. Я вас и раньше, Леночка, считал сестрой! – промолвил Вася, конфузясь.
Они выпили брудершафт. Вино возбудило нашего юношу; его худое бледное лицо покрылось румянцем, глаза заблестели. Он восторженно глядел на Леночку и проговорил:
– То-то наши обрадуются!
– Выпьем-ка за здоровье наших и за здоровье Леночкина отца! – воскликнул Николай.
– И за Васино здоровье! – горячо подхватила Леночка и промолвила: – Дай бог тебе всего хорошего, Вася… Всего, всего, чего бы ты ни пожелал!..
– О, спасибо, Леночка.
– Ты такой славный, добрый, Вася… ты и сам не знаешь!
– Не знаю! – добродушно заметил юноша. – Да и тебе так кажется по доброте. А ведь в сущности-то все добрые или, вернее, все могли бы быть добрыми… И будут… о, непременно будут!
– Он неисправим с своей теорией всеобщего блаженства! – усмехнулся Николай.
– А то как же? Разве без этой веры можно жить? Неужели ты и в эту минуту не веришь, Коля? Ты нарочно так говоришь! – восторженно воскликнул юноша. – Ты тоже веришь и обязан верить, что будет не так, совсем иначе будет… Все к тому идет! О чем же ты пишешь? К чему тогда ты пишешь? Зачем ты вот не хочешь жить, как Присухин? Зачем вот Леночка учится? Разве для того, чтобы получить диплом и жить для себя? О, я знаю ее цель!.. Она хоть и не говорила мне, но я знаю… отлично знаю…
– О, добрая ты душа, Вася! – проговорил Николай. – Долго еще придется ждать твоего всемирного счастья… Пожалуй, и не дождешься!
– Разумеется, мы не дождемся. Так что ж? Разве идея не живет? Без идеи жизнь – была бы тоска! О, какая тоска! – воскликнул Вася.
– Ну, Вася, брось пока свою философию… Ты нагонишь хандру. Лучше, брат, выпьем!
– Нет, довольно. Не наливай, Коля! Я и так захмелел… Нет, не надо! Я и без того философию брошу! – добродушно рассмеялся он. – К чему наводить хандру?.. Я не хочу!.. А если навел уж, то простите!
Николай велел подать счет.
– Сколько взяли? – полюбопытствовал Вася.
– Пятнадцать рублей!
Вася только покачал головой. Удивилась и Леночка.
– Ну, стоит ли говорить? Мы праздновали помолвку!
Все вышли на улицу. Вася простился и пошел домой. Николай с Леной тихо пошли по Невскому.
– Какой славный этот Вася! – проговорила наконец Леночка.
– Сгубит себя он без толку!
– Ты думаешь?
– Разве не видишь? А знакомства-то его?
– Какие же знакомства?
– Да все такие же донкихоты, как и он сам. Жаль его будет! А ведь упрямый какой: его не убедишь!.. Я было спорил, да бросил!
– Он искренно верит в то, что говорит. Это такая редкость!
– То-то очень уж слепо верит!
– Да разве это худо?
– Надо принимать в соображение обстоятельства. И если уж гибнуть, так за что-нибудь! – авторитетным тоном решил Николай.
«Верно, и у Васи на уме есть это „что-нибудь“»! – подумала Леночка, но почему-то не сказала этого вслух.
Был девятый час в исходе. После обеда славно бы пройтись на морозном воздухе. Наши молодые люди тихо шли по Невскому, рука в руку. Леночка как-то затихла под сильным впечатлением всех событий этого дня. О, какой это был счастливый день для нее…
– Знаешь ли, Лена! – воскликнул Николай. – На воздухе так хорошо! Поедем-ка куда-нибудь прокатиться!
– Это будет дорого стоить, Коля!
– Э, вздор… Ты ведь хочешь?
– Я не прочь.
– Так едем!..
Они остановились на углу и наняли лихача. Николай усадил Леночку на узкие санки, обхватил ее за талию и придвинул к себе. Лихач дернул вожжи, и сани быстро понеслись по улицам. Когда выехали за город, лихач припустил лошадь, и она понеслась по гладкой снежной дороге по островам.
– Ведь хорошо, Леночка?
– Славно!
– Тебе не холодно?
– О нет, нисколько.
– Ах ты моя славная! – проговорил Николай, сжимая в своих руках ее горячие, влажные руки. – Какая ты хорошенькая, Леночка!.. Не отворачивайся. Смотри на меня! – шептал Николай, наклоняясь к ней и заглядывая в ее раскрасневшееся на морозе лицо. – Если бы ты видела теперь себя! – повторял он, любуясь Леночкой. – Ну, поцелуй же меня.
Он прильнул к ее влажным устам. Ему хотелось целовать ее без конца.
Сани мчались стрелой. Лихач, предчувствуя хорошую прибавку, не жалел лошади. Леночка склонила голову на плечо Николая и, замирая от счастия, с полузакрытыми глазами, слушала нежные, страстные речи Николая. Он говорил ей о любви, он шептал ей о счастье и все крепче и крепче сжимал ее своей рукой.
– Ты озябла!.. Напьемся чаю… Заедем куда-нибудь. Хочешь?
– Куда хочешь! – прошептала Леночка.
Через несколько минут сани остановились у ресторана. Веселые и иззябшие прошли наши молодые люди в отдельную комнату и приказали подать чай. Николай снял с Леночки шубку и теплую шапочку и согревал ее алые щеки горячими поцелуями.
Когда они вернулись в город и Николай довел Леночку до дверей квартиры, Леночка проговорила:
– До завтра?
– До завтра!
– О милый мой! – еще раз шепнула она, обнимая его…
Под радостными впечатлениями этого дня, она засыпала счастливая, улыбающаяся, с именем своего любимого на устах.
«Хорошо жить на свете, ах, как хорошо!»
VII
Не без некоторого волнения Николай на следующий день входил в небольшой кабинет Платонова, уставленный шкафами и полками с книгами; кабинет был очень скромный; мебель была старенькая и потертая. Сам хозяин, в стареньком сером пиджаке, сидел за большим письменным столом, заваленным корректурами, рукописями и книгами. Его большая голова с темными седеющими волосами склонилась над работой. Он внимательно читал рукопись, помахивая в руке большим карандашом.
– Добро пожаловать! – приветливо произнес Платонов, подымая свои большие, темные, глубоко сидящие глаза, блестевшие резким блеском из-под очков. – Садитесь-ка, Николай Иванович, побеседуем!
Он протянул Николаю руку, отодвинул от себя рукопись и стал отыскивать на столе рукопись Николая.
«Неужели не принята?» – мелькнула мысль в голове автора.
– А, вот она! – проговорил Платонов, доставая толстую тетрадь и кладя ее перед собой. – Я внимательно прочел, Николай Иванович, вашу статью…
Он остановился, взглянул на взволнованное лицо Николая и, улыбаясь, сказал:
– Очень уж торопливо написана статья, Николай Иванович. Очень торопливо! – прибавил он, покачивая головой как бы с укоризной.
– А что? Разве статья… нехороша… не годится? Она не может быть напечатана? – произнес Николай упавшим голосом.
– Отчего ж! Напечатать ее можно, и мы, пожалуй, ее напечатаем, если вы позволите посократить ее немножко, да дело не в том. Вы могли бы гораздо лучше написать: ваша первая статья была очень недурна; но только вам необходимо серьезно поработать, Николай Иванович! – мягким тоном прибавил Платонов. – Вы извините, что я откровенно высказываю свое мнение.
– О, пожалуйста, прошу вас, не стесняйтесь, говорите все, что вы думаете. Мне бы очень хотелось знать, могу ли я писать, могу ли посвятить себя литературе?
– Ну, так я вот что скажу вам, Николай Иванович: если вы хотите серьезно заняться литературной деятельностью, если вы хотите не печататься только, а быть настоящим литератором, то ведь надо к делу относиться серьезней. В вашей статье есть огонек, вы пишете недурно, не без таланта, но в нее вложено мало, нет труда, продуманности, глубины, и с фактической стороны она прихрамывает. Ведь вот вы написали свою статью по двум-трем книжкам, не правда ли?
– Правда.
– А ведь по этому вопросу целая литература есть. Надо было перечитать не три книжки, а побольше. Тогда бы и фактов было больше, да и выводы были бы основательней. В общем выводы ваши верны, но они как будто голословны, не убеждают и, следовательно, не производят впечатления. Статью вашу прочтут, написана она бойко, но и только… а ведь разве вы хотели писать только бойко и легко? Разве для этого стоит серьезно посвятить себя литературной деятельности?
Платонов погладил свою бороду, поправил очки и продолжал:
– Я говорю вам это все, Николай Иванович, потому, что вы молоды, потому, что в вас дарование есть, и вам еще не поздно сделаться полезным и даже заметным литературным работником. И мне было бы очень жаль, если бы вы пошли по той дороге, которая многих сгубила и продолжает губить. Плоскость-то это покатая! – серьезно проговорил Платонов. – В последнее время как-то чересчур легко относятся к этому делу, очень легко, даже начинающие литераторы. Литература обращается в ремесло. Отвалял статью, принес; не приняли в одной редакции, примут в другой; статья напечатана – получай деньги. Оно-то, положим, и легко, но ведь это один литературный разврат! – резко оборвал Платонов, сверкая своими умными глазами из-под очков. – Разврат самый ужасный! Сперва небрежность, а потом… потом погоня за гонораром, а дальше ведь можно прийти и черт знает к чему. И даже приобрести успех среди известных читателей. Ведь вот, например…
И Платонов не без презрения назвал несколько имен.
– А ведь и они начали не так. Тоже дарование было, огонек, но исписались, не работали, а теперь уже поздно. Старого не вернешь. Ну, и пишут всякую дрянь, благо спрос есть! И поздно заняться каким-нибудь другим делом. Ужасная будущность!
– Да, это ужасно! – воскликнул Николай, подавленный суровой речью Платонова.
– А приходят к этому незаметно, не сразу. Легкость успеха губит, недостаток труда, знания. Талантишко есть, и иной думает, что талантишко вывезет. Ну, и вы сами видите, Николай Иванович, каково это отзывается на литературе. О, бойтесь этого! Лучше бросить литературу, если не чувствуешь себя способным на упорный труд, на борьбу, бросить лучше! После, когда втянешься, поздно уж будет, и человек принужден строчить, понимаете ли, строчить из-за куска хлеба… считать строчки, печатные листы, чтобы больше их было, больше, а прежняя-то легкость уже исчезла. Мыслей нет, так как читать-то и трудно, да и некогда подчас. И выходит какая-то каторга. Я знаю таких несчастных, – их немало.
– И вот еще что меня сердит подчас! – продолжал, разгорячившись, Платонов. – Это какое-то неуважение к печати. Прежде, бывало, приходишь в редакцию, как в святилище какое-то. Да, я помню, как я понес свою первую статью. Знаете ли, поджилки дрожали, ей-богу. Ну, вдобавок, и судья-то кто был? Николай Гаврилович! * Неуверенность, знаете ли, страх и все такое. Главное, чувствуешь, что ведь идешь с дерзкой мыслью приобщиться к литературе. А нынче? Точно в кабак, в редакцию ходят, ей-богу. «Годится? – Не годится. – Прощайте!» И ведь всякий лезет! На днях еще один господин пришел, принес два листика, говорит: начало романа, и еще обиделся, что я не взял их и посоветовал ему принести, когда он напишет целый.
Николай в смущении слушал Платонова. Редактор встал и нервно заходил по кабинету, продолжая говорить на ту же тему. Наконец он взглянул на Николая, заметил его смущение, подошел к нему и мягко проговорил:
– Вы не смущайтесь совсем-то, Николай Иванович! Я все это говорил вам, – к сожалению, не одному вам! – потому, что заметил в ваших статьях дарование, огонек и уменье привлечь читателя. Так вам, следовательно, писать можно… Работайте только, да не падайте духом от первых неудач. И тогда вы напишете нечто посерьезнее. Жизнь-то у вас впереди. Так-то-с, батюшка. Ну-с, теперь о вашей статье. Разрешаете сделать сокращения?
