Текст книги "Дом без чёрного хода"

Автор книги: Константин Курбатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Папа бьёт баклуши

Как всегда, Николай Николаевич Шапранов начинал день с лёгкой разминки. Затем – гантели. И, конечно, двухпудовая гиря. Вдох – выдох, вдох – выдох. Два чугунных пуда легко взлетают над головой, и плечо вздувается шаром величиной почти с саму гирю.

Денис тоже делает зарядку – приседает, выкидывает вперёд и вверх руки. Гиря у отца вверх, Денис тоже вверх. Гиря вниз, Денис тоже вниз. Только тогда можно стать настоящим человеком, когда закалишь тело и волю.

Некоторые думают, что воля – это когда проколешь до крови палец и не ойкнешь. Но не ойкнуть – ерунда. Один раз всякий может стерпеть. Настоящая воля – когда нужно заставлять себя терпеть каждый день. Дал себе слово ежедневно вставать в семь утра, делать зарядку, принимать холодный душ, чистить зубы – и без всякого. Это не то что один раз себя пересилить. Один раз всякий может, особенно, когда на тебя весь класс смотрит. А здесь никто не смотрит. Папа даже подсмеивается:

– И зачем она тебе нужна, эта зарядка?

Вот тут и попробуй каждый день себя пересиливать. А если хоть один раз пропустил, значит, всё – нету у тебя воли.

Вдох – выдох, вдох – выдох. Как здорово у папы летает гиря. Когда Денис вырастет, он тоже станет таким же сильным.

– Пап, – спросил Денис, – мы сегодня на футбол пойдём?

Папа осторожно поставил в угол гирю и сказал:

– Обязательно. Мне сегодня совершенно нечего делать. До обеда я буду спать, после обеда мы поедем на стадион, а вечером я буду бить баклуши и обсуждать с тобой футбольные прогнозы.

– Баклуши, баклуши, – пробурчал Денис, скидывая майку, чтобы идти под душ. – Вечно у тебя что-нибудь.

За завтраком папа подшучивал над мамой и посматривал на часы.

– Разве это квартира? – возмущался он. – Плита без газа. Когда дадут, неизвестно. Может, и вообще на нас не хватит. Ванна с дыркой. И чего тебе здесь нравится?

– Ты не опаздываешь? – спросила мама.

– Что ты, – сказал папа. – Я же начальство. Разве начальство опаздывает? Небольшая задержка: жена слишком долго жарила гренки.

В окно видно, как, огибая по асфальтовой дороге болото, к дому медленно подкатила светло-серая «Волга».

– За мной, – вздохнул папа и посмотрел на часы. – Тютелька в тютельку.

Николай Николаевич вышел на улицу и запрокинул голову к небу. Тихое, залитое солнцем утро предвещало хороший день.

– Погодка-то, а? – сказал он, садясь рядом с шофёром. – Самый раз на пляже загорать. Поехали, что ли.

– На пляж? – улыбнулся шофёр.

– А куда же?

«Волга» выскочила из тесных перекрёстков города и свернула на Приморское шоссе.

Папа бьет баклуши (продолжение)

Сегодня Николай Николаевич Шапранов собрался в гости к Бахромцеву. Это был не совсем обычный визит. Бахромцев гостей не звал. Никаких дружеских чувств он к Шапранову не испытывал, Николай Николаевич тоже не питал симпатий к Бахромцеву. И всё же, познакомившись два месяца назад, они изредка встречались.

До этого Илья Исидорович семь лет подряд шил в тюрьме ночные тапочки. По три пары в день. Разумеется, на ночных тапочках особого состояния не сколотишь. Поэтому он покинул толстые каменные стены с кошельком довольно тонким.

Но не успел Бахромцев выйти на свободу, как дальние родственники подарили ему под Ленинградом отличный дом. С юга к Бахромцеву прикатила некая Нина Александровна с ребёнком. По денежно-вещевой лотерее они выиграли автомашину и холодильник. И зажил Илья Исидорович прежней жизнью. Тюрьма научила его только осторожности. Все «подарки» и «выигрыши» были абсолютно законными. Ведь выигрывать и получать подарки не возбраняется никому.

– Слышал, что вы подыскиваете себе работу, Бахромцев, – говорил при встрече Николай Николаевич. – Весьма разумно. Поди, перебиваетесь с хлеба на воду.

– Я уже докладывал вам, что работать не могу, – вежливо улыбался Илья Исидорович. – Я инвалид. Вот документы.

Документы у него имелись на все случаи жизни. По бумагам он действительно числился инвалидом. Это удостоверилось вескими печатями и официальными подписями.

– Сочувствую, – вздыхал Николай Николаевич. – Трудненько вам. На что же вы существуете?

– На пенсию.

– На тридцать рублей в месяц?

– Мне хватает, я экономлю.

На дряблом лице Бахромцева масляные глаза-щёлки. Смотрит он ласково и предупредительно. На любой вопрос у него готов заранее обдуманный ответ.

Первый раз его судили за обвешивание покупателей. Отсидел год – выпустили. И даже судимость сняли. Каким-то образом ему удалось доказать, что пострадал невинно. Второй раз дали семь лет.

Процесс тогда был шумным. В посёлке до основания сгорел магазин, которым заведовал Бахромцев. На следствии Илья Исидорович категорически отрицал свою причастность к пожару. У прокуратуры были только подозрения, улик не было. Но тут в другом конце страны задержали спекулянта с рулоном шерстяного габардина. Случайная ниточка от этого рулона привела к Бахромцеву. Отрез оказался одним из тех, что «до тла сгорели» в сельмаге. Куда делось остальное «сгоревшее», выяснить не удалось.

Не нужно быть слишком проницательным, чтобы понять, откуда теперь у Бахромцева появились столь дорогие «подарки» и такие счастливые «выигрыши».

– А почему не работает Нина Александровна?

– У меня с ней ничего общего, – улыбается Илья Исидорович. – Она лишь снимает у меня комнату. Почему она не работает, спросите, пожалуйста, у неё.

Спрашивали. Да, квартирантка. Сняла у него комнату как у старого знакомого. Не работает потому, что на руках ребёнок. На какие средства живёт? Получает от государства пособие как мать-одиночка.

Всё законно. И разве могут быть какие-то претензии к Нине Александровне только на том основании, что она работала продавцом в сельмаге, который сгорел при загадочных обстоятельствах? Никаких. К ответственности её не привлекали, дело на неё не заводили. Выступала на суде в качестве свидетеля. И только.

Сотрудники отдела борьбы с хищениями социалистической собственности установили тщательное наблюдение за Бахромцевым и его «квартиранткой». Но нащупать ничего не удалось.

И тогда, после долгих раздумий и сомнений, после детального изучения архивных дел, Николай Николаевич решился на крайнюю меру – сделать в доме Бахромцева неожиданный обыск.

В Лисьем Носу «Волга» свернула с асфальта на просёлочную дорогу и вскоре остановилась у дома Бахромцева. Четверо мужчин подошли к глухой калитке.

На стук простуженным лаем отозвалась собака. Минут через пять, спросив, кто такие, им открыла Нина Александровна.

– Утро доброе, – кивнул головой Шапранов. – Гостей принимаете?

Она встретила их не очень любезно.

– Заходите, Как вас не примешь?

– Сам дома? – спросил Николай Николаевич, шагая за женщиной к высокой веранде.

– А куда ему деться.

Пёстрый петух застыл на одной ноге. Он пристально смотрел на незваных гостей круглым, с золотым ободком, глазом. Около петуха квохтали.

– Обыск? – предупредительно спросил он. – Я так и думал, что будет обыск. Человеку, который один раз оступился, веры нет. Ищите. Я весь, как на духу. Не прогневитесь только, чтобы всё по форме, – документики ваши, разрешеньице на обыск.

Искали тщательно и не спеша. В спальне просмотрели все ящички и полочки новенького гарнитура из карельской берёзы. В большой комнате заглянули в самые потаённые уголки. Прощупали детскую комнату, веранду, кухню. Поднимали доски пола. Простукивали стены. Железным штырём истыкали засыпанный шлаком пол в подвале. Со специальным прибором, похожим на миноискатель, метр за метром облазили двор и сад. Обшарили чердак и мансарду.

Ничего!

Под руками всё время крутился сын Нины Александровны – нахальный мальчишка со вздёрнутым носом.

– Чего же вы потеряли-то? – заглядывал он в лицо Николаю Николаевичу. – Давайте помогу. Вы только скажите. Я мигом. Я тут каждый закуток знаю.

– Яшка! – грохотал по столу Илья Исидорович. – Лопнет у меня терпение, вздую.

– Жалко, если лопнет, – щурил зелёные глаза Яшка. – Но ведь людям помочь нужно. Может, люди часы обронили. Или ещё что. Чего они зря маются?

К вечеру, когда солнце порыжело и стало нежарким, решили, что дальше искать бесполезно.

Нина Александровна с отсутствующим видом грызла на веранде семечки, сплёвывала шелуху на пол. В посвежевшем воздухе сладко пахло цветами. В конуре, высунув наружу лохматую морду, чутко дремал пёс.

– Может, картошечки отварить? – любезно предложил Илья Исидорович. – Проголодались, поди. Цельный день на ногах. Тоже служба, не приведи господи.

Николай Николаевич сидел на скамье под кустом сирени. От угощения он отказался. Кивнул на конуру.

– Хорошая собачка.

– Умница, – подтвердил Бахромцев.

– Стережёт?

– Лучше милиции.

– Как бы её в сарай минуток на десять или в гараж. А?

– Мешает?

– Что вы? Она же умница. Просто хочется посмотреть, не сыро ли под её домиком. Не получила бы ваша собачка ревматизма.

Илья Исидорович отвёл пса в сарай. Подняли конуру. Штырь мягко прошёл в землю и царапнул по металлу.

– Лопату, – приказал Шапранов.

С веранды настороженно выглянула «квартирантка». На губах у неё прилипла шелуха от семечек.

Из земли вытащили кусок проржавевшего кровельного железа.

У Ильи Исидоровича насмешливо поблескивали глазки.

– Не сыро? – поинтересовался он.

– Мудрый вы человек, Илья Исидорович, – похвалил Шапранов. – Самое сухое место для собачки выбрали.

Уезжали ни с чем. Солнце уже опустилось за деревья дачного посёлка. В зелёном, как незрелое яблоко, небе с криками носились стрижи.

– Заезжайте, всегда рады, – таял в улыбке Бахромцев, провожая гостей через сад.

Он ногой отшвырнул с тропинки кошку, стукнул железной щеколдой калитки.

– Как пляжик? – спросил шофёр, когда Николай Николаевич опустился на сиденье.

– Припекает, – ответил Шапранов. – Того и гляди завтра шкура полезет.

Еще одна идея

Недалеко от станции Ланской, на углу Сердобольской улицы и проспекта Карла Маркса, под открытым небом раскинул грибки-столики павильон «Мороженое». У глухой стены выстроились похожие на холодильники автоматы с газированной водой. Трехметровые афиши призывали пить фруктовый сок и хранить деньги в сберегательной кассе. Под афишами шумел город. Плыли шаги по асфальту, гремели и взвизгивали на повороте трамваи. По гулкому мосту над улицей катили к станции зелёные электрички.

Гоша с Олей устраивались на шатких стульчиках под выгоревшим полотняным зонтом. Мороженое таяло в вазочках и во рту.

– Нравится? – спрашивал Гоша.

– Угу, – кивала Оля. – Очень.

– Я могу ещё взять.

– Нет, спасибо. Больше не хочу, – говорила она. – А знаешь, папа сказал, что вон в том доме перед самой революцией Ленин жил. Сейчас в той квартире музей. Папа обещал, что мы туда сходим. Пойдёшь с нами?

– Не знаю, – пожимал плечом Гоша. – Давай ещё возьму. Земляничного.

– Да нет. Я же сказала: не хочу.

Она без конца хвасталась своим папой и тащила Гошу на Чёрную речку, к месту дуэли Пушкина, где торжественно и печально шептались над обелиском тополя. Она рассказывала, что станция Ланская названа так по фамилии помещика, который когда-то построил здесь усадьбу. Всё это она узнала от папы.

– Ты приходи к нам, – звала Оля. – Он у меня знаешь какой!

С Сердобольской они возвращались вдоль железнодорожной насыпи. Они медленно шли мимо длинного ряда жёлтых гаражей, под мостом, что лёг над проспектом Смирнова, мимо прижавшихся к линии деревянных домиков с огородами и садами. Снижаясь, насыпь круто брала влево, огибая новый жилой массив. Сразу за линией начинался Удельнинский парк.

Оля рассказывала, что совсем недавно тут был пригород. Электрички из Сестрорецка и Зеленогорска делали здесь последнюю остановку перед городом. А теперь Ленинград перешагнул через бывшую помещичью усадьбу и пошёл строиться дальше.

– Папа говорит: город выходит к Финскому заливу.

– Ну и что? – отзывался Гоша. – Это все знают. Там дома ещё не такие строят. Высотные.

– Ещё не строят, – поправляла она. – Там болото. Сейчас его засыпают, а потом начнут строить.

Уязвлённое Гошино самолюбие выискивало, чем бы сразить Олю. Он похвастал перед ней своей коллекцией.

– Ой, как интересно! – обрадовалась она. – Двести лет назад приносили купцу такую денежку и что хочешь за неё покупали. И, наверное, какой-нибудь мой прапрапрадедушка тоже покупал. А Елизавета Первая – это дочка Петра Первого? Да?

И сама же на другой день подтвердила:

– Точно, Петра Первого. Я в энциклопедии посмотрела. При Елизавете жили Ломоносов и Суворов. Представляешь? Может, этот самый рубль лежал в сюртуке у Суворова. Суворов через Альпы переходил, а рубль у него в кармане позвякивал.

Удивительно, до чего она любила фантазировать и придумывать всякие небылицы. Увидит птичку в парке, удивляется:

– Смотри, наверное, она из Африки прилетела. Прыгала там по пальме или по кофейному дереву, а внизу жирафы прохаживались.

Она каждой ерунде удивлялась. Сидит на бетонной плите, читает книжку. Вдруг поднимет голову и захлопает ресницами.

– Вот интересно. Почему это раньше в домах делали и парадный ход и чёрный? А теперь только парадный. Нужно у папы спросить.

Гоша тоже спросил у папы. Но папа не успел ответить, за него ответила мама.

– Для экономии, – сказала мама. – У нас на всём экономят. Даже ванна и та сидячая. Это же додуматься нужно – сидячая ванна! Скоро уже начнут стоячие ванны делать.

Оля объяснила иначе:

– Папа говорит – потому, что раньше люди делились на богатых и бедных. Богатые ходили в дом по парадной лестнице, а бедные, прислуга всякая, чернь, как её называли, по чёрной.

Гоша хмуро поддакивал:

– Это и без папы твоего ясно.

Гуляя однажды в парке, они набрели на старый бревенчатый домик. У покосившегося крыльца шумела листвой большая замшелая берёза. Густые ветви покачивались над трухлявой крышей, словно сметали с избушки пыль. В косых рамах острыми углами торчали остатки выбитых стёкол.

– Прелесть какая! – обрадовалась Оля. – Наверное, тут жил лесник помещика Ланского. Помещик ездил на охоту и заходил к нему в гости.

– Ну да, – хмыкнул Гоша. – От того времени давно ничего не осталось.

– Почему не осталось? А деревья? Они знаешь сколько живут? Больше двухсот лет. Наверное, эту берёзу лесник специально у крыльца посадил. Построил дом и посадил тоненькую берёзку.

Нет, Гоша не разделял Олиных восторгов. Он смотрел на жизнь трезво. Что из того, что какой-то лесник посадил когда-то у своего дома берёзу? Посадил – и ладно.

Когда про лесную избушку узнал Денис, он отнёсся к ней по-своему. У него сразу родилась новая идея.

– Соображать нужно, – сказал он. – Отличное помещение для штаба. Теперь будем собираться не у дуба, а здесь.

После ссоры из-за чижика, который чуть не угодил Денису в лоб, ребята два дня толкались по магазинам. Денис решил, что «насквозь» быстрее всего можно увидеть продавцов. Недаром про них пишут столько фельетонов. Ходили в гастроном, в булочную и даже на Светлановский рынок. Тёрлись у прилавков и касс. Глазели во все глаза, но ничего не увидели. Продавцы упрямо никого не обвешивали и не обсчитывали.

А когда на рынке тётка, которая продавала груши, заподозрила Петю в недобрых намерениях и чуть не отправила в милицию, Петя заявил, что с него хватит.

Денис сказал:

– Ладно, опять разнюнился. Завтра обсудим обстановку. Сбор в штабе в двенадцать ноль-ноль. Есть новая идея.

– Пошёл ты со своими идеями! – заорал Петя. – Можете их без меня обсуждать.

Но на другой день в домик под берёзой Петя всё же явился.

В лесной избушке пахло землёй и пылью. В разбитые окна заглядывало солнце. Оно разлеглось горячими рыжими пятнами на полу между битым кирпичом и кусками штукатурки. Со стен свисали обрывки обоев. Под обоями желтели старые газеты. В углу накренилась полуразрушенная печь. Где-то за ней тянул тоскливую песенку сверчок.

Петя подтянул локтём штаны и признался:

– Я действительно не всегда правду говорю, и батю я обманываю и вообще. А вот вы, интересно, почему ни одного жулика не разглядели?

В избушке стало тихо. Только шумела под окнами берёза да верещал за печкой сверчок.

Первой нарушила молчание Оля.

– А что, – сказала она, – я тоже иногда обманываю. Совсем не хочу, а как-то так получается. Наверное, это у всех так получается.

– Ты за всех не расписывайся, – насупился Денис.

– А ты что, всегда только правду говоришь? – ехидно поинтересовался Петя.

– Всегда.

– Вот и врёшь.

– Нет, всегда.

– Гоша, а ты? – спросила Оля.

– Я? Я тоже всегда… правду говорю, – чуточку замялся Гоша.

– Идите вы! – закричал Петя. – Не бывает так!

– Бывает, – сказал Денис.

– Нет, не бывает, – расшумелся Петя. – Меня вчера батя как треснет по затылку, а я ору: «И не больно совсем!» А самому ещё как больно. Что, у вас не получается так, да?

– Меня по затылку не трескают, – заметил Денис.

Оля посмотрела на Петю:

– А за что он тебя?

– Так, – махнул рукой Петя, – ни за что.

И тут же снова закричал:

– Вот, пожалуйста, и опять соврал! Он меня потому, что я за картошкой не хотел идти.

От Петиного крика на потолке подрагивала доска. Петя прыгал по комнате и размахивал руками. Даже сверчок за печкой притих от шума, который поднялся в избушке.

Когда вдоволь наспорились, Денис перешёл к своей новой идее.

– Только это совершенно секретно, – предупредил он. – По магазинам мы просто так ходить больше не будем. Знаете, что такое ПГК? Это партийно-государственный контроль, который помогает милиции бороться с жуликами и тунеядцами. Мы создадим свою группу ПГК – группу пионерско-государственного контроля. Мы…

– Ой! – неожиданно вскрикнула Оля и прижала ко рту кончики пальцев.

За окном мелькнула мальчишечья физиономия.

– Он ведь всё слышал, – прошептала Оля.

– Кто?

– Не знаю.

– Догнать! – приказал Денис. – Догнать и привести сюда!

Нырнув под кусты, Гоша увидел спину удиравшего мальчишки.

– Стой! – крикнул Гоша. – Стой лучше!

Спина наддала ходу. Гоша помчался за ней. Оставалось совсем немного, всего лишь протянуть руку, когда мальчишка на полном ходу остановился. Гоша чуть не сшиб его с ног и в растерянности отступил.

На Гошу насмешливо смотрела пара зелёных глаз. Вывернутые ноздри сплющенного носа раздувались тяжело и часто.

– Яшка? – остолбенел Гоша.

– Он самый, – согласился Яшка. – Должок бежишь отдавать? Паинька. Люди, которые не врут, всегда должок возвращают. Двадцать семь копеечек за тобой.

– Двадцать шесть, – буркнул Гоша.

– А проценты?

– У меня всё равно с собой денег нет.

– Да? – удивился Яшка. – Чего же ты бежал? Или хотел сообщить, на каком кладбище место себе подготовил?

Он говорил сладеньким голосом и хищно щурил глаза. У Гоши противно посасывало в животе.

– Послушай, – серьёзно спросил вдруг Яшка, – ты что, действительно всегда только правду говоришь?

– Всегда, – уставясь на свои ботинки, пробурчал Гоша.

– Солнце всходит и заходит, – задумчиво сказал Яшка. – А я думал, ты трясогузка с чёлочкой. Катись к своим. Скажешь, не догнал. Ты бы меня и вправду не догнал, если бы я бежал по-настоящему.

Когда Гоша подходил к домику, он услышал, что Денис с Петей сцепились снова.

– Нужны мне твои жулики! – кричал Петя. – Глупости какие-то придумываешь, смешно даже.

Гоша опустился у двери на кирпичи и, стараясь не встретиться взглядом с Олей, устало проговорил:

– Удрал он. Не догнал я его.

Мороженое с орехами

Разбитая лесная дорога уходила в темноту. Изредка в просветы туч выглядывала луна, и её холодный свет серебрил лужи. Над избушкой причудливой тенью дремала старая берёза.

От каждого шороха Гоша вздрагивал и пугливо озирался. Чёрные силуэты кустов казались страшными чудовищами. Зябкая болотная сырость била по плечам ознобом.

Он ступил на крыльцо и замер. Под ногами скрипнули половицы. Где-то вдали жутко ухала ночная птица. За деревьями торопливо простучала электричка.

Помедлив, Гоша осторожно переступил порог и зажёг карманный фонарик.

Батарейка в фонаре была старая. Слабый луч света жёлтым пятном прыгнул по изодранным обоям и остановился у крайнего окна. Тут? Или вон там? А может, вообще не здесь? Может, зря он тащился в парк ночью?

Нет, не зря. Гоша не мог ошибиться. Всё совпадало. Яшка тогда проговорился потому, что не думал встретиться снова. А теперь Гоша сразу вспомнил про разговор на чёрной лестнице – про пять «Александров третьих» в железной коробке, про заброшенный домишко, про доску сбоку окна. С чего бы просто так Яшка пришёл к этой избушке и подслушивал под окном? Ясно, он приходил за своими монетами, которые собирает для какого-то дела.

И пусть, пожалуйста, собирает. У Гоши и в мыслях не было взять из коробочки хоть одну монету. Просто хотелось взглянуть на них.

Доски по краям окон держались крепко. Наверное, их приколотили Денис с Петей, когда наводили здесь порядок. Отыскав ржавую дверную петлю, Гоша орудовал ею как рычагом. Доски поддавались нехотя. Гвозди визжали. Из-под досок сыпались опилки.

Круглая коробка от леденцов выскочила на пол сама. При тускнеющем свете фонарика Гоша разглядел на крышке весёлую девочку и под ней надпись: «С Новым годом!» В коробочке лежали шесть «Александров третьих» и строго топорщили густые бороды.

Но почему шесть? Яшка говорил – пять. Мелькнула мысль: раз одна монета лишняя, значит её можно взять. Но нет, брать было нельзя. Всё равно они чужие. Шестая, наверное, та, которую Яшка показывал на лестнице. Да, это посильней елизаветинского рубля! Может, конечно, елизаветинский рубль и вправду в руках у Суворова побывал, но зато эти – из настоящего золота.

Лампочка в фонарике еле теплилась. Нужно было уходить. И тут Гоша подумал, что если он возьмёт коробочку домой, а завтра вечером принесёт её обратно, то ничего страшного не случится. Ведь он возьмёт её только на один день.

Подгоняемый шорохами, Гоша мчался обратно во всю прыть. В лицо ему стукнуло несколько редких капель. Вдали лениво и глухо перекатывались удары грома.

Выскочив к железной дороге, Гоша понял, что провозился в избушке слишком долго. Лесные страхи остались позади, а сердце опять сжала тревога. Свет в окнах домов за линией почти не горел. Что теперь будет дома? Разве мама поверит, что он засиделся у кого-то в гостях? Да если даже и поверит, всё равно будет теперь Гоше, как говорит бабушка, на орехи.

Орехи на этот раз оказались крупные. Едва открыв дверь, мама вцепилась в Гошино ухо и стала кричать, что он скоро вгонит её в сумасшедший дом.

– Ой, мамочка, больно! – визжал Гоша. – Ой, отпусти, пожалуйста, я больше не буду!

Спасая ухо, он хватался за мамину руку, извивался и пытался упасть на пол. Когда ухо в беде, самый верный способ – очутиться на полу, потому что, как известно, лежачих не бьют. Про то, где Гоша был, мама не спрашивала. Она кричала. Выскользнув наконец из маминых пальцев, Гоша грохнулся на пол.

Мама умолкла на полуслове. У порога сделала круг железная коробочка, подкатилась к маминым ногам и, раскрывшись на две половинки, сверкнула золотыми монетами.

– Откуда это? – прошептала мама.

Гоша накрыл монеты рукой:

– Я нашёл их. Честное слово, нашёл.

– Где?

– В парке.

– В парке? – удивилась мама. – Ты ходил в парк?

К опозданию прибавился ещё один проступок. Но Гоша, по каким-то одному ему ведомым признакам, уловил, что грозы не будет.

Мама разглядывала на ладони монеты.

– Ты посмотри, – сказала она папе, который появился в дверях комнаты. – Посмотри. Настоящие царские десятирублёвки. Чистое золото.

– Ну, положим, не совсем чистое, – заметил папа. – Но ценность они представляют несомненную.

Про Гошу забыли. Потирая пылающее ухо, он сам напомнил о себе.

– Они мои, – буркнул он. – Это я их нашёл.

– Нашёл? – с сомнением переспросил папа. – Подними-ка глаза.

Папа считал себя проницательным психологом. Он не знал, что Гоша давно научился смотреть на людей честным и открытым взглядом. Потому что если смотреть на людей другим взглядом, то тебе могут не поверить даже тогда, когда ты говоришь сущую правду.

Заглянув в Гошины глаза, папа пробормотал:

– Чудеса творятся на свете. Пошёл ночью в парк и сразу откопал клад. Почему-то я даже днём ни разу в жизни не нашёл и полтинника.

– Не городи чушь, – вступилась мама. – Если не ты изобрёл чашку, то это ещё не значит, что мы должны пить чай из кастрюли.

Про Гошу забыли снова. Однако, судя по разговору, он понял, что вопрос решается в его пользу. Но тут мама совершенно неожиданно протянула Гоше пустую коробку и сказала:

– Возьми. А золото – не детская забава. Оно будет храниться у меня.

С коробки весело улыбалась новогодняя девочка.

– Но мама же! – со слезами в голосе крикнул Гоша. – Мне же для коллекции!

– Ты ещё разговариваешь? – спросила мама. – Скажи спасибо, что я тебя не отлупила. Сию минуту в постель!

– Мама! – взвыл Гоша.

– Хорошо, – согласилась мама, – я дам тебе завтра рубль. Купишь для своей коллекции других монет.

– Рубль за все шесть штук?

– Уж не думаешь ли ты торговаться?

– Но ведь, мама…

– Сейчас же спать! – приказала мама. – Первый час ночи.

– Да! – заревел Гоша. – Не нужен мне твой рубль. Ничего мне от вас не нужно. Ничего! Вот когда умру, тогда узнаете! Но тогда поздно будет. Вот погодите!

– Иди спать, – вздохнула мама. – Так и быть, получишь три рубля.

– Пять, – выпалил Гоша.

– Господи, – охнула мама, – да что же это такое? Ты слышал, до чего договорился твой сын? – повернулась она к папе. – Ты слышал?

– Слышал, – буркнул папа. – И тебя я тоже слышал. Не глухой. Вместо того, чтобы…

– Что такое? – перебила мама. – Может, ты считаешь, что золото нужно оставить ему?

– Ничего я не считаю, – отмахнулся папа. – Всё равно ты умнее всех, и поэтому поступай, пожалуйста, как знаешь.

Понимая, что дело его худо, Гоша вынужден был согласиться на три рубля. Всё же это лучше, чем ничего. Мама могла и без всякого отобрать монеты.

Перед сном, вертя в руках пустую коробочку от леденцов, Гоша заметил нацарапанную на ней букву «я». Конечно, это нацарапал Яшка. Мысль о встрече с этим живоглотом заставила его спрятаться под одеяло с головой. Что-то теперь будет? Как теперь отвертеться от Яшки? Что ему говорить?

Во сне Гоша видел, как тащит в штаб мешок с мороженым. Яшка сидит в тёмной комнате у круглой печки и держит в зубах финский нож. На глазах у Яшки чёрная полумаска, в руке пистолет.

– Как дела, трясогузка с чёлочкой? Принёс? – спрашивает Яшка. – На все три рубля? Сложи на кухне.

В кухне у газовой плиты стряпает бабушка. Она оборачивается к Гоше:

– Купил мороженое?

– С орехами, – отвечает Гоша.

Крупные орехи катятся по кухне. Гоша колет их молотком. Если орех не расколоть с одного удара, он может уцепиться за палец. Один из орехов подпрыгнул и цапнул Гошу за ухо. Он очень больно впился в ухо, и Гоша никак не мог оторвать его. Пока Гоша возился с орехом, газовая плита разгорелась так жарко, что мороженое растеклось по полу липкой лужей. В белой луже плавала ореховая скорлупа и отражалась круглая, с откушенным краешком, луна.