Текст книги "Буймир (Буймир - 3)"

Автор книги: Константин Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Лишь в одной хате озлобившаяся солдатка набросилась с упреками партизаны попрятались в лесу, а нас либо перевешают, либо сожгут! – и сердито, рывком поставила кувшин с молоком на стол. Ульяна не стала рассказывать об этом, когда вернулась с тяжелыми ведрами, только сказала:

– Возьмите еще веночек лука – для витаминов. Скоро на селе луковицы не сыщешь, немцы вывозят.

Сухонькая бабуся принесла мешочек сушеных кислиц.

Щедро оделила хата партизанок, и стоило Гале упомянуть в разговоре, что нечем перевязывать раненых, Ульяна снова отправилась по дворам, насбирала женских сорочек, принесла несколько лоскутов старинного полотна. В хате запахло льняной новиной. Овитые женской печалью, выбеленные слезами целительные полотна освежающей прохладой лягут на запекшиеся раны.

Уже стемнело, снег пушистым покрывалом застлал все вокруг. Подруги брели огородами, взвалив на себя туго набитые мешки. Перед глазами густой лес – прибежище и защита.

6

Бушевал ветер, неистовствовал на просторе, свистел в верхушках деревьев, наметая сугробы снега. Глухая ночь, благостная ночь! Грозная, таящая всякие неожиданности для врага, она на чудесный лад настраивает партизанскую душу.

– По коням! – скомандовал Мусий Завирюха, после того как дал немного передохнуть всадникам и лошадям, которые вторые сутки брели по брюхо в снегу.

Далеко вокруг гремит слава о Мусии Завирюхе. С внезапностью вихря налетает он, грозный, беспощадный, карает огнем захватчиков.

Завирюха приказывает Марку держать курс на домик лесника. Только вот неспокоен он, – точно ли придерживаются они ориентиров. Хотя местность и хорошо знакома, – вдоль и поперек исходили ее на своем веку: сплавляли лес, деготь гнали, ездили на ярмарку, к тому же Мусий пользоваться компасом умеет, а все же долго ли в такой кромешной тьме сбиться с направления...

Марко предупреждает командира, что лесник – человек ненадежный. Доброго слова о нем нигде не слышал. Скрытный. С людьми неприветлив. Откуда прибыл он в эти края – неизвестно, хотя давно уже лесником работает. На людях почти не показывается. Что у него на уме?.. Честному человеку нет нужды таиться, словно барсуку. Не носит ли камня за пазухой...

Мусий Завирюха на это не очень-то обращает внимание, кто знает, какие у него соображения.

Марко, поручив Сеню присмотреть за конем, навьюченным толом, сам подался в голову отряда. Висевший через плечо автомат зажал под мышкой, не бьется за спиной, не цепляется за ветки, и удобно держать уздечку. Гранаты – на поясе. Повел отряд опушкой вдоль реки, – тщательно разведал дорогу, да в такую метель недолго и сбиться.

– Осторожно, здесь крутой берег, – предупреждает он друзей.

Марко предварительно разведал всю местность, все повороты и теперь уверенно ведет отряд к домику лесника. Да и Павлюк не даст сбиться с дороги – вместе ходили в разведку, а Мусий, в свою очередь, контролирует Марка.

Домик Назара, огороженный высоким крепким частоколом, стоял в лесной глухомани у просеки. Верховые прислушались. Тихо, глухо. Лишь над лесом бесновался ветер, сыпал снегом. В просторном рубленом хлеву корова сонно жевала сено. Внезапно в сарае залился злобным лаем пес – видимо, его запирали на ночь, чтобы не утащили волки. Марко, накинув повод на частокол, прыгнул во двор, открыл ворота. Завирюха вдоль глухой стены подобрался к окну, осторожно постучал, спокойно, но властно предложил пустить в хату. За окном блеснул огонек.

Немолодой сухопарый лесник, не вдаваясь в расспросы, не приглядываясь к пришедшим, которые, должно быть, основательно промерзли, – спокойно повел их в хату. Марко с Павлюком вошли первыми. Они насторожены: привыкли ко всяким опасностям и неожиданностям; Марко на всякий случай держит наготове автомат. Родион и Данько остались во дворе, караулят. На гостей повеяло раздражающими запахами – густым запахом нагретой смолы – живицы (сохли сосновые дрова в печи), лесными яблоками, сладкой распаренной свеклой и еще чем-то неуловимым, дурманящим. Марко жадно принюхивался ко всему.

Пришлые люди, скинув шапки, честь по чести поздоровались с семьей лесника. В углу перед закоптелой иконой горела лампада – действительно набожные люди здесь или притворяются?

Рослая, крепко сбитая, чернявая дивчина в расшитой полотняной рубашке сновала по хате, прибирала лишние вещи, вытирала лавку. При взгляде на девушку Марко задумался: в этой глухомани, пожалуй, так и увянет, перегорит, перетлеет девичья молодость...

На лежанке застонала лесничиха, ее душил кашель, разрывал грудь. Дивчина пошепталась с нею, накрыла подушкой желтые ноги, ловко вытащила рогачом горшок из печи, – в хате запахло липовым цветом, – терпким наваром напоила больную.

Зорким, проницательным взглядом окинув нежданных гостей, лесник Назар на короткий откровенный вопрос Мусия Завирюхи повел пленом. Странные, незнакомые люди хотят у лесника военные тайны выведать. Спроси они его, где осенью растут грибы, тут бы он сослужил им службу. А то... охрана, пулеметные гнезда, мины. Вот дерево выбрать на подоконники или там на матицу, балки – тоже мог бы помочь, с разрешения лесничества, конечно... С насмешкой, похоже, отнесся к их, по меньшей мере, странным домогательствам, недоверчиво, исподлобья посматривал на недовольных, оторопелых гостей. И совершенно, между прочим, безбоязненно. Раз в столь опасное время отваживается жить в гуще леса – значит, не робкого десятка человек. Бывает ли он на людях? Знать не знает, что происходит на белом свете. Из леса носа не высовывает, солнца не видит. Соседей близко нет, на базар не знает дороги, живут картошкой, молоком, кисличками...

Развел турусы на колесах, уводит в сторону, заморочить голову хочет, хитрая лиса! Не зря, выходит, Марко предостерегал Мусия Завирюху. Так оно и есть. Лицо отчужденное, хмурое, вытянутое, как на иконе, с острой седой бородой.

Марко невзначай глянул на лесникову дочь, у него даже дыхание перехватило. Она с явной укоризной прислушивалась к тому, что говорил отец; сгорая со стыда, она прятала глаза от людей, порываясь то ли возразить отцу, то ли сказать что-то, и вдруг, съежившись вся под его жестким суровым взглядом, поникла. И все же не утерпела, бросила укоризненно:

– Батьку?!

Лесник гневно уставился на дочь, но Мусий Завирюха мягко успокоил его.

– Вижу, голубчик, что ты советский человек, – сказал он растерявшемуся леснику. Какими признаками и наблюдениями руководствовался при этом командир, известно было только ему самому.

И Мусий Завирюха стал убеждать лесника, что ему нечего бояться их.

– Мы люди с открытой душой, партизаны, не какие-нибудь подосланные гитлеровцами... С честными намерениями, без тайного умысла.

Прозорлив этот Мусий Завирюха, прозорлив!

Лесник после глубокого раздумья, преодолев, видимо, свои сомнения, с виноватой миной беспомощно развел руками и заговорил откровенно, на что толкала его и доверчивая дочь.

– Сами знаете, всякие теперь люди ходят – полицаи, шпионы, приходится держать ухо востро. Пока не узнаешь человека, язык не развязывай...

И партизаны, за минуту до того неприязненно посматривавшие на лесника, одобрительно восприняли трезвое его слово: так и надо, сразу видно – рассудительный, порядочный человек.

Он, откровенно говоря, еще бы колебался, продолжал хитрить, признался лесник, – да вот его слишком доверчивая дочка сбила с толку. Он с укором покачал головой: смотри, чтобы не пришлось каяться! Повеселевшие партизаны дружелюбно поглядывали на дивчину.

– Так где же сейчас наши? – допытывался лесник у гостей.

– Москва наша? – в тревоге спрашивает дивчина.

– Навеки наша!

Мусий Завирюха обводит семью потеплевшим взглядом: эх, милые вы мои, не знаете, что на белом свете творится.

Марко заметил, что после их сообщения о разгроме гитлеровских бронетанковых сил под Москвой у дивчины слезы навернулись на глаза, отчего она стала еще милее.

Откуда им знать, как до Мусия Завирюхи доходит правдивое слово с Большой земли?

– Враг ощутил всю мощь нашего удара – разбита вера в непобедимость германского оружия! Москва в безопасности! А скоро фашисты и вовсе не соберут костей!

Лицо у лесника постепенно светлеет, и он уже с благодарностью смотрит на осведомленного в мировых событиях человека, партизанского командира, внесшего луч света в его затерянную среди лесной глухомани хату.

Лесник предостерег партизан от многих опасностей и подвохов, обнаружив при этом исключительную осведомленность: где завалы, где мины... Осенью хуторская овца забрела – разорвало в клочья. Марко красноречиво переглянулся с Павлюком: зоркий глаз у лесника... Все разведал... К мосту трудно подступиться, опутан сетками, кто не знает, как обойти, – ночью запутается, увязнет... Сверх того проволокой огорожен, на ней нацеплены жестянки, если кто наткнется, – жестянки затарахтят, часовые услышат. Немцы, считает лесник, не опасаются нападения, партизаны Сидора Ковпака сюда не доходят, не могут охватить весь лесной край, у них свои пути-дороги. Вконец измотали немцев. Ныне, слух прошел, разбив в пух и прах регулярные фашистские части (одни эсэсовцы – под Путивлем), партизаны подались в Брянские леса. Там такие герои, – сумели захватить даже танки!

Партизаны слушали лесника с восхищением и не без зависти. Не каждому выпадает такая честь. Лесник тем временем свернул разговор на то, что партизаны Мусия Завирюхи, который орудует в здешних краях, сюда тоже не доходят. Похвалил боеспособный отряд и вдруг, спохватившись, спросил:

– А вы кто же будете?

– Вот как вытрясем из фашистов душу, – сказал Мусий, – тогда узнаешь!

Заставил призадуматься хозяев, – как видно, в лесникову хату наведался не простой гость...

А уже имя Мусия Завирюхи гремит на всю округу, бросает в дрожь врагов, заставляет ликовать население, внушает ему надежды. Даже до этого глухого лесного угла долетело грозное имя!

Завирюха кидает многозначительный взгляд на друзей. Партизаны давно уже привыкли читать на его обросшем густой бородой лице – по едва приметному движению бровей, усов – все, что он хочет им сказать, – любой намек, любое приказание.

Лесник сам вызвался в провожатые, никто лучше его не сумеет провести по петляющей и полной опасности дороге – сам поведет партизан на святое дело, чем Марко был очень растроган и так ласково посмотрел на дивчину, что та даже смутилась. Может, скажете, Сень суровыми глазами смотрел на нее? Сколько нежных взглядов, затаенных вздохов неожиданно выпало лесной красавице.

Лесникова жена простонала с лежанки:

– Смотри не погуби людей, Назар...

В глазах дивчины мелькнула тревога, а лесник озабоченно посмотрел на гостей, – не подумали бы чего плохого.

– Не беспокойся, все будет хорошо, – успокоил он больную.

Когда Завирюха повел глазами по хате, ища кадку с водой, проворная дивчина угостила его горячим взваром. Мусий с жадностью осушил ковш, вытер покрывшийся капельками пота лоб, благодарно кивнул дивчине – отвел душу... Дивчина, не скупясь, обносила гостей. Бодрило людей кисленькое варево. Нежданная человеческая ласка в лесной глуши в морозную ночь согрела партизан, на минуту повеяло домашним уютом. Вот что сделал с ними яблоневый напиток! Чернявая дивчина и не догадывалась, что творится на душе у Марка, у застенчивого Сеня... В такую минуту человеку сам черт не страшен! Мало кто знает, на что способен Сень. Сегодня он докажет, отличится. Сегодня загремит слава о Сене.

– Может, топленого молока хотите? – спросила дивчина, но те отрицательно мотнули головой. – Если б мы знали, разве так приготовились бы, так угостили? – виновато говорит дивчина, видно, хозяйство ведет в доме лесника.

– Спасибо и на этом! – дружно благодарят партизаны.

Тут Мусий Завирюха... Есть же на свете люди, которые бог весть чем словом, усмешкой, суровым видом, косматой бородой, а может, даже заплатками на кожухе – очаровывают, привлекают к себе сердца людей, заражая всех своей спокойной ясностью и душевным теплом. Такое именно впечатление произвел на семью лесника Мусий Завирюха... Все как-то повеселели, оживились лица, казалось, и сама хата светлее стала.

...Мусий Завирюха приказывает партизанам собираться в путь, лошадей пока здесь оставить, а при них... Наморщив лоб, обвел глазами партизан, отчего те замерли в нерешительности, кое у кого под этим командирским взглядом даже дыхание перехватило. Один Марко чувствовал себя уверенно спокойно собирался в дорогу. Взгляд Мусия Завирюхи остановился... Вот невезение! Сеню придется стеречь лошадей. Командир приказал ему остаться при лошадях... Не могли найти другого, хотя бы Родиона. Неужели Родион больше обстрелян, больше у него боевого опыта? Пусть он проверен в бою, но какие у него особые данные? Сень, если захочет, самого черта перехитрит... И потом – что подумает про него дивчина, – не очень, значит, нужен, без него обойдутся, а то и трусоват партизан Сень? Изменчива судьба человека! Марко опять на виду: где опасность, огонь и пекло, – там и он. Всюду хочет первым быть – и на ферме, и в бою. Характерец! Сень чуть не рассердился на приятеля. Марку будет что Текле рассказать, и уж, верно, без прикрас не обойдется – вот как я поднял мост на воздух! А что Сень расскажет Гале? Стерег коней? Какими глазами посмотрит Галя на него? Что подумает, что скажет? Сень готов выдержать бой с немецким танком, но как он это докажет, кто тому поверит? И не смей возразить – приказ, дисциплина. Как можно не подчиниться приказу командира? С белым маскировочным халатом пришлось расстаться – отдал его леснику. Обидно, Сень справился бы с любым заданием не хуже Марка. Пожалуй, даже не хуже самого Мусия Завирюхи!..

7

Вновь выстроенный мост протянулся через болото, тяжелый, осадистый, он смутно выделялся на белом поле. Железнодорожный мост, отступая, взорвали советские войска, и немцы соорудили этот массивный деревянный мостище.

Друзья укрывались в занесенных снегом завалах, немцы вырубили здесь лес – мачтовые сосны, березы, раскидистые липы, гигантские дубы, завалили деревьями все дороги к станции и мосту.

Марко с любопытством разглядывал длинное массивное сооружение и вдруг, толкнув плечом, вызывающе бросил Павлюку:

– Давай опрокинем...

Мост, дескать...

Марко почувствовал, как Павлюк усмехнулся в пышные усы.

Марко удивительно спокоен в этот ответственный час. Страха совсем нет. Какое-то странное чувство нашло на него. В такую минуту Марко готов схватиться один на один со всем враждебным миром – столько сейчас в нем неуемной силы. Это чувство и вылилось в брошенной Павлюку фразе. Они стояли на опушке леса, над болотом кружили снежные вихри.

Марко вспомнил, что говорил им Мусий Завирюха о важном стратегическом значении этой переправы: она соединяет фронт с правобережьем. Немцы построили мост для машин и для поездов. Здесь кратчайшая дорога в Германию. Если вывести ее из строя, останется одна колея, ибо на Брянск движения нет. Унечская железнодорожная линия разбита. По этой же дороге фашисты перебрасывают танки, тяжелую артиллерию, живую силу на Москву. Необходимо парализовать транспорт. Вывести из строя наиболее оперативную магистраль. Ослабить таким образом натиск врага на сердце нашей страны.

Друзья имели случай убедиться, – в стратегических планах их командир хорошо разбирается. А ведь академии не кончал, своей головой дошел.

Вдали послышался глухой нарастающий гул, все явственнее разносившийся по лесу. Вскоре на запад прополз маневровый паровоз с порожними платформами, за ним тяжелый и, как видно, до отказа загруженный поезд; друзья замерли, глаза загорелись ненавистью. Марку снова вспоминаются слова Мусия Завирюхи: по этой дороге гитлеровцы перевозят военное снаряжение, а с Украины вывозят скот, зерно, лес и много всякого другого добра. Командир перед операцией увлеченно рассказывал друзьям о важном значении сооружения, которое им предстояло уничтожить, сосредоточенно изучая при этом карту, которую развернул перед ним Павлюк. Мусий, возможно, несколько даже преувеличил значение моста, однако никто с ним спорить не стал – в силу заведенной им строжайшей дисциплины. Павлюк немало этому содействовал. Поначалу они никак не могли свыкнуться с тем, что словоохотливый шутник Мусий Завирюха теперь не заведующий агролабораторией, а командир партизанского отряда, разжегший пламя народной мести против врага. Ни для кого не секрет – издавна имеет он пристрастие к пышным словам. Нужно признаться, в душе-то каждый чувствовал себя командиром. Хотя бы тот же Марко. Разве не сумел бы он повести в бой товарищей, успешно справиться с любой сложной операцией? Где-то в далеком прошлом остались овеянные славой дни трудовых подвигов, о которых сердце тоскует...

Поезд между тем пронесся перед глазами. Партизаны еще не научили уму-разуму здешних фашистов, раз ночью ходят поезда по этому пути...

Лесник Назар тихо рассказывает Мусию, где стоят пулеметы, пушки, – да если бы и говорил он полным голосом, все равно в этакую метель их не услышали бы, – показывает, где казарма, посты охраны, и все это сходится с донесениями разведки.

Мусий Завирюха всеми доступными ему способами собирает, сопоставляет информацию. У него уже давно созрел план, согласованный с Павлюком, и он уверенно дает указания друзьям, кому откуда заходить, вполне полагаясь на Марка и Устина Павлюка, – народ надежный, обстрелянный. В случае тревоги пусть спокойно делают свое дело: охрана не будет допущена к мосту.

Напрасно партизаны просили его остерегаться, не рисковать своей жизнью, поберечься – вы у нас один, а нас много, – Мусий был непоколебим: не время сейчас для разговоров! Взяв с собой двух автоматчиков – Родиона и Кряжа – да лесника Назара в придачу, он исчез во мраке, подался на противоположный берег. Бесстрашный человек Мусий Завирюха, который раз убеждается Марко и тоже дает себе слово жизни своей не щадить, оправдать надежды командира.

Снежная мгла укрыла друзей, в белых халатах по рыхлым сугробам приближавшихся к мосту. Ветер яростно сек лицо, засыпая снегом небо и землю.

Марко и Павлюк, чутко прислушиваясь, пробирались вперед, бесшумно высвобождаясь из присыпанных снегом тонких проволочных сетей, тенетами опутавших берег. Делали ножницами проходы, разрезали увешанную жестянками колючую проволоку и неслышно продвигались к мосту. Партизаны следом на взятых у лесника санках везли тол. Без ножниц не удалось бы беззвучно перегрызть проволочные тенета, и друзья безусловно увязли бы в них.

Темные фигуры двух часовых ходили вдоль моста, с автоматами на груди, притопывали ногами, оба без маскхалатов, в платках, обмотанных вокруг головы, – от стужи. Где уж тут расслышать, что происходит вокруг.

Как только часовые приближались, партизаны залегали в снегу – а пройдут, исчезнут из виду, – партизаны снова продвигаются к мосту.

Впереди блеснул огонек, как видно, часовые пошли в будку погреться.

Марко с Павлюком один сильный заряд тола прикрепили на сваях под мостом, – в развилках, на толстые деревянные опоры, на которых держался мост, – хорошо, что мост невысокий и намело снегу. Второй, еще более сильный заряд приладили немного в стороне, с таким расчетом, чтобы разрушить середину моста, сделать широкий провал согласно приказу Мусия Завирюхи.

В брусок тола Павлюк вставил капсюль с бикфордовым шнуром. Бикфордов шнур не легко раздобыть, не в каждом разбитом складе он попадается. Это не тол, который партизаны при случае выплавляли из снарядов и авиабомб, штабелями лежавших на дорогах. В секунду сантиметр шнура сгорает. Не успеешь далеко отбежать – пристукнет. Отбежишь слишком далеко, – вдруг, как на грех, не взорвется отсыревший капсюль, – опять беда. Время не ждет... Павлюк соединяет два заряда детонирующим шнуром. Марко внимательно следит за его проворными руками. Друзья действовали со спокойной душой, чувствуя надежный заслон за плечами. Близится решающая минута. Горячей волной прихлынула кровь к сердцу.

Марко держался даже несколько вызывающе в эту опасную минуту. Нет, он не храбрился, он просто не испытывал ни малейшего страха.

– Может, дождемся поезда? – шепнул он Павлюку.

Вот было бы зрелище, если б вместе с мостом в воздух взлетел набитый фашистами поезд!

Без страха, скорее с затаенным злорадством, друзья стояли под мостом, ждали, прислушивались. Укрывшись за толстыми деревянными сваями, они чувствовали себя в безопасности, готовили фашистам жаркую ночь. Вокруг мертвая тишина. Но вот застучали кованые сапоги: приближалась охрана. Прозвучали короткие сухие выстрелы: Мусий Завирюха автоматным огнем уложил часовых. Поднялась тревога. С берега ударили пулеметы. Завирюха задался целью парализовать вражескую охрану, – вызвал огонь на себя.

Павлюк, накрывшись с головой маскхалатом, поджигает бикфордов шнур. Шибануло в нос едким запахом серы. Послышалось легкое потрескивание...

Друзья по глубокому снегу бросились к лесу, миновали проволочное заграждение и однако же добежать не успели... Раскололось небо, задрожала земля, полыхнуло жаром, оглушило, забило дыхание. Бешеный грохот потряс окрестность – друзей сбило с ног. Марко зарылся в сугроб. Взметнулось к небу пламя, далеко осветило лес и окрестности. Полетели вверх шпалы, рельсы со свистом проносились над головой. Одна балка бухнулась где-то поблизости, обдала Марка снегом, он лежал почти без памяти, в голове гудело. Еще придавит, чего доброго...

Немцы метались в панике. И тут кого взрывом уничтожило, кого Мусий Завирюха уложил и исчез, словно растаял в снежной круговерти.

Фашисты вслепую обстреливали лес, радужными лентами расписывали ночь. Бухала пушка, вспыхивали ракеты, все неистовей бесновалась вьюга, друзья уже не опасались, пустились к лесу.

Ночной переполох настраивал на чудесный лад. Марку стало легко и радостно. В такие минуты человек навсегда освобождается от страха, крепнет воля, а заодно и кровь обогащается, как сказал бы Мусий Завирюха, любитель пышных фраз, новым ферментом, имя которому – героизм. Кто знает, откуда они берутся, эти герои, и кому на роду написано удивить мир подвигами?

...Что только не пережил Сень, пока дождался друзей, стоя возле коней с автоматом наготове. Глухая ночь придавила землю, над бором бушевала метель. Но за частоколом было тихо, спокойно. Усталые кони хватали снег, жадно припали к овсу, стлался вокруг крепкий запах конского пота... Легче бы человеку пасть от смертельной пули, чем терзаться неизвестностью, поджидая в затишке друзей. Удалось ли им справиться с боевым заданием, не наткнулись ли они там на засаду, сумели ли уйти от опасности? А тут милая дивчина в вышитой рубашке красуется на пороге, приглашает Сеня в хату погреться, выпить горячего взвара или парного молока. Ласковый голос так и льется в душу. Статная, подбористая Дивчина приветливо посматривает на него... Сень это чувствует, благодарит, он должен быть при лошадях. Девушка, опасаясь, видимо, за отца, в хату не собиралась. Сильными плавными движениями набрала огромную охапку душистого сена, положила коням. И осталась стоять подле Сеня, прислушиваясь и дрожа, верно, от холода, а Сеню так нестерпимо захотелось приласкать дивчину, укрыть кожушком или хотя бы сдунуть снежинку, запутавшуюся звездочкой в косе. Каких только желаний не навевает глухая ночь! Сень, впрочем, ничего дурного не подумал, он лишь как-то невпопад поинтересовался, не скучно ли ей в этой глуши жить. Надо бы еще что-то спросить, да в голове какой-то туман... А все-таки почему это Сень стал заглядываться на стройный стан, на девичье лицо, даже приметил, какая тугая коса обвивает ее голову, как выделяются на чистом лбу черные брови, уже ему любопытно, какие у нее глаза? Неразговорчивая дивчина попалась, тяжело вздохнув – или ему это только показалось, – неохотно ответила:

– А где теперь весело?

За больной матерью ей присматривать надо... Погрустневшая, стояла посреди двора. Откуда знать, что у нее на душе. Сень так и не дерзнул обнять девушку, приголубить, вовремя опомнился. К кому скорее потянется дивчина сердцем – к тому, кто стережет коней, или к тому, кто взрывает мосты? Марко вообще пользуется успехом у девчат, вечно льнут, венком вьются вкруг него.

– Как тебя хоть зовут, скажи мне? – спросил он дивчину.

И как раз в эту минуту раскололось небо, взметнулся столб огня, осветивший ночь, задрожала земля, прокатились грозные раскаты. Кони попадали на колени – их оглушил грохот. Дивчина на миг прижалась к Сеню, он и сам обеспамятел. Зазвенели стекла, с деревьев сыпануло снегом, дивчина, придя в себя, кинулась в хату.

– Это наши! – радостно крикнула матери, чтобы не пугалась.

...Партизаны возвращались лесом, довольные разгромом, который они учинили фашистам. Тряханули их как следует! На радостях Марку хотелось петь. Не первый раз он делом доказывает свою боеспособность... Павлюк после успешной операции стал особенно говорлив. "Изрядно всадили толу, признался он, – разнесли мост в щепки". И рассказал друзьям о неудачной попытке одного партизанского отряда взорвать мост, стоявший низко над водой. Неопытные партизаны на скорую руку приладили тол и лишь малость поковыряли мост. Павлюк заговорил о взрывной силе тола: оставь день полежать на солнце, той разрушительной силы уже не будет.

Марко увлеченно слушал Павлюка, набирался опыта. Воодушевленные удачей, партизаны старательно месили снег, торопились. Марко чуть не на крыльях летел, – какая тайная сила притягивала его?

Возбужденные, усталые, вернулись они в дом лесника.

– Здорово жахнуло! Даже в Берлине загудело! – воскликнул Марко. Дали жизни Гитлеру! Загородили ему дорогу к Москве!

Насколько Марко был разговорчив, настолько Сень молчалив. А дивчина и глаз не сводит с Марка. Отважный партизан, разве не видно? Но тревога за отца не оставляет ее, а тут еще мать принялась стонать, оплакивать ее сиротскую судьбу. Напрасно Марко уверял домашних, что все кончилось благополучно, для партизан, разумеется... Фашисты долго будут помнить эту ночь, когда партизаны подняли на воздух мост, вывели из строя стратегически важную железную дорогу, что связывала фронт с Германией, перерезали дорогу на Москву.

Марко пересказывает всем слова Мусия Завирюхи. Дивчина внимательно слушает, глядит на него зачарованными глазами.

Павлюк все же думает разведать, насколько удачно проведена операция. Марко уверен: какие могут быть сомнения, мост разбит вдребезги, сваи повылетали, далеко раскидало балки, шпалы, рельсы – то и дело натыкались на них на обратном пути, падали, Марка чуть не пришибло... Изрядно ведь всадили толу, Павлюк сам сказал.

Вскоре вернулся Мусий Завирюха, он был торжественно-сосредоточен. Нахмурив лоб, не спеша, снимает шапку, вытирает заиндевелые брови, усы, бороду. В хате все притихли.

Неудачи обходят теперь Мусия Завирюху. Мало разве у него командирского опыта? О первом неудачном бое в лесу он теперь вспоминал неохотно – случайность.

К радости домашних, вместе с Родионом вернулся лесник Назар. Мусий Завирюха, как и подобает командиру, при всех выносит благодарность леснику:

– Спасибо тебе, друже, за верную службу советскому народу.

И, тронутый вниманием, лесник кланяется партизанам, сурово молвит при этом:

– Покарали-таки супостатов!

Хоть лесник и упрашивал партизан отдохнуть, обогреться малость, партизаны не остались: надо уходить, чтобы не напали на след враги. До рассвета фашисты не кинутся за ними, а за это время надо успеть пересечь поле, добраться до хвойного леса, чтобы метель плотно замела следы. Да и семью лесника не хотят под угрозу ставить.

Мусий Завирюха благодарит хозяев за привет, за ласку.

Молодые партизаны кланяются дивчине. Она остановила двоих на пороге. Кто за ними приглядывает, обстирывает их? Ухоженные хлопцы, бравые молодцы. Пошептавшись с матерью, открыла сундук.

– Нате вам по рубашке на смену... Дороже нет ничего, – как-то чуть виновато сказала она. – Братовы... Погиб в Красной Армии. Ваш ровесник... Я буду вам помогать... – добавила не то нерешительно, не то с волнением. Быть может, хлопцы пренебрегут ее помощью, сама, скажут, еще беспомощна... Беспомощна? Партизаны еще не знают, на что она способна!

Повеяло свежим запахом чисто выбеленного полотна, искреннее слово проникло в самое сердце молодых партизан. Взяв рубашки, сунули за пазуху, выбежали из хаты. Вскочили на коней, исчезли во мраке.

Задумчивые, молчаливые, ехали рядом.

– Что бы спросить, как ее имя, – бросил Марко.

После минутного молчания Сень, будто сквозь дрему, пробормотал невнятно:

– Встретимся ли когда?

Марко бросил удивленный взгляд на приятеля.

Выбрались из лесу, пробивались через глубокие сугробы в поле. Хлестал ветер, мела, крутила поземка, но Марка и Сеня согревали полотняные рубашки – девичий подарок.

8

Садовник Арсентий, истекая кровью, избитый, лежал в хате вверх лицом, не в силах подняться, беспомощно раскинув руки, и горестно размышлял: почему он не ушел в лес к Мусию? Не пришлось бы испытать тяжкого надругательства. Все не решался оставить на произвол судьбы невестку с двумя детьми. Теперь одно дитя на том свете, невестка чуть жива. Мать с нее глаз не спускает, – та чуть руки не наложила на себя... Мается день и ночь, вянет, сохнет, избита, как и Арсентий. Старший мальчонка, Василько, спасся. Увидел во дворе карателей, метнулся к бабке.

Когда на акации повесили учителя, а семья садовника, убитая горем, подавленная, сидела в хате, да и все село боялось выйти за порог, Курт привел карателей для расправы. Вместе с морозным воздухом в хату ворвался водочный перегар. Проволочная нагайка словно огнем обожгла Арсентия, из глаз посыпались искры. Тихон, провинившийся перед начальством, ожесточенно полосовал костлявое тело садовника, приговаривая:

– Будешь знать, как помогать партизанам!

С невестки сорвали платье, бросили на лавку, она сопротивлялась, приводя в ярость карателей. Яков Квочка, Панько Смык проволочной нагайкой хлестали невестку, рвали на куски тело – старались выслужиться перед ефрейтором.

Когда Тихон устал, Хведь Мачула размахнулся и полоснул по спине садовника. С каждым взмахом нагайки полицай напоминал садовнику про трех его сыновей-красноармейцев. Арсентий терпел мучительную кару с единой мысль: детки дорогие, соколики мои милые, отомстите за отца.

У ефрейтора левая рука перевязана – прошила партизанская пуля, зато вся лютость перелилась в правую руку, он с наслаждением полосовал женское тело...

Когда затихли стоны – невестка и садовник уже чуть дышали, а под лавкой натекла лужа крови, – каратели присели отдохнуть. Тут-то взгляд Курта и упал на кроватку, где в куче лохмотьев спал малыш. Ефрейтор осклабился. Адская мысль пришла ему в голову. Тихон сразу догадался, что задумал его начальник. Курт приказал положить дитя на видное место. Тихон перенес ребенка на стол. Разбуженный малыш водил испуганными глазенками по хате. Обожгла плеть, потемнел день. Кровавые полосы опоясали слабое тельце. Дитя зашлось криком со страху, захлебнулось, затихло навеки.