Текст книги "КГБ в русской эмиграции"
Автор книги: Константин Преображенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
IV. КАК ФСБ ПРЕСЛЕДУЕТ МЕНЯ
1.
Журналистов, пишущих о ФСБ, в нынешней России очень мало. Это неудивительно: ведь тема небезопасна. И к тому же все понимают, что писать на эту тему могут только те, кто сам работал в КГБ. А там пишущих людей всегда была горстка, хотя журналистские должности, отведенные чекистам в многочисленных зарубежных корпунктах советской прессы, исчислялись сотнями.
Изредка в российской печати появляются статьи о ФСБ, написанные штатскими журналистами, но доверия они не вызывают. Читатели понимают, что они могли быть созданы только под диктовку самого ФСБ. Журналист в этом случае выступает лишь в роли интерпретатора, переводчика сбивчивой речи офицера ФСБ на журналистский язык. О, как много журналистов сколотило себе крупные состояния на такой же интерпретации действий НКВД в сталинское время! Их лживые пьесы шли во всех театрах, по ним создавались фильмы. Их огромные дачи, сложенные из сосновых бревен и расположенные на просторных участках земли, выделенных по указу самого Сталина, сейчас являются предметом судебных разбирательств многочисленных наследников.
Но сейчас времена изменились, и молодые читатели инстинктивно чувствуют ложь.
О проблемах ФСБ сейчас отваживаются писать лишь несколько отставных полковников. Их статьи отмечает двойной стандарт. В первой их части авторы сквозь зубы признают, что КГБ действительно совершал преступления, да и в ФСБ есть проблемы, но во второй они все равно объявляют КГБ героем.
В России только двое бывших разведчиков встали на путь его решительного разоблачения. Они подвергают КГБ и его наследницу ФСБ моральному порицанию, открыто называют их преступными организациями. Это – генерал Олег Калугин, вынужденный уехать в Америку, опасаясь расправы, и я, его младший коллега и единомышленник.
Я также подвергаюсь провокациям. ФСБ особенно бесит то, что я занимал в КГБ довольно солидный пост референта начальника научно-технической разведки. Свои статьи я подписываю с упоминанием прежней должности. ФСБ не может упрекнуть меня в некомпетентности, как какого-нибудь штатского журналиста, и оттого испытывает ко мне особое чувство злобы. В глубине души ФСБ не может понять, для чего я все это делаю. По ее мнению, гораздо выгоднее было бы, наоборот, воспевать ФСБ и получать за это моральные и материальные поощрения.
ФСБ находится по сей день в плену советских иллюзий. Советская коммунистическая империя держалась на трех китах. Первым был аппарат КПСС, вторым – армия, а третьим – КГБ. Ни первый, ни второй кит не выдержали испытания буржуазной жизнью, и только третий, КГБ, остался преданным коммунизму навсегда.
Партийный аппарат позорно капитулировал перед демократическим правительством Ельцина. Он цинично отсек от себя фанатиков – сталинистов старшего возраста. Одни из них покончили с собой, застрелившись или бросившись из окон, другие – стали нищими пенсионерами. Ведь они были истинными коммунистами и не могли предположить, что коммунизм в России когда-нибудь рухнет. Эти люди искренне считали, что он будет существовать вечно, и поэтому не делали никаких накоплений. Даже властитель Москвы, первый секретарь Московского горкома КПСС Гришин умер, сидя на стуле в многочасовой очереди в собесе, куда он пришел просить об увеличении своей мизерной пенсии. А ведь всего за несколько лет до этого перед ним трепетала вся Москва.
Большинство же партаппаратчиков ушло в бизнес, срослось с мафией. Их приход в партийный аппарат за десятилетия до этого был лицемерным, продиктованным лишь карьеристскими устремлениями. До сих пор многие в России задаются вопросом о том, куда делось золото КПСС, составлявшее значительную часть национального бюджета. А между тем ответ известен: часть его пошла на становление коррумпированного партийного бизнеса в новой демократической России.
Для армии распад СССР стал шоком. Потому что служить в армию шли люди иного типа, чем партийные аппаратчики. В большинстве своем это были недалекие деревенские пареньки, воспитанные, подобно всем русским крестьянам, в духе слепого преклонения перед властью. Ведь условия жизни и учебы в военных училищах очень тяжелы, и юноши из крупных городов выбирали гражданские профессии, предпочитая свободу. Поступить в российские военные училища очень легко, достаточно обладать хорошим здоровьем.
Кроме того, русскому крестьянину присуще некритическое восприятие слов начальства. И потому наивные сельские пареньки твердо верили всему, что им внушали профессиональные лжецы, армейские политические воспитатели. Они слепо верили в коммунизм и так же тупо ненавидели Запад. «Мы – фанатики!» – с гордостью говорили мне знакомые армейские офицеры.
Крушение коммунистического строя вызвало в армии волну самоубийств. Оно деморализовало ее. Очень многие офицеры даже поверили в Бога, стали набожными христианами, что раньше категорически запрещалось. Например, если где-нибудь на бескрайних просторах России обосновывалась новая воинская часть, ее командиры первым делом добивались закрытия последних сохранившихся церквей в округе. Так военные коммунисты, славившиеся своей особой идеологической непримиримостью, боролись с религией. Сейчас же, после семидесяти лет коммунизма, во многих военных городках возводятся храмы. Солдаты и офицеры молятся в них совершенно открыто, никого не боясь.
И только в ФСБ нет ничего подобного. Чекисты оказались самыми стойкими коммунистами. В штабах разведки и контрразведки не было построено ни одной церкви. Более того, ФСБ до последнего времени владела зданием церкви XVII века на Лубянке, уникальным памятником истории. Ее иконы и фрески были уничтожены чекистами еще в двадцатые годы. Сначала там, как и во всех церквах, занятых ВЧК, была устроена тюрьма и камера пыток, затем в течение семидесяти лет размещался гараж спецмашин. Именно отсюда в сталинские времена по ночам выезжали черные автомобили. Они направлялись за новыми жертвами. Сидевшие в них чекисты врывались в дома горожан и арестовывали безоружных и ни в чем не повинных людей. Среди них были и представители высшей партийной элиты, и простые рабочие. Много было дворян, священников. В народе эти автомобили прозвали «черными воронами», предвестниками смерти.
К утру сюда свозили тысячи арестованных, многих из которых расстреливали тут же, в подвале. Лишь в 2002 году здание гаража было возвращено Церкви. Сейчас там совершаются Церковные службы.
Скорее всего, это было сделано под давлением общественного мнения и в угоду общей тенденции. Действительно, во всей стране происходит церковное возрождение, а в самом центре Москвы, на Лубянке, ФСБ до сих пор использует церковь под гараж! Непорядок!
Но ни в коей мере открытие храма на Лубянке не было продиктовано раскаянием чекистов за свои прежние и нынешние преступления. Наоборот, это тема даже не затрагивалась в торжественных речах, словно эта церковь открывалась где-нибудь в университете или на заводе. О том, что ее стены и пол буквально пропитаны кровью невинных мучеников, которые прямо здесь, в этой самой церкви, были убиты или замучены насмерть, даже не упоминалось! Такая лицемерная позиция в оценке исторического прошлого КГБ официально возобладала именно сейчас, с приходом Путина к власти.
ФСБ проявляет главную черту антихристианского поведения – упорствование в грехе и отказ от покаяния. ФСБ так и не признала то, что массовые репрессии ни в чем не повинных людей, их убийства и пытки, которые совершали чекисты на протяжении семидесяти лет коммунистической власти, были преступлениями. ФСБ замалчивает их, не хочет вспоминать, но зато неустанно повторяет, что всю жизнь, начиная с 1917 года, она служила родине, хотя на самом деле служила коммунистической идее, действуя порой вразрез с национальными интересами страны.
В своих редких выступлениях по российскому телевидению я призывал своих бывших коллег-чекистов покаяться в грехах и отречься от дьявольской идеологии коммунизма. Каждый раз после этого мой телефон потрясал шквал звонков от стариков– ветеранов и даже сорокалетних ровесников.
–Нам не в чем каяться! – кричали они, изнемогая от ненависти. – Мы служили только своей родине!..
–А разве родина и коммунизм – это одно и то же? – переспрашивал я.
–Одно, одно! – кричали старики, наверняка участвовавшие в сталинских репрессиях.
–Но почему же тогда наш народ отказался от коммунизма? – задавал я свой последний вопрос. Ответить на него старым чекистам нечего. Только видно, что много грехов накопилось на каждом.
Впрочем, с приходом к власти Путина мои выступления по телевидению, и без того крайне немногочисленные, прекратились. Меня боятся выпускать на телеэкран...
Ненависть к христианству как нельзя лучше характеризует мировоззрение нынешних контрразведчиков России. Она говорит о том, что ФСБ – это не просто спецслужба, какие есть во всех странах мира. Это орган неутоленной обиды, оплот коммунистического реванша. ФСБ – это политическая сила. Ведя с ней духовную борьбу, разоблачая ее, я выполняю свой христианский долг борьбы с дьяволом. Этим я отличаюсь от моих коллег в других странах, пишущих о своих контрразведках просто как о спецслужбах, а не вооруженных отрядах местных коммунистических партий.
После распада СССР прокоммунистическая направленность ФСБ не ослабла, но, напротив, усилилась. ФСБ стала гораздо более коммунистической, чем даже в советские годы.
Ведь на рубеже восьмидесятых-девяностых годов оттуда уволились все люди демократических убеждений, а остались только убежденные коммунисты. К тому же не умеющие делать ничего, кроме написания скучных служебных бумаг. У них тотчас упала зарплата, понизился общественный престиж. Сотрудники ФСБ исполнились чувством мести и зависти к своим более удачливым бывшим коллегам. Они испытывают мучительную ностальгию по коммунистическим временам.
Когда я работал в КГБ, меня распирало от желания рассказать об истинной жизни этого самого секретного ведомства в Советском Союзе. Однако в то, что это время придет, я не верил. Но, к счастью, КГБ рухнул в 1991 году.
В один из последних дней перед увольнением меня вызвал начальник. Имя этого человека тогда еще было у многих на слуху: Геннадий Захаров, советский разведчик, арестованный в Нью-Йорке за шпионаж в августе 1986 года!
В ответ КГБ срочно арестовал в Москве ни в чем не повинного американского журналиста Николаса Данилова, выходца из семьи русских эмигрантов: агент КГБ из числа его приятелей вручил Данилову пакет с секретными материалами, после чего американец был немедленно схвачен. Не помогло даже то, что Данилов был потомком декабриста, а советская власть относилась к таким людям с подчеркнутым пиететом. В конце концов Данилова обменяли на Захарова, и тот был отпущен в Москву. Там его поощрили, сделав руководителем группы консультантов начальника научно– технической разведки, в которую входил и я.
Сейчас лицо Захарова было строгим. Кивком он указал мне на стул.
–Хочу тебя заранее предупредить! – сказал он. – Если ты собираешься писать книги о КГБ, то каждую публикацию ты должен согласовывать с нами...
–А вот этого никогда не будет! Я буду писать, как сочту нужным, и согласовывать это только со своей совестью! – с чувством мстительной радости отвечал я.
–Смотри, пожалеешь! – мутно взглянул на меня Захаров.
–Нет, пожалеете вы! – парировал я. И оба наших пророчества сбылись...
Последний раз переступив порог здания разведки в московском районе Ясенево, я с наслаждением вдохнул воздух свободы. Впервые в жизни я ощутил себя только журналистом. В тот же день я начал писать разоблачительную книгу о КГБ.
Поскольку я работал в Японии, то обратился к японским журналистам, аккредитованным в Москве. Для читателей их страны она могла бы быть интересной.
Но все было не так просто. Тогда многие иностранцы решили, что Россия окончательно порвала с коммунизмом, а значит, и с КГБ.
–Теперь твоя книга не актуальна. Она устарела. Ведь КГБ больше не существует! – говорили мне многие журналисты.
–Это не так, и вы скоро в этом убедитесь! – возражал я. Но, к счастью, в информационном агентстве «Дзидзи» нашлись люди, понимающие Россию. Они пообещали опубликовать мою книгу в своем издательстве.
По их просьбе, я написал несколько новых глав. Каждую из них темными зимними вечерами тайно отвозил в московский корпункт агентства «Дзидзи». Там переводчица Еко Нагоси, жена корреспондента Кэнро Нагоси, моментально переводила их на японский и отправляла по факсу в Токио.
В 1994 году книга вышла. Называлась она так: «Шпион, который любил Японию». Она произвела эффект разорвавшейся бомбы. Никогда еще в Японии не издавалось книги, столь откровенно рассказывающей о российском шпионаже. В книге раскрывался скрытый от посторонних внутренний мир резидентуры КГБ, полный доносов друг на друга, бюрократизма и чинопочитания. Сам шпионаж, ради которого все и приехали в Японию, занимал в списке дел последнее место.
–И это – тот самый КГБ, которого мы так боялись?! – язвительными голосами вопрошали комментаторы с телеэкранов, потрясая моей книжкой. Признаюсь, мне это было приятно.
Моя книга нанесла мощный моральный ущерб российской разведке. Она парализовала ее работу в Японии на целых полгода. Теперь, едва российский разведчик знакомился с японцем, тот огорошивал его таким вопросом:
–Вы будете вербовать меня так же, как описывал Преображенский в своей книге «Шпион, который любил Японию?». – И при этом вынимал из портфеля мою книгу...
Такого унижения наша разведка не могла снести. Она решила отомстить...
–Сегодня днем тебе звонили из разведки, – сообщила мне в один из вечеров встревоженная жена.
–Они, что, забыли, что я у них больше не работаю? – с нарочитым весельем осведомился я, но на душе стало тревожно. Я понимал, что моя книга их рассердила, и меня ждет какая-то провокация.
Вскоре оттуда позвонили снова. Подняв трубку, я узнал голос героя-разведчика Геннадия Захарова, своего бывшего начальника, того самого, который когда-то предупреждал меня о том, что я должен согласовывать с руководством разведки все свои статьи даже после увольнения.
–К тебе накопилось слишком много вопросов! – сказал он, и в его голосе слышалось торжество. – Приезжай к нам завтра утром на беседу!..
–Как только я войду в здание разведки КГБ в Ясенево, известное всему миру, вы меня там тотчас сфотографируете. А потом подсунете фотографию японским корреспондентам. И они будут думать, что я по-прежнему работаю в разведке. Это провокация, и я на нее не поддамся! – ответил я.
–Ну, тогда давай встретимся на нейтральной территорий... – предложил Захаров.
–Нет, на это я тоже не согласен, потому что это будет похоже на встречу с агентом, и еще неизвестно, какую пакость вы мне сделаете во время этой встречи. Если хотите, приезжайте ко мне домой... Но учтите: секрет из вашего посещения я делать не буду. Я расскажу о нем иностранным журналистам, опубликую статью в газете...
–Но ведь тогда тебе придется выдать мое имя. А это – преступление! – парировал Захаров.
–Обойдусь и без имени! – сказал я.
Захаров со вздохом согласился: видимо, слишком уж настойчиво требовало от него руководство разведки во главе с Примаковым личной встречи со мной. Интересно, для чего же им нужен именно личный контакт? Я же решил согласиться на встречу для того, чтобы понять, какую именно месть планирует мне разведка.
Поездка ко мне домой несла унижение Захарову: ведь я младше его по званию, к тому же отставник. Для меня же она была наиболее безопасной. Ведь дома и стены помогают...
Формально законов я не нарушил. В книге не раскрывались имена агентов КГБ и действующих сотрудников разведки. Значит, мне могли отомстить, лишь хитро придравшись к чему-нибудь другому.
Так и оказалось. Сидя у меня в гостиной, попивая чай и настороженно оглядываясь по сторонам, стараясь угадать, не прячутся ли в соседних комнатах японские журналисты, Захаров вдруг заявил дружеским тоном:
–Отдай мне рукопись своей книги!.. Высокое начальство хочет с ней ознакомиться.
–У меня ее нет, я ее передал японцам, а копии, себе не оставил! – соврал я.
–Очень жаль! – вздохнул Захаров, поднимаясь из-за стола.
–Рукопись могла бы прояснить некоторые вопросы...
Буквально через час раздался новый телефонный звонок. Голос был очень знакомым. Он принадлежал единственному из моих приятелей-японистов, который остался работать в разведке, Сергею Семилетову. Все остальные уже уволились. В семидесятых годах мы с ним вместе стажировались в Японии, в университете Токай. Потом поступили в разведку КГБ. Я – офицером-разведчиком, он – штатским преподавателем японского языка в Академии внешней разведки, в то время именовавшейся Краснознаменным институтом КГБ имени Андропова. Статус моего приятеля был ниже чем мой. Будучи всего лишь преподавателем, но не разведчиком, он считался членом обслуживающего персонала. Кабинетный работник, гражданский человек, а не офицер, Семилетов никогда не занимался агентурно-оперативной работой, не учился в школах разведки или контрразведки. И тем не менее, по приказу начальников, отважился обманом вытащить у меня русский текст книги. Разумеется, он тотчас выдал себя с головой.
–Я слышал, в Японии вышла твоя книга, – сказал Сергей Семилетов. – Не мог бы ты дать мне ее русский текст?..
–А зачем? – удивился я. – Ведь ты же можешь прочитать ее по-японски!
–Но, видишь ли, мне так хочется прочитать ее по-русски, чтобы понять твои писательские замыслы, – забормотал мой однокурсник смутившись.
–Я могу тебе пересказать их устно, – ответил я. – А теперь представь, что ты прочитал книгу какого-нибудь другого писателя. А потом позвонил ему домой и сказал: «А теперь дайте почитать ваши черновики!». Как, убедительно звучит такая просьба?..
Семилетов сконфуженно замолчал, а потом снова принялся бубнить про текст, как ни в чем не бывало. Столь бесстыдная манера поведения свойственна военным, которые любой ценой стремятся выполнить данный им приказ. Но друг-то мой официально военным не был!..
Посоветовавшись с юристами, я узнал, для чего разведке понадобилась рукопись моей книги. Она хотела вписать в нее что-нибудь преступное, – например, фамилии разведчиков, а потом обвинить меня в покушении на разглашение государственной тайны. А покушение на преступление – это тоже преступление, и сесть за него в тюрьму можно запросто.
А русский текст хранился у меня под кроватью. Я знал, что теперь ФСБ придет ко мне в квартиру с негласным обыском, чтобы выкрасть текст или снять с него копию, улучив момент, когда дома никого не будет...
Ведь сразу после того, как мне позвонил предатель-однокурсник, телефон зазвонил снова. Но этот звон был необычный, нехарактерный. Таких звонов вообще никогда не бывает. Он являл собой бесконечную трель, длившуюся семь минут. Я специально выжидал, когда она кончится. После этого я снял трубку и произнес вежливым голосом: «Алле»...
–Как слышно? – ответил мне грубый женский голос. Такими голосами разговаривают в России телефонистки. Но профессиональным чутьем я ощутил, что эта женщина была для меня своей. Она была из КГБ, где до недавнего времени служил и я. Такая в ее голосе была доверительность и непринужденность, свидетельствовавшая о том, что она говорит с кем-то из своих коллег-чекистов. Телефонистка КГБ проверяла, надежно ли работает система прослушивания моего телефона. Должно быть, она звонила не мне, а своему коллеге на другом конце провода, а телефон соединился с моим.
В КГБ это бывает довольно часто. Потому что техника там работает не очень хорошо. Должно быть, это наша традиция, восходящая к сталинским временам, когда у НКВД не было никакой необходимости хоть как-то маскировать свою деятельность: ведь все равно никто не осмелился бы сказать о ней ни слова из страха за свою жизнь.
В особенной степени не скрывалась эта деятельность перед своими. Когда я работал в разведке, все ее сотрудники открыто признавали, что наши служебные телефоны прослушиваются. Ровно без пяти девять утра, когда мы приходили на работу, все стоявшие в комнате телефонные аппараты, – а их было около пяти, и все с разными номерами, – начинали громко позвякивать. Это означало, что их подключали к прослушиванию. Ведь сотрудники службы внутренней безопасности разведки тоже приходили на службу к девяти часам.
Строго говоря, это можно было понять. Ведь разведка – учреждение архисекретное. Оттого каждый из нас старался, звоня по телефону домой, говорить с женой и детьми не больше пяти минут. Ведь если разговор бывал долгим, и службе внутренней безопасности надоедало его прослушивать, она просто обрывала его, и в трубке раздавались резкие, угрожающие, прерывистые гудки. Слушая их, мы замирали от страха: а вдруг это скажется на твоей карьере?!..
Порой такие же гудки раздавались даже в телефонных трубках начальников. Об этом они сами сообщали нам с чувством унижения и обиды. Значит, прослушивают всех, невзирая на чин! Это давало нам чувство хоть некоторой моральной компенсации.
Но и в разведке техника иногда давала сбои, и в наши разговоры вмешивались отрывистые голоса тех, кто нас прослушивает. Все они были мужскими. Это означало, что прослушивать сотрудников разведки позволяют только офицерам-мужчинам во избежание огласки.
–Держу на контроле! – вдруг слышались в трубке строгие голоса. – Подключайтесь к номеру 27-23, там уже разговаривают, а контроля нет!..
Убедившись в том, что мой домашний телефон прослушивается, я понял все остальное. Ведь ФСБ очень редко ограничивается одним лишь контролем телефона. Его прослушивание означает только то, что я нахожусь в разработке ФСБ, и ко мне можно применять все основные силы и средства этого учреждения.
Как пишут в учебниках контрразведки, эти силы и средства таковы: сами офицеры контрразведки (недаром один из них приходил ко мне домой), агентура (к ней относился штатский преподаватель Академии СВР Сергей Семилетов, упрашивавший меня дать ему русский текст книги), а также оперативная техника. А это – контроль телефона, почтовой корреспонденции, а также наружное наблюдение, то есть слежка на улице.
Я тотчас же решил проверить, применяют ли ее против меня. Для этого я попросил жену понаблюдать за мной из окна, когда я буду подходить к автобусной остановке. В разведке этот прием называет «контрнаблюдением». Остановка автобуса видна из нашего окна как на ладони.
Моя жена неоднократно осуществляла контрнаблюдение за мной, когда я был советским разведчиком в Токио. Опытным глазом она определила, что слежка есть. В некотором отдалении за мной шел человек, внимательно наблюдавший за тем, как я сажусь в автобус. Возможно, он сообщил об этом по рации, но ведь ее микрофон у сыщиков вшит в воротник пальто, и посторонний человек этого не может заметить... Должно быть, до этого он дежурил в машине, стоявшей около моего подъезда...
Автобус идет до станции метро «Проспект Вернадского». Недалеко от него находится несколько секретных институтов. Там же, насколько я знал, в одном из неприметных зданий, спрятался наблюдательный пункт службы наружного наблюдения ФСБ. Значит, у выхода из автобуса меня будет ждать другой сыщик.
Это означало, что ФСБ приготовилась к чему-то серьезному. А именно, к тому, чтобы прийти ко мне с негласным обыском и изъять русский текст книги. А может быть, подложить что-нибудь компрометирующее, например оружие или наркотики. А потом с помпой изъять их официально, с множеством свидетелей.
Как противодействовать этому? Заявлять в милицию не имеет смысла. Даже в случае официального запроса ФСБ с благородным гневом отвергнет мои обвинения. Оставался один способ: может быть, глупый, но действенный: способ профанации и скандала...
Теперь каждому, кто звонил мне по телефону, я говорил, что нахожусь под наблюдением ФСБ, что она готовится тайно зайти ко мне и украсть русский текст моей книги. Разумеется, пожилые родственники, которым я тоже все это говорил, решили, что я помешался. Подруги моей жены, которым я тоже все это выкладывал, были заинтригованы и не понимали, для чего я им все это сообщаю. А я говорил не для них, а для ФСБ.
Но среди тех, кто звонил ко мне, были и иностранные корреспонденты, а они уж точно все понимали.
Разумеется, для неискушенного человека это выглядело, глупо. Однако действовало безотказно для моего спасения. Я знал, что меня прослушивают не те, кто следит за мной. Это делают люди из другого подразделения. А это значит, что их не связывает корпоративная солидарность и что информация о моих высказываниях по телефону дойдет до начальства. А оно должно будет понять, что проводить негласный обыск в условиях такой расшифровки бессмысленно, он может привести только к скандалу.
Через месяц я ощутил, что слежка за мной прекратилась, да и телефон перестал издавать громкие трели. Что же касается рукописи книги «Шпион, который любил Японию», то я успел отвезти ее к надежным знакомым. Следили ли за мной в тот момент, меня абсолютно не волновало, потому что я знал, что ФСБ не станет хватать меня на улице. Ведь официально уголовного дела против меня заведено не было, и я вполне мог обратиться за защитой к адвокатам и в правозащитные организации.
Через месяц после описываемых событий я опубликовал статью в газете «Московские новости», где рассказал о визите ко мне бывшего начальника и о его требовании выдать русский текст книги.
Как я потом узнал, возмущению генералов разведки такой наглостью не было предела. А мой бывший начальник Геннадий Захаров еще и получил нагоняй. Его ругали за то, что он не сумел объяснить мне необходимость держать язык за зубами. Словно я сам не был подполковником КГБ... После этого ФСБ уже не решилась бы нагрянуть ко мне с тайным обыском.
Но ее месть не заставила себя долго ждать.
После крушения коммунистического режима в 1991 году все россияне получили возможность свободно выезжать за границу. Для этого требовалось только одно – заграничный паспорт. А их выдают совсем не автоматически. В паспорте могут и отказать. Препятствием для его получения являются судимость и доступ к секретам.
Впрочем, к факту судимости российские власти подходят избирательно. Крупному мафиози, проведшему в тюрьмах не один десяток лет, загранпаспорт выдают без всяких препятствий. Но нормального человека, которому хотят насолить, могут обвинить и в несуществующих грехах.
Так случилось с моей женой, которой я заказал паспорт в туристической фирме. Вскоре мне позвонили оттуда и спросили, не имела ли моя жена приводов в милицию за хулиганство...
Меня разобрал дикий смех. Выждав, пока я кончу смеяться, служащая фирмы задала следующий вопрос. Голос ее звучал смущенно.
–Ну, а сами вы не имели доступа к государственной тайне?
–Вот это ближе к истине! – отвечал я. – Да, имел, когда служил в разведке. Но моя-то жена разведчицей не была, и в милиции, представьте, никогда не бывала. Если ей будет отказано в получении загранпаспорта, то я подам в суд. Но не на вас, разумеется, а на директора ФСБ, чьи сотрудники мстят мне подобным образом...
Моя угроза возымела действие. Я знал, что ФСБ больше всего боится огласки, и через пару месяцев моя жена получила заветный загранпаспорт...
Если вам когда-нибудь придется попасть в лапы ФСБ, немедленно устраивайте скандал, старайтесь вовлечь в него как можно больше людей. Главное – не идти с ФСБ на полюбовные соглашения, компромиссы, сговор. Это закончится вашей вербовкой, а то и чем-нибудь похуже.
Что касается моего загранпаспорта, то мне в нем, разумеется, тотчас же отказали. Официальная причина была такой: «предоставление о себе ложных биографических сведений». А между тем эти сведения уложились в одну строку: «Служба в войсковой части номер 13157, 1976-91 годы». Войсковая часть № 131577 – это кодовое название Первого Главного управления КГБ, разведки. Туда я поступил сразу после окончания Института стран Азии и Африки при МГУ. Никаких других мест работы у меня не было.
Этот паспорт я заказывал, разумеется, не в Министерстве внутренних дел, откуда бы я его никогда не дождался, а тоже в турфирме.
Таких фирм в России сейчас много. Они имеют своих людей в Управлении виз и регистрации Министерства внутренних дел, теснейшим образом связанного с ФСБ, и оформляют документы своих клиентов вне очереди. Так поначалу было и со мной.
Каждого, кто хочет получить загранпаспорт, проверяют по картотекам МВД и ФСБ. Из первой можно узнать, не является ли он скрывающимся преступником, а из второй – выявить политически неблагонадежного человека, а то и шпиона. Сведения обо всех таких людях десятилетиями хранились в 10-м отделе КГБ, который ныне переименован в Управление регистрации и архивных актов ФСБ. Я и сам, служа в КГБ, множество раз проверял своих новых знакомых – как русских, так и иностранных, – в архиве 10-го отдела КГБ. Этого требовали наши правила. Они запрещали вступать в контакт с человеком без его проверки. А вдруг он окажется действующим агентом КГБ? И своей встречей с ним я его расшифрую? Или, наоборот, агентом иностранной разведки, общением с которым я скомпрометирую себя перед собственным руководством?
Разумеется, эти требования относились только к тем людям, с которыми мы планировали работать по линии КГБ. На частные связи они не распространялись.
Но ведь и среди наших бытовых знакомых существовало множество агентов КГБ. Кто были эти люди, мы, конечно, не знали. А контакт с неизвестным агентом всегда опасен. И тогда, злоупотребляя служебным положением, мы посылали запросы в 10-й отдел КГБ, выдавая свои личные связи за служебные. О, сколько осведомителей КГБ мы обнаружили среди самых близких своих друзей! Среди одноклассников, школьных и институтских преподавателей, родственников и даже родителей! Все они давали о нас информацию в ФСБ.
Все это существует и поныне. И поэтому сыновья многих преуспевающих предпринимателей поступают сейчас в Академию ФСБ, чтобы получить доступ к ее архивам. Там они смогут найти сведения, компрометирующие конкурентов своих родителей. Если их нет, они сами в состоянии скомпрометировать конкурентов.
Служба в 10-м отделе КГБ считалась непрестижной. Это объяснялось еще и тем, что этому отделу подчинялись в то время и два концентрационных лагеря для политических заключенных, принадлежавшие КГБ. Тогда я знал их только по псевдонимам – «Дубравный» в Мордовии и более строгий «Скальный» в холодной северной республике Коми, среди голых скал.
Итак, механизм, которым я пользовался много раз, на сей раз сработал против меня. Обо мне тоже был послан запрос в архивный отдел ФСБ. Через положенный срок, два дня, оттуда пришел ответ: «Преображенский является отставным подполковником КГБ СССР».
