Текст книги "Мой самый любимый Лось (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава 22. Свадьба

Анька, затянутая в платье цвета слоновой кости, расшитое жемчугом, не показывала виду, что боится до трясучки, и ссылалась на то, что ей душно. Она тянула через трубочку фреш, почти безвкусный, чуть кисловатый, и томно обмахивалась каким-то журналом. Если бы не Марина рядом с невестой, Анька бы наверняка рыдала, припав Лосю на грудь и разукрашивая его белоснежную рубашку потеками туши и розовыми пятнами помады.

Но Марина была рядом; она отвлекала разговорами трясущуюся, как сердце загнанного зайца, невесту, поправляла ее прическу – блестящие гладкие пряди, – и Анька оставалась на месте, хотя ей хотелось выкинуться на балкон, на внезапно ударивший крепкий морозец, и кричать на всю февральскую Москву о том, что ее свадебный лимузин опаздывает, и что из-за дурацкой машины все сорвется, и Лось передумает и умчится, и…

Много еще чего.

– Не волнуйся, Эду его держит, – хихикая, сказала Марина, в сотый раз оглядывая перепуганную невесту с ног до головы. – Никуда он не денется. Да и нет у твоего Анри такого желания – сбежать. Может, позвать его? Ты ж сама его попросила выйти.

– Нет! Не надо! Маринка, я сейчас с ума сойду, – шептала Анька, оглаживая руками живот и вертясь перед зеркалом то так, то этак. – Только честно скажи: я ведь не сильно толстая?! Не сильно видно же?!

– Ничего не видно вообще, – безапелляционно отвечала Марина, наверное, в десятый раз. – Все хорошо. Успокойся, глубокий вдох…

Она смотрела темные Анькины глаза и покатывалась со смеху.

– А помнишь, – зловеще шептала она, – помнишь, как ты веселилась на моей свадьбе и все фотографировала, пока я помирала со страху? Помнишь? Час расплаты пробил! Теперь вот я тебя собираю под венец, да уж…

Марина вздохнула, вспоминая свою счастливую цветущую весну в Андалусии, свадьбу, которая была совсем недавно, и пожала трясущейся, как осиновый лист, Аньке тонкие ладони.

– Да все отлично будет, – ободряюще произнесла она. – Сегодня твой счастливый день. Счастливее только день рождения детей. Чего ж ты трясешься? Радуйся давай!

– Ага, – выдохнула невеста. – Сама тоже чот не сильно радовалась! Хотя тебе Эду песни распевал под окнами!

– И тебе споет, – утешила Марина подругу. – Обещал, что споет на свадьбе. Все будет отлично!

Анька судорожно кивнула, сжимая ладонями свою затянутую в корсет талию, которая казалась ей чересчур широкой; мадам Медведица, которая от счастья рыдала так, что у нее случилась икота, была удалена от невесты на безопасное расстояние, и ее залитое слезами лицо приводили в порядок стилисты в кабинете Лося, разложив свои баночки с кремами и пудрами на его рабочем столе.

– Давай, утешай меня. Теперь ты мне вместо мамки, – чакая зубами от волнения и страха, пропыхтела Анька. – Рассказывай, как хорош мне замужем будет. Ты-то как, со своей барсучихой помирилась? Ньевку хоть показала?

На нежном личике Марины мгновенно выписалось холодное, отчужденное выражение, она упрямо мотнула головой.

– Нет, – сухо и холодно ответила она. – То есть, я, конечно, показала Ньевес… я посылала фотографии, но тогда им что-то были не рады.

– Снова крики про альфонса?

– Да; и обиды, что на свадьбу не позвала. Я уже думаю, что тогда погорячилась, но как подумаю, что мне придется снова быть рядом с этими людьми, слушать их… нет. Я не готова. Это эгоистично, наверное, и, может быть, я плохой человек, если думаю только о собственном комфорте, но…

– Да правильно это, – грубо ответила Анька, переключаясь с собственных переживаний на святую войну против угнетателей. – Сейчас бы полезли во все щели в твоей новой жизни, рассказали бы Эду, как ты маленькая в колготки ссалась и какая у тебя была любовь в пятом классе, и выли б Авалосу-старшему в жилетку, что ты их покинула на старости лет. Когда они тебя выгоняли из дому, что-то не особо страдали!

– Да, я помню, – ответила Марина. – Поэтому и не хочу возобновлять отношений.

* * *

Лось, безжалостно изгнанный нервничающей Анькой из большой комнаты на кухню, сидел, удобно развалившись в кресле, терпеливо ждал, когда подадут машину, и между делом знакомился с Эду. Папа Миша, неуклюже и неудачно попытавшийся подбодрить дочку, тоже толокся здесь же, потирая ручки и нервничая не меньше гневающейся невесты. На Эду, яркого, гладкого, улыбчивого и чересчур вежливого, Миша смотрел с подозрением.

– Это кто таков? – поблескивая внимательными глазками, осведомился Миша у Лося, задумчиво потирающего губы. Лось меланхолично вскинул брови, блеснул спокойными серыми глазами.

– Если не ошибаюсь, сын нашего испанского партнера, Эдуардо Де Авалос. Настоящий испанский гранд, – ответил он многозначительно. – Говорят, состоит в дальнем родстве с королем Испании. Настоящий матадор.

Эта информация Мише очень понравилась; испанский гранд – это было солидно, престижно. Он в очередной раз хлопнул ладонями, с силой потирая их друг о друга.

– То, что гранд – хорошо, – веско заявил он, – а то, что быкам хвосты крутит, всем знать не обязательно!

Эду русского языка не знал; но несколько фраз Марина заставила его выучить – исключительно столько, чтобы хватило, выразить свои наилучшие пожелания молодой семье. Лось не знал испанского; но языковые барьеры не помешали коммуникации, ибо существовал английский и папа Миша, а Марина не учла глубины мужского коварства.

Лось тоже волновался, не так, как Анька, но все же; он мог сколько угодно не показывать виду, но его пальцы постукивали по столу монотонно и тревожно, и папа Миша, которого официоз здорово достал уже на этом этапе свадьбы, которая еще даже не началась, одетый в безупречный смокинг, поправив удушающий его галстук-бабочку, с ловкостью ярмарочного карманника выставил на стол три бокала для коньяка под внимательным взглядом Лося и вежливо-удивленным – Эду.

– Чтобы не волноваться, – солидно объяснил папа Миша, разливая коньяк по бокалам. – Это нам всем нужно. Компренде? Так своей сеньоре и скажешь. Ну, повтори?

– Штобы не волновасса, – послушно повторил Эду с самым серьезным видом, сильно коверкая слова, но его отлично поняли.

– Йес! – оживившись, отозвался Лось, многозначительно подняв указательный палец вверх.

Мужчины церемонно коснулись бокалами – не слишком сильно, чтобы предательский звук не навлек на их головы гнева супруг, – и с удовольствием пригубили ароматную жидкость.

К моменту, когда приехал лимузин, на кухне было шумно и весело.

Трое мужчин на дикой смеси русского, испанского, английского и финского что-то рассказывали друг другу, покатываясь со смеху и заедая коньяк раздобытым у мадам Медведицы лимоном.

– Что твои апельсины, что эта Испания твоя, – горячась, вещал раскрасневшийся Миша. – Ты к нам следующей зимой приезжай, я тебе тайгу покажу! Снег! Медведей!

Эду согласно кивал и наливал по новой.

– За молодую семью! – пояснил он с сильнейшим акцентом, повторяя фразу, которой научила его Марина.

– Йес! – проговорил Лось, торжествуя победу над языковым барьером, взяв предложенный ему бокал.

– А испанец-то сечет! – радовался Миша. – Ну, за Аньку мою!

В двери заглянула Марина. С минуту она наблюдала веселье, морща и кусая губы, чтобы не рассмеяться, разглядывая отмечающих великое событие мужчин.

– Нет, Ань, ты посмотри на них, – протянула она, заставив всех троих обернуться на ее нежный голос. – Посмотри на этих алкоголиков! Ну, все же одинаковые, что импортные, что свои…

Анька заглянула на кухню и погрозила не в меру развеселившемуся Лосю пальцем.

– Я тебе покажу, – грозно заявила она. – Если тебя развезет, я тебе рога-то поотшибаю…

Но Лось уже поднялся, оправляя пиджак, стирая с лица улыбку и стараясь выглядеть как нельзя более серьезно.

– Не развезет, – возразил он, подходя к своей невесте, в глазах которой читалась тревога. – Этого слишком мало, чтобы я опьянел.

– О-о-о, Лось, ты еще и бухаешь?! – изумилась Анька, но Лось, смеясь, чмокнул ее в намарафеченную макушку:

– Нет. Не переживай.

– Смотри мне!

* * *

Свадьба удалась солидной, и Миша, принимая поздравления от многочисленных партнеров и друзей, чувствовал себя крестным отцом.

Несмотря на выпитый коньяк, никого из веселящейся троицы не развезло; только у Миши лицо стало чуть краснее, у Лося – чуть веселее, а у Эду голос – чуть звонче. И к тому же, он смог произнести тост почти без акцента, чем несказанно порадовал папу Мишу.

– Вот за что люблю вас, испанцев, – доверительно втолковывал Миша Эду, – так за то, что умеете веселиться и пить!

– Si, – небрежно ответил Эду. – Повто-орим?

Вальс с невестой Лось перед гостями станцевал безупречно; Анька, сияя улыбкой, кружилась, удерживаемая его сильной рукой. Глядясь в его смеющиеся глаза, она ахала, поражаясь, что Лось умеет так красиво двигаться, и танец не смог испортить даже отчаянный рев мадам Медведицы, которая припадала на плечо Миши и сморкалась в его галстук так узнаваемо, что Лось, косясь на нее, не смог сдержаться – рассмеялся, обнимая свою смутившуюся невесту.

– У меня только папа кремень, – шипела пристыженная Анька. – Лось, прекрати ржать!

– А по имени меня сегодня назовешь? – спросил Лось, бережно обнимая невесту и чуть касаясь ее раскрасневшихся губ своими губами под громкие одобрительные крики гостей. – В качестве подарка? Анри – скажи это так, как ты только можешь. Назови!

Лось снова целует Аньку, сладко, нежно, страстно, с ноткой желания, уже не обращая внимания на собравшихся гостей, которые вопят и громко аплодируют этому поцелую.

– Анри, – ядовитенько произнесла Анька, отвечая, однако, на поцелуй, – а расскажи-ка мне, милый муж – о, точно, муж! – что это на моей свадьбе делает эта загарпуненная акула?!

– Загарпуненная акула, – в тон ей отвечает Лось, жадно обнимая ее тонкую талию, – приглашена на мою свадьбу. Все ж он мой брат.

– Черт, и хватило же совести притащиться, – ворчала Анька, рассматривая напряженное лицо Акулы, только-только обросшее новыми бровями. – Он что, совсем непробиваемый?

– Почему? – удивился Лось, покачивая Аньку в медленном танце. Пространство вокруг них медленно заполняли другие танцующие пары, заслоняя собой Акулу, и Анька перестала вертеться в руках Лося, стараясь разглядеть Лассе.

– Ты же видел его в розовых трусах, – сварливо напомнила она. – Я бы на его месте после этого позора легла на дно лет на сто.

– Я его видел, – подтвердил Лось, склоняясь к самому ушку своей маленькой невесты, – а он меня – нет. Он не знает… и я просил бы тебя… не говори ему никогда. Он действительно сильно унижен и раздавлен. С него достаточно. Ты наказала его очень сильно. Сильнее, чем он заслуживает.

Анька даже застонала, закусив губу и мотая головой.

– Лось, почему ты добрый такой?! – удивилась она, ухватив Лося за уши и вглядываясь изумленно в его светлые счастливые глаза. – Ты святой, что ли?! Он же тебя готов уничтожить, сожрать, а ты его жалеешь!

– Быть может оттого, – сказал Лось загадочно, – что я счастливее него? Посмотри – что у него есть? – Анька глянула на Акулу, обтянутого модным пиджачком. – Только то, что он носит. Только то, что с ним рядом, – Лось кивнул, указывая на Нину, которая очень удачно сунулась Акуле под руку. – И все. Завтра одежда обветшает – а он не способен заработать на новую, – девушка удерет, и что с ним останется? Ничего; а у меня есть ты. Ты, моя золотая. Ты, моя хорошая. Ты, моя любимая.

– Ох, Лось, – прошептала Анька. – Ты умеешь проехать по ушам и усыпить совесть. Мне даже жаль его стало.

– И это правильно! Жалей его; жалей, а не злись. Он не стоит твоей ярости.

– Анри, ты сейчас его защищаешь?

– Да, моя ненаглядная; да. Защищаю. Мне его жаль.

– Лось, какой ты сильный! Как будто у тебя не четыре, а восемь копыт!

Лось зарылся лицом в волосы Аньки, смеясь и поглаживая ее тонкую шейку.

– Пусть так, – ответил он просто.

Меж тем неугомонный папа Миша затеивал какой-то перформанс; его лицо сияло так, словно он готов был подложить самую огромную свинью конкурентам, и, судя по тому, как поспешно отирал салфеткой губы Эду, папа Миша принуждал испанца сию минуту отдать долг его дочери.

– А тепер-р-рь, – раскатисто крича он, привстав, – Эдуар-р-рдо…

Анька знает, о чем будет просить ее отец. Она видит взгляд Марины и смеется, машет ей рукой.

– Анри, – шепчет она Лосю на ухо, обхватив его за шею рукой и целуя в ухо, в шею – сладко-сладко, – иди к папе. Я сейчас принесу Эду гитару. Он споет нам… Ты же не умеешь петь серенады? А он умеет; он мне должен!

Эду разговорчив; прижимая руки к груди, он говорит длинную речь на ломаном русском.

– Если бы не было бы Ани, – говорит он, переводя взгляд на невесту, – то не было бы нас.

Он понимает, о чем он говорит. Маринка, обучая его русским словам, объяснила смысл этой фразы, и Эду тронут до глубины души сказанными им словами. Голос его дрожит, он прижимает к себе свою Марину и целует ее, и радостные гости ревут на все лады.

– Сейчас! – кричит Анька, маша Эду рукой и утопая во всеобщем гвалте. Она бежит в подсобку, туда, где лежит его гитара, но не только для того, чтобы ее принести, а чтобы перевести дух и отереть вновь набежавшие слезы. То, что Лось сегодня на ней женится – это невероятно. Она чувствует абсолютное счастье оттого, что теперь они вместе, оттого, что теперь Лось принадлежит ей, и ей хочется кричать о своем счастье – как и крушить. Ломать и убивать тех, кто мешает ее безоблачному счастью.

Когда крики гостей смолкают, она осторожно возвращается назад. Миша о чем-то расспрашивает Эду, тот темпераментно рассказывает, Марина, краснея, переводит, и Лось с интересом слушает – как и все гости. Этого достаточно, чтобы прокрасться к Акуле. Он тоже смотрит на Эду, Марину и Лося, и на его тонком лице играет недобрая ухмылка.

– Ты, глист в обмотках, – говорит Анька очень вежливо и приветливо, сжимая гитару так сильно, как сжимала б его шею. – Ты чего приперся?

Акула отвлекается от темпераментного рассказа Эду. Нинка рядом с ним тоже отвлекается, Анька сморит ей в глаза – и видит ненависть, соперничество и зависть. «Вы самое слабое звено!» – кричит в Анькиной голове писклявый голос, и Анька усмехается, отвечая на откровенно дерзкий взгляд Нины.

– Я приперся, – злобно отвечает Акула, сжимая бокал с выпивкой, – на свадьбу брата. Можно?

Анька мерит его взглядом и едва не плюется. Если б не обещание Лосю, она бы тотчас вывалила Акуле всю правду, рассказала, что Лось видел его унижение, его зеленые яйца и розовые труселя. Но она молчит.

– Не желательно, – цедит она.

– Смотри-ка, – усмехается Акула, меряя Аньку взглядом, – а ты молодец. Ты знаешь, что Ингрид сегодня звонила Анри, чтоб поздравить его?..

Анька и сейчас молчит, захлебываясь яростью. Лось ничего не сказал об этом звонке. С утра их было много. Лежа в свете зимнего неяркого солнышка, пробивающегося длинными тонкими лучами сквозь шторы, с Анькой в постели, абсолютно голышом, прижимаясь к ней вставшим членом и обнимая одной рукой свою невесту, которая через несколько часов станет его женой, он лениво бормотал благодарности всем поздравляющим, а затем и вовсе отключил телефон, зарылся лицом меж Анькиных грудей, раздвинул ее ноги и как следует отлюбил ее – с толком, с расстановкой, до криков. Прижимая ее руки к постели, наслаждаясь ее слабостью, беспомощностью, каждым мигом ее оргазма.

Дозвонилась ли Ингрид? Может, и нет. А если дозвонилась, то Лось отмахнулся от нее и ее жалких слов, утопил их в Анькиных стонах, в горячих поцелуях, в жадных движениях напряженных бедер… Пережил; перегорело. Прошло. И это было так ценно, что Анька едва не теряет сознание от счастья. Акула, сам не понимая, подарил ей на свадьбу самый прекрасный подарок. Ингрид для Лося больше ничего не стоила. Ничего. Она стала мертвым призраком из прошлого, не более.

– Какая ж ты гадина, – шепчет Анька, мгновенно заводясь от ухмылки Акулы и трясясь, как в пляске святого Витта. – Какой же ты козел!..

Акула смотрит на нее с интересом, словно ее ярость позабавила его.

– Да что такого? – невинно интересуется он. – Подумаешь, бывшая звонит… Они часто встречаются.

Анька задумчиво смотрит на него.

– Ты вообще человек? – задумчиво спрашивает она. – Сердце есть у тебя? Ты вообще способен чувствовать что-нибудь? Боль? Ты любил хоть кого-нибудь в своей жизни?

– Бабушку, – беспечно отвечает Акула, глотком осушая свой бокал. – Но она умерла. Давно.

– Умерла, – эхом повторяет Анька, разглядывая лицо Акулы. Ей кажется, что зеленка все еще не смыта с его лба. – Больно было, да? Когда она умерла?

Акула неприязненно смотрит на нее.

– Причем тут это? – холодно спрашивает он, и Анька понимает, что он не соврал.

– Ну, а как бы тебе понравилось, если б я обрядилась в твою бабку и прыгала у тебя под окнами, – цинично говорит она, и Акула вспыхивает. Нинка срывается с места, но он обхватывает ее свободной рукой и удерживает, не дает ей вцепиться Аньке в волосы. – Орала бы от ее имени всякую дрянь, тревожила б твои воспоминания, глумилась бы – например, ночнуху задрала, и сверкала панталонами перед всеми?

– Ты переходишь все границы, – рычит он злобно, – есть же вещи…

– Да!? – выкрикивает Анька радостно. – Есть?! Правда!? Ты, придурок, ответь мне – почему Ингрид и Лось разошлись?

Вопрос был внезапный; Акула озадаченно замолкает, подбирая слова, и Анька не дожидается его ответа.

– Потому что, мудак ты эдакий, – говорит она быстро и безжалостно, – Ингрид убила ребенка Лося. Дочку, которую Лось хотел и уже любил. Вырвала из животика и выкинула на помойку. Вот почему. И он не простил. Он тоже страдал – как ты по бабке. Ведь есть же вещи…

Акула раскрывает рот, словно его вытащили из океана и бросили на горячий песок, на котором рыбы, немного поизвивавшись, очень быстро умирают.

– Я не знал… – шепчет он. В его глаза смотреть жалко и страшно. – Не знал!

– И теперь каждый раз, видя Ингрид, – безжалостно и быстро продолжала Анька, сжимая гитару изо всех сил, – Лось видит и свою ма-аленькую, нерожденную, убитую доченьку. Сколько раз ты ее звал помучить Лося?

– Я…

– Ты, поганая скотина, каждый раз, призывая эту тупую суку помучить Лося, – злорадно продолжала Анька, наблюдая, как лицо Акулы бледнеет и мертвеет, – вытаскиваешь из могилки детский трупик и тыкаешь, тыкаешь Лося в него носом! В его кровь и плоть! В его нереализованную любовь! В его дитя… Ты же лучше всех знаешь, какой Лось мягкий; как он умеет любить. Как он плакать умеет. Знаешь? Плакал Лось когда-нибудь? Теперь не плачет. Теперь он вырос, теперь он сильный мужчина. Все в себе. Мучается, корчится от боли – но держит в себе.

– Это не правда…

– Конечно, не правда! Если ты это не знаешь, не видел – значит, это не правда! – Анька зло и отчаянно хохочет. – Я не знаю, почему Лось до сих пор не убил тебя. Я не понимаю, почему он такой добрый и мягкий – после всего, что ты ему сделал. Почему он тебе еблет-то не раскроил. Не понимаю. Любит тебя, суку. Брат, говорит.

– Я не знал, – шепчет Акула, потрясенный до глубины души. У него тоже светлые глаза, но сейчас они черны от расширившихся зрачков. Анька беспечно пожимает плечами, отступая подальше от Нины, которая, казалось, готова кинуться на нее, как бойцовый пес.

– Конечно, ты не знал, – легко соглашается Анька. – Где ж тебе знать! Двадцать с лишним недель – где же знать!? Что ж ты за брат-то такой, Акула? Расскажи мне – где ты все это время шарился, чем ты был занят, что не заметил кошмара, что происходит с твоим братом? А-а-а, девочек трахал! Конечно; это так важно – потрахать девочек! Это больше всего нужно!

– Ты все придумала! – визгливо верещит Нинка, срываясь, и на нее оглядываются удивленные гости. – Врешь! Не смей!..

Нинку трясет от ярости и зависти; ее колотит оттого, что Анькина свадьба такая дорогая и богатая, что сам губернатор не постеснялся присутствовать на ней. Ее трясет оттого, что бутылка элитного пойла стоит дороже, чем аренда ее коммуналки. Ее ломает от зависти и ненависти, и оттого, что Анька посмела унизить Акулу, ее, Нинки, билет в сытую и счастливую жизнь. Она защищает Акулу, она выслуживается перед ним, но тот молчит, и Нинка тоже смолкает, растерянная.

Акула молчит, потрясенный, а Анька, смеясь, уворачивается, уходит от гневных выкриков Нинки, прижимая к своему свадебному платью гитару. Эду уже в нетерпении тянет руки к инструменту, его голос – сильный, звучный, – разносится над головами гостей, и Анька, отдав ему гитару, прижимается к Лосю, утопая в его объятьях.

Тот целует ее в макушку, приглаживает ее волосы, гладит обнаженные плечи и вскидывает взгляд на брата. Лось молчит, но взгляд его говорит о многом. Это взгляд победителя, и Акула готов сквозь землю провалиться, потому что ему стыдно так, что легче выпить яду. Он смотрит в бокал, но теперь пить из него стыдно. Акула отшатывается от стола, и Нинка его не может удержать.

– Ну, куда ты, – шипит она, потно, тихо и стыдно, пытаясь ухватить его за руку, но тот ускользает, уходит от нее, от стола, от праздника.

Эду начинает петь; он действительно хорошо поет и играет, и Лось опускает ресницы, обнимает Аньку крепче, прижимает ее к себе и целует – теперь Акула знает цену этим поцелуям, он понимает, что для Лося Анька – это шанс вернуть все то, что он потерял. И Акула все это отпихивает от себя все, уходит дальше, в темноту коридора, прочь, вон, лишь бы только не видеть, не понимать, и не чувствовать горький ядовитый вкус слов, произнесенных Анькой.

«Почему Лось не убил тебя?.. Я не понимаю…»