Текст книги "Буймир (Буймир - 3)"

Автор книги: Константин Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Да и солнце жгло нещадно, долго не всходила картошка, удобрения в сухой земле не действовали, еще могли и корень обжечь.

Картошка запекается, мучается, а дивчина того больше...

На коромысле из Псла носила воду, поливала невзошедшие кусты.

Варвара Снежко корила:

– Ну чего ты не спишь не ешь? Сергей и тот тебя не узнает через эту картошку, так иссохла!

– А что я Сергею скажу? Лежит в госпитале, не знаю, чем его кроме и утешить...

Чудная девушка, нет силы живительнее, чем ласковое задушевное слово!

У матери хватало забот с огородом да с печкой, до разговоров ли тут, едва ноги таскает. Наталка брала лопату, тихо вокруг, месяц светит, в воздухе благоухание, перевертывала лопатой тяжелые пласты. Весенняя ночь коротка, только приляжешь – рассвет, опять в поле.

Затянуло небо тучами, зарядили дожди, земля напиталась влагой, – и картошка проклюнулась, сочная, зеленая, как рута. Мотыга проворно, легко стругала сорняки, окучивала кусты.

Стоял погожий летний день. Наталка писала Сергею в госпиталь: картошка зацвела что полотно – белым-бело!

Пусть порадует раненого бойца цветущее поле, выхоженное девичьей рукой.

Вечерней порой ехал молодой всадник, остановил коня, залюбовался:

– И как ты, дивчина, над ним колдуешь, что картофель цветет так буйно? Словно снегом замело поле!

– Вокруг куста делаю канавку, кладу удобрение, дождь пойдет, растворит кислоты, земля потянет соки...

– Все ушли с поля, а ты чего осталась?

– Воду носила с речки, поливала слабые всходы, вон, где хуже ботва... Хочу для победы вырастить урожай.

– А чья ты, дивчина?

– Материна.

– И друг-товарищ у тебя есть?

– Не сирота.

– Пишет?

– Не забывает.

– Что пишет-то?

– "На Берлин спешим".

Всадник скрепя сердце пустился своей дорогой, а Наталка пошла в село.

Не любит огорчать людей сентябрь. Щедро одарил он и Наталку. Вышла дивчина картошку копать, удивляется, чего это фотограф топчется в поле?

...Картошка одна к одной, крупная, чистая, лоснится на солнце. Куста не вывернешь, и как только земля выдержала, три куста – ведро!

– Хороша уродилась, лучше нигде не видел, – сознался фотограф.

Пошла окрест слава: щедрый подарок фронту вырастили девчата.

Наталка держала в ладонях огромную картофелину, – что-то уж очень легкой показалась она ей, – стирала пальцами сухую землю, а казалось, стирала радость с лица...

Прокуренная борода участливо спрашивает:

– Чего, Наталка, зажурилась?

– Как же не журиться – проволочник повыедал дупла!

Мусий Завирюха успокаивает звеньевую:

– Я век свековал в поле, а такой картошки еще не видел!

Наталка упрямо свое твердила:

– Не научились мы еще бороться с вредителями.

– Не пройдет и двух лет, как поле по-прежнему станет давать тучный колос. Заезжена, запущена была земля при немцах.

Мусий Завирюха на ветер слов не бросает.

11

Аверьян мельницу мастерит, Келиберда подсобляет, Салтивец руководит, а Родион доставляет лес.

Какая сила требуется, чтобы втащить наверх вал, на котором крылья держатся? Помогли красноармейцы – молодые, силы у них не занимать стать.

Когда прогнали немца, Салтивец обратился к председателю:

– Товарищ председатель, давай поставим мельницу...

– Я только об этом и думаю, – говорит Мусий Завирюха. – Мне из-за этой мельницы бабы уже голову прогрызли. Не иначе как тебя сам бог послал.

В помощь дал Родиона – лес будет доставлять. По указанию Салтивца, ясное дело. Кто еще в лесе так разбирается – какое дерево на кулаки, какое на ползуны, на леток, из чего порхлицу, веретено сделать, муфту?

А уж в колесе, кроме Аверьяна, никто не разбирается – какой диаметр, да сколько надо кулаков... Дуб треснет, а берест жилистый, век будет крутиться. Гнуткое дерево.

Ковать жернов вызвался Гаврила, потому как лучше кто ж сумеет? Издавна слава идет – легкая рука у него, с дедов-прадедов мельник. Кует камень так, что искры летят!

Мусий Завирюха глянул на него и говорит:

– Это ты на дерть ковал?

Салтивец подтвердил:

– Не на тот строй камень выкован.

Бородачи обступили мельника, слушают, как Салтивец отчитывает Гаврилу:

– Это тебе не паровая сила. Или ровный ветер. А на Псельских холмах ветер идет валами, набегает бурунами – насыплет крупы в муку.

Все убедились, какая это хитрая штука ветряк.

Вот уж когда Салтивец камень выковал – это да... Чародей, да и только! Мелко кованный жернов передирает зерно на крупы, перетирает в муку. Для семерни, кулаков, крыла легче, когда хорошо выкован жернов. Думаете, простая штука жернов? Да еще смотри в оба, чтобы не слишком мягок был, не то песок посыплется в муку.

Кулаки кленовые, они гонят жернов, сила-то какая, крепкие, скользить будут. На семерне шестьдесят четыре кулака – сложная грамота! – угадай, чтобы веретено попало в кулаки.

– Это вам не топчак дедовских времен – чумацкая техника! пренебрежительно кивает Салтивец в сторону Гаврилы. Тот набычился, но промолчал. Что он мог сказать? И верно, что ковал с думкой – поставят мельником, опять начнет ворочать делами Гаврила, на этом деле спокон веку никто не прогадал.

Аверьян мастерил мельницу, Келиберда у него под рукой – тешет, строгает, а уж Салтивец наблюдает, чтобы крыло было в меру выгнуто, указывает, куда какое дерево дать, чтобы не слишком мягкое было, не трескалось, было плотное и скользило хорошо.

Когда ставили ветряк, вокруг Салтивца всегда сбивалась куча любознательных людей послушать сложную грамоту, можно сказать, установку, которую давал мельничный мастер возчикам и плотникам:

– Дуб на четыре метра закапывай, на нем все основание держится, а чтобы в земле не гнил, осмолить надо.

По всей округе славится мельничный мастер Салтивец. А сколько осколков повынимали из него в госпитале! Все тело иссечено было! Спасли от смерти полушубок и ватник. А нынче Салтивец опять верховодит на селе, строит мельницу, дает указания:

– В густом лесу не руби дуб – жидковат, не обогрет солнцем, под солнцем дерево крепче. Руби, пока дерево спит, не побежали соки, не то скоро трухлявым станет...

Привезли тот дуб красноармейцы на машине, потому – коням не под силу. Когда отмечали "валовщину" (аккурат поставили вал), Салтивиц и рассказал красноармейцам историю своей жизни. В институтах-де не учился, до всего своей головой дошел.

Бывало, как соберутся друзья, что ни борода – опыт, как заведут спор про семерик да восьмерик, про крыло с парусом или без паруса, про ветряк двухпоставный или простой – сколько бы вы ни слушали, ничего не поймете, потому что опыта нет.

Мельницу поставили – лучше быть не может, кого хозяйки благодарить будут? Перед кем склонится колосистая нива?

За обедом Мусий Завирюха поздравлял плотников с победой, объявил благодарность от правления, а там еще скажет свое слово собрание.

Строители, конечно, не молчали.

Салтивец, мастер на прибаутки, зачастил скороговоркою: чтоб легко крутилась семерня, чтобы ветер гонял крылья, хорошо муку молол... И чтоб мы жили да подскакивали, а у фашистов глаза чтоб повыскакивали... Знал, что сказать!

Тут друзья повздорили.

Аверьян:

– Я поставил мельницу!

Келиберда:

– А помогал кто?

Салтивец:

– А жернов кто ковал?

Родион:

– Лес-то я вам доставлял!

Салтивец:

– А руководствовал кто?

Аверьян:

– У меня сын капитан! А другой на флоте!

Неизвестно, чье бы суждение оказалось важнее и как бы проявил себя при этом Салтивец, но как раз в этот момент плотники грянули песню, да так, что окна зазвенели, да еще не какую-нибудь – мы ж все-таки не простые люди – "Ревела буря, дождь шумел"...

Фашисты сожгли ветряк, думали обездолить людей, а ветряк опять крыльями машет, радует сердца буймирцев, мука из-под камня течет белая, ложится, что пух, сухая, аж скрипит, спорая, поднимается хорошо, хлеб что воск, долго не черствеет.

...А кто жернов ковал, вспоминать не будем.

12

Тучный ячмень уродился, клонит колос, а стебелек упругий, воробей сядет и качается на стебле.

Не нарадуется Текля. Так бы, думается, и прижала к груди колосистое поле.

Нынешним летом все буйно пошло в рост.

Картофель цвел, что туман.

Просяные метелки – что калина.

Помидоры как жар горят.

Подсолнечник знойно-желтым цветом убрал землю.

Нелегко было вырвать урожай у ненастья.

Свекла сочным, ядреным листом застлала низины.

Кукуруза – как лес, туго набиты зерном початки.

Завязывается, свивается в кочаны капуста, раскинула пышный лист – не переступишь.

Всю весну суховеи дули, солнце последнюю влагу вытягивало, налетели шальные ветры, – жаворонок не отрывался от земли, чтобы не унес ветер.

Сойдутся девчата в круг. Солнце обжигает цвет. Дрожит чахлый стебелек. Все печальнее девичьи глаза. Сохнет опаленный солнцем стебелек, глядя на него, сохнет и девичье сердце.

Не давали каменеть земле, трижды пололи, рыхлили верхний слой, чтобы не было трещин, не выпаривалась влага, питала бы корень.

А теперь девчата с косами, с граблями вышли в поле. Ведет косарей Галя, загорелая, сильная, мужской размах делает, ровно кладет ряд, даром что пуля прошила ногу. За ней идут Ирина Кучеренко, Наталка Снежко, Надия, косят честь по чести, не ловчат, через колено не перекидывают, не разбрасывают. Запах свежей стерни волнует кровь. Текля тоже взяла косу, повела ровными прокосами.

Матери вслед за девчатами вяжут, быстрые, как ветер, – крутнут перевясло, обвернут сноп, затянут покрепче и переступают дальше.

Куда ли кинь глазом, одни платки в поле, редко-редко где высунется кудлатая борода.

А вот перетаскивать снопы и копны – чем и как? Не поволочешь же колосками по стерне. Текля беспомощно стояла среди тюля – ни ряден, ни веревок. У кого и сохранилось рядно – не то кровать им застилать, не то под снопами изорвать.

Захар Онищенко с Остапом Нещеретным выручили бригадира:

– Не горюй, дочка, мы тебе завтра сплетем носилки. С вечера нарежем орешника. По десять снопов можно класть.

Заботливые такие, – видят, что все хозяйство на женских плечах держится.

Все лето готовили пашню. Оглянуться не успеешь, она уже заросла сорняками. Коней, культиваторов не хватало, так девчата мотыгами срубали. И свою делянку пропалывать надо.

Мусий Завирюха созвал собрание, сообщил о победоносном наступлении Красной Армии, которая все дальше гонит врага на запад. Так не пора ли нам сеять озимую пшеницу? Уже прибыли из Саратова семена. Победа не за горами. Начнут возвращаться солдаты, девчата станут выходить замуж, разве из ячменя каравай испечешь?

Думал поднять настроение, вместо того в тоску вогнал.

– Кто вернется, а кто навеки с сырой землей повенчается!

...Подошел сентябрь. Гуляет ветер, разносит терпкие запахи.

Девчата косили гречиху, а где стебли перепутал ветер, рвали руками. Осенняя пора трудовая, работа нагоняет работу. Пахали, сеяли, косили просо, копали картошку, ломали кукурузу, выбивали подсолнечник. На полевом, току молотили цепами ячмень. Зерно возили на станцию тачками. Да еще и отаву скосить надо, заготовить корма. Пригонит Савва коров, чем кормить? Да и ферму еще не строили.

К удивлению сельчан, как-то Текля пару приблудных коней запрягла в новую телегу и помчалась улицей!

Дразнили взор, соблазнительно поблескивали румянобокие яблоки, обильно уродил сад к победе. Арсентий ходил между рядами деревьев и радовался: усыпана плодами антоновка, осеннее полосатое – придаст бойцам силы, да и отваги...

Два года сорняки глушили сад. Зашелудивел сад, пожелтел с тоски. У Арсентия руки опускались. Когда сельчане заводили о том разговор, он обычно отвечал:

– Что я буду для немецкого барона сад растить?

Селивон не раз грозился повесить Арсентия на суку.

– А рабочую силу где я возьму? – оправдывался садовник.

Зато как прогнали врага, старые и малые вышли весной в сад вырубать сорняк, который тотчас жгли, а золой удобряли землю. Пошли дожди, земля впитала удобрение. Ожило замученное дерево, щедро вознаградило людей за труд.

...Литое зерно уродила пробужденная земля.

Теперь недругов зависть берет. Увидела Соломия на партизанских девчатах медали, прыснула:

– Обносились, заплатка на заплатке, а туда же – медали нацепили!

Пересмеивается с кумой Татьяной.

Дородные, цветущие, судачили, завидев Ирину с Наталкой:

– Под мешками плечи пооблезали! Обгорели на солнце, кожа да кости, газеты о них пишут, на конференциях прославляют, в президиумы сажают! Фотографы к ним ездят.

– Хотите, чтобы вас прославляли? Иная баба больше картошки вырастила, чем вы!

Жалийка с Варварой, неутомимые труженицы, на смех подняли бездельниц.

– Уж во всяком случае мешками перегной носить не стану! – брезгливо поджала губы Татьяна.

– Премия – на время, а колики – навек! – подпевала куме Соломия.

Бес их знает, кто кому подпевал – похожи друг на дружку, как два сапога.

Жалийка пригрозила:

– Давно пора укоротить вам языки!

– Научилась телефоны крутить и теперь воображаешь! – не унималась Соломия.

– Чтобы ваши медали не лежали в сундуке, – сказал награжденным товарищ Гречуха. Мог ли он предположить, к чему приведет его пожелание.

– Медалистка пошла! Вся в орденах! Чтоб ей провалиться!

Соломия видеть не может Теклю. Думали загнать ее в землю, а она опять в чести да в славе, опять верховодит! Единственная дочка, Санька, и собой хороша, и здоровьем не обижена, матери помощница, в доме первая советчица, а счастья нет! Пустилась невесть куда искать счастья-доли...

Право же, все на свете вверх тормашками пошло, Татьяна ничего понять не в силах:

– И чего они по ямам, на пепелище, поют да вытанцовывают? Слезы недалеко от смеха... Единственный сын был, Тихон, и тот невесть где... Минует ли его лихо?

...Вокруг землянки яркие краски веселят глаза – пышные троянды, ласковые незабудки, солнечные и снежные соцветья; вернутся солдаты – будет чем приветить. Разве в землянку солнце не светит? Да люди уже потихоньку-полегоньку начинают вылезать из земли. Закладывают фундамент под новые хаты.

...Обеспложенная земля вернула свои силы растению. Живительные соки опять бегут по стеблю.

13

Школьная крыша сгорела, потолок выгорел, доски с пола немцы посрывали, рамы вылетели, одни стены стояли, и те в трещинах.

Мусий Завирюха сказал, люди и сами понимали, что восстановить школу полностью в ее прежнем виде колхозу не под силу, – подправим несколько классов. Хотя государство и снабжает колхозы лесом на восстановление, да на чем его доставить и где взять плотников.

Того не сказал, что и детей у нас маловато.

Выгорело полсела, сильно пострадали от огня хозяйственные строения, ферма, клуб. Нет рабочей силы, если и есть – тот без руки, этот без ноги... Только Аверьян с Келибердой в полную силу работают. Да еще Салтивец.

Балки, перекрытия колхоз кое-как наскреб для школы. Привести в порядок классы взялись сами учителя и матери с детьми, а то за оккупацию ребятишки едва не одичали. Мальчики возили тачками глину, те, что пожилистей да попроворней, носили ведрами воду, девочки собирали по дворам мел, известь. Первым делом пришлось гору навоза выбросить. А уж пол расчистим и утрамбуем, когда отделают стены.

Учительница Мария Игнатьевна месила глину. Меланка Кострица штукатурила потрескавшиеся стены, а когда высыхали – белила. В каске развели известь. Над Буймиром сбили "юнкерс", он загорелся, только четыре головы в касках уцелели. Позже каски пригодились, хозяйки стали разводить в них известь, глину. Давали курам высевки с крапивой. Меланка Кострица, когда свою хату подмазывала, руки порезала – осколки от гранаты впились в стены. А пол сколько ни скребла, все зря – насквозь пропиталась земля кровью.

За работой женщины, конечно, не молчали. Хоть у каждой своего горя хватало, не чурались и чужой беды, близко к сердцу принимали. Хима Кучеренко не может в глине возиться, так она штукатурила стены, глину месили Мавра с Жалийкой и Варвара Снежко.

Порой и песня над Буймиром слышится – неторопливая, как вечность, с песней и душа, что весенний цвет, расцветает, даром что у певцов на ресницах слеза дрожит. В жизни всегда так: горе гнетет людей, душит слезами, а люди разгоняют горе песней!

На помощь буймирцам пришли бойцы: они возили для школы торф, лес, кирпич; печники клали печи, настилали пол. Мальчишки помогали бойцам, неужели они не сумеют управиться с армейскими конями? Некоторые даже садились верхом, без седла, ничего, что конь поддавал задом и всадник сползал на шею, затем, плюхнувшись наземь, долго не мог очухаться – все вертелось перед глазами.

Аверьян с Келибердой надеялись за лето изготовить окна, двери, парты, лишь бы раздобыть досок... Ну право, все дела разом свалились на Аверьяна с Келибердой!

Мария Игнатьевна обошла село, переписала учеников, не обошлось и тут без слез.

Маленькая девчушка в землянке просит:

– Возьмите меня в школу.

– Тебе ж нет семи лет.

– У меня отец на войне.

– Но ведь ты годами не вышла.

– У нас хату немцы сожгли.

– Мала ты.

– Я подрасту.

– Тебя поземкой зимой заметет.

– Меня мать на руках отнесет.

Тянет девочку в школу, скучно сидеть в землянке – пришлось записать.

Когда в школе созвали собрание, на которое пригласили красноармейцев, с речью к ним обратилась Надия Лелека. Боль попранной детской души звучала в ее словах.

– Как и прежде, мы надели красные галстуки, такие ненавистные фашистам, за которые они могли повесить нас. А с книжками что сделали! Целые станицы позамазывали, даже в букварях повычеркивали строчки: "раньше поля были у помещиков". О пионерах упоминать запретили и даже об октябрятах. Будто и не было на свете слова "Москва". А мы это все помним и в сердце своем храним образ Ленина.

И сейчас мы уже собрали довольно много полотна на перевязки, дежурим в госпиталях, ухаживаем за ранеными бойцами, обстирываем их. Девчата чинят мостки, заготавливают зерно, собирают овощи и молоко, пекут хлеб, за что уже получили от бойцов благодарность. И в поле мы уже нагребли стога сорняков, выжигаем фашистскую напасть.

От имени пионеров освобожденного Буймира спасибо вам, дорогие воины! Мы очень любим вас! Как легендарный Данко в бессмертном творении Горького, пламенный Данко, который вырвал свое сердце, чтобы осветить человечеству путь к свободе, так красный воин жизнью своей прокладывает нам дорогу освобождения. Спасает под бомбами детей!

То-то бы обозлились фашисты, если бы увидели нас! Щелкайте зубами, скоро вам придет конец. Разорили наши школы, плакали мы над развалинами. Не забывайте, дорогие воины, матерей и детей на подневольной земле! Слава вам!

Речь понравилась собранию, особенно красноармейцам, матерей слеза прошибла. Девочки говорили, что это учительница, Мария Игнатьевна, надоумила Надийку.

Мусий Завирюха обратился к собранию с предложением назвать новую школу именем учителя Василия Ивановича Горленко, которого повесили фашисты.

Все поддержали его предложение, а Мария Игнатьевна заплакала.

14

Неуверенно переступил порог, поздоровался, женщины онемели... Вглядываясь в покрытое шрамами лицо, похоже, не узнавали... Наталка сердцем, почуяла, вскрикнула, метнулась к порогу, упала воину на грудь, орошала слезами – моя радость, солнце мое... Солдат пошатнулся, подкосились колени, он не то сел, не то упал на лавку. Наталка прильнула к нему – все глаза проглядела, поджидая тебя.

...Почему же не узнала сразу?

Все невзгоды, выпавшие на долю воина, – голод, холод, отчаяние, развеял душевный голос. От одного прикосновения девичьей руки тепло разлилось по истощенному телу. Забрезжила надежда на счастье...

Долго сидел на горе над Пслом, смотрел на сожженное село Буймир, на низину, что курилась дымами, то там, то сям виднелись крыши, искал глазами хатку, где нашел пристанище, защиту от смерти.

Искалеченный, в чем, душа держится, кому он нужен? Не лучше ли повернуть назад? А куда назад? Куда глаза глядят?

Дивчина, верно, и не догадывается, что вторично спасла ему жизнь.

Варвара Снежко наконец пришла в себя, прикрикнула на дочку, чтобы снимала шинель, сапоги, грела воду да вынимала борщ из печи, человек с дороги – желанный гость в доме, определилась дочкина судьба. А сама побежала к соседям, не терпится поскорее поделиться новостью. Суета поднялась на селе, из землянки в землянку забегали хозяйки.

Наталка в корыте купала бойца, плакала над израненным телом, бережно растирала тонкую синюю руку – я тебе рукавички свяжу, чтобы рука в тепле была.

– Рука перебита у тебя... Ничего, я наработала триста трудодней... Не смейся, это твой хлеб, ты нас освобождал. Картошки на всю зиму хватит, капуста есть, огурцы...

Утешала как могла солдата, чтобы спокоен был, набирался здоровья.

Чудачка, разве он такой уж беспомощный, неужели он для того приехал, чтобы вылеживаться. Прежней силы, правда, нет в левой руке, зато он в механике кое-что кумекает. Придет время, и за руль сядет...

Чуть заметная усмешка промелькнула по лицу Наталки. Наша механика коса и лопата, – хотела было сказать, да передумала. Зачем огорчать человека. Стала рассказывать, как на поле навоз мешками носили, копали лопатами, граблями бороновали. Спохватилась, заметив, как запечалился Сергей. Сколько лишних слов сорвалось с языка, с непривычки или от волнения, кто его знает. Не следует огорчать солдата, да разве он сам скоро в том не убедится?

Для признания в любви много слов им не понадобилось, любовь давно жила в их сердцах, – но каждому ли дано за простыми, будничными словами ощутить подлинное глубокое чувство?

Наталка достала из сундука полотняную сорочку, протянула Сергею (правда, на костлявых плечах солдата она висела мешком, зато приятно холодила), сама засуетилась по хате, наводя порядок. Сергей не отрывал глаз от проворной девичьей фигуры.

Варвара Снежко, похоже, не без умысла оставила наедине молодых, – да разве наговоришься за весь век, когда сердца полны приязни?

Пожилые хозяева с хлебом-солью пришли приветить молодых, за ними матери в теплых платках, девчата. Новость, как видно, подняла на ноги все село, залетела в каждую землянку. Будто праздник какой на селе. К Сергею припадали жесткие, как костра, бороды. Мусий Завирюха обнял солдата, крепко, будто сына родного, прижал его голову к своей груди. Все на селе только о Сергее и говорили, мол, один раз уже породнила его судьба с Наталкой, – спасла, выходила его дивчина. И вот судьба опять свела их вместе. Высокий, смуглый усач Повилица подает солдату левую руку, крепко трясет, словно заверить хочет – хоть и одна, мол, рука у меня, да зато крепка, надежна.

Девчата не могли нарадоваться на молодую, покорившую, казалось, все сердца, – до того она была мила и приветлива. В хате все перемешалось приветственные выкрики, плач, веселый гомон... Глянув на солдата, Килина заголосила: "Где же мой сыночек дорогой, соколик мой..." На нее зашикали, и она умолкла.

– Вот и нашла себе дорогую пару Наталка, – сказала Текля Гале.

Сергей за столом стоит, – орден Славы поблескивает на груди, благодарит людей за привет, за ласку, кланяется, стеснительный такой, багровые полосы выступили на обожженном, покрытом шрамами лице.

– Прорывал Курскую дугу... Пробирался не раз в тыл врага, – пояснял Родион гостям.

Отважные усачи, у самих метины, да и грудь в медалях, преисполнены уважения к молодому – в самом пекле был.

Сергей легко себя чувствовал среди добрых людей, судьба щедро его одарила, ласковое девичье сердце согрело.

...Днепр они форсировали. Их артиллерия открыла огонь в тылу немцев. Тут ахнула мина, уничтожила артиллерийский расчет. Сергея ударило в левый бок, перебило руку, повредило челюсть. В госпитале лежал – слова вымолвить не мог. Думал ли он тогда, на поле боя, истекая кровью, что вернется к жизни, что впереди его ждет счастье, любовь... Среди веселого шума Сергей весь ушел в себя, как бы прислушиваясь к дивной песне, что звучала в глубине его души.

Наталка, уловив его волнение, кладет свою руку на Сергееву, гладит иссохшие пальцы.

Мусий Заврюха желает молодым здоровья и, в доказательство того, что жизнь наша не застыла, не остановилась, повел речь о том, что сев озимых в этом году буймирцы закончили первыми в районе, план перевыполнили, хлебозаготовки выполнили... И среди передовых звеньевых, кстати сказать, на первом месте Наталка, вырастившая фронтовой гектар картофеля. Председатель всенародно поздравил молодую, и Сергей, скорее, чем дивчина думала, понял, что ставят на ноги разоренное хозяйство одни старики да бабы с девчатами и при этом, духом не падают – откуда только силы взялись? Сергеи одного жаждет – поскорее прийти на помощь людям.

Родиону тоже есть что сказать, разве он не заботится о расцвете колхоза?

– Пруды завели, килограммовых карпов ловили...

И в подтверждение тех слов (маг и чародей!) соседки поставили на стол жирную, подрумяненную рыбу.

Тут Меланка Кострица, Хима Кучеренко, Жалийка, Веремийка, вспомнив старину и тайно посоветовавшись в сторонке, заявили: что за обрученье без сватов? Где вы такое видели? Непорядок это!

Что значит прозорливое женское око!

Выбор пал на достойных, степенных и красноречивых людей и вдобавок членов правления – на Родиона и Голивуса. Они не возражали – два расшитых рушника наготове, чтобы перевязать сватов, когда придут к согласию. Кому не хочется заработать рушник? К тому же и совесть чиста – не забияку какого-нибудь придется расхваливать или пьянчужку, как бывало в старину.

Узнав про затею, Наталка решительно воспротивилась:

– Не то время! Неуместно!

Пожилые женщины напустились на нее.

Жалийка:

– Что ты понимаешь? Испокон веку так заведено!

Веремийка:

– Не сами выдумали, от матерей переняли.

Варвара Снежко:

– Пусть будет так, дочка, как люди говорят.

Родион целиком разделяет мнение женщин:

– Правда ваша, потому как в атаку Сергею ходить, может, и не страшно было, а сватать дивчину не у каждого духу хватит...

Как водится, сватам дают каравай в руки, с почетом усаживают за стол, расспрашивают, где бывали, что слышали. Чтобы, значит, по старинному обычаю повести обстоятельный разговор – случаем, не заблудились ли, не сбились с пути... Чтобы всякими там обиняками дойти до дела.

Тут Сергей, человек малосведущий, да и нетерпеливый вдобавок, нарушил торжественный обычай, на нет свел задуманный с самыми добрыми намерениями приятный лад. Встал из-за стола и не то недовольно, не то смущенно выпалил:

– Вот я весь перед вами, из госпиталя прямо: хотите – принимайте, хотите – выпроваживайте!

Наталку в жар бросило, сваты насупились – пропали рушники!

Варвара Снежко выручила, повела со сватами степенный разговор, как она с мужем своим, Иваном Микитовичем, прожила и он ей за всю жизнь грубого слова не сказал. Потом, перед Сергеем стала изъявлять свое уважение, перед его ранами, перед его славой, – защитник Отчизны. Любитесь, детки мои, дай бог вам счастья. Почитайте друг друга, я рада, что судьба породнила вас.

Искренность матери взяла Сергея за душу, даже слезы навернулись, в такую минуту не до слов, он скупо благодарит мать за доверие, низко кланяется.

На ту пору подошли старики, принесли с собой веселье в хату, Аверьян с Келибердой и Нещеретным уселись на лавку, вынули из-под полы скрипки, взмахнули смычками, очаровали хату, свадебный танец заиграли:

Ой дiвчина-горлиця,

До козака горнеться...

Мусий Завирюха обратился к солдату с отцовским словом: село понемногу вылезает из землянок, в первую очередь выводим на свет матерей с детьми, уже поставили хату Марии Рожко.

Родион тоже не молчит:

– А покрывает хаты погорельцам дед Нещеретный, тот, что пилит на скрипке, у которого сын, старшина Василь, награжден двумя орденами Отечественной войны...

А кто не награжден? Разве Салтивцу не пишет командование благодарность, что воспитал достойного сына?

Горды отцы своими детьми.

Арсентий:

– Мой сын подбил два вражеских танка, отомстил за отца.

Аверьян:

– Мой сын брал Киев...

После этих разговоров Сергей поник головой – на полпути к Берлину вышел из строя... Всякому понятно, что печалит солдата.

Девчата, с трудом пробившиеся к подруге, тоже сказали солдату приветливое слово. Радушные, милые, чего только они не наобещали! Ладно уж, мы и это лето косой помашем, и на скирде потопчемся, и землю вскопаем, выполем, пока машины заведутся, набирайтесь только сил!

Душевные девчата! Сдается, весь мир готовы обнять.

В сельской хате, претерпевшей столько лиха, звенят песни и веселье, в окошко заглянуло солнышко.

15

Яблоня нарядно расправила ветви, звенят белые грозди.

Под яблоней стоит дивчина с поседевшей косой, задумчиво изможденное лицо.

Полощутся под ветром буйные всходы, ласковое солнышко пригревает землю.

Нежно воркует голубка.

В саду птахи поют, перекликаются. Иволга славит день. Сверкают капельки росы, земля расцветилась теплыми красками.

Защелкал соловей, будто приветствовать хотел Катерину.

Будь счастлива, милая пташка! Сколько горестных воспоминаний навевала ты апрельскими ночами на чужбине.

Дорога к селу вела кладбищем. Сколько могил прибавилось! Катерина замерла. Приникла к кресту, оплакивала младших братьев, погибших от вражеской пули.

– Я уже думала, что отплакалась за эти годы...

Мать, Ефросинья, идет полем с мотыгой, видит – убивается какая-то дивчина на могиле. Подкосились ноги. Упала рядом с дочкой, запричитала:

– Худое, измученное мое родное дитятко! Я ж твои сорочки, платочки слезами перемыла. Не думала живой увидеть...

Лишь по голосу признала мать дочку. Была как яблочко, теперь одни косточки. Ни кровинки! Едва ноги таскает. Где твое белое личико? Где твой румянец? Поседела коса, ввалились глазоньки, на шее синие жилы вздулись. Истоптали нелюди жизнь дивчине. Высохла в неметчине, увяла, сгорела. Это ж ты умирать пришла!

Как ни было горько, Катерина улыбнулась сквозь слезы:

– И не подумаю!

– Я и на картах гадала, все тебя высматривала... На пасху в церкви поминала... Кликала тебя: дитятко мое, Катерина, хоть во сне приснись ты мне...

Мать ведет дочь огородами, оплакивает сыновей, на фронте погибших, и в кузнице-то ковали, и на тракторе пахали. Враг не пожалел и малышей. Мои перепелочки, я ли вас не холила, я ли не растила.

Дочь не узнает двора.

– Чья это хата?

– Наша.

В земляночку дочь ведет.

Разоренное село полегоньку поднималось на ноги.

Во дворе свален сосновый лес – на стропила, на матицу, на балки.

– Будем ставить хату. Нет еще решетника. Мусий Завирюха обещал...

Повеселела земляночка, как вернулась дочка из неволи. Мать не знает, чем и угостить.

– Я тебе булочку испеку. Я тебе яичко сварю.

Дочка села к неоструганному столу. Землянка радовала яркими красками, – рыжие стены были украшены цветистыми рушниками, вышитыми еще Катериной.

– Как уберегли?

– В землю прикопала.

Набежала улыбка, помягчело лицо.

Мать купает дочь, сама плачет. Была как цветочек, веселая певунья тень одна пришла. Шишки на руках, застужены руки. Ноги – как палочки. Одни косточки.

Вышитая сорочка, запах полотна освежает, туманит голову, дочь сидит в родной хате, мать суетится, не отходит, ублажает, словно малого ребенка. Начали сходиться девчата, пришли Текля с Галей, упали на шею подруге, наплакались, нагоревались. Народу набилось – полна землянка. Кто пирожок принес, кто молока, яичек, огурчики, помидоров, а кто и моченых яблок село понемножку выбивалось из нужды. У Катерины разбежались глаза, изголодалась по соленьям да квашенью. Тонкой рукой, на которой вздулись синие жилы, потянулась за яблочком, набросилась жадно, заходили косточки на лице. Утолив голод, обвела подруг влажными глазами.