Текст книги "Другой Петербург"

Автор книги: Константин Ротиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

На доме по улице Пестеля, 11 укреплена мемориальная доска, объявляющая, что здесь жили Римский-Корсаков, Мусоргский и Чайковский. Можно подумать, что жизнь была втроем. Воображение рисует соблазнительные картинки. На самом деле Чайковский с двумя первыми не только не жил, но и плохо был знаком. Он снял здесь комнату в квартире тетушки своей Е. А. Шоберт, сдававшей меблирашки, в 1865 году, когда оканчивал консерваторию. Предполагалось, что учившиеся по соседству в училище правоведения двойняшки, Модест и Анатолий, отпускавшиеся на праздники, будут ночевать у старшего брата. Но квартира оказалась сырой, у Чайковского разболелись зубы, и он вскоре перебрался к Апухтину на Караванную, о чем мы уже вспоминали.

Более интересен для биографии композитора дом, находящийся прямо напротив, на другой стороне Пантелеймоновской (д. 4). Здесь была квартира адмиральши В. В. Бутаковой, урожденной Давыдовой, брат которой женат был на Александре Ильиничне. Вот в этой квартире 19 марта 1880 года произошла первая встреча Чайковского с великим князем Константином Константиновичем.

В письме к Надежде Филаретовне фон Мекк Петр Ильич не без кокетства сообщал, что великий князь – «молодой человек 22 лет, страшно любящий музыку и очень расположенный к моей», – но ох уж эти великосветские знакомства, зачем все это, так, суета, утомляет и отвлекает от творчества! Можно представить, с каким волнением ждали этого вечера и К. Р. и великий композитор. Чтоб не смущать Чайковского формальностями этикета, Константин Константинович просил Веру Васильевну, чтоб вечер был попросту, без фраков и белых галстуков. Как-то сразу они нашли общий тон и понравились друг другу. Беседовали с 9 до 2 ночи. Любопытно, что великого князя учил играть на рояле тот же Рудольф Васильевич Кюндингер, которого когда-то Илья Петрович Чайковский приглашал к пятнадцатилетнему сыну.

Эти места – Фонтанка, Соляной, Моховая, Сергиевская – самые чайковские. Как привезли его десятилетним мальчиком из Алапаевска в училище правоведения, так сам он и родственники его жили где-нибудь поблизости. Вот, например, дом 6 по Соляному переулку – здесь умерла 13 июня 1854 года мать композитора, Александра Андреевна, урожденная Ассиер. Илья Петрович женился на Александре Андреевне, на двадцать лет его младшей, сорокалетним вдовцом. Илья Петрович был в семье двадцатым ребенком, да и у него самого народились: дочь Александра от первого брака и пять сыновей (Петя – второй).

Что же за такое училище правоведения, питомцы которого, будто бы, приговорили Чайковского к смертной казни? В упоминавшемся сборнике «Eros russe» имеется «Песня правоведов»:

 
Так нужно ль с пиздами
Знакомиться тут?
Товарищи сами
Дают и ебут.
Приятное дело
Друг другу давать
И жопою смело
Пред хуем вилять.
 

Вот такая «честь учебного заведения». Попал туда Петр Ильич довольно случайно. Могли бы и в Горный корпус – как старшего брата Колю – по наследственности: отец их одно время был директором Петербургского Технологического института, о чем можно было бы мемориальную доску повесить, благо их на стенах этого здания на углу Московского и Загородного немерено.

Из тех, с кем учился Чайковский, в дальнейшем он общался, пожалуй, только с Апухтиным и Мещерским. Дух корпоративности, студенческого братства был ему чужд, да, по-видимому, вообще не был силен в этом учебном заведении. К какому-то училищному юбилею написал он, кажется, гимн или кантату (не на те стихи, что приведены выше). Считался, разумеется, «гордостью училища», наряду с другими именитыми воспитанниками (К. П. Победоносцев, оберпрокурор Синода; К. К. Арсеньев, редактор словаря Брокгауза и Ефрона; В. О. Ковалевский, палеонтолог; А. Н. Серов, композитор, и др.)

Училище было основано в 1835 году герцогом Петром Григорьевичем Ольденбургским. Ольденбурги – древний владетельный род, представители которого многие века правили Данией, Норвегией и Швецией. А в сущности, российская Императорская фамилия значительно более имела ольденбургской крови, чем романовской (если вообще имела, после Петра II, последнего мужчины в Доме Романовых).

Среди многочисленных загадок русской истории теряется фигура царевны Анны Петровны, которая, согласно официальной версии, родилась в 1708 году, на год раньше Елизаветы Петровны, и обе девочки, как рожденные Мартой Скавронской от Петра I еще до свадьбы, были «привенчаны», обойдя во время венчания Петра и Екатерины налой, держась за шлейф родительницы.

Елизавета стала в 1741 году Императрицей и своим наследником объявила племянника, сына старшей сестры Анны, выданной за голштинского принца Карла-Фридриха Шлезвиг-Голштейн-Готторпского. Свадьба состоялась в мае 1725 года, уже после смерти Петра, и ознаменовалась возложением орденских знаков на первых кавалеров ордена Александра Невского. В истории русской геральдики Анна Петровна примечательна еще и тем, что супруг учредил в ее честь в своей Голштинии (это пограничные с Данией немецкие земли: Киль, Любек) орден Святой Анны, к нам принесенный Петром III и ставший мечтой многих поколений русских чиновников («Анна на шее»).

Всем более или менее известно: сын Анны Петровны, Карл-Петр-Ульрих Голштейн-Готторпский, ставший в православном крещении Петром Федоровичем, Петр III, номинальный отец Павла I, по генеалогическим правилам вовсе не Романов, а продолжатель фамилии отца. Но особенная пикантность – в обстоятельстве, на которое историки старательно не обращают внимания. Существует версия, будто Анна Петровна родилась вовсе не в 1708 году, а раньше, то есть, Петр уже взял свою Марту-Екатерину с готовой дочкой! Версия, кстати, весьма правдоподобная. Помолвка Анны с голштинским принцем произошла в ноябре 1724 года, еще при жизни Петра, даже не помышлявшего о близкой кончине, и вот молодые подписали контракт, по которому специально отрекались – за себя и своих потомков – от всяких прав на русский престол… Анна Петровна, родив будущего Петра III в 1728 году, в следующем году скончалась, а другая «привенчанная» дочь Марты-Екатерины Елизавета Петровна сочла нужным «забыть» о данных некогда обязательствах голштинской фамилии. Если же слухи о темном происхождении царевны Анны верны, то, значит, уже в Петре III ни капли романовской крови не было.

Но Ольденбурги при любом раскладе имеют к российским императорам самое прямое отношение. Голштейн-Готторпы – это одна из ветвей ольденбургского рода. Иоганна, двоюродная сестра Карла-Фридриха Голштинского, мужа Анны Петровны, вышла замуж за Ангальт-Цербстского принца, и дочь их, София, известная нам как Екатерина II, на самом деле довольно близкая родственница своего мужа, Петра III. Ее мать – двоюродная тетушка Петра Федоровича, а родной дядя – принц Георг-Людвиг Голштинский, игравший важную роль при русском дворе в недолгое царствование Петра III, – основатель новой ветви Ольденбургов, властителей герцогства Ольденбургского на северо-западе Германии.

Сын Георга-Людвига, принц Петр Ольденбургский – двоюродный брат Екатерины II. Женат он был на вюртембергской принцессе Фредерике, родной сестре Императрицы Марии Федоровны, жены Павла I. Дети его, Павел и Георг, находились на русской службе, и в дальнейшем особенное значение в российской истории имела линия принца Георга.

Георг Ольденбургский женился на дочери своей родной тетушки, Императрицы Марии, великой княжне Екатерине Павловне. Он поселился в России, руководя ведомством путей сообщения. Поскольку отец его был кузеном Екатерины II, то с тестем, Павлом I, принц Георг были троюродными братьями. Столь тесная родственная связь с всероссийской благотворительницей, Императрицей Марией Федоровной, основавшей множество разных больниц и приютов, определила, по-видимому, в дальнейшем интересы Ольденбургского семейства. Уместно вспомнить и другого «друга человечества» – Ивана Ивановича Бецкого, озаботившегося призрением многочисленных небрачных детей петербургского дворянства в Воспитательном доме и устроившего Смольный институт. Если верна довольно распространенная сплетня, будто Бецкой был настоящим отцом Екатерины II, то лишь Ольденбурги придают Романовскому Дому блеск родства с владетельными династиями. Великолепный дом Бецкого, воздвигнутый на набережной Невы, рядом с Летним садом, в 1780-е годы, через полвека был подарен восемнадцатилетнему сыну Георга Ольденбургского, принцу Петру (возможному правнуку Ивана Ивановича).

Итак, мы дошли до принца Петра Георгиевича Ольденбургского, внука, по матери, Павла I, а по отцу – внучатного племянника Екатерины II. Вот здесь запутанные отношения в Доме Романовых как бы выпрямились: куда ни глянь – потомки Ольденбургов.

Принц Петр Георгиевич, проживший без малого семьдесят лет, заслуживает, бесспорно, самой благодарной памяти. По наследству от бабушки, Императрицы Марии Федоровны, к нему перешло руководство благотворительными заведениями, ею основанными («ведомство Императрицы Марии»). Президент Вольного экономического общества, начальник Воспитательного Общества благородных девиц, начальник военно-учебных заведений, председатель департамента гражданских и духовных дел и т. д. и т. д. «Просвещенный благотворитель», как гласила надпись на памятнике ему перед Мариинской больницей на Литейном.

С женой, принцессой Терезой-Вильгельминой Нассау-Вейльбургской, было у них семеро детей. Дочь Александра вышла замуж за сына Николая I, великого князя Николая Николаевича-старшего. Сын Александр был женат на княжне Евгении Максимилиановне Романовской, герцогине Лейхтенбергской (это внучка Николая I, дочь Марии Николаевны, бывшей замужем за герцогом Максимилианом Евгеньевичем, сыном Евгения Богарнэ, пасынка Наполеона).

Сын герцога Александра Петровича Петр Александрович в 1901 году женился на родной сестре Императора Николая II, великой княжне Ольге Александровне. Тут, наконец, теплится прямо наша тема. Ориентация Петра Ольденбургского не вызывала никаких сомнений. Это ему великий князь Константин Константинович (ну-ка, быстро, кем он приходился, если его родная тетка была бабушкой принца Петра?) – в 1888 году посвятил удивительные стихи:

 
Коль любить, так безумствуя в страсти слепой,
В этом бреде бессилен рассудок…
Знать ли солнцу, что им с вышины голубой
Спалена красота незабудок?
 

К свадьбе Ольги Александровны был приобретен дворец Барятинских на Сергиевской, д. 48. Здание прекрасно сохранилось (улица называется Чайковского, но на этот предмет есть кой-какие соображения; о них ниже). Тоже памятник своеобразных отношений.

Принц Петр сосредоточен был в основном на выращивании цыплят и других сельскохозяйственных заботах в своих образцовых поместьях в Воронежской губернии и знаменитых Гаграх (курорт, основанный его батюшкой). Человек он был высокого роста, чрезвычайно худой, и писателя И. А. Бунина, познакомившегося с ним уже в эмиграции, поразили «его череп, совсем голый, маленький, породистый до явных признаков вырождения, сухость и тонкость красноватой, как бы слегка спаленной кожи на маленьком костлявом лице, небольшие подстриженные усы тоже красно-желтого цвета и выцветшие глаза, скорбные, тихие и очень серьезные, под треугольно поднятыми бровями (вернее, следами бровей)». Казался он человеком тихим и добродушным, о чем свидетельствует и способ улаживания семейного конфликта. Ольга Александровна увлеклась сверстником (муж ее был на двадцать лет старше, да это вообще не имело значения), кирасирским ротмистром Николаем Александровичем Куликовским, и великодушный принц сделал его своим флигель-адъютантом. Так втроем и жили на Сергиевской до 1916 года, когда был оформлен развод. Всем благополучно удалось уехать за границу. Петр Александрович скончался в 1924 году на руках денщика, бывшего при нем безотлучно, «в качестве слуги и друга». Ольга Куликовская дожила в Канаде до 1960 года…

Итак, училище правоведения. Адрес его: Фонтанка, д. 6, прямо напротив Летнего сада, в начале Сергиевской. Здание построено в конце 1780-х годов. Первый хозяин его – поэт, масон и банкир А. А. Ржевский, женатый на Глафире Алымовой, прелестной «смолянке», платонической возлюбленной старика Бецкого. В начале прошлого века несколько лет помещался здесь Пажеский корпус, с 1814 года дом принадлежал сенатору И. Н. Неплюеву, осуществившему значительные перестройки и сдававшему его под жилье. Среди живших в неплюевском доме известны фельмаршал М. Б. Барклай де Толли – человек замечательный, не оцененный по достоинству, но совершенно не из нашей оперы; да М. М. Сперанский, «светило российской бюрократии» (тоже никаких подозрений).

В 1835 году принц Петр Георгиевич Ольденбургский, давно озабоченный намерением воспитать в России сословие профессиональных юристов, купил неплюевский дом для Училища правоведения. Трехэтажное здание, вытянутое вдоль Фонтанки, прямо напротив Летнего сада, с колоннами по центру, увенчанное куполом, представляет собой плод окончательной перестройки в 1830-1840-е годы по проектам А. И. Мельникова и В. П. Стасова.

Училище было предметом особенной любви принца Петра. Он, бывало, навещал своих воспитанников даже среди ночи, интересуясь всеми мелочами училищного быта. Трепал по головке, естественно, и Лелю Апухтина с Петей Чайковским. Принц был музыкально образован, сам сочинял. В сборной солянке, каковую представляет музыка популярного балета «Корсар», есть сочинение Петра Григорьевича – та самая вариация раба, вихрем кружащего по сцене, в которой срывали аплодисменты и Нуриев, и Барышников.

По праздникам отличившиеся правоведы приглашались во дворец Ольденбургского, на другой стороне Летнего сада. Это учебное заведение носило безусловно привилегированный характер. Закрыто училище сразу после революции. Те его питомцы, которые не успели убежать, вскорости были ликвидированы: еще бы, не просто слуги царского режима, а прямо-таки его теоретики и идеологи.

Принимали в училище, в седьмой класс, двенадцатилетних мальчиков. Старшие классы – с третьего по первый – были приравнены к университетскому курсу. Маленький Петр Ильич два года учился еще с приготовишками, помещавшимися во дворовом флигеле. Чайковский здесь скучал, много плакал. Учился средненько. Рано начал курить. Был неряшлив, грязноват, но добродушен. С кем-то там дружил: с Шадурским, которому бросился в объятия, успешно решив задачку по алгебре; с Федей Белявским, Володей Адамовым, Федей Масловым. В 1853 году появился Леля Апухтин, и Маслов, с которым прежде сидели за одним пультом, был отвергнут. Но вообще, что там хорошего: сто двадцать мальчиков в одной зале, все на виду. Режим был довольно строг, провинившихся пороли. Само по себе это интересно с эротической точки зрения, но Чайковского так не наказывали. В дортуаре кровати Апухтина и Чайковского были рядышком. Впрочем, Леля большую часть курса провел в госпитале – «слабое тщедушное созданье», вечно с подвязанной щекой.

Вместе с Чайковским учился Владимир Иванович Танеев, брат которого, композитор Сергей Иванович – один из близких друзей Петра Ильича. Поместье Танеевых было в Клинском уезде по соседству с Чайковским, и он часто там бывал, но – ради Сергея, а к Владимиру относился с плохо скрываемой неприязнью. Да и поделом: не нуждаясь в средствах и живя в праздности, Владимир Иванович почитывал социально-экономическую литературу, вступил в переписку с Карлом Марксом и гордился полученной от него фотокарточкой. В его на редкость занудных мемуарах есть один только эпизод, заслуживающий внимания.

На их с Чайковским курсе один из соучеников, будучи на даче в Павловске, пристал к товарищу, и, что называется, его «употребил». Каким-то образом это стало известно будущему марксисту, который и на школьной скамье, видимо, практиковался в создании общественного мнения. Сделалось что-то вроде товарищеского суда. Товарищи как-то мялись, раздавались голоса пожалеть виновника, не наказывать слишком строго. Но все-таки, по требованию Танеева, бугру правоведу предложили покинуть училище.

Какие выводы напрашиваются из этого эпизода, кроме естественной антипатии к общественнику Танееву? Все бывало, кое-что, наверное, не попадало под бдительный социал-демократический взор, но допускать прямое душегубство в осуждении невинных забав никому в голову не приходило.

Возможности, разумеется, были. На старших курсах – юношам лет по восемнадцать – уж никак и нельзя было без этого. Ну, а после училища началась бурная светская жизнь. Появился неаполитанец Паччиоли, женатый на подруге одной из кузин, красивший усы и бороду и румянивший губы; пылкий, резкий, страстный, обожавший Россини и Верди, ругавший Бетховена; никто не знал, сколько ему лет, думали, что от 50 до 70. Люсьен Гитри, сверкавший в водевилях и фарсах на сцене Михайловского театра… Весело жили, и все находилось.

Глава 19
Соляной переулок.
Рыночная (Гангутская) улица.
Бассейная (Некрасова) улица.
Литейный проспект

Встреча в Булонском лесу. – В. А. Верещагин и П. П. Вейнер. – Услуги В. А. Ратькова-Рожнова И. Ф. Громову. – «Лицея день заветный» как пункт обвинения. – «Старые годы». – Каким Чайковским названа улица? – «Что есть табак?» – Смерть Н. Н. Врангеля. – Любовь к старинным портретам. – Музей А. Л. Штиглица. – Скандал на выставке. – «Поэма без героя». – Кинжал Н. С. Мартынова. – «Целибеевские» бани. – «Крылья». – Диалог Платона «Федр». – Дом литераторов. – Рюрик Ивнев и Валя Пастухов. – Роль вертикалей в образе города. – Дом Мурузи. – Супруги Мережковские. – Под серым небом Таормины. – Аким Волынский. – Леонардо да Винчи и Якопо Сальторелло. – Жизнь с Философовым

Как-то осенью 1905 года Сергей Константинович Маковский и Василий Андреевич Верещагин встретились на террасе кафе в Булонском лесу… Обычное начало для русского классического романа. Интеллигенты из итээров 1960-х годов где-нибудь у себя на кухне могли бы только сказать на это: «эх!», но и тогда кто-то езживал, а сейчас уж никого бы не удивило сообщение, что, например, Тимур Петрович Новиков и Сергей Анатольевич Бугаев, встретившись на плазе Рокфеллер-центра и заказав по коктейлю, обсудили совместный проект. Так же это делалось в начале XX века. Интересно другое: ни один французский или американский роман нельзя было бы начать такой фразой. Ну, разве, неистовые авантюристы Жюля Верна могли назначать встречи: одну на Кюрасао, другую на Красной площади, но так, чтоб запросто, как у себя дома… вообразите: Освальд Шпенглер и Анри Бергсон, пожав друг другу руки на пороге гостиницы «Московская», назначили на завтра встречу, как всегда, на стрелке Елагина острова в час аперитива… А почему, собственно, нет? Вот тут и призадумайся, дорогой читатель, в самом ли деле ты такой европеец, каким тщишься быть, и так ли уж среднестатистический Франц или Карл предпочитали бы тащиться пить пиво куда-то за тридевять земель, а не в излюбленный свой ресторанчик на углу (отметим: чистом, тихом и дешевом).

Маковский, через четыре года основавший журнал «Аполлон», нам уже известен (см. главу 12). Верещагин – сын провинциального чиновника (типа председателя судебной палаты в Воронеже или Рязани) и эффектной, энергичной дамы, бросившей первого мужа ради киевского генерал-губернатора М. И. Черткова, принадлежавшего к старинному аристократическому роду. Пасынок Черткова сделал неплохую карьеру и к моменту нашего знакомства с ним был гофмейстером, действительным статским советником и исполнял секретарскую должность в Государственном Совете. Но блестящая бюрократическая карьера отнюдь не тешила Василия Андреевича. Его пленяли красивые вещи, редкие книги, преданья русской старины. Вместе со своими друзьями, такими же «утонченными петербуржцами» и эстетами, Верещагин основал в 1903 году Кружок любителей русских изящных изданий. В составе этого кружка находились не только седовласые коллекционеры, чей роман с книжными развалами где-нибудь в глубинах Апраксина и Щукина рынков и на набережных Сены длился не одно десятилетие.

Украшала общество молодежь – юноши, годившиеся Василию Андреевичу не только в племянники, но и в сыновья. К одному из них, двадцатичетырехлетнему Путе, или Пете Вейнеру, на двадцать лет его младшему, Верещагин был особенно привязан, и не будет большой натяжкой допустить, что этих одиноких мужчин соединили именно те отношения, которые многих связывают в нашей книге. Вообще круг любителей изящных изданий был любопытен. Входил в него двадцатилетний Илья Ратьков-Рожнов, сын Владимира Александровича, самого богатого петербургского домовладельца, благосостояние которого имело несколько загадочное происхождение. Ратьков-Рожнов был скромным сенатским чиновником, но вдруг крупнейший российский лесопромышленник И. Ф. Громов сделал его своим наследником. Считается, что Илья Федулович отблагодарил таким образом Владимира Александровича за некоторые услуги в делопроизводстве. В самом деле, Сенат – высшая юридическая инстанция России; крупные капиталы всегда немножко замешаны на нарушении законов, так что изъять одну бумажку, подложить другую иногда, действительно, дорого стоит… Был среди учредителей кружка и Николай Соловьев – сын Василия Ионовича, хозяина целой сети петербургских гостиниц, бакалейных магазинов и ресторанов, в частности, известного нам «Палкина». Что касается Петра Петровича Вейнера, то он был внуком Петра Антоновича, из поволжских немцев, наладившего мощное производство пива в Астрахани и Махачкале. Весь юг России пил пиво Вейнеров. Отец нашего любителя российских литографий, Петр Петрович-старший, приобрел своими капиталами дворянский титул «титулярного советника» и, стало быть, получил право и на фамильный герб с девизом, являющим перечень всех бюргерских добродетелей: «Труд, знанье, честь, слава».

Не лишне заметить, что многие молодые люди этого круга воспитывались в Александровском Лицее, преемнике того самого, Царскосельского, с 1844 года находившемся в здании на Каменноостровском проспекте. Традиции этого учебного заведения воспитанники свято хранили – и даже во времена, совсем для этого не подходившие. Бдительные чекисты с 1924 года начали раскручивать так называемое «лицейское дело», главным пунктом обвинения в котором был факт собраний бывших лицеистов, не успевших покинуть Советскую Россию (помните, 19 октября, «день заветный»). Начались аресты, высылки. П. П. Вейнер, к несчастью, оказался замешан еще и в истории с бегством из России графини Зеркенау, внучки известного нам принца П. Г. Ольденбургского. Да и вообще – богатый человек, коллекционер – большой соблазн был конфисковать и ликвидировать. Чекисты не могли этому соблазну не податься, и в 1931 году Петра Петровича расстреляли. В. А. Верещагин в это время давно уже жил в Париже, но странно – умер он в том же году.

Ни о чем таком в годы первой русской революции еще не думалось. Наоборот, 1907 год ознаменован началом издания журнала, проект которого обсуждали в Булонском лесу С. К. Маковский с В. А. Верещагиным. Журнал предназначался для собирателей и знатоков произведений старых мастеров, печатался на отличной бумаге, с прекрасными фотографиями, а статьи писали лучшие специалисты, масштаба Бенуа в России и Боде в Германии. Назывался он «Старые годы», и всего до 1916 года вышло 90 номеров – книжки его и сейчас приятно в руки взять. Место, где находилась редакция «Старых Годов», своей элегантной простотой отвечает духу этого полиграфического шедевра: Соляной переулок, д. 7.

Соляной – пожалуй, единственное старое название в этой части города. Все остальное заменено и не восстановлено: Сергиевская, Гагаринская, Рыночная, Косой (совсем недавно переименовали в честь какого-то артиллериста), Пантелеймоновская… Ну, допустим, какая разница: называлась улица Гагаринской (потому что вела когда-то к перевозу через Неву, за которым находились склады, «Гагаринский буян», забытый еще в XVIII веке) – или Фурманова (неизвестно, почему, но отчего бы и нет). Но вот Сергиевская – на ней, действительно, на углу с Литейным, существовала церковь св. Сергия, замененная в 1930-е годы бюро пропусков офиса НКВД, – почему называется Чайковского? Трудно поверить, будто в честь Петра Ильича, монархиста и святоши, сподобились большевики, в пафосе революционных переименований вспомнили о годах учения в училище правоведения. Весьма маловероятно. Сильное подозрение, что тут намечалась широкомасштабная акция: в дворянском гнезде старого аристократического Петербурга разом ударить по всем этим Фурштатским с Кирочными – и в нос им! – террористов, поджигателей, бомбистов! Лаврова, Каляева, Салтыкова-Щедрина (последний бомб не бросал, но язвительнейший был человек). Куда в этой компании тишайшему Петру Ильичу! Но был другой Чайковский – Николай Васильевич, основатель первого народнического кружка в России. Правда, к большевикам он из своего эмигрантского далека относился неприязненно, но ведь переименовать могли еще при Временном правительстве, социалисты-то наши, а что в честь живого человека, так это еще почетнее: сколько там после 1917 года сразу явилось Троцков, Зиновьевсков, Ульяновсков…

Рыночная улица именуется Гангутской – вероятно, чтоб усилить значение обороны полуострова Ханко. Это ведь место Соляного городка, где склады были дорогостоящего и редкого продукта – поваренной соли, на продажу которой существовала в России в XVIII веке государственная монополия. Где оптовые склады, там и рынок. Местоположение его и сейчас угадывается: большой квадрат между Соляным, Гагаринской и зданием 3-й гимназии. Сейчас здесь сквер и детская площадка с деревянными уродами, которых одно время любили расставлять по садам и паркам. Место тихое, зеленое, в двух шагах Фонтанка, за ней Летний сад. Несколько красивых домов, среди них облицованное керамической плиткой здание на Рыночной, д. 10 (1910, арх. М. А. Нивинский). Когда этот дом построили, редакция «Старых Годов» разместилась в нем, а типография оставалась в угловом доме по Соляному переулку. Принадлежала типография издательству «Сириус», затеянному тремя молодыми людьми А. А. Трубниковым, С. Н. Тройницким и М. Н. Бурнашевым для издания микроскопическими тиражами разных раритетов. Ну там, естественно, японская бумага, елизаветинские шрифты, виньетки Буше и Фрагонара.

В «Сириусе» вышла, например, в 1908 году, тиражом 25 экземпляров сказочка А. М. Ремизова «Что есть табак». Растение сие, согласно сказке, вышло из тайных уд демона Саврасия, соблазнявшего иноков монастыря, стоявшего на «Судимой горе, на самой плеши». Рисунки для книжечки делал К. А. Сомов, и для рисунка тайного уда вдохновлял его тот самый, «потемкинский» (5-я глава).

Издатели представляли собой самую теплую компанию; почти сверстники, никому еще не было тридцати; подружились на лицейской скамье. Трубников, по уверению злючки Ремизова, ходил в кружевных чулках и печатался под псевдонимом «Лионель»; отец его был членом Государственного Совета. Жили по соседству: Тройницкому отец-сенатор квартиру предоставил на Сергиевской, д. 5; Путя Вейнер занимал квартиру в третьем этаже огромного родительского дома на Сергиевской, 38 (1893–1895, арх. Б. И. Гиршович). Издательство, разумеется, доходов никаких не приносило, но молодые люди на это и не рассчитывали. Какое-то жалование им шло (Трубников с Тройницким, помните, служили в Эрмитаже; Вейнер в какой-то канцелярии), но и без того имелись возможности собирать красивые вещи, оценивать их, публиковать. Развивать науку отечественного искусствознания, которой до них, по существу, и не было. На страницах «Старых Годов» появлялись серьезные обзоры русских и заграничных музеев и частных собраний, исторические очерки о старинных усадьбах, забытых мастерах. Велась постоянная хроника «текущих вандализмов»: например, разборки Цепного моста у Летнего сада, строений Сального буяна (где он был, читатель? – вопрос на засыпку), разрушения памятников на старых кладбищах.

В этот круг вполне вписывался Николай Николаевич Врангель. О людях этого поколения (начало 1880-х годов), иногда умиравших от случайной болезни в молодом возрасте (как Илья Ратьков-Рожнов в 1907 году, двадцати пяти лет), трудно сказать – к сожалению или к счастью. Могли, конечно, удалиться за границу и там более или менее комфортно дожить до восьмидесяти, скончавшись в благоустроенной богадельне. Но могли умереть и неестественной смертью. Для Врангеля, родного брата «белого барона» Петра Николаевича, угроза расстрела была весьма вероятна. Но он скончался в 1915 году, немного не дожив до крутых времен. Во время войны он был мобилизован, ездил по фронтам с военно-санитарным поездом, а умер не от ран или, скажем, отравления ипритом. Заболел воспалением мозга, скончался в варшавском госпитале.

Род Врангелей – от шведских корней, но связан со многими линиями русских аристократических фамилий. Среди предков Николая Николаевича – «арап Петра Великого», Абрам Петрович Ганнибал, наградивший потомка резкостью и вспыльчивостью. В глазах Врангеля, несколько навыкате, в пухлых губах и щеках ощущалось нечто арапское. С юности он был неразлучен с кузеном, скульптором Константином Раушем фон Траубенбергом, несмотря на одиннадцатилетнюю разницу в возрасте (или благодаря ей). Врангель отличался удивительной памятью, знал наизусть тысячи стихов, сам писал макаронические поэмы. Очень любил смеяться. Многих располагал к себе своей непосредственностью. Близким другом его был также мелькавший на страницах этой книги князь Сергей Михайлович Волконский…

Можно подивиться, как много Врангель успел прочесть и написать за свои тридцать три года. Особенно его интересовала русская скульптура, серьезное изучение которой им, собственно, и было начато. Он составил первый научный каталог Русского музея. Романтизм и классицизм, провинциальные художественные школы Ступина и Венецианова, иностранцы в России, крепостные художники, – все входило в круг его интересов. Педантизм не был ему свойственен. Интересовали его не столько классификация эпох и стилей, сколько их живой колорит. Знал он и со вкусом рассказывал множество острых анекдотов об известных лицах прошлого и современности. Любовь к старинным портретам – странно объединяющая многих известных нам лиц: Вигеля, с его прекрасной коллекцией миниатюр; князя В. Н. Аргутинского-Долгорукова; великого князя Николая Михайловича. Нравилось им вглядываться в давно забытые лица, перебирать, сравнивать, угадывать фамильное сходство, развязывать запутанные узелки. Опередив Дягилева, о «Таврической» выставке которого еще вспомним, в 1902 году Врангель устроил замечательную выставку старинных портретов.

Эта сторона деятельности Николая Николаевича для его современников представляла особенный интерес. Он организовал ряд интереснейших художественных выставок, был тем, что теперь называется «куратор», а раньше, когда слово еще не истаскалось по шляхам гражданской войны, называлось «комиссар» различных экспозиций.