Текст книги "Владимир Павлович Врасский"

Автор книги: Константин Федюкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

«Считаю нелишним сообщить здесь рассказ одного из университетских товарищей В. П. Врасского, доктора Н. (к моему крайнему сожалению, я не помню фамилию его, но быть может он, прочитавши эти строки, откликнется) о том, что побудило Врасского заняться рыбоводством. Бывши еще в Дерпте, Врасский на одной студенческой пирушке поспорил с одним из своих товарищей, сыном богатого петербургского банкира, о том, что важнее – богатство или знание и труд. Молодой банкир утверждал, что с деньгами все достижимо, а без денег знание и труд ни к чему не приведут. Врасский же, наоборот, утверждал, что знание и труд все перетрут. Слово за слово, и между двумя буршами состоялось пари. Врасский брался доказать свою идею на деле, обещая с помощью труда нажить в 10 лет капитал в 100 000 рублей. И в случае неисполнения этого обязывался всех бывших при споре товарищей, где бы они ни были к тому времени, привезти всех на свой счет в установленный город и напоить допьяна шампанским. В противном же случае то же обязывался сделать молодой банкир.

«Приехав из Дерпта в свое имение, В. П. Врасский принял от матери хозяйство и со всей энергией начал заниматься им, думая полеводством и скотоводством нажить к 10-летнему сроку 100 000 рублей. Но вскоре он убедился, что хозяйство этого дать не может. И вот, прочитавши журнальную статью об искусственном разведении рыбы и увлекшись идеей возможности неограниченного обогащения водных бассейнов рыбой, Врасский кинулся на эту новую отрасль хозяйства, чтобы, как он выражался, „черпать золото ковшами⁴⁴» (Гримм, 1889).

Это безусловно интересное свидетельство, за которое нельзя не быть благодарным: без него биография ученого лишилась бы яркой детали, одной примечательной страницы. Ведь это – документальная запись, сделанная со слов живого свидетеля, который был, надо надеяться, участником той памятной студенческой пирушки.

Вместе с тем дополнение О. А. Гримма страдает некоторыми неточностями; оно неполно рисует событие, которое, по его мнению, было поворотным в жизни ученого. Это «Дополнение» само нуждается в дополнениях и поправках.

Что можно узнать об участниках пирушки? Кто там был, кроме самого Врасского? Как звали сына банкира, с которым столкнулся Врасский в горячем споре? Кто такой доктор Н., которого запамятовал Гримм?

•Сам автор «Дополнения» больше не ставил и не освещал этих вопросов. Его призыв откликнуться на примечание к статье В. П. Ласковского, видимо, остался без ответа, по крайней мере в печати такого отклика не появлялось. А нам хочется получить хоть какие-нибудь, пусть самые скупые сведения об участниках памятной студенческой встречи. Небезынтересно знать, кто были эти спорщики.

Вот перед нами – старое справочное издание «Academicum» и документы из университетских фондов архива в городе Тарту. Они в некоторой степени проясняют дело. Во всяком случае почти безошибочно можно сказать, что среди пирующих и спорящих были перечисленные далее лица.

1. Сам Владимир Павлович, студент юридического факультета.

2. Николай Шлегель, его однокурсник и друг, о кото-тором уже говорилось выше. Возможно, что именно он рассказал Гримму о споре на студенческой пирушке. Он долго жил в Петербурге и в 1889 г., будучи уже 64-летним стариком, передал в редакцию «Вестника рыбопромышленности» небольшой в овале портрет В. П. Врасского, репродукция с которого в том же году появилась в журнале. Следовательно, Шлегель мог видеться с редактором журнала, разговаривать с ним на тему о студенческих годах основателя Никольского рыбо-водного завода. Одно тут не согласуется: Н. К. Шлегель не был доктором наук. Он был чиновником таможни, суда, затем цензором и т. п. Ко времени опубликования гриммовского «Дополнения» он имел чин статского советника.

3. Мориц фон Энгельгардт, студент философского факультета, будущий доктор теологии.¹⁹ Склонность к религиозной догматике, видимо, не мешала ему в молодые годы предаваться праздности и вакхическим забавам. Из университетских друзей Врасского он единственный впоследствии стал профессором и доктором (правда, доктором-богословом). Если О. А. Гримм не допустил ошибки в отношении ученой степени человека, рассказавшего ему о споре на студенческой вечеринке, то этим человеком мог быть М. фон Энгельгардт.

4. Владислав Ласский, студент камерального (к концу его учебы – дипломатического) отделения на юридическом факультете, сын польского банкира.²⁰ В университет он поступил на год позднее Врасского. В учебе преуспевал, готовя себя к тому, чтобы стать достойным наследником своего отца, крупного банкира в Варшаве.

По всей вероятности, именно с этим будущим финансовым заправилой и поспорил Врасский. Это можно утверждать потому, что в те годы никто из сыновей банкиров, кроме Владислава Ласского, не находился в стенах Дерптского университета. А он учился на одном отделении с Врасским. Вместе проводили они дни в учебных корпусах, часто встречались в свободное время. Между ними, как людьми разных наклонностей и вкусов, естественно, могли возникать принципиальные разногласия во взглядах на жизнь, на общественные ценности.

Доктор О. Гримм назвал студента, который преклонялся перед злотыми и рублями, сыном петербургского банкира. Это, конечно, ошибка, но она имеет некоторое оправдание. Отец студента, владелец банка в Варшаве, вел деловые связи со столичными банкирскими домами. Возможно, он имел там свои вклады. Сам В. Ласский значительную долю своих капиталов перекачал в столицу Российской империи, а впоследствии стал совладельцем и директором Международного Торгового банка в Петербурге. Значит, если он не был сыном петербургского банкира, то сам был петербургским банковским тузом.

Процитированное нами «Дополнение» д-ра Гримма грешит еще в том отношении, что в нем явно переоценена, завышена роль этого спора в жизни и в личной судьбе Врасского. Конечно, это событие нельзя сбрасывать со счета. На будущего рыбовода оно, видимо, произвело глубокое впечатление. Ему хотелось обязательно выиграть в этом споре. И тем не менее это был только спор, словесная стычка вспышка горячих чувств. Тут Гримм (как, может быть, и сам Врасский) принял повод за причину. Для Владимира Павловича пари с банкирским сынком могло быть только поводом к тому, чтобы круто изменить свой жизненный путь, чтобы оставить мысль о дипломатической карьере и заняться земледелием, а затем искусственным рыбоводством. Этот спор мог лишь до некоторой степени ускорить принятие такого решения. А причина заключалась в другом.

В чем же она состояла?

Быть может, Врасский отказался от государственной службы, не желая стать опорой царского трона? Нет, этого сказать нельзя. Не это повернуло его жизнь в другую сторону. Верно, что царская служба мало привлекала его в последний период учебы. Но до этого у него были вполне серьезные намерения посвятить себя служебной деятельности. Во всяком случае он, сын своего класса, никогда и не думал посягать на основные устои Российской империи. А от государственной службы он отказался потому, что чувствовал в себе иное призвание.

В то время Россия находилась в преддверии буржуазных реформ. Начиналась капитализация сельского хозяйства, которое было, несмотря на всю его отсталость, ведущей отраслью в экономике страны. Деревне нужны были новые культурные хозяева, способные вести земледелие и животноводство на научных основах. Их было тогда мало, по-настоящему грамотных хозяев и работников на земле. А русская земля ждала таких людей. И потому В. П. Врасский, родившийся в сельской местности, любивший природу, именно к этой отрасли решил приложить свой разум и руки.

Некоторое время, впрочем, он не предпринимал практических мер к перестройке своего хозяйства, во всяком случае не вносил решительных изменений в привычную жизнь Никольского поместья. Сначала надо было осмотреться, детальнее изучить возможности и наметить направление таких перемен. Управляя родовым имением, он определенно приходил к заключению, что все в нем надо переделывать, перестраивать на научной основе.

Пока дела еще не захватили его целиком, Врасский, следуя давно установившемуся обычаю, ездил к соседям-помещикам, присматривался к их методам хозяйствования. Бывал у родственников – у Толстых, живших поблизости в селах Новогеоргиевском и Белье, а также у тетушки своей П. Н. Жеребцовой, урожденной Толстой.

Она жила в селе Пестово и сама управляла имением. Эта помещица не раз ездила в страны Европы. Ей было о чем рассказать племяннику, в том числе, возможно, и относительно европейской экономики и новинок в сельском хозяйстве.

В первых числах марта 1852 г. Врасскому довелось еще раз побывать в Дерпте, куда он ездил для того, чтобы получить нужные документы из университетской канцелярии. Там были встречи с друзьями и знакомыми. Вернувшись из Дерпта, он вскоре предпринял поездку в Петербург. Хотя в то время уже работала Николаевская железная дорога, Врасский выехал в столицу на лошадях, но тракту через Новгород Великий. В Петербурге и Новгороде, не зная покоя, он хлопотал о покупке лучших для того времени сельскохозяйственных орудий – железных плугов, борон, веялок и т. д. Он узнавал, где можно раздобыть отборные семена; бывал на конных базарах и у владельцев конных заводов; приобретал агрономическую и экономическую литературу.

Все лето – первое лето своего хозяйничанья – Врасский пристально изучал почву, ее структуру. Ему хотелось скорее понять, чего хочет земля-кормилица, чего ждет она от земледельца. Молодой хозяин еще нечетко представлял, к чему приведет его небольшая, в пределах одного помещичьего имения, земледельческая реформа, которую он задумал и начал осуществлять. Как видно из упомянутой статьи В. П. Ласковского, для Владимира Павловича было неоспоримо, что с трехпольем пора покончить навсегда. Вместо него он вводил у себя в хозяйстве многопольный севооборот.

Всю осень в Никольском шли строительные и полевые работы. На глазах у людей менялся облик усадьбы. На новом скотном дворе доделывались стойла и кормушки. Крепостные мужики приводили или пригоняли в Никольское молодых породистых лошадей, быков, нетелей, овец, закупленных Владимиром Павловичем. К будущей весне под пахоту готовились залежи. Раскорчевывались участки, заросшие ольхой, ивой и другими малоценными древесными породами. Вблизи господского дома сажались фруктово-ягодные и декоративные деревья и кустарники. Кроме мужиков, дворовых девок и подростков, во всех этих делах участвовал сам помещик, который обычно не чурался черновой и тяжелой работы.

Небезынтересно отметить, что некоторые деревья, посаженные самим В. П. Врасским, сохранились в Никольском до наших дней.

В начале 1853 г. в родовое имение возвратился Николай Врасский, младший брат Владимира Павловича. После окончания гимназии он пытался поступить в Дерптский университет, но на вступительных испытаниях, как обозначено в экзаменационном листе, он получил совсем неудовлетворительные оценки по математике и за сочинение на немецком языке. Летом того же года он повторил попытку поступить в университет – и опять безуспешно.²¹ После этого он вплоть до своей ранней смерти оставался в Никольском. Старший брат, по всей видимости, рассчитывал на его помощь, но почему-то так и не обрел в нем настоящего помощника. Во всяком случае в литературе и в архивных бумагах не осталось никаких свидетельств о их совместной работе.

Как земледелец, В. П. Врасский по сути дела экспериментировал в одиночестве. Конечно, у него были помощники. Во всей хозяйственной перестройке он опирался на своих крепостных крестьян, если только они проявляли ум и живой интерес к новому делу. Такой опорой для него были, например, двадцатишестилетний дворовый человек Матвей Рулев и совсем еще молодой парень Карп Лебедев. Позднее И. К. Решеткин в своем прошении, которое он направил в департамент сельского хозяйства, характеризовал этих людей как старательных, исполнительных работников и просил выдать им денежную награду за их нелегкий и честный труд.²² Но Врасскому эти неграмотные мужики по-настоящему стали помогать позднее, когда он занялся рыбоводством.

О его новшествах скоро узнали во всей округе. Как уже сказано, в период зарождения капитализма нужны были «новые хозяева», нужны были образцы. И в Никольское стали приезжать многие помещики и земледельцы-арендаторы, которым хотелось своими глазами посмотреть на диковинные нововведения. Здесь бывали

Унковские и Дирины, Загряжские и Вишняковы, графы Толстые и князья Щербатовы. По всей видимости, Никольское посещал и губернский предводитель дворянства князь А. И. Васильчиков, которого А. Голубев в биографическом очерке характеризовал как чопорного, холодного барина, автора книг по земледелию, слывшего приверженцем образцового хозяйствования.

Обмен мыслями с каждым из этих людей приносил определенную пользу. Но главным образом Врасский много и самостоятельно работал в хозяйстве. «Знания и труд все перетрут» – было его заветным правилом в поисках нового пути в земледелии.

Вскоре, однако, он начал убеждаться, что, занимаясь хлебопашеством и скотоводством, ему не достигнуть цели, которую он ставил перед собой. Общие условия земледелия в тогдашней крепостнической России сковывали хозяина-экспериментатора.

«ДЛЯ ОТЕЧЕСТВА И ДЛЯ СЕБЯ»

Как писал сам В. П. Врасский, в ноябре 1853 г. он узнал об открытии во Франции метода искусственного разведения рыб. Где узнал, откуда? О. А. Гримм свидетельствует, что из журнальной статьи, хотя точного названия этой статьи не приводит. Напротив, у Ласковского сказано, что на идею искусственного рыборазведения Владимира Павловича натолкнула не журнальная статья, а случайно прочитанная брошюра на французском языке.

В 1852—1853 г.г. появился ряд статей и заметок об искусственном разведении рыб. Статьи эти печатались в отечественных и зарубежных журналах, особенно в немецких и французских. Свободно владея этими языками, Врасский имел возможность прочесть любую из доступных для него публикаций. Тогда же вышли из печати и отдельные брошюры по искусственному рыбоводству, и в первую очередь – книжка д-ра Гаксо, дважды изданная на французском языке.

Оригинальное открытие чрезвычайно заинтересовало Врасского. К концу 1853 г. или к началу 1854 г. он приобрел две книги по рыбоводству на французском языке, автором которых был известный эмбриолог Жан-Виктор Кост, и сочинение д-ра Фрааса «Искусственное рыбоводство» (на немецком языке), а немного позднее – небольшую книжицу Гаксо в переводе с французского на немецкий, в издании Арнольда Гундерлиха. Хотя сам Врасский перечисляет эти произведения в такой последовательности, как они приведены здесь, мы все же начнем с последней – с брошюры Гаксо, потому что она в оригинале появилась раньше других и была первым обобщением опытов и ценного открытия французских рыбаков.

В издании Гундерлиха (Веймар, 1854) эта книжка называлась «Умножение рыб до бесконечности посредством искусственного оплодотворения икры молоками...» (к этим словам добавлялось несколько подзаголовков, так что полное название было довольно длинным и громоздким). В русском издании книжка вышла в 1859 г. под другим наименованием: «Искусственное

оплодотворение и размножение всякого рода рыб, чрезвычайно любопытное и полезное открытие новейшего времени. Сочинение Гаксо, члена общества науки и искусств».

Брошюра д-ра Гаксо рассказывала о том, что во Франции, в департаменте Вогез, простой рыбак Жозеф Реми из деревни Ла-Бресс с успехом провел опыты по искусственному разведению форели. В искусственном осеменении икры и в других экспериментах, связанных с восстановлением запасов рыбы в местных речках, ему помогал сосед и друг Анри Жеэн. Вдвоем они выработали свой стабильный метод разведения рыбы. Это открывало путь к рыбоводству почти на всех больших и малых водоемах, особенно в реках, прудах и озерах. Автор брошюры рекомендовал опыт Реми и Жеэна всем желающим.

Но популяризаторская книжка Гаксо не годилась как практическое руководство, потому что автор, ученый секретарь Вогезского общества поощрения науки и искусства, не сообщал детальных сведений о работе с икрой при ее искусственном осеменении, о кормлении мальков и т. п. Практические советы для рыбоводов содержались в сочинении К.-Н. Фрааса, а еще больше – в книгах Ж.-В. Коста, который лично сам проверил и немало усовершенствовал метод вогезских рыбаков. По его настоянию и под его руководством в 1853 г. был создан первый во Франции и лучший в этой стране Гюнингенский рыбоводный завод. Сюда, к доктору Косту, приезжали учиться ихтиологи, практики-рыбоводы и рыбопромышленники многих стран мира. Печатные труды Коста по искусственному разведению рыбы получили в то время широкое распространение.

Объяснялось это не только авторитетом знаменитого эмбриолога, а также тем, что искусственное разведение рыбы в естественных водоемах в то время получало широкий размах и спрос на литературу по этому новому вопросу был велик. По развитию искусственного рыбоводства Франция сразу же заняла первое место, и потому, естественно, на книжном рынке предпочтение отдавалось произведениям французских авторов, освещавших сущность и перспективы новой отрасли хозяйства.

Искусственное рыбоводство, как новая и выгодная отрасль производства, в середине XIX в. развивалось довольно бурно во многих странах Европы и Америки. В 1854 г. во Франции было построено 20 рыбоводных заведений, а в 1859 г. их уже насчитывалось больше 70. Сам Луи Бонапарт, только что пришедший к власти, торжественно объявил о своем намерении «оживотворить все реки Франции» (Гримм, 1921). Король Нидерландов взял искусственное разведение рыбы под свое личное покровительство. Рыбоводные заводы по его желанию были сооружены близ королевских дворцов в окрестностях Гааги и Воса. Новым многообещающим делом заинтересовались правительства Швеции, Норвегии, Бельгии, Австрии, Швейцарии, Соединенных Штатов Америки, Баварии, Сардинии и других стран.

В России в то время, однако, никто в правительстве, в министерствах или в научных учреждениях пока не думал всерьез о развитии культурного рыбоводства на просторах великой страны. Были только немногие крупные ученые и энтузиасты-одиночки, которые стремились освоить новое дело. Из ученых-ихтиологов это были академик К. М. Бэр, проф. К. Ф. Рулье, проф. К. Ф. Кесслер, а из практических рыбоводов, обогативших науку, – В. П. Врасский.

Справедливости ради следует сказать, что в те годы, когда начинал свою научную и практическую деятельность Врасский, на Урале небезуспешно работал другой ученый-рыбовод – крепостной человек П. Малышев. Об этом оригинальном экспериментаторе, к сожалению, известно совсем немного. «Среди пионеров искусственного рыборазведения в России, – читаем мы у П. Н. Скат-кина, – непростительно забыто имя Петра Малышева – „лекарского ученика, крестьянина господ Демидовых⁴⁴, владельцев Нижне-Тагильских заводов. Еще в 1856 г. Петр Малышев опубликовал обстоятельную статью о результатах наблюдения над естественным размножением налимов и опыта их искусственного разведения» (Скаткин, 1959).

Далее П. Н. Скаткин говорит, что уральский рыбовод-опытник, несмотря на его положение крепостного, был для своего времени высокообразованным человеком. Опыты над налимами он проводил по заданию хозяина-заводчика. Для Малышева это был подневольный труд. И тем не менее он относился к делу пытливо, творчески, со всей страстью своей души. Уже одно это вызывает глубокое уважение к его работе, к его доброму имени. Ему не удалось сделать больших открытий в науке, не суждено было намного обогатить практику рыбоводства. Для этого, видимо, не было условий во владениях горнопромышленников Демидовых. Как писал О. А. Гримм, в пореформенный период, уже будучи свободным от крепостной зависимости, Малышев просил дать ему место надсмотрщика на Никольском рыбоводном заводе. Но ему почему-то отказали, и дальнейшая судьба этого ученого-самородка осталась неизвестной.

Владимир Врасский был удачливее своего уральского собрата по научным поискам, хотя и его судьба оказалась не столько счастливой, сколько трудной. Но он был помещик, относительно богатый человек, и ему легче было организовать научное рыбоводство хотя бы за счет собственных средств.

Мы уже сказали, что в начале 50-х годов XIX в. официальная Россия была глуха к запросам и нуждам культурного рыбоводства и рыболовства. Варварские методы лова вполне устраивали тогдашних рыбопромышленников, и ни им, ни руководителям правительственных и других казенных учреждений не хотелось заглядывать в завтрашний день. А между тем рыбные запасы в стране начинали заметно убывать.

И вот что примечательно: в такой обстановке казенного равнодушия Врасский, читая иностранные книги по рыбоводству, примерял прочитанное именно к России, к ее неоглядным водным просторам. Он понимал, что едва ли найдутся страны, которые нуждались бы в развитии рыбных промыслов больше, чем Россия. Ведь тут – огромное население и столь же огромные возможности разводить рыбу в бесчисленных озерах, реках и прудах.

Разумеется, одному человеку не под силу было не только осуществить, но и до конца осмыслить эти возможности в масштабе всей страны. Однако у Владимира Павловича была своя реальная и заманчивая перспектива – наладить искусственное рыбоводство в водоемах Валдайской возвышенности. Здесь повсюду раскиданы прекрасные озера – необозримый Селигер, Валдайское, Пестово, Велье, Уклеинское. Здесь множество рек и речушек, светлых, богатых кормами. Обдумывая новое дело, Врасский имел в виду и свою маленькую, холодноводную Пестовку. Эта речка протекала через его родовое имение, соединяя два озера – Пестовское и Велье. Как будто сама, природа подсказывала: здесь и надо положить начало научно организованному рыбоводству в России.

Мысль об искусственном рыбоводстве захватила Врасского целиком. Он тогда же твердо решил отдать все свои силы и средства на новое, интересное предприятие. Немедленно стал прикидывать, с чего начинать, как приниматься за неведомую пока работу.

Можно легко представить его трудности на первых порах. Не было у него сколько-нибудь удовлетворительных научных знаний о жизни рыб. Ихтиология, эта специальная отрасль знания, осталась за пределами университетских программ. У молодого помещика не было никакого опыта по части рыбоводства. Не было возможности вдруг раздобыть где-нибудь специальное оборудование и аппараты для инкубации икры, для выращивания мальков, для содержания рыб-производителей и т. д. Такого оборудования просто не существовало нигде во всей стране. Все надо было создавать заново самому. Кроме того, никто из людей, окружавших Врасского, пока не понимал его намерений, не сочувствовал его начинанию. Следовательно, совсем нелегко ему было

решиться пойти непроторенной дорогой, жертвуя для этого временем, покоем, средствами и, быть может, своим будущим.

Но Врасский смело начал осуществлять свои планы. Поздней осенью 1853 г. он стал готовиться к опытам. Для проведения их он на первых порах приспособил свой кабинет; на столах расставил глубокие фарфоровые тарелки и большие блюда, смастерил два цинковых ящика, в которых предполагал, заполнив их водой, держать оплодотворенную икру (в этих же ящиках намечалось поместить и выращивать мальков).

До начала опытов, однако, было не так близко, как думал еще совсем не искушенный энтузиаст. Оказалось, что форель, на которую он рассчитывал и которую выловили из речки Пестовки, уже отметала икру. Другие породы рыб, обитавшие в местных водоемах, в это время не нерестились. Пришлось ждать до второй половины зимы, когда начинается метание икры у налимов. Врасский нетерпеливо коротал это время, замышляя «к великой пользе обратить» все озера и реки Валдая или уж во всяком случае проверить на деле то, что вычитал он из книг.

В феврале 1854 г. налимы были выловлены из-подо льда Велье-озера. Судя по запискам самого Врасского, над этими подопытными рыбами уже тогда проводились довольно сложные операции. Рыбовод сначала сажал их в цинковый ящик, наполненный водой. На стол он ставил ведро с холодной водой и, поймав налимью самку, начинал выжимать из нее икру. Скользкая рыба упруго сжималась, изгибалась, но скоро, растратив силы, слабела и переставала сопротивляться. От настойчивых, методических поглаживаний зрелая икра густыми струйками стекала в фарфоровое блюдо с водой, расползаясь по гладкому дну.

Еще труднее давалась подобная манипуляция над самцом. У него до предела сжимались мышцы, молоки не выделялись. Приходилось звать кого-нибудь из помощников: две нары рук легче справлялись с задачей. Сметанно-белая жидкость заливала икру на дне блюда. Осеменение икры, казалось, было произведено. Потом такое же смешение икры и молок производилось во втором блюде, в третьем. Из цинковых ящиков вынимались

33

3 К, Ф. Федюкин

другие налимы-производители, и опять все шло по тому же кругу.

Врасский был уверен, что все делалось так, как рекомендовалось в письменных наставлениях Коста и других ихтиологов. Все операции над налимами были выполнены по правилам и с любовью, старательно и аккуратно. Оставалось только систематически освежать воду в посудинах, в которых поместили икру, и ждать, когда появятся на свет личинки рыб.

Но они не появились, как ни ждал рыбовод. Почему? Отчего такие же опыты вполне удались Реми и Жеэну? В. П. Врасский понимал, что вогезским рыбакам было труднее проводить свои опыты: у них не было под рукой книг с наставлениями. И все же у них была удача. Природа щедро наградила их за труды. А тут, в Никольском, не было никакого проблеска надежды на успех. Первую свою неудачу Врасский переживал серьезно, глубоко.

Вновь он перечитывал труды д-ра Коста, внимательно анализируя, взвешивая все его научные выкладки и практические рекомендации. Впрочем, метод искусственного размножения рыб, предложенный Ж.-В. Костом, не был его собственным методом. Он был изобретен еще в XVIII в. в Германии мало известным в науке Стефаном-Людвигом Якоби. Затем независимо от Якоби он был открыт вогезскими рыбаками, о которых упоминалось выше. Кост, проводивший свои опыты в Гюнингене, усовершенствовал этот метод и описал его в своих произведениях, посвященных рыбоводству.

Существо этого метода и пытался понять Врасский. Он просил своих петербургских друзей присылать ему новые книги по рыбоводству, если такие появятся в книжных лавках. Ему хотелось услышать последнее слово в науке, которая не только заинтересовала, но захватила его.

Тщательно подготовившись, в мае того же 1854 г. он повторил свои опыты, на этот раз над икрой плотвы. Несколько дней прошло в тревожном ожидании. Но личинки рыб не вывелись и– на этот раз. Экспериментатор был огорчен новой неудачей. «Я был в отчаянии»,– признавался он позднее в своих записках по искусственному рыбоводству (Извлечение из переписки, 1859).

Но чувство отчаяния, безнадежности было временным, оно скоро прошло. Однако рыбовода стали мучить сомнения. В самом деле, отчего происходили неудачи в его опытах? Неужели он делал что-то не так, как рекомендовалось в наставлениях по рыбоводству? Или в книгах не все верно? Может быть, в том и состояла причина неудач, что он слишком безотчетно доверял авторитетам? Вопросы вставали один за другим и настойчиво требовали ответа.

Врасскому хотелось как можно скорее найти причину своих неудач, разгадать одну из удивительных тайн природы и, разгадав, извлечь всю пользу из возможности искусственного разведения ценных рыб. Пользу для отечества и для себя. Он так и писал впоследствии, что жертвовал всем, чтобы принести благо «как для отечества, так и для себя» (там же).

Тут нельзя не заметить, что для Врасского родина – не только в этом изречении, но во всех его мыслях и делах – была на первом плане. А что касается поисков желанной пользы для себя, то это у него тоже не было связано с чисто эгоистическими стремлениями. Мы можем смело утверждать, что Врасский не был в плену у слепой корысти. Напротив, вся его деятельность как ученого-рыбовода представляется добрым примером бескорыстного трудолюбия.

К трудолюбию у него прибавлялось другое замечательное свойство – настойчивость в достижении цели. Первые неудачи не охладили его. Пусть опыты с рыбьей икрой и молоками не дали пока никаких результатов, но они, во-первых, были полезны как урок, как ошибки, на которых учатся; во-вторых, они заставили экспериментатора усомниться в истинности и в полноте тех знаний, в которые он верил до этих опытов. В этот период Врасский основательно подверг сомнению рекомендации Коста, Фрааса и других теоретиков рыбоводства. А от сомнений он, естественно, переходил к активному самостоятельному поиску. Без этих начальных шагов, еще неуверенных и шатких, очевидно не было бы тех важных открытий в науке и практике рыбоводства, которые сделал этот смелый и талантливый человек.

Осенью 1854 г., как и в предыдущую осень, Врасский опять начал опыты над форелью. Эта рыба особенно занимала его. В случае удачи он мечтал заселить гатчинской и радужной форелью все валдайские реки и озера с родниковой водой.

Со времени первых опытов в помещении, где проводилась работа по искусственному разведению рыбы, произошли некоторые усовершенствования. Они заметно меняли всю технологию процесса, если можно в данном случае говорить о технологии. Оплодотворенная икра содержалась уже не в блюдах и тарелках, как раньше, а в сравнительно просторных цинковых аппаратах, в которых вода обменивалась более равномерно.

Воду таскали ведрами с речки Пестовки, до которой от господского дома было сотни три шагов, если не больше. Это было тяжело и невыгодно. Потом стали подвозить воду в бочке на лошади, но и это требовало много хлопот и времени. Врасский понимал, что на плечи его помощников легла нелегкая ноша. И он задумывался над тем, как облегчить их труд и сэкономить их силы для более полезной работы, а главное – как обеспечить постоянный ток воды, необходимый для выведения рыб.

Сначала он хотел провести воду прямо в дом, в свой рабочий кабинет, переоборудованный под рыборазводное помещение. Но почти невозможно было приобрести водопроводные трубы. В то время во всей России существовали только давнишний самотечный водопровод в Новгороде и мытищинский водонапорный в Москве. В Петербурге едва приступили к строительству системы водоснабжения. Поневоле приходилось рассчитывать только на самодельные деревянные трубы.

Врасский знал, что и деревянный водопровод тоже потребует немало труда и забот. Но надо было строить. И он стал чаще бывать на берегу речки Пестовки, раздумывая над тем, как лучше подвести воду прямо к цинковым ящикам, в дом или, на худой конец, к самому дому. И тогда пришла другая мысль – соорудить па речке пруд, а у пруда, ниже плотины, построить специальный домик для искусственного размножения рыбы. В таком случае проблема водопровода уже не представляла большой трудности. Его можно было построить намного проще и дешевле.