Текст книги "Белый рондель"

Автор книги: Константин Сергиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Константин Константинович Сергиенко
Белый рондель
Повесть-легенда
Художник В. Сальников

Как неудобны эти новые пурпуэны [1]1
  Пурпуэ́н– короткая куртка, модная в середине XVII в.


[Закрыть]. Они расходятся ниже груди, как раз там, куда в непогоду проникает холод. Хоть я и завернулся в плащ, но всё ещё даёт себя знать весенняя простуда.

– Так куда, ваша милость? – спросил возчик, откинув переднее оконце кареты.

– На лучший постоялый двор.

В скитаниях случается всякое, а странствую я всю жизнь. В наше время – а, напомню, теперь год 1625-й – жизнь стоит недорого. По всей Европе идёт война, тысячи гибнут, что уж говорить о странниках на опасных дорогах, да ещё тут, в Эстляндии, где власть переходит из рук в руки и порядка, разумеется, нет.

Король шведский Густав-Адольф воюет с королём польским Сигизмундом, и, подъезжая к Дерпту, я совершенно не знал, на чьей нахожусь земле. Не знали этого и жители, не знал хозяин харчевни, в которой я остановился. А грабители, напавшие на харчевню, знать ничего не желали.

Чудом я уцелел. Мне удалось ускакать на чьей-то лошади, которая, впрочем, довольно скоро пала. До Дерпта пришлось добираться пешком.

Страже у ворот не пришлось беспокоиться, в город я проник через пролом в стене, который так и зиял с прошлого года. Хорошо ещё, возчик попался, в столь поздний час он тащился через пустынный город.

– На лучший постоялый двор, – повторил я.

– Да кто его знает, который лучший, – подумав, сказал возчик и с грохотом захлопнул окно.

Лошади тронулись. Карету раскачивало, и хлюпала под колёсами грязь. Мокрый воздух тянул в щели, я всё плотнее кутался в плащ. Свист ветра и хлестание веток по кожаному верху кареты. Потом истошный крик, долго не замолкавший. В этом несчастном городе, горевшем и голодавшем, истоптанном копытами чужеземных коней, ничто уж не любо проезжим, и только я, влекомый неясным порывом, всё попадал и попадал сюда каждое лето.

Слышу, как скачут мимо всадники, потом возвращаются, останавливают карету. Распахнута дверца, и пронзительный, не по-июньски холодный воздух ударяет в лицо.

– Кто? – рявкает всадник.

Из-под копыт переступающих лошадей брызгает грязь, и один комок достигает моей щеки.

– Кто таков?

Я отвечаю спокойно:

– Путешественник.

Молчание, бряцание оружия, сопение лошадей.

– Чёрт побери! Какой путешественник?

– С кем имею честь? – спросил я.

В карету просовывается кончик копья и начинает шарить, задевая порванную обивку. Я хватаю наконечник и с силой толкаю копьё обратно.

– А, проклятье! Вытаскивай его, Вильгельм!

– Если кто сунется, стреляю в упор, – холодно говорю я и направляю в темноту пистолеты.

Они переговариваются между собой, и я знаю, что таким обращением уже внушил к себе уважение. Мелкая птица не станет совать пистолеты в лицо ландскнехтам.

– Городская стража, – говорит наконец кто-то из них. – Куда направляетесь?

– В город Дерпт.

– Вы уже в Дерпте. Эй, ты! – теперь они обращаются к возчику. – Кого везёшь?

– Господина, – отвечает испуганный возчик.

– Где ты его подобрал?

– Да вот тут он и сел. Открыл дверцу и сам забрался.

– А почему ты решил, что он господин?

– Да кто ж станет лезть в карету?

– А не ты ли это Кривой Антс со двора рыцаря Трампедаха?

– Он самый, господин сержант.

– Какого чёрта ездишь в потёмках?

– Хозяин меня посылал отвезти.

– Кого отвезти?

– Да это уж так, его дело.

– Смотри мне! А кого везёшь?

– Да говорю, какого-то господина.

– А кто тебе разрешил? Разве ты принадлежишь к гильдии возчиков? Хочешь деньги от хозяина утаить?

– Ей-богу, господин сержант, он сам сел в карету! Разве господа спрашивают?

– Сержант, – сказал я, – меня ограбили недалеко от города. Отняли лошадей и багаж.

– Где же были ваши пистолеты? – спросил ухмыляясь сержант.

– Пистолеты при мне. И не советую вам их беспокоить.

– А может, вы шведский шпион? – сказал тот.

– Вы сможете это проверить завтра, когда я высплюсь на постоялом дворе.

– Какой, к чёрту, постоялый двор! Был один, Бахмана, да и там разруха. Вы разве не знаете, шведы идут!

– Меня это не касается, я путешествую. Если нет постоялого двора, меня примут где угодно. Хотя бы у рыцаря Трампедаха.

– Рыцарь Трампедах не примет первого встречного! – торжественно заявил сержант.

– Поезжайте следом, – сказал я, – и вы увидите, примет ли меня славный рыцарь Трампедах.

Карета тронулась, и всадники, чертыхаясь, поехали сзади. Боже, что стало с городом! Несёт гнилью то справа, то слева, и вполне возможно, что это лежит неубранный труп босяка. Черно на улицах, не горят масляные фонари. Я прильнул к стеклу кареты, пытаясь найти глазами контур епископского замка. Какое там! Хоть бы один огонёк мигнул на Домберге. Только в ратуше сумрачно светилось окно, и, когда мы проехали площадь, ещё одна группа всадников, блестя касками, посмотрела нам вслед.

– Кого везут, Леман?

– А вот узнаем, – ответил сержант.

Карета въезжает во двор. Здесь беготня людей с фонарями, и наконец я разминаю ноги на посыпанной гравием дорожке. Распахиваются двери, выходит хозяин. Подвешенный на крюке фонарь освещает сцену; несмотря на июнь, сегодня тёмная ночь, и виной тому дождь. При свете масляного фонаря блеснули позументы моей одежды, я снял шляпу и поклонился.

– Путешественник приветствует рыцаря.

– И рыцарь приветствует путешественника. – Трампедах наклонил голову в ответ.

Бледное лицо с рельефом морщин, чёрный, плотно облегающий колет, высокие сапоги.

Сержант Леман во все глаза смотрел на богатый мой плащ, а когда я откинул полу, чуть ли не крякнул. Расшитый бисером пурпуэн с рядами блестящих пуговиц произвёл на него впечатление.

– Почтенный рыцарь, обстоятельства привели меня к вашему дому. Я позволил себе сказать сержанту, что рыцарь Трампедах примет путешественника.

– Гостеприимство закон ливонария, – строго сказал Трампедах. – Кто сомневался?

Сержант кашлянул. Я поклонился ещё раз с возможной учтивостью.

– Отец Больцагель шлёт вам привет, почтенный рыцарь.

– В добром ли он здравии? – спросил Трампедах.

– О да. Я видел его неделю назад в Вендене.

– Прошу вас в мой скромный дом, почтенный путешественник, – сказал Трампедах. – Что нужно здесь страже?

– Проводили господина, – объяснил Леман, – почитая своим долгом, и так как магистрат не выдаёт масло для фонарей, мы защищаем господ от всякого сброда.

– Благодарю вас, сержант, – сказал я, – позвольте предложить вам небольшое пожертвование в пользу уличного освещения.

– Весьма и весьма… – смущённо пробормотал сержант Леман, принимая от меня несколько рижских марок.

В доме рыцаря Трампедаха белёные стены и тяжёлая резная мебель в стиле Нюрнберга. На столе холодная телятина, сыр, вино. Тлеют в камине угли, и это в июне!

– Что происходит в городе? – спросил я. – Он будто совсем неживой.

– Близко к тому, – ответил Трампедах. – Жителей осталось мало, предместия сожжены.

– Но кем?

– Воюем. – Трампедах пожал плечами.

– Кто же сейчас властвует?

– Речь Посполитая, но не сегодня-завтра шведы придут.

– Стража говорила со мной по-немецки.

– Это наёмный отряд Замойского, он весь из саксонцев, они готовы переметнуться к шведам. Но во главе магистрата брат Николаус, добрый ливонарий, так что и рыцари в силе.

– Сержант подозревал во мне шведского шпиона.

– Леману всё равно. Леман дослужит свой срок и вернётся в Саксонию.

– Далеко ли шведы?

– Делагарди взял Везенберг.

– Значит, Дерпт будет шведский?

– Он всегда ничей, – мрачно сказал Трампедах. – То одни хозяева, то другие. Но мы, ливонские рыцари, не уйдём отсюда.

Утром стало теплее. Накинув роскошный свой плащ, я пошёл осматривать город. Этот плащ в одном из домов на Прадо [2]2
  Пра́до– улица в Мадриде, ныне на ней располагается музей Прадо со знаменитой коллекцией произведений искусства.


[Закрыть]подарил мне Хуан де Эспина, а гардероб де Эспина, как известно, не уступит иному королевскому.

Сиротская картина. Всё ещё хмурое небо, на пустынных улицах грязь. Несчастный город! Я поднялся на Домберг. Когда-то здесь росла дубовая роща, а теперь почти голо. Иные деревья срублены на топку, иные сгорели во время бессчётных пожаров, иные снесены тяжёлым каменным ядром.

Вот Домский собор, чуть ли не самый большой в Эстляндии. Но в нём запустение. Кирпичные стены покрыты копотью, в крыше зияют провалы. С тех пор, как толпа протестантов во главе с Кестлером ворвалась в собор, с тех пор, как он дважды горел во время штурмов, Домский собор никогда уже не был в прежнем величии. Впрочем, нет, величие в нём осталось. Он возвышался на вершине холма обгоревший, суровый, ничто его не брало, ни пожары, ни ядра, ни тяжёлые мотыги протестантов.

Службы, конечно, давно не идут, деревянные ворота забиты. Епископат затворился в замке на соседнем холме, тяжёлые башни висят над усталым Дерптом, но иногда, когда я бросал туда взгляд, они как бы исчезали в туманной дымке, холм выглядел пустынным и плоским.

Долго бродил я по Домбергу. Здесь почти не видно жизни. Вот квадратная Чёртова башня, вот круглая Русская, а это Длинный Герман, и стройная Кик-ин-де-Кёк. Но от кого защитят эти старые укрепления? Европа возводит бастионы по системе Вобана, а тут всего лишь сухой ров да невысокий шильдмауэр – частокол перед главными стенами.

Я спустился с Домберга и подошёл к другому холму, где возвышался епископский замок. Вот эту твердыню взять нелегко. За первой стеной виднелась вторая, с прогулочной галереей. Два острых шпиля собора врезались в хмурое небо. Крыши разных строений, дымки, мычание скота – всё говорило о том, что замкнутая жизнь епископата вполне налажена.

Я спустился к реке Эмбаху, как называют её здешние немцы. Тяжелы и мутны воды Эмбаха, у пристани покачивается торговый одномачтовик, а в былые времена от Чудского озера шли сюда многие корабли, Эмбах тащил на себе груды товаров. Теперь и торговля зачахла, редкий купец завернёт в Дерпт, есть дороги короче и безопасней.

Верно сказал мне рыцарь Трампедах: предместий почти не осталось. Несколько понурых домишек перстами торчали среди пожарища. Что ж, оно и понятно, первое дело осадившего – пустить горящую паклю в деревянные трущобы перед стеной.

Я смотрел и смотрел в речные воды, и вдруг, как из зеркала, глянуло оттуда человечье лицо с выпученными глазами. Мимо плавно, как в похоронной процессии, протащило утопленника. Раскинув руки, он плыл по течению туда, к чудским берегам.

Я улучил момент и поговорил с кривым Антсом. Кривой Антс, крепкий белоголовый эстонец, заметно припадал на одну ногу.

– Антс, – сказал я, – куда ты вчера ездил ночью? – И положил ему в руку тяжёлый голландский флорин.

– Avtüma… [3]3
  Avtüma– спасибо (эст.).


[Закрыть]– пробормотал эстонец.

Я дал ему ещё одну монету.

– Я знаю, куда ты ездил, иначе как бы я мог перехватить тебя по дороге. Ты помнишь меня, Антс?

– Нет, господин. – Он прижал кулаки к груди.

– Я наведывался в город прошлым летом.

– Нет, господин, – снова сказал он.

– Кого ты возил этой ночью?

– Не знаю, хозяин велел.

– Так открой хоть, куда возил.

– Не знаю. – Он посмотрел на меня сумрачно и протянул обратно монеты.

– Оставь себе деньги, – сказал я. – Жалко, что ты не запомнил меня, но я хорошо тебя помню.

Помедлив, я добавил:

– И помню дочь твою Анну.

Но тот угрюмо молчал, глядя в пол.

Все обращают внимание на пышный плащ де Эспина, в Дерпте отвыкли от ярких одежд, а мой пурпуэн, шитый по мушкетёрской моде, не давал покоя даже миланским щёголям.

Молодой красавец поляк в синем кунтуше и лихо посаженной шапке с малиновым пером остановился посреди улицы чуть ли не разинув рот.

Я сделал вид, что не замечаю любопытства. Путь мой лежал к монастырю святой Катарины. Поляк не сводил с меня взора и произнёс довольно громко:

– Хе-хе!

– Что вам угодно? – спросил я.

Лицо поляка пылало странным негодованием.

– Бьюсь об заклад, что вы протестант! – заявил он и картинно положил руку на эфес сабли.

Я молча прошёл мимо.

– Кому, как не протестанту, носить чёрное с золотом! – крикнул поляк вдогонку.

Я обернулся.

– Вы ошибаетесь, сударь. Этот плащ подарен мне герцогом де Эспина, который, как вам известно, является рьяным католиком.

– А откуда это должно быть мне известно? – задиристо спросил поляк.

– Кроме того, протестанты не носят таких богатых одежд. Вы, сударь, католик?

– Я шляхтич, милейший, шляхтич Анджей Кавалек, да будет вам известно! И никому не позволю себя задевать!

«Задира, – подумал я. – Chercheur de noises [4]4
  Chercheur de noises– забияка, искатель ссор (франц.).


[Закрыть], так сказать».

– А эта сабля, – добавил воинственный шляхтич, – подарена мне графом Замойским, да будет вам известно, пан!

– Любопытно, – сказал я. – Вы, верно, ловко рубитесь?

– Отменно, пан, отменно! – заверил поляк.

– Я, к сожалению, плохо владею саблей, – сказал я, – не могли бы вы меня подучить?

Он несколько растерялся, и пыл его приугас.

– Очень прошу вас, сударь, поучите меня на саблях, – кротко попросил я, – один немец вызвал меня на дуэль как раз на саблях. Не знаю, что делать, я почти не знаком с приёмами.

– Немец? – воскликнул поляк, внезапно сделавшись моим сторонником. – Что немцы, что шведы, они не годятся для сабельного боя!

– Но похоже, ваш нынешний король из шведов, – заметил я так же кротко.

Кавалек слегка замешался, но вышел из положения:

– Польский король прежде всего поляк!

– Согласен, сударь, согласен. Так как же насчёт сабель? Если вы не хотите даром, я готов возместить…

– Чепуха! – сказал юный Кавалек. – Я научу вас в два счёта! Я знаю такой отбив, что сабля летит на пять сажень в сторону!

– Когда же вы сможете преподать мне урок?

– В любое время, пан.

– Я остановился в доме у рыцаря Трампедаха.

– Трампедаха?

– Да, да. Так, кажется, его называют.

– Гм… – Кавалек словно бы удивился. – В таком случае я вас нынче увижу. Вечером я наведаюсь к Трампедаху.

Вот как, подумал я. Значит, находятся общие дела у католиков и протестантов, если бравый шляхтич Кавалек навещает ливонского рыцаря Трампедаха.

Что-то беспокоит меня, беспокоит. Внезапно останавливаюсь, замираю. То лицо, проплывшее мимо под мутным стеклом Эмбаха, ведь это лицо знакомого человека! Конечно, я не пошёл тогда вслед за утопленником и не собирался тащить его на сушу, но теперь с внезапной ясностью понял, что лицо мне знакомо, но чьё же оно и может ли быть такое? Приехать в далёкий город, сойти к реке и увидать мертвеца, с которым, быть может, когда-то знался. Вот странно…

Моё внимание привлекла доска магистрата. Это нововведение я встречал в других городах, но никак не ожидал, что афиши печатают в нищем Дерпте. Я прочитал постановления.

«Согласно “Регламенту об одежде” предписано эстонскому населению города носить крестьянское платье. Лодочник же Тийит, по кличке Корявый, явился на городскую площадь в шляпе, плаще и башмаках с железными пряжками. Немедля же был изловлен городской стражей и наказан битьём батогами. Напоминается посему, что всякое нарушение “Регламента” будет строго караться властями вплоть до сожжения неугодной одежды и наказания виновных батогами».

«Объявлено от лица епископата, что выявление ведьм и слуг Сатаны отныне будет вознаграждаться не частью имущества наказуемых, а единовременным поощрением в зависимости от рвения слуги божьего, и к тому сообщается ещё, что на сей день не выявлено ещё в дьявольской армии 52 тысячи князей, графов и маркизов, а также 5 405 928 простых чертенят».

«Дошло до магистрата, что некие мастера Большой гильдии участвуют в постройке вредоносных “бургов”, укреплений беглых в лесу, получая за это плату. Сообщается к тому, что буде любой мастер замечен в подобном или потворствовании беглым советами и наукой, а пуще того вредной продажей железа или оружия, немедля подлежит он исключению из гильдии без права возвратиться в будущем».

«Особая вредность видится магистрату в жжении костров на Иоганновых забавах. Таких появляется многое множество, от них загораются постройки. Посему сделать постановление: костры самовольно не жечь, а только по воле самого бургомистра. Распутство в ночь Иоганна не дозволяется, ибо обычай сей древний и языческий, а предписывается горожанам достойное поведение с тушением свечек в окне не позже двух пополуночи».

Лицо Трампедаха словно резано из слоновой кости. Если поместить это лицо в рыцарский шлем и приоткрыть забрало, на вас глянут глаза кастильского воина с картины испанского живописца. Но истинное рыцарство уже отошло. Все мы со смехом читаем роман господина Мигеля де Сервантеса, а полный латный костюм увидишь теперь разве что в замке.

Но Гуго Трампедах ещё зовёт себя рыцарем, на обед несут ему кабанью голову, а под верхней скатертью приготовлены две смены, как во время пиров великих магистратов. За обедом Гуго Трампедах восседает в железном нагруднике. Голос его звучит сухо под дубовым сводом каминной.

– И не было ни одного воителя, кто бы взял Пфальцграфенштайн.

– Неправильно осаждали! – горячится неугомонный шляхтич Кавалек. – Надо было вести плавучий мост!

– Мой юный друг, – Трампедах снисходительно улыбается, – замок окружён подводными скалами, так выбирали место.

– Я бы взял этот замок! – восклицает Кавалек.

– Сначала удержите Дерпт. – Трампедах улыбается снова. – Три года назад его уже брали шведы. Когда город был во власти ордена, здесь жили спокойно сотнями лет. Не шведов бы вам задирать.

– Польский король знает, с кем воевать!

– Он всего-навсего сводит счёты с дядей. Посмотрите разумно, мой друг, какая вам польза от Дерпта? Дают ли доход фольварки, прибывают ли колонисты? Я вам так скажу, эти земли чинят только убыток. Воюете без конца, а хозяйства нет.

– Воевать более достойное занятие, чем вести хозяйство! – гордо сказал Кавалек.

– Ну, это для вас. А каково королю Сигизмунду? Казна пустая. А если бы вы заключили союз с ливонским рыцарством, дело пошло бы иначе. Мы можем дать тысячи искусных воинов, не говоря уж о хлебе и рыбе.

– Искусных воинов? – Кавалек картинно схватился за живот. – Вот они, ваши искусные воины! Леман не умеет держать копьё, вчера чуть не выбил мне глаз, проезжая мимо!

– Леман и весь отряд Замойского из Саксонии, – недовольно возразил Трампедах. – Я говорю о ливонских рыцарях.

– Да что вы заладили: «Рыцари, рыцари»! Били мы рыцарей при Грюнвальде!

– Однако пора приниматься за жаркое, – пробормотал Трампедах, кинув на меня быстрый взгляд.

– Я готов вызвать любого рыцаря на саблях! – Щёки Кавалека пылали, и редкие пшеничные усы торчали из верхней губы, как щётка.

Трампедах поморщился.

– Сабля это не оружие, – сказал он. – Рыцарь бился на топорах, а теперь предпочитает шпагу.

– Тьфу, иголка! – сказал Кавалек.

– Однако наш гость наверняка подтвердит, что во Франции предпочитают шпагу, – заметил Трампедах.

– Не только во Франции, но и в Испании, – согласился я. – Шпага более изящна, она не делает грубого следа, оставляет лишь ранку, даже если проткнуть насквозь. Впрочем, если возьмёте германский спадон, то им можно порядочно изуродовать.

– А как же вы говорили про сабли? – спросил Кавалек. – Вас вызвали на саблях!

– Ну, это редкий случай, попался кавалерийский забияка. Я действительно опасаюсь сабли. На саблях вызывают, когда непременно надо покалечить.

– Да, уж если полоснёшь… – Кавалек провёл ладонью по усам. – А из-за чего же вызывают во Франции на дуэль? – В глазах его светилось детское любопытство.

– Да решительно из-за всего. Положим, на вас необычная одежда. Так могут вызвать из-за одежды. Любой пустяк годится. Если за вами нет пары дуэлей, то в свете успеха не видать.

– Я уже три раза дрался! – восторженно закричал Кавалек.

– Но больше всего, разумеется, из-за дам. Многие поклоняются известным дамам, носят ленты определённых цветов. Да и много других поводов.

– А дамы… – Кавалек замялся, – они обязательно знатные?

– Нет, отчего же? Вы можете выбрать даже пастушку. Граф Лану, например, поклонялся простой цветочнице.

– А совсем-совсем незнатной можно поклоняться?

– Что значит совсем незнатной?

– Ну, совершенно незнатной! – Кавалек грохнул ножнами об пол.

– Разумеется. Я же сказал. Граф Дюплесси поклонялся шоколаднице. Это даже поэтично, об этом слагаются песни.

– В таком случае я знаю, кому поклоняться! – Юный шляхтич ещё раз стукнул саблей по полу. – Я тут заметил одну… Пан Трампедах… И поскольку мне совершенно безразлично и графиня Козельская бывала у меня в поклонницах, поэтому… – Кавалек явно не решался высказаться до конца. – Словом, я тут видел одну особу…

– В моём доме? – холодно осведомился Трампедах.

– Да, в вашем!

– Кого же?

– Кажется, её зовут Анна, но кем приходится, ей-богу, не знаю.

– Анна? – Трампедах пожевал губами. – Такой племянницы у меня нет.

– Да она не племянница. Она дочка тут… как же его… сторож ваш или возница…

– Кривой Антс? – удивился Трампедах.

– Я же сказал, незнатная! – с отчаянием повторил Кавалек.

– Но… она же из местных, эстонка, – понизив голос, сказал Трампедах.

– Ну и что? – В голосе Кавалека прозвучал вызов, хотя он был явно смущён. – Герцог этот… поклонялся пастушке!

Гуго Трампедах пожал плечами:

– И чего вы хотите, пан Кавалек?

– Да ничего, пан Трампедах! У меня причуда, вот и всё! Мне бы взглянуть и, так сказать, определить, достойна ли эта особа…

Трампедах позвонил в колокольчик, явился слуга.

– Клаус, позови Антса, – Затем Трампедах обратился к Кавалеку: – Я всё ещё не понимаю, пан Кавалек. Неужто вы решили поклоняться девушке из местного племени, которое только и годится, чтобы подносить кушанья да убирать комнату?

– Я слышал, она неплохо воспитана, – надменно сказал Кавалек. – Во всяком случае, умеет делать книксен.

– Книксену можно обучить и собачку, – сказал Трампедах.

Вошёл Кривой Антс и встал у камина, крытого зелёным изразцом.

– Твоей дочери оказана великая честь, – начал Трампедах. – Пан Кавалек, достойный шляхтич, выбрал её для рыцарского поклонения. – Трампедах усмехнулся.

– Да, чёрт побери, – буркнул Кавалек.

Кривой Антс молча смотрел в окно.

– Теперь он желает взглянуть на Анну. Приведи дочь.

Кривой Антс развёл руками.

– Нету, господин, нету.

– Где же она?

Антс неопределённо махнул рукой:

– Туда, далеко. К матери пошла. Много детей, господин, надо работать на мызе.

– Ты хочешь сказать, что Анна ушла домой? Кто же тебе велел отпускать её?

– Я спрашивал, господин.

– Ах, верно, ты спрашивал, помню. Но далеко ли та мыза?

– За Отепя, господин. Мыза Салме.

– На шведской стороне? – удивился Трампедах.

– Много детей. Надо работать на мызе, – повторил Кривой Антс.

Это известие ошеломило шляхтича. Он сидел, полураскрыв рот, то порываясь встать, то опускаясь на место. Гуго Трампедах развёл руками.

– Выбирайте другую даму, пан Кавалек. Анна на шведской стороне.

Кавалек грохнул саблей об пол, за вечер он, должно быть, успел выбить там целую вмятину.

– Да что за блажь поклоняться эстонке? – добавил Трампедах. – Святой Августин не похвалит за это.

– Я сам знаю! – рявкнул Кавалек. – И прошу не давать советов. Вы лютеранин!

Трампедах пожал плечами.

– Бог для всех один. И Святой Августин тоже.

– Мы ещё посмотрим, посмотрим, – пробормотал Кавалек.

Он перестал участвовать в беседе, покусывал свои редкие усы, а потом встал и ушёл, буркнув что-то на прощание.

– Молодые так заносчивы, – сказал Трампедах, скрывая усмешку, – особенно эти гусары.

– Неужто он и вправду выбрал себе эстонку? – спросил я.

Трампедах поморщился:

– Гусары сборище сумасбродов.

– А хороша ли она?

– Эстонка, – уклончиво ответил Трампедах. – Однако не пора ли к делу, уважаемый путешественник?

Передавая привет от отца Больцагеля, я не слишком задумывался, к чему это приведёт. Случай для путешественника значит немало. Я вовсе не знал никакого отца Больцагеля, но знал, что привет от него откроет дом Трампедаха.

Когда на харчевню близ Вендена напали грабители, я невольно услышал разговор двух спутников за дощатой перегородкой. Они, видно, не знали, что перегородка тонка, а я лежал тихо.

– Скажешь ему: «Привет от отца Больцагеля», а он ответит: «В добром ли здравии отец Больцагель?», тогда говоришь: «Я видел его неделю назад в Вендене». Он даст приют и расскажет, как обстоит дело.

– Верный ли человек Трампедах?

– Он получил тысячу талеров.

– С кем ещё знаться в Дерпте?

– С ливонцами через Трампедаха.

– Как он выглядит?

– Тощий немец, лицо с желтизной. Впрочем, это неважно. Трампедаха знает любой. Твоё дело проверить и через неделю обратно. Я же направлюсь в Ревель…

Они не успели договорить, раздались дикие крики, выстрелы – летучая шайка, каких много теперь в Лифляндии, запалила харчевню. Почти на моих глазах говорившие были убиты, я же успел ускакать.

Добавлю ещё, что неосторожный разговор вёлся по-шведски, так что я отчасти мог представить, кому служит дерптский рыцарь Гуго Трампедах.

– Итак, не пора ли к делу?

Он взял в руки свечу, и мы двинулись по тёмным коридорам. Не слишком хотелось вникать в дела Трампедаха, но другого не оставалось. Впрочем, я любил опасные повороты.

В подвале Трампедах открыл одну из комнат. Она была завалена оружием. Шпаги, сабли, протазаны, алебарды и даже мечи. Горами лежали доспехи, нагрудники, шлемы, шишаки, кольчуги. Аркебузы, мушкеты, пороховницы – чего тут только не было, даже маленький фальконет.

– Это много или мало? – спросил Трампедах, поднимая свечу.

– Смотря для скольких солдат, – ответил я осторожно.

– В гарнизонном отряде половина саксонцев, они не вступятся за поляков. Ждут ещё небольшой отряд из Варшавы, у шляхты будет пятьсот сабель.

– Сколько у вас?

– Сабли нам не нужны. – Трампедах усмехнулся. – Людей будет достаточно, чтобы при штурме вы не потеряли ни одного волонтёра.

– А что же пушки? – Я начинал входить во вкус.

– Пушки? – удивился Трампедах. – Но что значат пушки без прислуги? Мы постараемся, чтобы не зажёгся ни один фитиль.

– Одних заверений мало, дорогой Трампедах, – сказал я. – Тысяча талеров немалые деньги. И кстати, зачем вы принимаете в доме поляков?

– Не забывайте, что они хозяева, – ответил Трампедах. – А этот сумасброд просто берёт меня осадой, он волочится за моей служанкой.

– Неосторожно было отправлять её на шведскую сторону. Вы держитесь слишком открыто.

– Нет, нет, – сказал Трампедах. – Я отослал её в другое место.

– Тысяча чертей! Зачем же говорить поляку про шведскую сторону? У него могут возникнуть подозрения.

– Кавалек юнец, – сказал Трампедах, – не обращайте внимания.

– Оставим Кавалека, – сказал я. – Приготовьте мне тёмный плащ и голландскую шляпу, в этом наряде я слишком заметен. Здесь не пристало играть роль знатного путешественника.

В последнем я не слишком отклонился от правды. Да, я был путешественником, я всем представлялся как путешественник, но отчасти играл эту роль, поскольку до сих пор не знал своего назначения. Я словно искал, что-то искал, колеся по Европе, и воспоминание о другом странном мире тревожно вплывало в сознание по ночам.

Словно блестящие чётки, перебирал я картины своего бесконечного пути. Вот свита английского посланника, в которой нашлось для меня место, когда шестидесятипушечный «Ливерпуль» резал бискайскую волну, направляясь к испанским берегам.

Тополя на Прадо, где по изумрудным лужайкам маршируют оркестры, гарцуют всадники на андалузских скакунах и завывание рожков Les grandes monterias – большой королевской охоты оглашает мадридский небосклон.

Бал масок во Флоренции, фейерверк в Милане, рыцарский турнир в Гейдельберге… В Париже я проводил вечера в голубой гостиной салона Рамбуйе. Там-то я и увидел, что низкое сословие ещё не преграда для положения в свете. Взять хотя бы мадам Опиталь – она ведь начинала прачкой, ни больше ни меньше, но яркая её красота быстро нашла поклонников. Да и мадам д’Эстре, жена маршала Франции, родилась в семье ростовщика.

Наш век не щадил дворянства, Ренессанс окропил чёрствые души воителей. Тонкие впечатления стали в моде. Дворяне погружались в кареты и отправлялись путешествовать. Путешествие одно из самых уважаемых занятий в наше время. «Кто вы, месье?» – «Я путешественник». – «О, это так романтично!» Романтично, но и накладно, если не сказать – опасно. Чтобы путешествовать вволю, нужно иметь свободное время, деньги и хорошие пистолеты, вот почему простолюдин не отправится в мягком дормезе по Европе. Путешественников любят при дворах, они много видали, могут рассказать забавное.

Да, впечатлений у меня хоть отбавляй. Европа воюет взахлёб. Однажды я попал в самую настоящую баталию с грохотом пушек, атаками конницы. Карета застыла на дороге, успех был то на одной стороне, то на другой. Забравшись на крышу кареты, я наблюдал это яркое зрелище с посвистом пуль, скрежетом сабель и воплями. «Кто вы, сударь? – кричал по-немецки рослый драгун. – Убирайте карету, здесь бьются?» «Эй, вы! – кричали по-датски. – Отъезжайте, сейчас атакуем!»

Сколько раз меня грабили, я уж не помню. Без нужды я не пускаю в ход пистолеты, но бывают и пистолеты не в помощь, тогда приходится спасаться бегством или расставаться с кошельком.

За Альпами и Пиренеями много красивых мест, но каждое лето я направлялся в Дерпт. В унылом, вечно разграбленном, завоёванном кем-то Дерпте меня словно ждали, и сладкое чувство охватывало меня, когда приближались бурые городские стены. Что-то происходило со мной, как только я проезжал ворота. В сознании начинало мелькать знакомое, но забытое, и я пытался оживить это, вглядываясь в окна, дома, лица прохожих. Дело в том, что родился я в Дерпте.

Да, здесь я родился, но жил недолго, а потом семья наша переселилась в Голландию. Мы часто переезжали с места на место, дед занимался возведением укреплений и дело это знал хорошо. Его приглашали то в один город, то в другой, отец ему помогал, и таким образом, не достигнув и совершеннолетия, я побывал во многих городах Европы. Умер дед, за ним и отец, а я всё еду и еду по свету, не могу остановиться и уж не знаю, когда у меня будет свой дом и когда пропадёт жажда дороги.

В Дерпте дед мой построил форбург [5]5
  Фо́рбург– передовое укрепление крепости.


[Закрыть]для епископата и несколько домов зажиточных горожан. Я это знал по рассказам, сам же был слишком мал и помнил о Дерпте совсем немного. Осталось лишь смутное влечение к городу детства.

Тут я бродил без конца. Тарту, Тарбета, Торбата, Дорпета, Дорпат – как только его не называли! Хочешь, зови Дерпт, хочешь, Тербт. Названия встают с ног на голову, перекатываются, словно камешки во рту. Но в одних ли названиях дело? Вот что писал о нём дед, а записки те сохранились: «Этот печальный город в полном смысле стоит на костях и развалинах. Ройте, где вздумается, в черте его и даже за чертою, непременно наткнётесь на груды человеческих костей, обломки оружия, на бронзовые и железные предметы. Я провёл здесь два года, возвёл несколько построек и каждый раз сталкивался со следами боёв пожаров и мора. Когда укрепляли фундамент ратуши, а рыть пришлось достаточно глубоко, на сажень и более, выгребли множество костей младенцев, погибших, очевидно, от какого-то несчастья, а возможно, загубленных очередными завоевателями. Что ж, в этом нет ничего удивительного. Невозможно и перечислить, сколько раз город подвергался совершенному уничтожению, сколько раз в нём оставалось считанное количество жителей, в то время как остальные ложились в землю».