Текст книги "Белый рондель"

Автор книги: Константин Сергиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Я убедился, что был неправ, когда съездил на мызу, – сказал Кавалек. – У меня проветрилась голова, я понял, что Трампедах меня одурачил.

Фробелиус нервно расхаживал в стороне, потом решительно подошёл к Кавалеку и спросил:

– А что же этот Трампедах… и девушка?

Кавалек не сразу понял, мысли его уже отвлеклись дуэлью.

– Вы о чём, пан музыкант?

– Впрочем, я так, – Фробелиус махнул рукой.

– Не пора ли возвращаться, господа? – сказал Кшетусский. – Анджей немного слаб.

– Вздор! – возразил Кавалек. – С кем угодно могу схватиться!

На коня он всё же взобрался с большим трудом, Кшетусский поехал рядом, поддерживая его за талию.

Некоторое время я разговаривал с музыкантом. Анну он знал с детства, родители их положили между собой, что дети поженятся, когда повзрослеют. Отец Фробелиуса, финн-подмастерье, тоже какое-то время работал на Трампедаха, неудачно пытался открыть своё дело, а потом сгинул бесследно во время одного из пожаров, мать же Эдварда умерла ещё раньше.

С горечью сказал он мне, что слал Анне письма, но ответа не получил. Я успокаивал его, говоря, что в наши времена сумка почтового курьера часто становится добычей грабителей.

– Нет, нет, – бормотал он, – всему виною моя безродность.

– Но ведь и Анна не благородней, – возразил я. – К тому же вы достигли больших успехов. От приглашений в салоны нет отбоя.

– Это ничего не меняет, – твердил Фробелиус. – Анна выйдет замуж и станет дворянкой. Зачем ей бедный музыкант.

Положительно этот человек не знал себе цену.

Я решил вернуться в город пешком. Сидел и смотрел в чёрный зев лабиринта. Давным-давно эти пещеры нарыли беглые люди, а теперь, говорят, там скрываются шайки разбойников и красноголовый Гномус бродит по ночам с большим светляком в руке, играя на волшебной дудочке.

Чем больше я смотрел в чёрный провал, тем больше тянуло войти. Уж если что-то захватит меня, то это как наваждение, избавиться трудно.

Я думал об Анне, о линнусе, всматривался в темноту и наконец, проверив пистолеты, вступил под своды Арукюласских пещер.

В Силезии я однажды бродил по таким пещерам, но там со мной был фонарь. Анна, Анна! Неужто я не найду тебя, неужто ты не посмотришь тихим взором и не протянешь руки…

Всё дальше иду подземной дорогой, темнеет за мною свет. Зачем ты смотрела в моё окно тогда на площади? Не вскинь ты голову, я бы не знал тебя. Вот поворот, за ним совсем уж не будет света. Вернуться или идти вперёд? Хорош бы я был, если б сразу вернулся. Нет ничего проще, чем вернуться, когда за спиной ещё виден свет. Все они ей не пара. От кого защитит Фробелиус в этом жестоком мире? А Кавалеку только саблей махать. Вот если бы из Кавалека и Фробелиуса слепить одного человека… Но по совести, и такого человека я бы поучил кой-чему. Нет, вовсе несправедливо, если б Анна досталась кому-то из них. Совсем черно. Не пойти ли назад? Но я знаю правило лабиринта, держусь рукой за стену. Опасно ли там, впереди? Ничего, со мной пистолеты. Сыплется что-то на голову, под ногами начинает хлюпать вода. Ну же, ещё немного…

Кажется, впереди брезжит свет. Интересно, куда я выйду? Двигаюсь осторожно, чтобы не споткнуться, не угодить ненароком в яму. А вдруг в этой пещере водятся змеи? Свет разгорается ярче, но по мере того, как к нему приближаюсь, тело одолевает слабость. Тяжелеют ноги, голова, напротив, легка, в мыслях скольжение. Так трудно стало идти, что сажусь на землю, прислонившись к холодной стене. В голове непонятный дурман, всё кружится, кружится…

С трудом поднимаюсь, бреду. Какой странный свет, хрустальный, нездешний. Это выход из пещеры. Необыкновенно яркая зелень встречает меня у конца лабиринта. Нежный посвист птиц, тёплое дуновение ветра. Раздвигаю кусты, выхожу на поляну. Боже, какое зрелище! Девушка в белом грациозно движется среди трав, я сразу узнаю её, это Анна.

Ноги подкашиваются, я сажусь на траву. Старик в чёрной шляпе оборачивается и смотрит на меня пронзительным взглядом. Учитель Тарвальд! Он вовсе не удивился моему появлению. Анна и Тарвальд заняты непонятной работой.

Приподнимаясь на цыпочки, Анна что-то прилаживает среди ветвей. Тарвальд нервно расхаживает рядом.

– Лентяйка! – выкрикивает он недовольно. – Сколько учил! Что же ты делаешь, боже правый! Это ведь фа диез, фа диез.

Между ветвями натянуто что-то прозрачное, словно бы паутина. Какие-то сияющие на солнце линейки. На этих линейках покачиваются птицы. Они сидят смирно, только изредка поворачивая голову и трогая клювом крыло.

– Бездельница! – кричит Тарвальд. – Где эта иволга, я тебя спрашиваю? Она сразу даст фистулу, передвинь её вправо!

Анна послушно пересаживает иволгу. Птицы унизывают блестящие нити, как чёрные бусины.

– Я не в силах! – Тарвальд топает ногой. – Ты губишь гармонию! Смотри, как неровно сидит синица! Боже ты мой! А клёсты? Партия соловьёв никуда не годится, это же ведущая тема!

Вдруг он подбегает ко мне и кричит, размахивая руками:

– А вы что? Какое вам дело? Загубили её, загубили! – Он тычет пальцем в сторону Анны.

– Позвольте, – бормочу я, – однако…

– Молчать! – взвизгивает Тарвальд. – Ваш голос мне неприятен! Скрипит, как немазаное колесо. Вы явились сюда без тени! Где ваша тень, я спрашиваю?

Я беспомощно оглядываюсь и вижу, что действительно тело моё не отбрасывает тени.

– Солнце зашло за тучу, – оправдываюсь я.

– Берите дрозда, сажайте на си бемоль, – смягчается Тарвальд.

Я послушно иду, куда он указывает, беру в руку серую птицу, которая смотрит на меня любопытным глазом, и пытаюсь пристроить на серебряную нить.

– Не туда! – кричит Тарвальд. – Не туда!

Топчусь беспомощно на месте, не знаю, чего от меня хотят, а Тарвальд кричит и беснуется:

– Вон, вон! – топает ногой. – Поди прочь, бездельник! Явился сюда без тени, вон!

Тогда ко мне приближается Анна. Она смотрит печально и ласково, берёт птицу из рук и поднимает к серебряной нити.

– Так! – говорит Тарвальд. – Умница! Ещё немного, и ты научишься понимать молчание.

– Анна, – бормочу я, – Анна…

– Итак, – Тарвальд поднимает руки, – приготовились!

Птицы встрепенулись, коротко зачирикали, переговариваясь, но вот замерли, вытянув шейки и глядя во все глаза на учителя. А тот словно застыл с поднятыми руками. Ещё мгновение, и руки его всколыхнулись плавно…

Я словно бы слышал музыку. Голова тяжела. Что мне привиделось? Должно быть, от душного воздуха и бессонной ночи я просто впал в забытьё. Вокруг темно, но мне кажется, что там впереди темнота не слишком черна. Нужно идти. Я встал и пошёл, держась рукою за стену.

Но вот и вправду я вижу свет, я слышу чьё-то тяжёлое дыхание, стоны. Осторожно ступая, я приблизился к освещённому месту. Тут нечто вроде колодца, довольно глубокого. Сверху заглядывает зелень, света достаточно, я вижу, что на земле кто-то лежит.

Я тронул рукоять пистолета, но затем понял, что лежащий совсем беспомощен. Я опустился на колени.

Это была женщина с измождённым лицом, седыми волосами. Она стонала. Я собрал на ладонь воды, стекающей по стене, и смочил ей лоб и щёки. Она открыла глаза и посмотрела на меня внимательно.

– Опять пришли, – пробормотала она.

– Кто вы? – спросил я. – Как здесь оказались?

– Снова мучить? – спросила она.

– Я хочу вам помочь, – сказал я.

– Я невиновна, – прошептала она.

И тут я узнал бедную Ма́ри, ту самую Мари, которой дал прошлым летом горсть серебряных монет. Но, видно, не слишком помог я бедняжке, через неделю её схватили по обвинению в колдовстве и осудили на вечное заточение.

– Мари, – сказал я, – узнаёшь ли меня?

– Да, – прошептала она, – это ты, Томас.

И я ответил:

– Нет, я не Томас.

– Томас, – пробормотала она, – меня бросили в ад.

Я глянул вверх на отверстие колодца. Если Мари просто бросили, она непременно получила увечья. Я осторожно провёл рукой по её телу.

– О! – простонала она. – Жгут на костре.

– Тебе больно, Мари?

– Жгут и душат…

И я увидел, что кости её перебиты, всё платье было в крови. Лоб мой похолодел.

– Томас… – сказала она, – там в башне мой амулет. Я не успела взять. Они пришли и схватили, а другую оставили в башне.

– О какой башне ты говоришь, Мари?

– Белая, белая… И они пришли, чтоб её заточить, а меня бросили в ад. Принеси амулет, Томас.

– Хорошо, Мари, – сказал я, – принесу.

– Там стена и Святая Магдалена, а за ней темно. Я положила амулет на железный ящик.

– Надо выбраться отсюда, Мари, – сказал я.

Вдруг она привстала, порывисто дёрнулась телом.

– Проклятый, – сказала она. – Проклятый рыцарь. Томас, отомсти рыцарю.

– Отомщу, – сказал я. – Как его имя?

– Гуго.

– Трампедах? – спросил я.

Но она упала без сил.

Как же отсюда выбраться? Я стал осматривать стенки колодца. Чуть выше моего роста там и сям торчали корневища деревьев. Ловкости мне не занимать, но как вытащить Мари?

Я схватился за корни, но они оборвались. Тогда я вынул кинжал и стал резать выступы. По ним я добрался до более толстых корней и ещё через несколько минут оказался наверху в зарослях вереска.

Тут я нарезал жердей и стал ладить нечто вроде носилок, а потом и лестницу. На это ушло два часа. Время от времени я заглядывал в провал и слышал тихие стоны Мари.

Старания мои оказались напрасны. Когда я спустился вниз, Мари уже умерла. Я выкопал нишу в стенке колодца и оставил навеки там бедную Мари.

В город я добрался почти без сил.

Я долго спал, а потом что-то толкнуло меня, и, быстро поднявшись, я бесшумно выбрался на лестницу. Отчего-то мне показалось, что Трампедах не спит. Так и есть. Он сидел в каминном зале и что-то писал. Иногда он поднимал голову и долго смотрел в стену, а потом снова писал. Наконец он встал, закрыл тетрадь и отодвинул один изразец над камином. Открылся тайник. Трампедах спрятал тетрадь и ушёл, тихо ступая. Всё это я видел, притаившись на верхней лестнице.

Убедившись, что в доме всё стихло, я тотчас нашёл изразец и, зная секреты таких тайников, легко его отодвинул. Здесь лежала коричневая сафьяновая тетрадь, и, пораздумав, я решил познакомиться с ней в своей комнате. Вряд ли до утра она понадобится Трампедаху.

Бумага добротная, голландская, и пишет Трампедах разборчиво.

«Я, Гуго Трампедах, рыцарь, поведаю о своей многотрудной жизни, в особенности же о нынешних днях её, когда некому доверить мне мыслей, кроме как свече, перу да бумаге, переплетённой в сафьян по просьбе моей мастером Тунземаном».

Что ж, вполне торжественное начало.

«Род Трампедахов идёт от славной линии рыцаря Крозе, огнём и мечом воевавшего вместе с Рорбахом сии варварские земли много столетий назад. И владело семейство Трампедахов доброй частью дорпатских земель, пока не пришли в упадок дела Ливонского ордена, пока не дрогнул меч в руке рыцаря и воители с разных сторон не прибежали в поисках добычи, а то и так, просто по дикости желая всё разрушать и предавать сожжению. Дед мой, Родерик Трампедах, пал на войне с московитами, отец же, Трампедах Готфрид, умер от рубленой раны в схватке со шведами. И благословен был этот край, пока властвовала рука рыцаря, ныне же, в год 1625-й после рождества Христова, пришло всё вокруг в запустение, и не знаешь, какой будет завтра день, откуда станут палить пушки и с кем нужно биться, чтоб сохранить покой».

Я перелистал несколько страниц, ища то, что мне нужно. Вот!

«…и любил её, как дочь, всегда баловал, дарил украшения, одежду давал не простую, а добротную, так что на улицах принимали её за богатую горожанку, и, видно, в том допустил ошибку, поскольку излишним пользовалась она вниманием, от чего происходили разные нехорошие вещи, а я пришёл к заключению, что не простую девушку приблизил к себе, как мыслил раньше…»

Так. Так. И всё это об Анне.

«Я уже знал, что все они возжелали Анну. Сначала покусился на неё начальник гарнизона Ла Тробе, но я намекнул ему, что, может, и вправду Анна мне дочь, и Ла Тробе поверил, ведь в городе нашем случалось такое, и незаконнорождённые жили в домах под видом служанок. А потом безумный поляк, юнец, вообразил себе, что хочет взять Анну в жёны, и целыми днями сидел в моём доме, дожидаясь, когда она принесёт еду. А тут ещё обручённый с ней юноша вернулся из обучения в Германии с подаренным клавесином и сразу стал говорить об Анне и добиваться свидания с ней, но я сразу принял свои меры, ибо знал о его жизни много нелепого, будто пользовался он вниманием высоких особ и одной графини, так отчего ж ему добиваться Анны, коль, смутив её, он вернётся к своей графине, которая, сказывали, весьма богата, красива и молода. А что до Анны, так я стал понимать, что многим жителям города нету другого дела, как глазеть на неё, куда бы ни шла, ходить за ней толпами и поодиночке, забросив всякое ремесло, отчего дела приходили в упадок, и город стал плохо торговать, и мало талеров прибывало в городскую казну. Польские же гусары, прослышав про увлечение своего товарища, все обратили внимание на Анну и стали биться между собой на саблях, отчего военное дело страдало сильно и не было у города никакой защиты от шведов. И вот я стал выводить из всего, что Анна есть средоточие нехороших желаний и, пока она ходит средь нас свободно, разные несчастья могут произойти. И тогда я сказал ей: “Анна, смотри, как неладно вокруг тебя, молись же без устали и думай о боге”. Но она не послушалась. И что же, чем же неправ я, господи, что решил постричь Анну в монашенки, но и того не вышло, потому что бежала она из монастыря, чтоб увидеться с женихом, но я успел предупредить несчастье и так всё устроил, что Анна попала в место более тайное, чтоб никого уж не мучить своей красотой и не манить дьявольским светом».

Исповедь Трампедаха произвела на меня впечатление. Никак не мог предположить, что в этом суровом человеке бушуют такие страсти. Разум его, без сомнения, помутился, оставлять Анну в его власти опасно.

Я вспомнил слова Мари и пришёл к выводу, что Анна заточена в Белом ронделе, одной из башен епископата. Во всяком случае, именно в Белом ронделе томилась Мари, и она же просила меня отомстить рыцарю Гуго.

Утром я отправился в епископат. Меня пустили через Домские ворота, я всего лишь показал письмо к епископу от друга моего Хуана де Эспина. А были они меж собой знакомы, обменивались эпистолами, и я, зная об этом, попросил де Эспина снабдить меня рекомендацией, как делал при каждом удобном случае. Этим письмом я не воспользовался раньше, поскольку не было надобности, да и не мог бы воспользоваться, ведь епископ отсутствовал с визитом в Варшаву.

Передав письмо с просьбой вручить его епископу, как только вернётся, я попросил разрешения осмотреть епископский замок, на что получил согласие, так как выглядел в глазах монахов важной персоной.

В сопровождение мне дали монашка, он водил меня по замку и форбургу, обстоятельно всё рассказывая. О Белом ронделе он пытался умолчать, а потом всё же сообщил, что башня пользуется нехорошей славой. Сначала тут жил некий кудесник, добывавший золото из простых металлов, хозяин ему поначалу был гессенский курфюрст, а потом епископат, перекупивший кудесника за порядочную цену. Но кудесник тот не много успел произвести золота, поскольку стал навещать его дьявол и уговорил продать душу. Золото по этой причине обратилось в обыкновенную медь, а кудесник исчез бесследно, растворившись в воздухе на глазах у монахов.

И был там ещё один астролог, составлявший гороскопы, но и он пробыл в башне недолго, о том же дьяволе говоря, и больше не пожелал оставаться в епископате, а уехал в италийские земли.

С тех пор башня отведена для заточения виновных в сношении с дьяволом. Долго они не живут и в скорости помирают, таких уже было пять человек.

– Кто же теперь заточён? – спросил я монашка.

– Мари-торговка, – ответил тот. – Совсем уж зачахла.

Я убедил монашка, что хочу побродить по замку один. Тот удалился, а я, удостоверившись, что за мной не следят, поднялся на прогулочную галерею, а оттуда с помощью всё той же «миланской кошки» забрался в открытое окно Белого ронделя. Так я увидел Анну.

– Зачем вы пришли? – испуганно шепчет она, прижимая к груди руки.

– Послушайте, Анна, – говорю я, – коли вам нравится жить в заточении, я преспокойно уйду. Но бьюсь об заклад, что доблестный рыцарь засадил вас сюда против воли.

Анна молчала.

– Я вас приметил ещё прошлым летом, и вы, без сомнения, меня помните. Чего же вы так боитесь, Анна? Я пришёл избавить вас от заточения.

– Нет, нет, – говорит она, – поверьте, господин…

– Стало быть, вы здесь по собственной воле? Сначала в монастыре святой Катарины, теперь в епископате. От кого вы прячетесь, любезная Анна?

Она не ответила, а я продолжал своё:

– Признаться, увидев вас на концерте, я подумал, что вы пользуетесь некоторой свободой, но теперь этого никак не скажешь. Замки в башне прочные, а выйти тем путём, каким я сюда попал, весьма затруднительно… Итак, ответьте мне, Анна, чего вы хотите? Встречи со своим женихом? Но он того, кажется, совсем не желает.

Лицо её вздрогнуло.

– Почему вы знаете?

– Да потому, что влюблённый Кавалек всех уверяет, что вы согласились стать его женой. А кроме того, почему вы не подошли к Фробелиусу после концерта? Он рассудил, что вы просто забыли его.

Анна закрыла лицо руками.

– Дорогая моя, – продолжаю я, – жених ваш произвёл на меня впечатление игрой, но не мужским характером. Слишком быстро он отказался от вас.

– Вы не можете этого знать! – На щеках Анны вспыхивает румянец.

– Возьмите, напротив, меня. Я не поверил ни слову поляка, ведь он просто-напросто хвастун.

– Кто вы? – с отчаянием спрашивает Анна. – Мне отчего-то боязно с вами.

– И напрасно, любезная Анна. Я путешественник. Езжу по свету, наблюдаю. Редко что меня привлекает, но ваше лицо я помню с прошлого лета. Быть может, поэтому я снова приехал в Дерпт. Нельзя оставаться здесь, Анна.

– Но что вы хотите сделать со мной?

Я раздражаюсь:

– Уж не хотите ли вы сказать, что любите своего Фробелиуса? Вы просто начитались романов, Анна. Фробелиус не Тристан, а вы наверняка забыли его за два года.

Я старался казаться беспечным. Не мог же я поведать Анне, что отец её лежит с нехорошей раной в лесу, тем более что дорога к лагерю осталась мне неизвестной. По правде сказать, у меня не было определённого плана, хоть я и объявил сразу, что пришёл избавить Анну от заточения. Скорей, мне хотелось выяснить, как отнесётся она к моему предложению.

– Уж если вы любите Эдварда, – сказал я, – то почему не ответили на его письма?

– Но я не получала писем! – возразила она. – И откуда вам известно о письмах?

– Из разговора, – ответил я. – Я разговаривал с Эдвардом.

– И он поведал вам всё?

– Анна, поверьте! Вокруг целая интрига. Трампедах упрятал вас в башню, Кавалек помчался на мызу Салме, Фробелиус и вовсе растерялся, а я, как видите, здесь и хочу вам помочь.

Знает ли Анна, что она в заложницах?

– Чем же вы хотите мне помочь? – в раздумье спросила она. – Впрочем, вы можете мне помочь.

– Я готов.

– Мне нужно увидеть Эдварда…

Сердце моё холодеет. Желание Анны понятно, она хочет сама говорить с Фробелиусом.

– Для того чтобы увидеть Эдварда, надо сначала выйти из башни, – сказал я. – Но вернуться сюда будет чрезвычайно трудно. Ваше отсутствие, без сомнения, заметят. Я вижу один лишь путь, покинуть башню совсем.

Я испытующе посмотрел на Анну.

– Нет, – ответила она. – Я не могу этого сделать.

– Как вы тогда хотите увидеть Фробелиуса? Я не уверен, что у него достанет ловкости воспользоваться приспособлением с крюком, чтобы сюда проникнуть.

Анна опустила голову.

– Впрочем, я постараюсь. Возможно, найдётся иной путь. Но обещайте, Анна, что с той поры вы доверитесь мне.

Она посмотрела на меня долгим внимательным взглядом.

Выбравшись снова на крытую галерею, я заинтересовался расположением бойниц и тут же воспользовался кусочком графита, который всегда носил при себе. Бойницы были тем хороши, что имели выступ, а на дне выступа отверстие, позволявшее держать под прицелом самый подступ к стене, обычно невидимый для обороняющихся. В моём линнусе такие бойницы не понадобятся, я устрою крепость в виде фортов, противостоящих друг другу и каждая стена будет обстреливаться с противоположной, нападающим будет негде укрыться. Во время атаки на один форт они окажутся спиной к другому.

Занимало меня и то, каким образом доставить Фробелиуса в башню. В конце концов я решил, что придётся нанести ещё один визит в епископат, теперь уже с музыкантом. Быть может, удастся отыскать ключ, а если нет, то надо подумать о верёвочной лестнице.

День был хмурый, и множество птиц с надрывным криком роились над купами деревьев епископата.

С тяжёлым сердцем возвращался я в город. Итак, она любит Фробелиуса. Скорее всего, это остатки детского увлечения, но я обещал устроить им встречу, а значит, следует постараться.

Я застал Фробелиуса лежащим на кровати. Он то ли дремал, то ли предавался мечтаниям. Вид у него был унылый. Я разговаривал холодно.

– Эдвард, вам хотелось бы повидаться с Анной?

– Не знаю, – ответил он вяло. – Да и где мне её найти…

– Но если бы представилась такая возможность?

– Не представляю, к чему это приведёт, – сказал он. – За Анной ухаживают офицеры…

– Не только офицеры, – сказал я. – Анна прекрасна лицом и нравится многим. Но вы напрасно поверили Кавалеку, этому человеку недолго соврать.

– Всё это мне не нравится, – сказал Фробелиус.

– Бог мой! Да вспомните, что вы жених! Скажите по чести, вы любите Анну?

Фробелиус молчал, но я видел, что он страдает.

– Я могу устроить вам встречу.

– Встречу? – Он встрепенулся и сел на кровати. – А где же она теперь?

– Этого я пока не открою. Вдруг вы наделаете глупостей!

На лице Фробелиуса появилось странное выражение.

– Вы знаете, где Анна, и в силах устроить встречу?

– Ну разумеется, Эдвард!

– Но… Стало быть, Анна в ваших руках?

Я опешил.

– Чёрт возьми! Как вы всё повернули! Ведь вам обещают встречу с невестой!

Он вскочил и начал расхаживать по комнате.

– Нет, нет, – бормотал он, – это глупо…

– О чём вы? – справился я холодно.

– Но если Анна в ваших руках, то, значит… значит, она в вашей воле?

– Послушайте, дорогой Фробелиус, – сказал я раздражённо, – вы совершенно не о том говорите.

– Всё это мне не нравится, – бормочет он.

Бедняга совсем свихнулся от подозрений, и по такому страдает Анна! Нет, это невообразимо. В довершение всего Фробелиус заявил:

– Все меня обманывают. Вот и вы. Я так доверился вам, а вы всё знали об Анне.

Я начал распекать беднягу, но тщетно. Он лёг на кровать и пришёл в ещё большее уныние. Так я и ушёл, ничего не добившись.

Через день я снова оказался в лагере на горе. Меня опять везли на ванкере и закрывали глаза. Я уже многих здесь знаю. Мате и Элина вырыли себе землянку. Пока у них не было утвари, только два топчана по стенам, но Мате задумал сложить печку.

– Говорят, вы построите нам город, – робко сказала Элина.

Я многозначительно хмыкнул.

– И нас не забудьте, мастер, – попросил Мате.

Они угощали меня овсяным киселём и лепёшками, замешанными на простокваше. По нынешним временам это настоящее яство. Вообще даже в землянке Элина сумела навести уют, пол посыпан песком, с потолка свисают соломенные украшения, а на топчане лежит вышивание. Она, без сомнения, хорошая хозяйка.

Я навестил раненого Антса, а дела его были не слишком хороши. Он даже меня не сразу узнал, лицо его горело.

– Я нашёл Анну, – сказал я ему.

Он встрепенулся.

– Трампедах запрятал её в Белый рондель. Пока ты нездоров, я могу вызволить Анну.

– Спроси Марта, – пробормотал он.

Март знал об Анне и, когда я упомянул Белый рондель, нахмурился.

– Рыцарь знает о нас.

– Как это вышло?

– Антс повёз Анну, а он следил.

– Но в конце концов, почему вам не избавиться от рыцаря? Похитить его и держать здесь?

– Как я знаю, не доверил ли он тайну другому? Рыцарь предупредил: если с ним будет плохо, всех убьют. Смотри, сколько тут немощных.

– Стало быть, Анна в заложницах?

Март молчал.

– Да знает ли она о том сама?

– Не торопи время, – сказал Март.

– Я полагаю, нужно сняться всем лагерем и искать безопасное место, – сказал я.

– Где ты найдёшь лучшее место? Во всей округе лучшего нет. И всегда кто-то знает. Ты нам построишь линнус.

– Но я ещё не давал согласия.

– Лембит тебя признал, и ты получишь золото.

До чего же наивен этот большой человек! Мало того, что он ждёт, когда камни обратятся в золото, он ещё доверяет первому встречному. Будь на моём месте другой, как бы он отнёсся к беглым людям? Рассуждая так, в глубине души я был всё же доволен, что со мной говорят открыто. В конце концов, я не такой уж плохой человек и не подведу тех, кто мне доверяет.

Я начал бродить по холму и рисовать план. Со мной не было инструментов, я просто прикидывал на глаз. В отдалении ходили детишки, смеялись и шалили. Все дети на свете одинаковы, и эти, голодные и полуголые, были не менее веселы, чем упитанные потомки бюргеров.

Потом они исчезли в одно мгновение, и я долго не мог понять, куда они подевались. Вдруг я услышал тонкое пение, оно звучало совсем поблизости. Я пошёл, раздвигая кусты, и набрёл на поляну. Тут собрались все мои преследователи. Они сидели ровным полукругом, а перед ними, расхаживал некто, показавшийся мне знакомым.

Да, да, это был старик, который укорял Фробелиуса. Тот самый Тарвальд. Теперь он обучал детей пению. И надо сказать, у них получалось неплохо. Я просто заслушался, притаившись за сосной. Пели дети не простую песенку, а весьма мне знакомую канцону «Мартинелла».

– Хорошо, мои птенчики! – крикнул Тарвальд и тут же заметил меня.

Я было подался назад, но Тарвальд поднял палец и сказал назидательно:

– Если музыка застывает, она преображается в видимую форму. Когда будете строить линнус, не забудьте, что в голове у вас должна играть мелодия, иначе никудышная выйдет постройка.

Я собрался вступить в разговор, но Тарвальд махнул рукой, и дети снова запели, мне же он показал жестом, чтобы я не мешал.

Когда Ванемуйне играл на каннеле [9]9
  Ка́ннель– старинный эстонский музыкальный инструмент типа гуслей.


[Закрыть], струны дождя настраивались в лад и пело всё поднебесье, а Ванемуйне играл. Медный пришёл и гудел свою медную песню, радостно стучал лбом по деревьям, а Ванемуйне играл.

Не сразу, но всё же пришёл сюда Мардус, тень человека, и долго смотрел удивлённо. Раньше он слышал свирель, а теперь заиграл каннель, и звук его Мардусу был приятен.

Когда Ванемуйне играл на каннеле, пришла на поляну девушка и села в большой печали. И юноша тут же за ней появился, тоже был грустен и сел на пенёк.

«О чём же грустят молодые?» – спросил Ванемуйне и так заиграл, что радостно стало девушке с парнем. Друг к другу пошли, протянули руки, а Ванемуйне играл.

«Скажи, незнакомец, – спросил его Мардус, – а мне кому руку подать?»

«Что мне ответить тебе? – сказал Ванемуйне. – Кабы я знал, кому подать тебе руку, я бы ответил – тому и подай. Но нужно сначала сыскать, кто ответит тебе на пожатие».

А Мардус не знал, кто ответит ему на пожатие. С Мардусом, ведь известно, не любит дружить человек. И Мардус вздохнул тяжело, и заслушался каннель, и на мгновение забыл свои беды.

А Медный, тот никогда ничего не помнил. Просто гудел и гудел свою медную песню, радостно стучал лбом о деревья и струнам дождя подставлял медный рот.

И что, как не музыка каннеля, заставило его веселиться? Так Ванемуйне играл. Возьмите нитку дождя и вторую, и третью, возьмите много ливневых нитей, в комнате их просушите, пальцами троньте, и вы услышите то, что играл Ванемуйне, песню дремучих лесов и чистого неба, песню солнца и свежей воды.

Я изучал окрестности лагеря, но тут вышла неприятность. Затрещали кусты, и передо мной явился огромный медведь. Я был совсем без оружия, и хозяин леса, как видно, собрался меня проучить.

Медведь шёл на меня с рыком, я отступал, но, к несчастью, запнулся и упал. Когда я вскочил, медведь положил когтистую лапу мне на плечо.

– Остановись, братец! – раздался громовой голос, и как по волшебству перед медведем явился Март.

Он нисколько не боялся зверя, а порицал его с гневом.

– Зачем ты бесчинствуешь, братец? Разве не угощал я тебя малиной? Этот человек пришёл строить нам линнус, убирайся же восвояси.

К моему удивлению, медведь убрал лапу и удалился вразвалку. Я оглядел плечо, пурпуэн был порван, по одежде текла кровь, медвежьи когти успели войти в тело.

– Хорошо, что я отыскал тебя, – с волнением сказал Март. – Лесной братец мог тебя сильно обидеть.

– Он подчинился тебе, как ребёнок, – сказал я.

– Я знаю медведей, я ведь и сам Медведь, – объяснил Март. – Иногда я с ними борюсь, и не всякий мишка меня одолеет.

– Оказывается, у вас живёт Тарвальд, – сказал я.

– Иногда приходит, а где он живёт, не знаю. Это святой человек, он учит нас петь.

Славный эстонец долго рассказывал мне, как он собирается устроить свой город.

– Я учёный, – сказал он с гордостью. – Меня даже хотели принять в гимнасий. В городе будут жить эстонцы. Правда, мы примем всех хороших людей. Даже сейчас среди нас есть ливы, финны и латыши. Как ты думаешь, у нас будет когда-нибудь своя страна?

По правде сказать, я не верил в затею Марта. Даже если он выстроит линнус, рано или поздно придут завоеватели, всё пожгут и порушат.

– Мы всё будем делить поровну, – сказал Март.

«Было бы что делить», – подумал я.

…Плечо сильно болело. Мне положили на раны целебную мазь и завязали чистой тряпицей. После обеда я снова принялся обследовать холм, но теперь еле ворочал правой рукой, и пришлось набрасывать план левой.

Тем временем на большой поляне принялись возводить странное сооружение, нечто вроде башни из свежих сосновых поленьев.

– Яанитули, – объяснил Март. – Костёр ко дню Яана.

Он говорил о предстоящей ночи на Иоганна Крестителя, когда жгут костры и веселятся все от мала до велика, от простолюдина до короля.

Этот яанитули был довольно хитрой постройкой, и мне сказали, что он достигнет в высоту восьми сажен, уже сейчас вокруг него сооружали нечто вроде лесов.

– Тут будут малые костры, – сказал Март, – и ещё ограда. Всё будет пылать.

– Ты не боишься, что загорится лес? – спросил я.

– Яан нас любит, – ответил Март. – Зачем ему поджигать лес? Лембит родился в ночь на Яана, и он соберёт нам золото. Оставайся у нас до Яана.

– На целых семь дней? Как я объясню своё отсутствие Трампедаху?

– Мы начнём строить линнус, а потом вместе пойдём на Святое озеро. В ночь на Яана все воины отправятся туда искать клад.

– Ты веришь в клады, Март?

– Как? – он выглядел изумлённым, – Разве ты не знаешь, что в эту ночь духи – хранители кладов жгут ржавчину, и потому над кладом горит маленький огонёк?

– Клады ищут юнцы и мальчишки, но ты сказал про воинов.

– Да, – тот насупился. – На берегах Святого озера прячут не деньги, там прячут мечи и стрелы. Должно быть, тебе известно, что в этих местах три побратима, Алев, Олев и сам Калевипоэг, бились с железными людьми? Может быть, ты помнишь, отчего погиб Калевипоэг?