Текст книги "Дом на горе"

Автор книги: Константин Сергиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

На этом страница кончалась. Продолжения в розовом конверте не было.

– Пойдем искать! – сказал Роман. – Избушку на курьих ножках, то окошко, в котором льет божьи слезы моя героиня.

– Ты уверен, что мы найдем? – спросил я.

– По моим расчетам, это у пионерлагеря, – сказал Роман. – Но не сам лагерь. Тоже какая-нибудь дача.

Мы направились к пионерлагерю «Звездочка». Утро стояло чудесное. Прохладные тени густо рисовались на засыпанной хвоей тропе. Могучие корни взбугривали дорожку, придавая ей вид напрягшегося тела. Мускулистая почва пружинила шаг.

Как всегда Роман был безудержно разговорчив. Молчать он не умел, да это ему и не шло. Он сразу становился блеклым и вялым.

– Ты человек-маяк, – сказал я.

– В каком смысле?

– Двадцать четыре часа вещания без перерыва.

– Врешь! – воскликнул Роман. На лице его было написано восхищение собой. – Но, может, ты прав. Я рот закрывать не люблю. На уроке, когда говорит учитель, нет никаких сил сидеть. Как бы мне найти таимо профессию, чтобы все время говорить?

– Комментатор, – предложил я.

– Были бы такие комментаторы, чтобы комментировать все. Тут бы я проявился, Ты заметил, как много я знаю.

– Еще бы.

– Я читаю газеты, – сказал он покровительственно. – А кроме того, журналы и словари. Нет, все-таки и вундеркинд. Ты еще будешь гордиться, что подружился со мной.

– Ты помнишь Данилова? – спросил я.

– Какого Данилова?

– Юля рассказывала.

– А, который разбился… Нет, я маленький был. А тебе зачем?

– Просто так. Юля сказала, что доцент хуже.

– Вот в чем дело! Ревнуешь? Правильно делаешь. Этот скользкий тип давно подкатывает к Джульетте. Цветочки дарит.

– Ухаживает? – удивился я.

– Называй как хочешь, Я его терпеть не могу. Но он нужен папаше.

– А Юля? – спросил я.

– Что Юля? Тоже себе на уме. Любит обожание. На комплименты падкая. Да чтоб все были взрослее ее. Так что, скажу тебе по секрету, шансов у тебя мало.

– Да я и не собирался.

– Они думают, что мы маленькие. Они не учитывают, что мы подрастем. Мы взрослеем, а доценты лысеют.

– Видал, какая у него лысина? А у вайделота брюшко.

– Какого?

– Ну, Машкиного.

– А, этого… По-моему, нет у него никакого брюшка.

– Будет! – уверенно сказал Роман. – Пусть только попробует сунется к Машке, голову оторву.

Я засмеялся.

– Чего ржешь? В гневе меня не видел? Увидишь. В прошлом году я такую истерику закатил, «скорую» вызывали.

– Ты думаешь, она в него влюблена? – спросил я.

– Черт его знает. Разве у Машки поймешь. Она скрытная. Я ничего в ней вообще не понимаю.

– А чем же она тебе нравится?

Роман задумался.

– Она красивая. Знаешь, кто Машка по древнегерманскому гороскопу? Ель. Там все про нее сказано. Красота сурового типа, скрытность, болезненное самолюбие. Неумение наладить контакт с окружающими.

– Ну уж… – сказал я.

– Ты веришь в гороскопы?

– Не знаю. Я читал, что в наши дни они неправильные. За две тысячи лет положение светил на небе изменилось. Это называется перцепция. Теперь над нами совсем не те планеты, которые были раньше. В июле какой знак идет?

– Рак.

– Ну а на самом деле сейчас какие-нибудь Близнецы.

– Где ты читал? – спросил Роман.

– В новой книге про календари.

Он стал расспрашивать, где я достал книгу и кто автор. Его смышленая голова уже прокручивала ситуацию, в которой он мог посрамить какого-нибудь знатока гороскопов.

– Как, говоришь, слово? Ну это, смещение…

– Перцепция.

– Перцепция… – повторил он важно. – Но это надо проверить. Что касается Машки, то на нее перцепция не действует. Можешь поверить.

– Что-то ты уж сильно увлекся.

– В меру. Но я планирую до конца каникул.

– Как это до конца каникул?

– Если ничего не получится, переключусь на другой объект. А кроме того, будет некогда. Учеба.

– Неужели тут можно планировать?

– Я учусь подчинять свои чувства. Знаешь, как у йогов. Штепсель из розетки – и все.

– Хорошо устроился, – сказал я.

– Только так. К чему бессмысленные страдания? Тем более с таким человеком, как Машка.

– Каким?

– Я же говорил тебе, что она ведьма. Умеет предсказывать. Уже два раза предсказала.

– Что?

– Мало ли что. Но меня волнует третье ее предсказание. Она, между прочим, намекнула, что Юлька и институт не поступит. Вот будет хохма. Все уже обеспечено, со всеми договорились, и не поступит. Я лично буду рад. Терпеть не могу, когда дети идут по стопам родителей. Это вырождение. Раз мама кончила институт культуры, значит, и дочку туда.

– А что плохого в институте культуры?

– Да ничего! Почему именно в этот? Пускай едет в Москву. Там тоже разные институты. Нет же! Хотят при себе держать. Так и со мной будет. Все родители эгоисты. Я удивляюсь еще на твоих. Как умудрились тебя оставить?

– Я же тебе объяснял.

– Меня будут всю жизнь преследовать. Папаша уже намекал, что, если не буду рыпаться, подарит автомобиль. Дудки! Меня не купишь.

– Машина вещь неплохая.

– Сам куплю. Я не хочу зависеть. Вот тогда Машка и поплачет. Приеду к ней на белом «мерседесе», кину букет цветов. А Машка толстая, старая, с кучей детей и муж пьяница.

– Размечтался, – сказал я.

– Ничего, ничего. – Роман хлопнул меня по плечу. – У тебя тоже будет машина. А Юлька тоже с кучей детей. Нет, мон шер, они еще пожалеют, что вовремя нас не оценили…

Наш розыск оказался бесполезным. Вокруг пионерлагеря ютилось несколько домишек, окруженных плотным лесом. Никакой телескоп не мог проникнуть через заросли. Окошко надо было искать на каком-нибудь взгорке. Мы пробовали попасть на территорию лагеря, но два суровых стража в пионерских галстуках сообщили нам, что «не положено».

– Н-да, – сказал Роман. – Возможно, это был мираж. Как хочется миражей! Слишком вокруг все определенное. Век точных наук. И в окошке сидела не дева, а какая-нибудь бабка. Носом клевала.

– Если избушка на курьих ножках, то точно бабка.

– Пойдем обратно. Может, уже приехали. Ты не забыл, какой сегодня день? В полночь ты превратишься в говорящую лошадь.

– А ты?

– Я лично всю ночь собираюсь скучать. Когда толпа веселится, одиночки скучают. Ты заметил, что я: одинок?

– Да как-то…

– Я одинок, одинок, – заверил Роман. – Мне не с кем поделиться. С тобой эпизод. Сегодня ты здесь, а завтра нет. Для настоящего общения нужна родственная душа противоположного пола.

– Разве у души есть пол? – спросил я.

– А как же! Пол есть во всем! Ты что, не читал Фрейда?

– Кто это?

Роман усмехнулся.

– Детка, тебе еще много надо трудиться. Ты не читал Фрейда, Ницше, Жан-Поля Сартра и Ремарка.

– Не читал.

– Это ведущие умы нашей эпохи. У нас дома есть их груды. Придешь, познакомишься.

– Хорошо, – сказал я. Роман замолчал и принялся что-то насвистывать. Внезапно он юркнул в кусты и пропал. Через минуту он выскочил передо мной на дорогу с увесистой дубинкой в руке.

– Стой! Руки вверх!

Я поднял руки.

– Где заказ? – спросил он угрожающим тоном.

– Какой заказ?

– Стихи!

– А… – Я опустил руки. – Дописываю.

– Где?

– В тетрадке, – ответил я.

– Тот, кто не выполняет обещаний, в ночь на Ивана Купалу превращается в кусок кирпича, – сурово сказал Роман.

Маша приехала. Когда я услышал ее голос, сердце учащенно забилось, перехватило дыхание. Я спустился со своего чердака и застыл в темном коридоре, не в силах выйти на террасу…

Она стояла ко мне спиной, положив руку на спинку кресла. Скрипка в черном твердом чехле покоилась на плетеном сиденье. На ней было легкое голубое платье, которое я так любил, и все та же волнистая белая заколка в черных ниспадающих волосах.

– …потому что не знаю…

– Да что тут, Маш, знать. – Юля в белых шортах и белой майке с надписью «Boston» месила тесто. Щеки ее были смешно перепачканы мукой. – Не надо ничего прятать.

– Я уж жалею, что взяла. Мне кажется, он не приедет.

– Еще чего, не приедет. Мы ему не простим.

Я смотрел на ее стройные ноги. Белые носки с двумя синими полосками. Белые полукеды с синим кантом. И поясок, перехвативший тонкую талию, тоже белый. Бело-синяя. Прохладная. От нее веяло голубизной и прохладой.

И ее подруга вся в белом.

Да где же я нахожусь? Что за сон мне привиделся? Бело-голубой несбыточный сон.

– А, Митя! – сказала Юля.

Она обернулась. Но какие у нее черные, глубокие глаза…

– Здравствуйте, – пробормотал я. Она подошла и протянула мне руку.

– Здравствуй, Митя. Рада тебя видеть.

Я прикоснулся к ее узкой прохладной ладони и сразу отдернул руку. Прохлада меня обожгла. Она повернулась и снова заговорила с Юлей.

– А кроме того, я не знаю, что играть…

Я кинулся бегом с террасы и помчался по лесу, выкрикивая шепотом: «Не приедет! Не приедет!»

Но они приехали. Все. И Николай Гаврилович. И Лидия Васильевна. И доцент Паша. И киношники. И крохотный виолончелист, казавшийся карликом рядом с царственным своим инструментом. И преподаватель Атаров с молчаливым бесцветным другом, чем-то похожим на доцента. Самое удивительное, что они привезли такие же черные чехлы, как у Маши. И в одном из них, должно быть, помещался тот самый альт, о котором говорилось в неотправленном письме. Колесо фортуны не остановишь. Быть может, она ему позвонила перед отъездом. А может быть, о скрипках шла речь еще тогда, на даче.

Он женат, подумал я злобно. А может, и разведен. У него куча детей по разным городам. Он, без сомнении, проходимец. Проходимцы тоже бывают талантливы. Но как объяснить Маше, что нельзя увлекаться такими людьми? Я вижу его насквозь. Такой изящный, в себе уверенный, с ясным баритоном.

А его друг? Какая-то белая мышь в мелких круглых очках с невнятной бороденкой, которую он все время пощипывает. Без сомнения, фальшивит, когда играет. Да и во всем остальном неискренен, трусоват. Такие всегда ходят тенью за любимцами юных скрипачек. Может, что-нибудь перепадет.

Все меня раздражали. На Пашу я просто смотреть не мог. Какая у него тусклая, болотная улыбка. Словно приклеена. Привез Юле какую-то книгу. Нашептывает. Никогда не говорит внятно. Прижмет собеседника в углу и чуть ли не в ухо бормочет бледные речи. Все будет чудно, Юлия Николаевна. Я уже потопил. Он мне многим обязан. Я тоже принимал его сына. Правда, на компромиссы идти не пришлось. Абитуриент хорошо знал. И вы очень способная. Без нас бы прекрасно сдали. Так что простая формальность. На всякий случай. Чтобы без нервов.

Карлик-виолончелист, усевшись в кресло и вцепившись в свой внушительный инструмент, взирал на все изумленным взором. Из маленькой головы торчали прополочные волосы, тщедушную шею украшал кадык, а из-под виолончели выступали невероятных размеров парусиновые туфли.

Снова дико и оглушительно взревела блестящая груба Романа.

– Друзья, друзья! – закричал Николай Гаврилович. – Кто со мной будет тесать Купалу?

Сегодня он явился в белой, расшитой крестиком косоворотке, подпоясанной красным шнуром. На Лидии Васильевне тоже было что-то «народное», на шее ее позвякивали старинные мониста.

– Дмитрий Суханов, вы не умеете плотничать? – спросил Николай Гаврилович.

– Не очень, – ответил я.

Вызвался помогать один из киношников. Притащи ли сосновый чурбак и принялись его обрабатывать.

– Купалу называют также Костромой, а в Полесье Марой, – повествовал Николай Гаврилович. – Отсюда позднее Марья. Лида, ты знаешь другие адекваты?

– Купала от слов «купать», «кипеть», – ответила Лидия Васильевна, покуривая сигарету, – родственна латинскому «купидо», что значит «стремление». Соединив, можем получить смысл – кипеть, страстно желать. Тут соотнесение воды и огня. А еще глубже, борьба стихий в любовном, что ли, смысле.

– О как это тонко! – воскликнул Николай Гаврилович, смеясь. – Но там что-то про сестру и брата?

– Это не для молодых ушей, – сказала Лидия Васильевна. – Язычество. Важно только набрать цветков иван-да-марьи. В эту ночь они обладают целебной; силой.

От чурбака отскакивали, завиваясь, желтые пластины. Мало-помалу обозначался грубоватый идол с головой, вжатой в плечи.

– А что с ним делать? – спросил я.

– Топить! – сказал Николай Гаврилович. – Вернее, купать. А потом будем жечь костры. Желающие могут и прыгнуть. Небось никогда не прыгал через костер?

– Нет, – ответил я.

– А мы в детстве в деревне играли. Называется «гори-гори ясно». Сейчас ни во что уже не играют. В лапту, например. Мы-то играли.

Лидия Васильевна рассмеялась сухим кашляющим смехом.

– Смейся, Лидочка, смейся. А кто бы без меня вырубил Купалу?

Роман взревел на трубе. Николай Гаврилович бросил топор.

– Да что же это такое? Перестанешь ты осквернять звуки природы?

Роман чинно удалился в сторону. Я подошел к нему.

– Зачем топят Купалу?

– А черт его знает. Просто красиво. Ты их не слушай. Они ничего не петрят. Просто папаша пару лет назад ездил в Полесье. Привез оттуда диковинку. И ни в какую лапту в детстве он не играл. И через костры не прыгал. И трудного военного детства у него не были. А все, что мать сказала, я в словаре ей прочитал. Учти, мон шер, они от нас давно поотстали. Только рисуются, делают вид.

– Ты строг, – сказал я.

– Но справедлив.

Где Маша? Я старался не терять ее из виду. Конечно, этот крутится около нее. Хотя надо отдать должное, слово «крутится» к нему не подходит. Умеет держаться с достоинством. Я подслушал их разговор. Маша с Юлей возятся по хозяйству, а он вещает хорошо поставленным голосом:

– По сути дела, у Моцарта был только один искренний друг и поклонник, Иосиф Гайдн. По крайней мере, эти люди могли разговаривать между собой как равные, без тени зависти друг к другу. Ведь даже очень близкий к Моцарту человек барон ван Свитен обиделся на него за прямое высказывание о сочинениях барона. Хотя отдадим ему должное, ван Свитен оплатил похороны Моцарта.

– А Бетховен? – спросила Юля.

– Что Бетховен? Бетховен тогда был слишком юн. Он обожал Моцарта, но писал уже совсем другую музыку. Кстати, Моцарту довелось слушать игру молодого Бетховена. Боюсь, она не слишком пришлась ему по душе. Бетховен, по тогдашним понятиям, играл грубовато. Хотя импровизации Бетховена Моцарту понравились.

– Кто такой барон ван Свитен? – спросила Юля. Она явно старалась выглядеть вдумчивой собеседницей.

– Венский аристократ. Опекал Моцарта. Сам пописывал музыку.

Опять барон, подумал я. Все вы бароны. Хорошо хоть Маша молчит. Меня терзали муки ревности. Самые настоящие. Никогда не думал, что это так противно. Прав, прав Ларошфуко. И никто за это не пожалеет.

Но ревновал не только один я. Маялся и доцент Паша. Он боялся, что обожаемый всеми преподаватель очарует мимоходом и Юлю. Паша решил ввязаться в разговор. Вмешательство его выглядело довольно жалким.

– Меня персонально пригласили на симпозиум в Москву, – заявил он.

– Какой симпозиум? – полюбопытствовал Атаров.

– По проблемам современной лазерной техники.

– О, это очень интересно! – вежливо сказал Атаров.

– Персонально? – насмешливо спросила Юля.

Доцент смешался.

– Можно, э-э… я помогу?

– Мы уже кончаем, – сказала Юля.

– М-да… – крякнул Паша.

– Митя! – вдруг крикнула Юля. – Где Митя?

– Тут. – Я сунул голову в дверь.

– Митя, открой две банки горошка. Они в холодильнике. Только бери большие.

Я занялся горошком. Атаров взглянул на меня.

– А, здравствуйте, я вас узнал.

– Что? – сказал я испуганно.

Меня спас Роман. Он появился на кухне, упер трубу в бок, как горнист, и продекламировал:

 
Как ныне сбираются в круг вайделоты,
чтоб пудрить мозги благодарным вакханкам!
 

– Что это? – подозрительно спросила Юля.

– Моя новая поэма! – сказал Роман и гордо удалился.

– Мой брат оригинал, – заметила Юля.

Я поспешно открыл банки и выскользнул из кухни. Меня поджидал Роман.

– Пойдем. Не хотел тебе говорить, но я готовлю сюрприз. Ладно, тебе как другу. Главное, в клумбу не лезь.

– Не понял?

– Не лезь, говорю, в клумбу. А то начнешь рвать цветочки. Вчера ведь рвал? Я все видел!

– Люблю пионы.

– Люби на здоровье. Но сегодня забудь, а то взорвешься.

– Что ты мелешь?

Роман самодовольно усмехнулся.

– Фейерверк по системе Циглера. Все приготовил как надо. Старые рецепты надежнее современных. Сегодня вечером я дам фейерверк.

– Но при чем здесь клумба?

– Фонтан из клумбы, по Циглеру. Очень красиво. Ну-ка посмотри. Заметно?

Я обошел клумбу.

– Кажется, нет.

– В купальную ночь устраивали фейерверки. Мы возродим традицию.

– А что ты там заложил?

– Домашняя пиротехника, большой бенгальский огонь. Мы посрамим вайделотов, как янки при дворе короля Артура посрамил старого колдуна Мерлина.

Жарили на костре баранью ногу. Хозяйством заправлял Николай Гаврилович. Лидия Васильевна расхаживала со скептической улыбкой. Я заметил, что обо всем она говорит с иронией. Пробовал вступить с ней в беседу Паша.

– В этом году будет фестиваль?

– Ожидается.

– А вы поедете?

– Это уж как получится.

– Завидую я вам, свободным художникам, – Паша вздохнул.

– Свободных художников не бывает. – Лидия Васильевна беспрестанно курила. – Уж вам это пора знать, Паша.

– Ну как же… – Доцент наморщил лоб.

– Павел Петрович, помогите вынести стулья! – крикнула Юля.

Доцент поплелся в дом.

– Ну что, надоел? – спросила Юля. Лидия Васильевна пожала плечами.

– И ты, Митя, помоги.

На газоне перед клумбой расставили стулья. Нашелся один пюпитр, вместо других приладили плетеные кресла. Музыканты открыли футляры. Блеснув гибкими телами, на свет явились скрипки, виолончель и альт. Атаров обратился к крохотному виолончелисту:

– Яков Натанович, мы все поклонники вашего мастерства, давно мечтали познакомиться с вами. Если помните, мы даже приглашали выступить вас в училище, но вы не смогли приехать.

– Конкурс, – буркнул, нещадно картавя, маленький виолончелист.

– Мы знаем, что вы получили первую премию.

– Вторую, вторую, – раздраженно сказал виолончелист.

– Среди нас, разумеется, нет таких, которые могли бы подыграть вам достойно. Это Михаил Белкин, преподаватель училища. Это Маша Оленева, наша надежда. Самое слабое место я. Мы прихватили инструменты ил всякий случай, но никак не думали, что приедете вы, маэстро.

– Что сможем играть? – спросил маэстро нетерпеливо.

– Мы репетируем ре-минорный квартет Моцарта, Что касается первой и третьей части, то не рискуем, а вот andante могли бы попробовать. Как думаешь, Маша?

Смуглый румянец проступил на ее щеках.

– Я боюсь, – сказала она. – Может, лучше до-мажорный?

– Ну перестань, Маша. Мы же не на концерте. Ну ошибемся разок, другой. Не прогонит же нас маэстро?

– Ладно, ладно, – сказал виолончелист. – Давайте.

– Итак, andante? – сказал Атаров.

Раскрыли ноты. Тишину летнего вечера нарушили диссонансные звуки настраиваемых инструментов. Мы с Романом уселись на траве. Юля устроилась в кресле. Лидия Васильевна стояла, прислонившись к сосне. Николай Гаврилович, киношники и Паша расставили складные стульчики. Солнце уже касалось зубцов дальнего леса. Оно было мягким, туманно розовым. В воздухе стояло томное марево. Но вот они подняли смычки, замерли на мгновение, и музыка полилась. Она была под стать угасающему дню. Медлительно плавная и печальная. В ней тоже все угасало. Музыка расставания. Я поднял глаза в небо и увидел плавно кружащую птицу. Она словно слышала музыку, ее полет вторил движению мелодии. Расправив крылья, она то ниспадала, то поднималась вверх. Одинокая птица в светлом вечернем небе. «Мама, – прошептал я, – мама…» Музыка все изменила кругом. Каждый предмет, каждое дерево наполнились новой жизнью. Даже деревянный истукан Купала принял мечтательный вид. Но я старался смотреть в небо. И боялся, что на глазах выступят слезы. Я сжимался, делал глубокие вдохи. Борьба с собой мешала мне слушать, А птица все парила и парила. Скорбно. Одиноко.

Внезапно раздался стук брошенного смычка. Музыка оборвалась. Я увидел, как с горящим лицом быстрым шагом Маша уходит в дом.

– Ну, ну, – сказал виолончелист. – Бывает. А вообще девочка неплоха. Ей надо учиться.

– Позвольте вас поблагодарить, маэстро – сказал Атаров.

Роман вдруг бурно захлопал в ладоши.

– Браво! – крикнул он. – Оленева, бис!

– Можно какое-нибудь трио, – сказал виолончелист. – Весь вечер впереди. А вообще хочется есть.

– Прошу на охотничий ужин! – сказал Николай Гаврилович. Явились соседи. Вострый Глаз, Фарафоныч и художник Витя. С ними пришла невзрачная молчаливая девица в длинном до пят кимоно. Гарниром к бараньей ноге были неторопливые разговоры. Музыка на природе звучит удивительно органично. А также в старых соборах. Вы были в Риге? Самым объемным считается звук Реймского собора. Нет, я только читал. Но только струнные. Что касается рояля, то лучше средней величины залы. Император Иосиф? Глупости. Он был весьма образован в музыкальном отношении, читал партитуру. Эта фраза анекдотическая, вряд ли он мог ее сказать. Конечно, Моцарт. Его гений сравним с гением Пушкина, но более доступный. Музыку не надо переводить. Нет, я не нападаю на литературу. Спасибо, с I удовольствием. Давайте лучше поговорим о кино. Хорошо, о погоде. Да при чем здесь приметы? Я изучил весь народный календарь, и ни разу он мне не помог. У меня как раз нет машины. Очень, очень интересно. Все равно зимой вам придется жить в доме. Честно говоря, я к этому не стремлюсь. Туда нужно ездить глубокой осенью. Тепло, пляжи пустынны, чистая вода. Благодарю вас. Кто-то сказал, что природа может заменить любимую женщину. Женщина – это тоже природа. Давайте не будем. Тут не разберешься. Я лично предпочитаю держаться от них подальше. Ага! Хорошо, хорошо, я вам верю. Лучше спросить у них. Поэтому и семья развалилась. До матриархата? Надеюсь, не доживу. Опять про «черные дыры»? В созвездии Лебедя. Нобелевскую не дадут, хотя я не против. Машенька, вы куда? Чудесное мясо. А по какому рецепту? В наше время ничего таинственного не бывает. Вы правы, толком не поймешь. Нет, никакое не малиновое, клюква и голубика. В прошлом году я ездил, ничего интересного. Какие лебеди? Думаю, не успеете. Кто вам сказал? Нет, я этого не говорила. Да бросьте, Паша, вы очень обидчивый. Из серебра. Купила по случаю. Вы уже говорили. Роман, перестань! Сущий анфан террибль. А вы всегда молчите? Молчащая женщина привлекательна. Нет, я и другом смысле. Да просто видел однажды. Ну, вот он пошел и говорит… Какого июля? Конечно, седьмого. Ну и понятно. А у нее день рождения. Нет, не знала. Была им юге. А потом спрашивает: «У вас есть изменения в личной жизни?». И до сих пор никаких. Говорят, одна. Стоял под окном. Нет, бросает трубку. Просто-напросто убежала. Удивительное создание! А он тоже хорош. Да перестаньте вы в навозе копаться. Главное вовсе не в этом. Ну, предложил. Да какой там роман! Бульварная литература. Больше всего мне понравилось про потемкинские деревни. Читайте, читайте. А вот и Маша. Хотел посвятить ей книгу. Даже стихи писал. Что делать, любовь. Это в посвящении к «Полтаве»: «Мне нравится нежное имя Мария». Я же вам сказала. Наконец, первое слово! Лидочка, у нас есть еще соус? Это удивительный музыкант. Не хочет перебираться в Москву. Да, да, не будем забывать. Друзья, друзья! Сегодня ночь летнего солнцестояния! Купальная ночь. Забирайте, все забирайте. По-моему, вода теплая. Забирайте, все забирайте!..

Прыгали через костер. Скорей костерок. Даже тучный Николай Гаврилович разбежался и неловко перевалил через чадящее пламя.

– Уфф! А ведь в молодости был разряд!

– Разве это костер? – возмущался Роман. – Давайте раздуем до неба!

– Тогда ты сгоришь, – сказала Лидия Васильевна.

– Я птица-феникс!

Художник Витя и Фарафоныч плели венки. Среди цветов вставляли маленькие свечки. И вот один круг слабо мерцая, поплыл по реке.

– Красиво, – сказала Юля.

Но маленький водоворот захлестнул венок, и он погрузился в воду.

– Надо бы что-то петь, да не знаю что, – сказал Николай Гаврилович.

Лидия Васильевна устало зевнула, прикрывшись ладонью. Атаров с Машей сидели у берега. Тихо о чем-то говорили. Юля, сложив руки, стояла над гаснущим костром. Доцент Паша силился что-то сказать, но Юля не слушала. Она зачарованно глядела на малиновое мерцание. То кукарекая, то блея по-козлиному, носился Роман.

– Слушай, что за тоска? – сказал он. – Ты спать хочешь?

– Да нет.

– Будешь моим секундантом?

– Что ты задумал?

– Я же сказал. Иди и вызови его на дуэль.

– Сам вызывай.

– Положено секунданту. Ну иди, что тебе стоит? Оживим хоть как-то. Хотя бы в шутку.

Ладно, подумал я. Может быть, это кстати. Карнавал есть карнавал.

Я подошел к сидящим на берегу, Покашлял. Маша обернулась.

– А, Митя. Ты хотел искупаться.

– Тут на дуэль вызывают, – сказал я, стараясь придать голосу басовитость.

– Кого? – Маша посмотрела недоуменно. Атаров обернулся ко мне с улыбкой.

– Вас, – сказал я.

– Меня? – удивился он. – Кто вызывает и по какому поводу?

– Ромео Корнеев. По-моему, вы чем-то пришлись ему не по вкусу.

– Но чем? – Атаров продолжал улыбаться.

– Кроме того, у него есть манера вызывать без всяких причин. Пушкин сделал двадцать семь вызовов.

– А вы секундант?

– В некотором роде. – Я покашлял. Роман важно прохаживался в отдалении. Атаров бросил взгляд на него.

– Понимаю. Это из-за дамы?

Я кивнул.

– Какие глупости, – сказала Маша. Лицо ее посерьезнело.

– Так он в шутку меня вызывает или всерьез? – спросил Атаров.

Этот вопрос поставил меня в тупик. Поразмыслив, я ответил:

– В шутку.

– Передайте рыцарю, что его шутка нам очень поправилась. Правда, Маша?

– Мне не очень, – сказала Маша.

– Шутка есть шутка, – произнес я с напором.

Не приближаясь к нам, Роман пропел фальшивым голосом:

 
Как ныне собрался один вайделот
запудрить мозги благодарной вакханке!
 

– Боже мой, – сказала Маша. Она встала и пошла прочь.

– Ну-ну, – произнес Атаров. – Вообще-то это по правилам.

Я уныло побрел к костру. Здесь разгоралась вторая стычка.

– Да ничего мне от вас не нужно, Павел Петрович! – раздраженно говорила Юля.

– Так уж и ничего, – обиженно сказал доцент.

– Ничего!

– Ну не вам, так им.

– С ними и обсуждайте. А я сама. Как-нибудь сама.

– Ну и глупо.

– Может быть.

– Какой у вас трудный характер, Юлия Николаевна.

– Митя, Митя! – позвала она. – А где остальные?

– Наверное, в лесу.

– Пойдем поищем. – Она взяла меня под руку быстро увела от костра. – Боже, как он мне надоел Ты когда-нибудь видел более занудных?

– Нет, – сказал я.

– И ходит и ходит. Ему почти тридцать лет! Что он себе думает? Связался папа на свою голову. Где Маша?

– Не знаю.

– Ладно, Митя, ты веселись, а у меня что-то голов разболелась. Пойду домой.

Она была непривычно серьезна и грустна.

Внезапно я увидел окно. То самое, с крестообразной рамой. Оно парило над белесым туманом в дальних деревьях. Я невольно пошел туда. Желтоватый свет цедился на пласт тумана расплывчатым коридором. Призрачная ночь сделала неверными все очертания. Сонно крикнула птица. На бледном небе проступала слабая россыпь звезд, и мутный ущербный круг луны цепенел и дымчатом ореоле.

Нога провалилась по щиколотку, передо мной простиралось топкое место. Отделенное от плоти постройки, окно загадочно висело в тумане. Я двинулся вдоль топи, стараясь найти сухой переход. Довольно скоро я наткнулся на смутно белеющую дорожку, она уводила и туман. Внезапно почва под моими ногами дрогнула. Так бывает, когда утоптанная земля отзывается на встречный шаг. В тумане обозначилась странная фигура. Колеблясь, она приближалась ко мне. Это был человек с собакой. Еще через мгновение я понял, что навстречу идет Маша с Бернаром. Они двигались молча, бесшумно, как ночные видения.

– А, Митя, – произнесла Маша. – Я уже испугалась.

– Здравствуйте, – почему-то пробормотал я.

– Послушай, Митя, что за комедия? Какая-то дуэль.

– Это не я… – Мне было неловко.

– Нехорошо следить за взрослыми. Вспомни чеховского мальчика. Его отодрали за уши.

Я покраснел.

– Я не следил. Мне просто Роман сказал. Это была шутка.

– Хороша шутка. Надо мной все училище шутит. Почему-то считается, что я влюблена в Александра Николаевича.

– А разве нет?

– Конечно, нет. Он просто очень хороший педагог.

Мы медленно пошли по дорожке. Туман сгущался.

– Он много мне дал. Александр Николаевич талантливый человек. Ты заметил, как он прекрасно играет на альте? На фортепиано еще лучше.

– Вы все хорошо играли.

– Особенно я. Даже доиграть не могла. Просто стыдно. В кои-то веки попала в квартет с такими музыкантами. Сам Юзефович! Срам. До сих пор не могу прийти в себя.

– Все говорят, что ты надежда… – Я назвал ее ты. И оттого, что это случилось просто, оттого, что она не обратила внимания на переход, мне стало легко свободно.

– Какая надежда! Я лентяйка. Вот провалюсь консерваторию…

– Нет, ты поступишь.

– Хорошо бы… Смотри, Митя, иван-да-марья! Давай нарвем.

Мы ломали прохладные влажные стебли, здесь простирались целые заросли. Бернар деловито расхаживал вокруг, вороша носом травы. Он был необыкновенно сдержан, даже слегка важен. Прогулку с Машей он почитал за великую честь и обнаруживал рыцарские достоинства.

– Я как-то большего от этой ночи ждала. О превращениях говорили. Но никто ни в кого не превратился.

– Почему? – возразил я. – Павел Петрович превратился в козла, а Роман в дуэлянта.

Она засмеялась.

– Бедный Паша. Он осмелился оказывать знак внимания Юле. А в кого бы хотел превратиться ты?

Я подумал.

– Не знаю. Я и так уже превратился. Не хочется возвращаться к действительности.

– Что ты имеешь в виду?

Я остановился, принял позу и возвестил торжественно:

– Я Моцарт! Она засмеялась.

– Да? В таком случае я Констанция.

– Я Вольфганг Амадей Моцарт!

– А я Констанция Вебер. Бернар будет барон ван Свитен, венский аристократ, – заключил я поспешно. Мы расхохотались.

– Станци, дорогая, – сказал я, – давай еще погуляем, такая прекрасная ночь.

– Согласна, Вольфганг, – ответила она.

– И вы, барон, с нами.

Бернар вильнул хвостом.

– Станци, у меня в голове звучит чудесная музыка. Я хочу посвятить ее тебе.

– Посвяти мне «Маленькую ночную серенаду», – сказала она, – я очень ее люблю.

– И сороковую симфонию, и ре-минорный концерт для фортепиано с оркестром! Я посвящу тебе много музыки!

– Спасибо, дорогой.

– Ты знаешь, Станци, последнее время у меня побаливает желудок. С того дня, как я обедал у Сальери. Уж не отравил ли меня этот итальянский выскочка?

Она всплеснула руками и рассмеялась.

– И за что только его полюбил Глюк?

– Глюк старый обжора, – сказала она.

– Давай посидим, – предложил я.

– Давай, – согласилась она.

Я постелил на землю свой бархатный, расшитый серебром камзол, поправил парик.

– Тебе так идет платье с кринолином. И это страусовое перо в шляпке.

Она стала задумчивой.

– Что ты сидишь на траве, иди сюда, места хватит. Я придвинулся.

– Холодно?

– Н-нет, – сказал я.

Она обняла меня за плечо. Голова моя склонилась непроизвольно и оказалась у нее на коленях. Я перевернулся на спину и стал смотреть в небо. Сердце взволнованно билось. Под затылком ее теплое, упругое бедро. Тело охватила дрожь. Я стиснул зубы.