Текст книги "Мой самый любимый Лось (СИ)"
Автор книги: Константин Фрес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Глава 20. Предложение
Лось явился делать предложение Аньке так же шумно и помпезно, как кругосветный круизный лайнер, входящий в порт, разве что без оркестра и музыки. Он заполнил собой всю прихожую, огромный, как Вавилонская башня, непривычно оживленный и шумный, в одежде, от которой веяло холодом. Но даже в своем черном пальто он был похож на деда Мороза, который принес самые желанные подарки.
Лось пришел в дом Миши с двумя букетами – один для матушки Аньки, из красных роз, и второй – для самой невесты, огромный, необъятный, из кипенно-белых роз. Его Лось держал на сгибе руки, осторожно, как сверток с ребенком, и Аньку отчего-то кинуло в жар, когда она увидела, как бережно его руки, затянутые в черные перчатки, удерживают свежие зеленые стебли. Анька с трудом обхватила подаренные цветы, почему-то обмирая и смущаясь, зардевшись, как будто то, что Лось делает ей предложение, было для нее какой-то неожиданностью.
Покуда Анька искала, куда пристроить букет, Лось, словно фокусник из рукава, выудил из внутреннего кармана коньяк – Миша даже сладко причмокнул, потирая ручки. Мадам Медведица строго следила за тем, чтобы он не злоупотреблял, а коварный Лось то ли знал, то ли почуял своим звериным чутьем, что именно этот подарок придется Мише по душе, и повод мадам Медведица оспорить не сможет. Не посмеет.
Миша, польщенный этой внушительной церемонией и почтительностью, которую выказывал коварный, продуманный Лось, сиял, как начищенный пятак, потому что Лось, приглашенный к столу, прежде всего объявил о своих намерениях ему, отцу, и сидел смирно, ожидая именно Мишиного разрешения. Он хотел сделать все правильно – и не отступал от этого своего решения ни на шаг.
– Ну что же, – протянул Миша, размякнув, поблескивая влажными глазами, – свадьба – дело хорошее… Забирай нашу Аньку! А ты, вертихвостка, – Миша внушительно погрозил Аньке пальцем, – обидишь хорошего парня – выдеру!
Матушка Аньки, мадам Медведица, услыхав это, взревела совершенно по-бабьи, уткнувшись в грудь Миши, и тот покровительственно похлопал ее по плечу.
– Ничего, ничего, – с грубоватой нежностью произнес он. – Хороший, надежный человек дочку сватает! Не пропадет она.
И только после Мишиного разрешения Лось обернулся к Аньке и вынул из кармана бархатную красную коробочку. Несмотря на все то, что они говорили с Анькой друг другу наедине, несмотря на все сказанные слова и полученное заранее согласие, несмотря на шикарное кольцо, играющее в ярком свете всеми цветами радуги, Лось заметно волновался.
– Ну, а ты что скажешь? – произнес он, заглядывая в Анькины очумевшие глаза. – Согласная пойти за меня замуж?
Кольцо поблескивало прозрачными камешками на белой атласной подушечке, и Анька смотрела на него отчасти с испугом. Обручальное кольцо! Так скоро! Месяц знакомства, даже чуть меньше – а Лось, неторопливый и основательный, уже готов посадить ее себе на спину и скакать в светлое будущее вдвоем?..
– Вот так сразу? – потрясенная, промямлила она, осторожно принимая коробочку из рук Лося.
– Вот так сразу, – важно подтвердил он, глядя на нее чистыми, как весеннее небо, глазами.
После его признания, после примирения Лось вдруг встряхнулся и оживился, будто разом перестал цепляться за прошлое, отпустил его, забыл, пережил и с надеждой посмотрел в будущее. Из глаз его исчезло холодное напряженное выражение, ожидание подвоха, и Анька, глядя в его лицо сейчас и здесь, увидела то, что хотела увидеть – прежнего Лося, такого, каким он был на тех далеких фотографиях. Доверчивого и открытого.
Он сам вынул колечко и надел на палец замершей от счастья Аньки, полюбовался на игру света в гранях камешков.
– Ох, Анри, – выдавила Анька через силу, стесняясь при родителях называть его Лосем, хотя, казалось, это прозвище накрепко к нему приклеилось, и стало едва ли не вторым именем. – Я согласна, конечно же, да!
И если обозвать Лосем она его стеснялась, то забраться к нему на колени, обвить горячими руками его шею и прижаться губами к его подрагивающим губам – нет.
– Лосик мой любимый, – шептала она ему на ухо, пряча смущенное, красное лицо от взглядов родителей, – скажи, почему именно мне такое счастье?!
– Потому что ты моя, Анья, – ответил он, глядя на нее влюбленными глазами. – Это я понял с первого взгляда на тебя. С первого твоего слова. Моя. Всегда была и всегда будешь моей.
Мадам Медведица снова зашмыгала носом, аккуратно промокая подкрашенные глаза, а Миша шумно потер ладони.
– Ну, – воодушевленно произнес он, – когда?..
– Завтра подадим заявление, – ответил Лось. – Расходы беру на себя. Жить тоже станем у меня. Сегодня же. Если никто не возражает, – Анька в восторге запищала, подпрыгивая на его коленях, обнимая и прижимаясь к Лосю крепче, а Миша засопел, соображая, в чем он может переплюнуть Лося.
– Ну, уж свою дочку собрать замуж я сам могу, – сварливо ответил он. – Платье, туфли…
– Да я в фуфайке пойду! – ответила Анька. – Отпустите только!
* * *
Семейная досвадебная – тренировочная, – жизнь на московской квартире Лося Аньке тоже понравилась.
Ей нравилось засыпать с ним в обнимку, тесно прижавшись, согреваясь теплом его огромного тела. Нравилось поутру просыпаться чуть раньше и тайком пробираться на кухню, чтобы сварить Лосю кофе перед работой. Это очень быстро превратилось в своеобразный ритуал; Анька, накрутив свою счастливую фигу на макушке, готовили Лосю нехитрый завтрак, а он появлялся на кухне точно тогда, когда она наливала готовый кофе из турки в крохотную беленькую чашечку.
Кофе Анька умела варить отменный; и если ее салатики и кашки – полезное питание, точно такое же, которым обычно по утрам пичкала папу Мишу мадам Медведица, – Лось лопал молча, то кофе он пил с явным выражением блаженства на лице. Анька залазила ему на колени, Лось обхватывал ее одной рукой и просматривал какие-то документы, попивая кофеек.
Днем за Анькой заезжала мадам Медведица, и они вдвоем кружили по городу, по свадебным салонам, выбирая и подгоняя платье, примеряли украшения, туфельки. Папа Миша наприглашал на свадьбу дочери своих друзей и деловых партнеров и не хотел, чтоб Анька ударила в грязь лицом. Поэтому мадам Медведице была выдана платиновая карта и самые четкие указания, как должна выглядеть единственная дочь солидного человека, выходя замуж.
– Анечка, – вспомнила мать, когда они с Анькой усаживались в автомобиль, кое-как разместив пакеты с покупками. – Да ведь тебе подружка твоя звонила!
Впереди, по пешеходному переходу, знакомо косолапила грузная женщина в темном пальто, в меховой шапке, с сердитым красным лицом. Если бы мадам Медведицу, которая была дамой воспитанной и во всех отношениях приличной, спросили бы, что она думает об этой даме – только честно! – то мадам Медведица бы с несвойственной приличным дамам пролетарской грубостью и простотой сказала бы только одно слово – «жирная барсучиха!». И Анька бы полностью с ней согласилась.
– Какая? – не поняла Анька. Она никак не могла налюбоваться купленными чулками и не высовывала носа из пакета, размышляя, не порадовать ли ими Лося сегодня, а на свадьбу не купить ли другие?
– Да Марина же твоя! – затараторила мадам Медведица, провожая взглядом старую знакомую. – Вон, глянь – не ее ли мать пошла? Ну, точно она. Я ее еще по родительским собраниям помню. Ой, стыдоба-то какая! Я совсем забыла про Маринины звонки… Она давно уж звонила тебе, поздравляла еще с Новым годом, потом с Рождеством!.. И позавчера тоже! Еле поняла, чего она там лопочет; совсем по-русски разучилась говорить…
– Мариша! – Анька так и подскочила. – А ты что?
– А что я, – сварливо ответила мать. – Я ответила, что ты тут погрязла в своей любви, дома тебя нет, то ты в Финляндии, то в Альпах, то вот совсем от нас съехала, притираешься ты с женихом…
– Мам! – пароходной сиреной провыла Анька. – Это был бы эпик фейл – Маринку на свадьбу не позвать! Она ж меня аж в Испанию затащила, помнишь? Сеньора де Авалос!
– Да помню, – сварливо ответила она. – Своих, что ли, вам не хватает?..
– Мам, ну лучших же выбрали! – обиделась Анька. – Надо перезвонить ей, позвать обязательно!
– Зови, – вздохнула мадам Медведица. – Конечно, зови.
* * *
Дома, спешно распихав покупки по ящикам комода – типа, спрятала от Лося, – Анька ринулась звонить Маринке по скайпу, сгорая от стыда. Глянув на часы, она сообразила, что скоро и Лось подтянется, а ему надо готовить ужин.
С ужином у Аньки все было строго и четко. Папа Миша, рыкая, аки голодный зверь, требовал после работы мяса. Он говорил, что ежедневно убивает мамонта и желает видеть плоды своих трудов на своем столе, в тарелке побольше. Трепещущая плоть убиенного животного должна была наполнить его силами и желанием убивать других мамонтов – так говорил Миша, когда в нем просыпался хищник. И Анька полагала, что Лось, такой огромный, сильный и кровожадный, тоже убивает мамонтов, а следовательно, в мясе нуждается не меньше, а то и больше Миши. Значит, отбивная на ужин должна быть ему обеспечена!
Поэтому Анька металась по кухне с специями и солью, дожидаясь Маринкиного ответа.
Маринка!
Лучшая подружка, по которой Анька убивалась всю Новогоднюю ночь и изгадила полдюжины галстуков соплями! Единственный человек в мире, с которым Анька делила все свои нехитрые секреты!
«Забыть ей – ей! – про Лося рассказать! – стыдила себя Анька, запихивая мясо в духовку. – Ну, это вообще! Да она первая должна была узнать!»
Маринка ответила быстро, и Анька рассмеялась, потому что первое, что ей было продемонстрировано – это мордашка маленькой Ньевес, мирно спящей на руках у матери.
– Мариша! – прокричала шепотом Анька, глядя на смеющуюся подругу. – Маришка, привет! Привет, маленькая лялечка!
– Привет, – ответила Марина. – Ты где пропала? Звоню, звоню..
– Маринка-а-а-а! – мечтательно закатив глаза, протянула Анька. – Я ж замуж выхожу. За Лося. Так что бери своего Эду подмышку, и двигай сюда. Хочу, чтоб на моей свадьбе пел живой испанец. Вот. Он мне должен! Пришло время долги возвращать.
– Почему лось? – наморщив лоб, спросила Маринка. – Что это – лось?
Анька оглушительно расхохоталась, так, что малышка на руках Марины вздрогнула, и та поспешила ее укачать и успокоить.
– Лось, – шепотом ответила Анька, давясь от смеха, – это как бык, только Лось. Здоровый он, ясно? Мой огромный, сильный, классный Лось!
– А-а-а! – понимая нехитрую Анькину логику, протянула Марина.
– Да-а-а! Твоих Эду надо две штуки слепить, чтоб одного моего Лося получить! Нет, три.
– А вообще, что за человек? – допытывалась Марина. – Где ты его нашла? Я же тебя знаю. Вот так сразу – и все серьезно? Не похоже на тебя…
– Ой, Мари-и-ин! – протянула Анька, усевшись перед ноутбуком и подперев раскрасневшиеся щеки кулаками. – Именно – все и сразу! Все получилось само собой. Спонтанно. Вот провалиться мне на этом месте – я не вру! Познакомились на Новый год, у папы на корпорате, и первого числа – представляешь себе?! – я просыпаюсь у него дома, в Финляндии! Ничего не помню, не соображаю вообще, кто он такой, как я сюда попала! Ты думаешь, сильно он меня спрашивал? Просто увидел, просто понравилась, просто решил все сам! Закинул на плечо и утащил в свою берлогу! Вот. Он такой!.. Он такой!..
– Да уж вижу, – хихикнула Маринка в кулачок, краснея.
– Да что ты там можешь видеть, в своей Андалусии! – возмутилась Анька. – На всю Испанию такого не найдешь! Нет, Маринка, он правда классный. Лучше всех. То, что мне всегда было надо. У меня просто не было шансов устоять. Надежный. Добрый. Красивы-ы-ый. Сильный. Такой нежный… А уж какой изобретательный!
– Ань, – хихикнула Марина, стыдливо отводя взгляд.
– Ты еще скажи, что я тебя шокирую! – темпераментно возмутилась Анька. – Ах, сеньора де Авалос, какая вы стали рафинированная интеллигентка! А вас не смутит ли тот факт, что мы прилагаем все усилия, чтоб побыстрее настрогать побольше лосят?! Да, да, целый табун маленьких финских лосят! Хочу табун!
– Табун – это сколько? – раздался спокойный голос Лося у Аньки за спиной. – У нас в семье принято иметь много детей. Трое – это уже табун?
– Лось! – взвизгнула Анька, молниеносно оборачиваясь, багровея до самых бровей. – Ты чего подкрадываешься и подслушиваешь?! Мог бы и посигналить, что ты уже тут!
Коварный Лось, не спеша снимая пиджак, лишь молча пожал плечами. На этот раз его молчание должно было означать, что она просто так увлеченно болтала, что не услышала, как он пришел домой.
– Зачем? – спросил он. – Я узнал много нового и интересного о себе, и о тебе тоже.
– Я хотела тебе сказать, что он стоит у тебя за спиной, – похихикивая, произнесла Маринка. – Но не успела.
– Добрый день, сеньора де Авалос, – поздоровался вежливый Лось, шаркнув ножкой. – Премного наслышан о вас.
– Добрый день, – с симпатией ответила Марина. – Примите мои поздравления! Очень рада за вас… и за Анечку!
– Спасибо, – ответил Лось. В глазах его мелькнуло теплое, мягкое чувство, и Анька даже заревновала, потому что Лось – опять же наверняка прочувствовав все своим звериным чутьем, – мгновенно понял, как себя следует вести с Маринкой, с этим нежным ангелом во плоти, и постарался изобразить на своем лице максимально человеческое выражение и симпатию.
А потом ей вдруг стало не до ревности, потому что показалось, что мясо в духовке запахло омерзительно, почти что горелым углем, смрадным дымом. Почувствовав головокружения, увидев, как мир перед глазами расплывается, Анька подскочила, бледнея, и, снося косяки, помчалась в туалет, зажимая рот руками, потому что тошнота разрывала ее изнутри на кусочки.
– Анья!? – тревожно кричал ей вслед Лось. – Что такое!?
Анька не отвечала, с грохотом заперев за собой дверь в туалете. Ей было очень плохо, ее просто выворачивало наизнанку, и она проклинала все кафе города, в которых сегодня побывала между делом.
Когда она, бледнее стены, выползла из туалета, Лось поджидал ее под дверями, заметно волнуясь.
– Анья, что случилось, что с тобой? – с тревогой произнес он, всматриваясь в мгновенно изменившееся Анькино личико.
– Ой, Лось, что-то плохо мне, – прохрипела Анька. – Душно, голова кружится…
– Идем-ка, – он обнял ее за плечи, решительно подтолкнул ее к ванной. Там он уселся на бортик, Аньку усадил к себе на колени и вымыл ее лицо холодной водой, как умывают детей, пригладил ее мокрые на висках волосы.
– Все? – спросил он, когда Анька слегка порозовела и без сил прижалась влажным лбом к его плечу. – Легче тебе? Прошло?
– Не знаю, – пробормотала Анька. – Кажется…
– Пойдем, я уложу тебя в постель, – волнуясь и пытаясь это скрыть, произнес Лось. Его огромная ладонь, обнимающая Аньку, заметно подрагивала, но он ни словом не обмолвился о своей догадке. Он словно боялся спросить, чтобы не вспугнуть чудо, о котором догадался. – Откроем окно, проветрим комнату. Подышешь своежим воздухом, тебе станет лучше. А потом я отвезу тебя к врачу.
– Ну, какой врач, Лось, – вяло отмахнулась Анька. Она подняла руку, сжатую в кулачок, разжала пальцы. На ее ладони лежала какая-то крохотная вещица, Лось даже толком рассмотреть не успел, но Анька почувствовала, как он дрогнул. – Я же не помираю, Лось. Я беременна.
– Да? – потрясенно прошептал он, осторожно прикасаясь к тесту, словно тот мог в любой момент взорваться. – Это точно?
– Точнее некуда, Лось, – ответила Анька, наблюдая, как подрагивающие пальцы мужчины осторожно сгребают крохотную вещицу с ее ладони. – Три недели. Я же тогда сказала, что получится… Ты что, не рад?
Лось не ответил, и Анька задрала голову, чтоб посмотреть на него.
Лось был рад.
Его светлые глаза не мигали и медленно-медленно наполнялись слезами. Величайшее изумление светилось в его взгляде, словно он до сих пор не мог поверить в то, что произошло, и Анька уткнулась ему в грудь и рассмеялась:
– Ло-ось, ну ты же взрослый мальчик, ты же знал, что от этого случаются дети?!
– Знал, – потрясенный, ответил Лось, и чмокнул Аньку в макушку, горячо прижался к девушке щекой. – Я знал! И я очень рад!
– Лось, тогда давай ускорим процесс, – капризно потребовала Анька. – Я не хочу на свадьбе с пузом быть.
Глава 21. Н+Л =?.
Лось поспел в номер Акулы в самый последний миг его унижения.
Сначала ему навстречу попалась стайка девушек, убегающих поспешно, как Золушки с бала, но с таким хохотом, будто на приеме у принца их угостили как минимум косяком с коноплей. На бегу натягивая сваливающиеся с плеч шубки, они закатывались от смеха так, что Лося чуть не растоптали, и ему пришлось отступить к стене, чтобы дать им дорогу.
Следом за ними, так же спешно надевая на голое тело куртки, неслась пара стриптизеров в фуражках полицейских. Парни фыркали, переглядывались и багровели от сдерживаемого смеха до самых ушей. Все это показалось Лосю странным.
И уже подойдя к дверям номера Акулы, Лось понял, откуда убегала веселящаяся компания.
Дверь была не заперта; у самого порога, порядком потоптанная, валялась одежда Лассе, залитая и испорченная зеленкой, скомканная, словно об нее вытирали руки.
Из комнаты неслись ругательства и злой вой; Лассе, даже если хотел бы молчать, просто не смог бы сдержать проклятья, рвущиеся из груди. Неслышно ступая, Лось прокрался к спальне, осторожно заглянул и увидел Лассе, в истерике колотящего ногами, обтянутыми рваными сетчатыми чулками. На нем были розовые кружевные трусы, промокшие бриллиантовой зеленью, а какая-то красотка, в шубе и сапогах, вскарабкавшись на кушетку, к которой был пристегнут Лассе, пыхтя и сопя от усердия, колупала в замке веселых розовых наручников.
Лось не подал знака, что он тут; с минуту он стоял, наблюдая освобождение брата и тихо покатываясь со смеху, наблюдая, как тот стыдливо прикрывается от освобождающей его девицей одной рукой. Издевательская надпись на груди четко указывала на того, кто это сделал – Анька, разумеется же. У кого еще достанет ума – и жестокости, – провернуть такую злую шутку…
Осторожно, бесшумно ступая, щадя самолюбие Лассе, Лось вышел из номера, аккуратно притворив за собой дверь, и только в лифте позволил себе расхохотаться, ткнувшись ладонями в стену лифта и едва не нажав на все разом кнопки. Содрав с руки перчатку, он отер катящиеся градом слезы, чувствуя, как вместе с ними утекает нечеловеческое напряжение и становится неимоверно легко…
Позвонив тогда, перед этой эпохальной Анькиной забавой, Лассе был самоуверен и просто лил яд ему в уши.
– Что бы она тебе не говорила, – шипел он гадиной, – а она моя! Моя! Телефон мне дала! И на встречу согласилась! Она же взрослая девочка. Она знает, кто я и чего мне нужно от женщин. И все равно придет. Хочешь убедиться? Приезжай в пять, нет, чуток попозже, когда мы закончим. Ты же понимаешь, одну женщину делить… Это не для меня. И я не хочу, чтоб ты питал какие-то надежды. Она моя, все равно моя!
Лассе был высокомерен, жесток и нахален, втаптывая Лося в грязь. Его голос звучал торжествующе, словно он уже выиграл этот бой, словно Анька уже билась под ним, изнемогая от удовольствия – и как же жалко он выглядел сейчас, оплеванный, практически изнасилованный. Лось чувствовал каждую вибрацию раненной души Лассе, каждую кровоточащую рану, выжженную беспощадным Анькиным маркером, оставившем автограф на голой груди брата; чувствовал, хохотал, давясь смехом и утирая катящиеся слезы, и понимал, что не мог показаться, не мог признаться, что видел брата такого, разрисованного и голого, чтобы не уничтожить его совсем.
«Ну, заслуженно, – отсмеявшись, подумал Лось. – Надеюсь, это отучит его хвастаться и желать чужое…»
Чужое!
Теперь Лось со всей отчетливостью понял, что Анька его; дерзкая, безбашенная, пакостная – он вдруг понял, что за его спиной она вела двойную игру, трясясь, боясь быть раскрытой, прижимая уши, как шкодливая кошка, крадущаяся к лакомому куску. Вспоминая ее острые, испытующие взгляды, понимал, что она боялась его потерять, но желание наказать паршивца Лассе, отомстить за себя, за свой позор – и за него, за Лося, тоже, – было так же сильно, как и ее любовь к нему, к Лосю.
«Гордая, – подумал Лось с усмешкой. – Упрямая. По щелчку пальцев не отступится; и на угрозы не поведется, сделает то, что хочет, что задумала. Ох и характер…»
Лось склоняет голову, усмехаясь, проводя пальцами по губам, вспоминая ее поцелуи и суровое «ты мой, Лось, я тебя застобила!».
«Главное, чтоб не пометила, как Лассе – зеленкой!»
* * *
А освободила Лассе Нинка, кто же еще. Только она, разумеется.
До нее доносились обрывочные сведения о том, что задумали девчонки сотворить с Лассе, но когда – она не знала. Анька, наверное, у Лося научилась чувствовать опасность и на все тревожные вопросы Нины – «когда?!» – отвечала что-то невнятное типа «я передумала» и «ну, может, позже». Но Нина от других девчонок слышала, что все в силе, и удивлялась, почему это Анька ее решила устранить от мести. Удивлялась – и изнывала, понимая, что не может спасти любовь всей своей жизни от надвигающейся беды.
Да, Нина любила Акулу – даже после того, как он ее бросил, даже после вскрывшихся после его отъезда фактов измен. Но в чувстве ее было не столько любви и преданности, сколько меркантилизма и голого, трезвого расчета.
На самом деле Нина была классической лимитчицей со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Как и многие до нее, и еще больше – после нее, она приехала покорять Москву из глубинки, из небольшого села с колоритным названием Локотки. Из богатств у девушки были лишь прекрасные внешние данные, природная цветущая красота, русая коса до пояса и желание устроиться в жизни.
Из минусов – Нина не хотела учиться и работать. Ну то есть, вообще. Она находилась в том дивном возрасте, когда еще веришь в сказку и чуди, и надеешься, что однажды тебе повезет, хотя ей не везло никогда и ни в чем. Но надежда погибает последней.
Из института, куда Нина все же поступила, ее отчислили сразу после первого курса, и это было для нее первым серьезным отрезвляющим ударом. Год прошел, а ни один москвич не посмотрел на красавицу Нину заинтересованно, не подал ей руки и не увел в прекрасное радужное будущее, разом решив все ее проблемы. Ее свежесть, ее юность и красота остались незамеченными, и вертясь вечерами перед обшарпанным, старым мутным зеркалом в общаге, Нина, критически разглядывая свое милое девичье личико, приходила к заключению, что она не так уж красива по меркам Москвы.
На самом деле, если б она спросила у всех кавалеров, которые сбегали от нее после пары дней знакомства, что с ней не так, ей бы указали, скорее всего, на ее крайнюю бесхитростность. Не то, чтобы Нина была глупа – нет, но… Актрисой она была отвратительной; и ее бесхитростное желание хорошо устроиться за чей-нибудь счет перло из нее, как опара из кастрюли на материной кухне в Локотках.
Хорошо устроиться; поиметь от этой жизни все – и совершенно не важно, за чей счет.
Особенно потенциальных женихов отталкивала именно эта неразборчивость. Нина вообще не заморачивалась, за кого идти замуж и с кем спать – лишь бы мужчина подхватил ее и одарил пощедрее. Она ластилась буквально ко всем, натужно заставляя себя, что «его надо полюбить, раз уж попался», и это было видно. Она сама себя не воспринимала, как человека, на что-то годного, способного добиться хорошего положения своим трудом, талантом и умениями. Она считала себя красивым телом, и пыталась обменять это – тело, – на выгоду. И люди это видели тоже; и воспринимали ее точно так же.
Получался какой-то замкнутый круг.
Знакомые помогли Нине устроиться в коммуналке после отчисления, с работой тоже – порекомендовали продавщицей в приличный магазинчик, с неплохой зарплатой. Да, не вышло из Нины ученого, можно было б смириться, отряхнуться, и начать жить заново – работать, о чем-то мечтать, и чего-то добиваться.
Но Нина упорно лезла на ту же самую вершину, что не покорилась ей с первого раза.
Нина хотела найти свое счастье в звездной, богатой тусовке, и все свои силы бросала не на то, чтобы накопить на приличное жилье, а на то, чтобы подцепить богатенького Буратину.
Отказывая себе в нормальном питании, Нина могла явиться в ночной клуб и швырнуть все за какой-нибудь коктейль. Тайком выносила из своего магазина вещи – чтобы дома надеть их, сделать селфи, создавая видимость богатой беспечной жизни, и выложить в Инстаграм.
Брала напрокат букеты цветов и опять фотографировалась, томно потупив очи. Якобы поклонник подарил. Да-да.
Перекусывая в обед лапшой быстрого приготовления, вечером томно извивалась перед камерой в красивом нижнем белье в разобранной постели.
И даже кредит взяла, чтобы слегка увеличить грудь по последней московской моде. Сумма на тюнинг понадобилась неприлично большая, и Нине пришлось потуже затянуть поясок на итак тонкой талии. Денег, потраченных ею на зубы, хватило бы, чтоб купить все село.
В блеске ярких огней ночных клубов ей казалось, что вот-вот, и ее счастье ее найдет. Она все так же с надеждой вглядывалась в лица, стараясь встретиться взглядом, зацепить, и понять – вот он, тот, кого она так ждала! Но шли серые дни и шумные ночи, похожие одна на другую, грохотала музыка, лился алкоголь, наполняя кровь счастьем и безграничной, как мир, любовью, а ничего не менялось. Наутро все было обычно и привычно: похмелье, раскаяние и серая тоска.
Ни-че-го.
Поэтому Акула, соблазнившийся на прелести Нины, был для нее единственной удачей, единственным мужчиной, который попытался изобразить ухаживания за ней – и единственным билетом в счастливую жизнь. Последним шансом – в изумлении Нина обнаружила, что ей уже двадцать восемь лет, семь лет прошло с момента ее знакомства с Акулой, и за все это время за ней никто не пытался приударить.
Нет, не так.
Приударить, конечно, пытались.
Дарить цветы, звать замуж пытались, но кто?!..
Работяги с завода?!
Лысенький плешивенький вдовец, живущий в соседнем дворе?
Студенты-малолетки, такие же приезжие, как она сама?!
А Акула – это было то, что надо.
Иностранец – это Нина поняла по едва уловимому акценту, придающему его речи особый шик. Богатый – даже пав низко, Акула за раз мог потратить денег больше, чем Нина за месяц. На фоне отлично одетого, приглаженного и ухоженного Акулы Нина остро ощущала свою ущербность и дешевость. Нищета выглядывала из ее кармана старым телефоном, нищета хлюпала отставшей подошвой сапога по серому месиву снега, нищета бурчала в животе, потому что вчера было блестящее ламинирование волос и ногтики со стразиками…
Нина хотела Акулу; но не как мужчину и не как мужа – она одержимо хотела его как вещь, как подарок на Новый год, как цель, к которой стремишься всю жизнь, как мечту! Он был тем праздничным чудом, которое у нее однажды сбылось, которое она могла осязать, трогать, обнимать, и ей хотелось всего-то повторить его. Потому что это чудо было единственным реальным из всех ее мечтаний.
И она начала действовать.
Во-первых, после того, как Анька поделилась с Ниной новостью о том, что видела Акулу в Москве, она словно нечаянно попалась ему на глаза в холле гостиницы и мило улыбнулась, всем своим видом показывая, что узнала, помнит, но не злится на него. Акуле это понравилось; как и ее восторженный щебет за чашкой кофе, посвященный ему. Так и быть, он допустил эту милую девушку до тела.
Второе свидание Нина выторговала у Акулы в обмен на информацию о том, что Анька улетает в Альпы – уж больно тот навязчиво интересовался ею.
И третье он предложил ей сам, войдя во вкус безотказного секса. Он действительно назначил ей свидание на час раньше, чем Аньке, полагая, что надо немного снять напряжение перед разговором с Лосем – ведь и Лося Акула тоже позвал, чтобы тот накрыл неверную невесту в его постели. Однако, все пошло не так; и когда Акула ни с того, ни с сего позвонил Нине и спешно отменил встречу, Нинка почуяла – вот оно!
– Лассе, но эта Анька, – только и успела выкрикнуть Нина, – она гадость…
– Все, мне некогда, – резко ответил он и дал отбой.
Нинка, разумеется, тотчас поспешила на помощь, прекрасно понимая, чем грозит Акуле встреча с Клубом Бывших. Но спешила Нина весьма расчетливо – так, чтобы прийти попозже.
Во-первых, она не так уж горела чувствами к Лассе, чтобы бездумно встать на дороге между ним и Клубом. Недобро усмехаясь, она думала о благотворности наказания. «Меньше будет шляться по бабам», – думала она.
Во-вторых, частично знакомая с планами Клуба, Нина очень хотела стать спасительницей, которой Акула был бы по гроб жизни благодарен. И поэтому она, пришедшая в самый разгар веселья, некоторое время тихонько стояла в коридоре, прислушиваясь к взрывам хохота, доносящимся из-за дверей.
И только когда из номера Лассе удрали стриптизеры, на ходу деля заработанные деньги, Нина ворвалась в номер, сделав вид, что разминулась с негодяями и даже выдавила из себя пару слезинок.
– Лассе! – трагично выкрикнула она, бросаясь к любимому. – Я же предупреждала!..
Акула не отвечал, яростно грызя кляп.
– Ну, ничего, ничего, – пыхтела Нина, заботливой тушей навалившись на бедного Акулу и царапая в замке маленьким ключиком – их Анька милостиво бросила на стол, полагая, что длительное заточение достаточное наказание для Акулы, и вызов МЧС – это уже чересчур. – Ничего… Мы запомним. Мы ей отомстим. Мы просто так не оставим этой пигалице! Мы…
Акула был морально сломлен и уничтожен, и Нина не без удовлетворения отмечала, что даже обретя способность говорить, он не спешит ее обругать и оттолкнуть, и ее навязчивым «мы» не возражает. Напротив – он жался к своей спасительнице, и Нина торжествовала победу, полагая, что с этой минуты они состоявшаяся пара.
«Ну и что, что в зеленке, – хладнокровно думала она. – Зато он на мне женится и увезет отсюда подальше. А вы, идиотки, и дальше прыгайте на шесте, топчите московскую грязь! Мстительницы тупые…».
