Текст книги "Буймир (Буймир - 3)"

Автор книги: Константин Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Больше ничего не сказал, и без того ясно: у нас что, рук нет?

Люди подбивали Мусия: у старосты, мол, просторная хата... Селивон припрятал свое добро по хуторам, сам неизвестно куда делся, не то с немцами бежал, не то отсиживается где-то, выжидает, пока немцы отобьют наступление.

– Не дождется! – сказала Жалийка, и все с ней согласились.

В доме одна Соломия. Санька тоже исчезла из дому, люди видели, как она на станции каблуками выбивала да припевала:

Бей, боты, выбивай, боты,

Командир роты купит мне еще боты!

Развлекала красных бойцов, что собрались на платформе. Один на баяне играл, остальные смотрели, как притопывала, кружилась веселая девка.

– Говорят, подалась с эшелоном, вызвалась присматривать в госпитале за ранеными.

– Такая не пропадет, – глубокомысленно заметили соседи.

Полицай Тихон тоже исчез, в просторной хате остался Игнат Хоменко с женой. Не до гулянок стало, повесили носы, поговаривают на людях:

– Наше время такое, что отцы не отвечают за детей, а дети за отцов!

Татьяна:

– У меня зять – охвицер, сражается с врагом, скоро мать навестит!

У Гаврилы мельница сгорела, занялась от соседского хлева. По правде сказать, погоревали по этому случаю люди – горсть зерна смолоть негде. Гаврила теперь по всякому случаю вспоминает, как выручал людей в беде, а у самого амбар трещит от зерна.

Перфил пустил слух по селу, – он, мол, тоже выручил людей, припрятал в овражке от немцев семь коней, чтобы не постреляли, страху сколько натерпелся, и всякий раз при этом добавлял:

– Если б дозналась гестапа, знаете, что бы мне было? Вздернуть могли!

Мусий Завирюха переспрашивает:

– Сколько, говорите, коней припрятал Перфил от немцев?

– Семь...

Рассмешили Мусия, казалось, смеялись борода, брови, даже лохматая шапка...

– Вдвое меньше, чем от нас.

И, чтобы подтвердить свою мысль, задал вопрос:

– Почему же пастуха Савву с фермой не взяли в "окружение"?

События прояснились, все знали: Перфил с Гаврилой подслуживались к старосте. Мусий Завирюха помог прояснить кое-какие темные дела на селе. Люди тянулись к Мусию, что к отцу родному. Все чаще слышались выкрики вот кому быть во главе колхоза! Вот кто выведет село из землянок! Пока Павлюк вернется из армии...

Мусий Завирюха шагает с пожилыми друзьями своими к теплой земляночке. Иль ему привыкать? С чего вы взяли, что он соблазнится светлицами полицая или старосты? Арсентий и Аверьян берут Мусия под руки. Салтивец с Келибердою ведут коня. Женщины, перегоняя друг друга, бежали впереди с мисочками, весело гомонили. Чувство беспомощности как рукой сняло, все почуяли запах весенней пашни. Поле зовет!

Мусий Завирюха шел улицей – хоть глаза закрывай! Куда ни глянешь сердце разрывается.

...На этом пепелище я же на свадьбе гулял, вишневый садик – тенистый заслон – стоял вокруг хаты, теперь одни головешки торчат...

Снега набухли водой, лоснились под солнцем черные склоны, пробуждалась после зимней спячки пашня, по горе синей грядой вьется лес, когда-то таинственный и грозный... Когда-то!

По раскисшей степной дороге медленно двигался обоз, кони хлюпали копытами, натужно вытягивая шеи. Необычный обоз и люди необычные – хмурые, обросшие лица, сосредоточенный взгляд, на шапках наискось пунцовые ленты. Партизаны возвращались к родному очагу. А очага давно уже нет, враг испепелил хаты, уничтожил семьи, на челе тревожная дума – как основать новую жизнь? У кого руки нет, у кого ноги, в жилы въелись осколки, а сколько понадобится, чтобы на месте пожарищ расцвела жизнь!

На возах с домашним скарбом, подушками, одеялами женщины с детьми, девчата... Не прежние полольщицы и вязальщицы – закаленные в кровавой сече лесные мстители.

Галя правила лошадью, брови нахмурены, лицо обветрено, взгляд блуждающий, вслед за милым, должно быть, летит девичья дума.

Текля сидела рядом в коротком белом кожухе, из-под шапки выбилась русая прядь, дышала полной грудью весенним воздухом, смотрела на широкий мир. Необычайное возбуждение охватило все ее существо, когда остались позади лесные чащи, родные боры, овраги, так долго служившие им надежной защитой.

Светлый простор перед глазами, непривычный, манящий, не надо скрываться, осторожничать, весеннее солнышко над головой... Красная Армия в огне и громе гнала гитлеровцев на запад. Павлюк, Марко, Сень пошли в армейскую разведку, обстрелянные смельчаки давали обещание загнать врага в его берлогу и там добить. А разве они, подруги, не доказали свою боевитость? Или они не обстреляны, не умеют владеть автоматом, не проверены в разведке? Но, однако, вынуждены были подчиниться приказу, вернуться в село. Кто же иначе засеет землю?

Чем ближе к селу, тем молчаливее делались люди. Мавра натянула платок на самые глаза – чтобы не резало яркое солнце, может, еще и потому, чтобы не видно было слез.

Родное приволье открылось взору. Миновали бригадное поле, на котором Текля растила зернистую пшеницу, прославившую Буймир, поблескивали заросшие бурьяном взгорки. Растают снега – к полю и не подступишься, усеяно снарядами, минами.

Тоска брала смотреть на сожженное село над Пслом, один церковный шпиль блестел на солнце. На месте школы, Дома культуры, фермы – одни руины... Редко где стояли хаты. Из-под земли курился дымок – в землю зарылось село.

Чернобородый кузнец Повилица, хмуро молчавший всю дорогу, решил, верно, что пора поговорить откровенно то ли с людьми, то ли с самим собой, облечь в слова тайно выношенную мысль:

– Основа жизни – кузня и плотницкая!

Выдавив из себя эти слова, удрученно уставился в землю: сколько железа перемял на своем веку! А теперь как одной рукой с огнем управишься?

– А голова на что? – откликается Родион живо и решительно. – Знания, опыт! Кто за порядком приглядит, пока вырастут молодые кузнецы, кто их научит, надоумит?

Овчар Голивус подбадривает приятеля:

– Работы непочатый край! Будешь руководствовать в кузнице!

Повилица бросает мрачный взгляд на овчара: не было бы у меня ноги, а то рука! Хорошо, мол, тебе...

Родион тоже припадает на ногу, но кость у него не задета, мина порвала жилы...

– Как буду полоть, копать, – горюет Галя, – пулей прошило ногу.

Нет среди лесовиков человека без заплат...

Торжественный день, необычный! Все село выбежало встречать партизан. Сквозь огонь и смерть прошли, а вернулись-таки в родные места. Не один гитлеровец нашел себе могилу от партизанской руки!

Распахнулись сердца... Встречали хлебом-солью, всюду сияющие лица, вопли и причитания...

В просторную землянку набилось полно народу, Мусия Завирюху посадили на почетное место, Родион рядом с командиром, – а где же ему быть? Меж горелых стояков мужественные усачи Повилица с Голивусом. Судьба опять свела друзей вместе, все они тут, седые бороды – Мусий, Арсентий, Салтивец, Лука, Аверьян, Келиберда... Правда, нет пока с ними пастуха Саввы. Не сон ли это? Не могли наговориться, насмотреться друг на друга. В землянке пахло плесенью, да что до того друзьям, они сидели за сбитым из неоструганных досок столом и вели задушевную беседу. Мусий Завирюха притягивает все мысли, чувства и взоры... Поучает людей, как далее жить. И немудрено. Кто, как не он, твердил неустанно, что советская земля непобедима? Пришли светлые дни, не надо кривить душой, подчиняться старосте, тая в себе смертельную ненависть к врагам.

– А кто пошел против нас, тот теперь воет волком да рыщет по оврагам, – имея в виду Селивона, заключает речь командира Родион Ржа.

Не обо всех славных делах отряда помянул Мусий Завирюха, и Родион, не теряя времени, пополняет сведения односельчан о лесных героях. Кто мог думать, самые смирные хлопцы на селе Марко, Сень...

Пополняет, разумеется, так, чтобы слова его не долетали до Мусия, который не переносил похвальбы. Хотя слово-другое и застряло в его мохнатых ушах...

Само собой разумеется, землянка не могла вместить всех, народу набилось – негде яблоку упасть. Всяк тащил партизан к себе.

На столе дымилась горячая картошка, похрустывали огурцы на зубах, пряно пахло всякой квашеной снедью, по которой так соскучились партизаны. Хорошо хоть у Арсентия уцелели кадки с капустой и огурцами – бомба на огород упала и завалила погреб, у многих немцы порубили кадки с соленьями. Люди наслаждались духовитым хлебом, конопляным маслом. Что бы ни ели партизаны, все обильно подсаливали, то и дело подкладывали капусты, луку. Буймирцы давно извлекли из тайников спрятанные от немцев припасы. Ходила по кругу чарка, не без того. Шум стоял в землянке, клубами валил густой дым. У Родиона свои соображения: придет час, вернутся односельчане из-под Берлина, тогда уж нам примолкнуть придется. Поэтому он спешит поведать о прославленном партизанском командире Мусие Завирюхе.

– Как сядет на коня – генерал, да и только! Какой ни будь бой, чтоб он изменился в лице?! Ни вот столечко! Голос как гром! Текля тоже с ним на смертной линии стояла...

И на долю Родиона выпало немало испытаний, кто того не знает, на волоске от смерти был... Теперь, правда, никого этим не удивишь, кому смерть не грозила.

Мусий Завирюха поднял руку, гул в землянке затих.

– Сколько же у нас грабель, кос, лопат? И уцелели ли парниковые рамы? – задает командир вопрос сельчанам.

Как видно, все же есть чему удивляться... Сразу видно хозяина. Не с этим ли нехитрым инвентарем придется начинать новую жизнь?

Далее Мусий поинтересовался, сколько имеется телег, плугов, лошадей. Добавил, что в первую очередь надобно помочь матерям с детьми, и этим расположил к себе женские сердца. Женщины наперебой стали выкладывать Мусию – наше утешение, надежда ты наша! – свои жалобы.

– Горстку зерна смолоть негде, – сетовала Варвара Снежко.

– Пока перетрешь миску кукурузы – смотришь, и дня нету! – неизвестно на кого роптала Жалийка. Она завела домашнюю мельничку. Все село обзавелось такими мельничками, хозяйки привернули мельнички к лавкам, с трудом вертели ручку, сухое зерно потрескивало, жиденькой струйкой сыпалась мука.

– Когда Гаврила мельником был, мы горя не знали! – вступает в разговор Варвара.

Меланка Кострица напоминает соседке:

– А кто жаловался, что мельник дерет за помол?

Это уже, видно, забылось, и теперь Гаврила выглядит этаким печальником за людей. Зная сельские беды, Гаврила с болью душевной вспоминает, какая была мельница да какой помол. Мельница сгорела, село теперь бедствует.

– А жернов уцелел? – допытывается Мусий Завирюха, непонятно, зачем ему понадобилось это знать.

Всего не перескажешь, что было говорено в ту ночь, каких только планов, замыслов, надежд не рождалось в землянке.

6

Радовалось все село – хозяин приехал, отец детям, а у самого ни кола ни двора, надо бы помочь...

Первым начал Арсентий:

– Знаешь что, Мусий? Немцы предали огню твою партизанскую хату. Мы тебе поставим новую. Поможем тебе...

– Само собою, – подтвердил Родион.

– Вы сами на пепелище сидите, – ответил Мусий.

– И не говори! – запротестовал Аверьян. – Мы тебе за неделю всем селом поставим хату.

– За пять дней! – сократил срок Родион.

– А каково мне будет в ней жить, имея перед глазами ваши землянки? упорствует Мусий.

Сколько ни добивались люди поставить Мусию хату, – будет, мол, у председателя жизнь налажена, тогда и мы скорее вылезем из земли, председатель был непоколебим: не время.

И он самолично принялся долбить землянку на взгорке – чтобы попросторней была, не заливало водой и потолок чтоб не давил.

Завидели соседи, что Мусий долбит на бугре землю, мигом вся улица сбежалась с лопатами на помощь. За день выкопали, выровняли стены твердая, глинистая земля попалась.

Мусий размашисто тесал бревна, стосковались руки без дела. Наблюдая, как топор молнией врезался в трухлявое дерево, Родион места себе не находил:

– Товарищ командир, дозвольте, я плотников кликну.

Нельзя сказать, чтобы лесное слово это, срывавшееся ненароком в разговоре, не тешило слуха Мусия, однако он решительно отказывается от каких бы то ни было услуг: сев на пороге.

Плотники вместе с кузнецом готовят плуги, бороны, тачки, телеги, поле не станет ждать.

– Своими силами выстроим землянку. Думаешь, забыл, как орудовать топором?

На следующий день вкапывали по углам столбы. Лесу хватало – Мавра с Теклей припасли, натаскали из окопов. Оплетали хворостом стены. Матери с девчатами месили глину, носили воду. Землю пригревало весеннее солнышко, работалось весело. Стены обмазывали смесью глины с соломой, тщательно разглаживали. Уложили матицы, балки тонкие провисают, пришлось ставить подпоры. На матицы положили поперечные жерди, утеплили, проворные женские руки обмазали, залепили потолок.

Мусий сбивает стропила, – сосняк долго пролежал в земле. Горелые гвозди – с пожарища – не держат трухлявое дерево, стропила расщепляются, падают.

Родион с кузнецом пришли на помощь, нарубили из проволоки гвоздей. Обрадованный Мусий не знал, как их благодарить. Сбитые новыми гвоздями стропила держались крепко. Да еще скрепленные жердями-латами.

Сухонький, жилистый дед Нещеретный покрывал землянку камышом – он испокон веку людям хаты покрывал.

Наконец затопили плиту – Мусий сам ее клал, – в чугунке клокочет картошка. Мавра домазывает, белит стены, стены влажные, побелка не пристает. Женщина расстроена, стены рыжие. В землянке клубится белесый пар, стены в разводах, с них ручьи бегут. Мавра даже угорела.

Мусий Завирюха стоит посреди землянки, посмеивается, подбадривает домашних – жить можно! Сбил стол, принимается настилать широкие нары. Торопится, все так и горит у него в руках, – дело к вечеру, утром надо бежать на колхозный двор, ставить людей на работу.

Не один день топили, варили, пока землянка обсохла.

Вечерней порой можно и душой отдохнуть, – весело потрескивает сосновая щепа, тесто подходит, вкусно пахнет варевом, звучит тихая песня. Не сожженный ли дом на восемь окон вспоминает Мавра, лежа на полатях? В саду молодежь гуляет, музыка гремит, под электрическим светом поблескивают румяные яблоки на деревьях. Ну, будто сон... Мавра спит и видит наседку, которую мечтает купить весной на Полтавщине. Текля, как ни устанет за день, допоздна просиживает у коптилки над письмами, мечтательно тихонько мурлычет что-то, небось про Марка дума. Что ж, поется-то людям, говорят, к добру. И газеты приносят радостные вести о славных победах советских частей.

Мусий, когда приходит почта, с молодым задором размахивает газетой перед бородами – окладистыми, козлиными, клочковатыми – а что, разве не по-нашему вышло?

В землянке поселилась семья лесных мстителей, такое знаменательное событие, согласно народному обычаю, надобно отметить.

Никто, как водится, не перечит – мы сами так думали...

Собрались женщины и девчата, помогавшие ладить землянку, напекли хлеба, наварили киселя и всякой снеди (капусты пареной, капусты жареной, капусты вареной), сели за стол, привечали землянку песней.

...Та поза лiсочком

засушив, змучив хлопець дiвку

своїм голосочком,

затянули берущую за сердце песню девчата, к ним присоединились басы, мощно, торжественно рокотали... Лица сосредоточенные, на глазах слезы дрожат – не то пели, не то молились, не то горевали о неустройстве мира.

Гости на том не угомонились. Начали перебрасываться шутками, балагурить, кто величал хозяина, кто, пересыпая речь поговорками, желал хозяевам, чтобы счастливо жилось в новой хате, не прогибался потолок, не выводился достаток... Развеселили этим хозяйку, и она к слову бросила только всего и достатку, что шило да веник...

Девчата избегали будничных разговоров, – если живешь в землянке, тебе уже и солнце не светит? – мысли вокруг милого вьются, и опять тоскливая песня в оконце бьется:

Хоч ти колиши,

Хоч ти воруши,

Хоч ти, моє серденько,

На бамазi напиши!

Впервые после годины бедствий на селе зазвенела песня! Веками укрепляла душу, очищала, роднила, придавала людям сил.

Не была ли воспетая, обласканная землянка хранилищем красоты и благородства человеческой души?

7

Соломия с Татьяной на смех девчат поднимают, молодицы упитанные, зря себя не утруждают, берегут силы для собственного огорода. А девчата, худющие, в чем душа держится, обгорели под солнцем, целый день не разгибаются, копают колхозное поле. Пошла слава о Гале – вот это труженица, четыре сотки за день лопатой перевернула, даром что у нее нога прострелена. Подружки – Наталка Снежко, Ирина Кучеренко, Мария, Надия – на своих участках от нее не отставали.

Зеленели залитые солнцем откосы, в низинках – вода, а за рекой чернела пашня, белели платки, они-то и привлекли внимание молодиц, что стояли на бугре, кусали губы, злобствовали.

Соломия змеей шипела:

– Разве они на полную лопату копают? Все поле в бороздах! Через лопату копают, не иначе. А борозды присыпают. Ей-богу! Как завечереет, никого не будет, проверим!

Татьяна вторит куме, разве они когда действовали врозь?

– Откуда у этих девок сила возьмется? С огурцов да картошки? Не иначе как обманом действуют. Чуть копнут, ковырнут, лишь бы чернело. Текля все прикроет... Бригадир. Своих подруг прославить хочет. Неужели Мусий Завирюха не заступится? А мы на задворках!

Соломия поначалу даже не показывалась на люди. Сидела в хате тишком, молчком. Но скоро убедилась: ничто ей не грозит, из хаты не выгоняют, двора не перетряхивают, по милициям не таскают – нет на то права – ну, и помаленьку собралась с силами. А сила в ней через край бьет! Очень даже вольготно чувствовала себя. Отводила душу с кумахою да свахою, что опять сбежались из разных углов в надежде – не вернутся ли "наши". Чесали языками, перебирали сельские новости, перемывали всем косточки. Поют? Радуются? Красная Армия освобождение принесла? А чем пахать, сеять? Из-за бурьяна свету не видно!

Молодицам печалиться нечего, староста всем обеспечил друзей, неизвестно только, какая самого судьба постигла.

По селу пошли толки, что девчата хотят добиться славы всеми правдами и неправдами, а работают для вида, поковыряли поле, обманули председателя, тот не очень-то приглядывается: дочка верховодит.

И хотя на селе известно, кто шипит по углам, однако, когда эти разговоры дошли до Мусия Завирюхи, он отрядил в поле комиссию, чтобы проверила...

Напрасно Родион отговаривал, убеждал командира:

– Недругов работа, хотят подорвать доверие...

– Именно потому это необходимо, – решительно отрезал Мусий.

Сколько ни спорила комиссия – Арсентий с Келибердой и Салтивцем неужели мы не знаем, откуда ветер дует? – председатель был непоколебим.

Арсентий с Салтивцем исходили пахоту вдоль и поперек, то и дело тыча в землю железной палкой – она входила в землю, как в масло. Келиберда хмуро вертел в руках сажень. Надо сказать, члены комиссии очень неловко чувствовали себя перед труженицами девчатами, супились, отводили глаза.

Кончив измерять вскопанную Галей делянку, Келиберда шваркнул сажень оземь.

– Всегда копальщицы две сотки копали, а Галя – четыре! И каждая из девушек так! Да еще и чернозем дернистый, лопаты не вывернешь, переплел пырей, не перережешь...

– Кто бы мог подумать, – вставил Арсентий, – Наталка Снежко, дивчина неказистая – четыре сотки перевернула!

Арсентий разминал крепкими пальцами комья, казалось, не мог надышаться запахом земли, готовой принять в себя зерно. Салтивец тоже принюхивался, должен был признать:

– Потрудились девчата, земельку подготовили на славу – что каша! Сколько исходили поля, везде палка мягко идет в землю, ни одного огреха!

– Опорочить комсомольских девчат хотели недруги, – признал заместитель председателя, то есть Родион.

Мало того, что признал... Встретив как-то на улице пышнотелую Соломию, пригрозил молодице:

– Ты что это, ломаешь движение?

– Вот ей-богу же, слыхом не слыхала!

– Девчат порочишь!

Оторопело таращила глаза – ничего не знает не ведает...

Родион только головой повел, – у Соломии сердце екнуло, знает, что этот человек шутить не любит.

Девчата борются за фронтовой урожай, а эти бездельницы знают только свои огороды, на собрания не ходят да еще и разводят агитацию!

Соседи имели возможность убедиться – как ни заманивали сластолюбивые молодицы Родиона, как ни завлекали, он остался непоколебим.

После того как на собрании Родион вывел клеветников на чистую воду, молодицы прикусили языки. Будто в рот воды набрали. Будто ничего не было. Будто никто не выслеживал девчат. Не бегал тайком в поле, не искал огрехов!

8

Жалийка как раз пересекала солнечную поляну, когда зазвенел молот в кузнице; женщина замерла посреди улицы, очарованная тем, звоном, сразу празднично стало на душе. Люди выбегали из землянок с сияющими лицами. Обычное когда-то явление – в кузнице звенит молот – сейчас взбудоражило всю улицу. Словно новые силы вливал, пробуждал новые надежды кузнечный молот.

И сама кузница досталась не просто, и события, в ней происходящие, необычные: Повилица учит кузнечному делу Голивуса, который сегодня впервые встал к наковальне, – человек крепкий, под руководством опытного мастера и овчар может стать кузнецом!

Пока наладили кузницу, Текля весь свет обегала. Все дороги, однако, вели в райком.

Отрядила людей на розыски, чтобы собрали плуги, культиваторы, бороны – брошенные на полях, они зарастали бурьяном. Собрали по оврагам и канавам ржавое железо, сволокли к кузнице. Особенно колеса.

Примечали люди: где ни ступит Теклина нога – все там оживает. Людей охватил трудовой подъем. Тележник Онищенко сбивает тачку, кузнец натягивает шины на колеса.

А нынче кузнец Повилица учит овчара, как выковать лемех, чтобы не залипал землею, чтобы не зарывался в землю, не вылезал из борозды и не делал огрехов.

Нет, конечно, науки мудренее чабанской, считал Голивус, но теперь убедился, что в кузнечном деле тоже есть над чем помозговать. Хитрая штука так наладить плуг, чтобы не засыпал борозды, не садился на пятку, чтобы не извивалась борозда гадюкою.

Текля наведывалась в кузню, не то чтобы торопила, скорее поднимала настроение мастеров: жаворонки щебечут в поле – сколько кузнецы думают плугов поставить?

Повилица отвечал бригадиру:

– Боишься, кони будут стоять без дела?

Не сразу далось Голивусу кузнечное ремесло в руки. Упаришься, покуда выкуешь лемех, приладишь колесо к передку плуга. Не без подсказки Повилицы, понятно. Плохо, молотобойца нет у них. Где его нынче взять?

На заседании правления пришли к такому решению, Мусий Завирюха предложил:

– Тележников у нас нет, один Онищенко, так вот – к весне сколотим тачки, чтобы на своем горбу кладь не таскать.

Онищенко ладил тачки и одновременно, пока не сошел снег, рубил в лесничестве деревья – дубки на стан, берестки на грядки, молодые вязы на спицы, – к лету, к страде надо смастерить хотя бы две арбы. Тут новая забота – откуда взять лошадей?

Галя с подругами случайно набрели в овраге на двух приблудных коней, объедавших кустарник. Текля побежала к Арсентию за советом. Тот прихватил торбинку свеклы, немного дегтю и отправился в лес.

Когда Текля, пропахшая ветром, возвращается с поля, кузнецы уже караулят ее. При ней как-то дело спорится, складнее куется лемех, натягиваются шины на колесо, пригоняется втулка, быстрее прилаживается к плугу колесо. Не всякий, например, знает, что такое туковая сеялка, гавардовская борона. А Текля знает. И сеялку умеет выверить, настроить косилку, сортировку, веялку, змейку. А пока что женщины веяли ячмень решетом на ветру. Просо перебирали при каганцах, отделяли щурец; от гречки – рыжеватое лущеное зерно, от ячменя – мелкое, битое, от подсолнуха – пустое, сгнившее.

Еще не просохла земля, а Текля уже вывела женское звено – все поле запестрело платками. Бурьян укоренился, не вытянешь, сбивали мотыгами донник, лебеду, вырубали лопатами осот, чертополох, сгребали в кучу, жгли. Ветер гнал запахи талой земли, лесной прели, рвал, выл, трепал сложенный в кучу бурьян, раздувал пламя. Девчата грелись у огня.

Галя беседовала с подругами: как бы все обрадовались, если б в поле вдруг заурчал трактор! Тепло заулыбалась. Подумать только, когда-то самая ходовая машина вдруг сделалась такой недосягаемой! А тракторист Сень, тихий, покладистый Сень, стал отважным танкистом!

– Знаешь, что сказал бы твой тракторист, – ответила на это размечтавшейся подруге Текля.

– Что? – уставились на нее девчата.

– "Девчата милые, вы хотите, чтобы я радиатор поломал на бурьяне?" И повернул бы назад.

Девчата рассмеялись – кому, как не тебе, знать, что тревожит тракториста.

Бригадиру надо ко всем подобрать "ключи" – к старым и молодым.

И опять нахмуренные брови, крепко сжатые уста, опять замахали девчата острыми тяпками – вырубали бурьян. А разве Наталке Снежко некого вспомнить? Или Ирине Кучеренко?

Неугасимой ненавистью опалено девичье сердце – мать не порадуется на сына, дивчина – не встретится с милым, пока не будет уничтожен лютый враг.

Девичьи мысли витают над полем боя, незримой защитой над милым, чтобы миновала его вражья пуля.

...Вьется смерть над головой Сергея, не помогло заклятие, опять лежит в госпитале. Наталка охотно проведала бы его, да как бросить поле, это тот же фронт; отписала, что ждет его, надежда ты моя, мое серденько...

Знает ли дивчина, что эти ее слова, обретя могучую силу, поставят на ноги искалеченного солдата?

Тощие лошаденки с натугой тянули плуги, острые лемехи перерезали корешки, исходившие пахучим соком. Блестящие пласты не рассыпались, не распадались – так переплели землю корни. Солнце пригревало костлявые спины склонившихся над плугом хлеборобов, которые уже не одну весну вбирали весенние запахи, пробуждали землю от зимнего сна. Прокаленные ветрами, седобородые, мудрые, неторопливо шли бороздою, крепкие в коленях, едва касаясь плуга, думали извечную думу хлебороба.

Еще только первую борозду прошли, а уже беспокойство взяло. Заслышав мягкий, певучий голос, пахари остановились. Текля бросала тревожный взгляд на борозду – плуги переворачивали дернистый верхняк. Пахари сами это видят, вековой опыт за плечами: засохнут пласты – никакой бороной не раздерешь.

Щедро знанием и опытом наше время, не принято у нас таить их про себя. Юный ум жадно вбирает по капле народный опыт и сам обогащается.

Текля с кузнецом ходили по пахоте, постигали полеводческую грамоту.

– Нет у нас дисковых борон, чтобы перерезать эти дернистые пласты...

Как тут помочь беде? Кузнец чувствовал свою беспомощность, да только ли свою? Повилица любил неожиданные обороты, потому в разговоре с пахарями назидательно бросил:

– А вы пашите... прямой наводкой!

Опытный пахарь ответил на это:

– А не круто ли поставлен отвал?

Текля поддержала его:

– Получится ли комковатый грунт?

Кто поймет, что творится в душе кузнеца. Ветер трепал правый пустой рукав...

– Новые крепостя нам надо брать! – говорит он, давая понять пахарям, чтобы не вешали носы.

9

Седой сеятель повесил торбу через плечо, вышел в поле, первая горсть зерна брызнула на пашню. Сеяли на восход солнца – короткие гоны – полегче торба, почаще будут отдыхать. Сеятели шагали торжественно, сосредоточенно сдвинув брови. Воздух зыбится весенними испарениями, переполняет легкие, сеятели с торжественной размеренностью водили щедрой рукой. Не сев, а священнодействие.

Плотники в такую пору томились, притихшие, хмурые, снимали тонкую стружку, все существо их полнилось запахами влажной весенней земли, а душа летала над полями, любовалась родными просторами. Почему бы и Аверьяну и Келиберде не засеять гектар-другой? Уговаривали Теклю – возьми хоть на день в поле. А на строительстве кто будет? И исконные хлеборобы должны были томиться в плотницкой.

Текля брела по пашне, присматривалась, как ловко сеятель Захар Онищенко растопыривал пальцы, веером брызгало зерно. Слушала стариковскую грамоту, как надо класть зерно, чтобы не зарежена была середина и засеяны края. Вековая мудрость витала над пашней.

...Выцветшие глаза не отрывались от раскинувшегося перед ними приволья, грудь вдыхала запахи весны, наконец-то судьба обласкала людей. С грустью вспоминали друзья знаменитых в свое время сеяльщиков – Самсона, Протаса, Касьяна, погибших от вражеской пули.

Доходили до межи, где стояли мешки с зерном, останавливались перевести дух – капала роса с бровей.

Текля сочувственно посматривала на изрезанные морщинами кроткие лица сеятелей, от души жалея, что не в состоянии ничем помочь им. Только успокоила ласково: следующей весной уже будут ходить сеялки, не придется вам делать такую непосильную работу.

Остап Нещеретный посмотрел на бригадира, в глазах мелькнул лукавый огонек:

– Откуда тебе знать нашу силу?

– Эх, дочка, никакая работа не страшна, когда на душе спокойно, сказал Захар Онищенко.

Сеятели склонились над мешками, чтобы пополнить зерном свои торбочки. Текля растроганно следила за ними.

10

Над полями курился дымок, свежий весенний ветер раздувал костры, потрескивали будылья. Боязно девчатам, как бы не зацепить граблями мины. Хоть минеры и разминировали полевые участки, а ну-ка где пропустили? Девчата вырубали мотыгами цепкие сорняки, сгребали граблями, сжигали. Так советовала делать Текля: если не вырубим с корнем сорняк, пропали наши урожаи. Осот, пырей, донник, лебеда задушат.

На полевом току девчата молотят снопы цепами, домолачивают скирду ячменя, которую не успели вымолотить немцы. Аверьян с Келибердой наготовил цепов, держаки шероховатые, не отделанные, ладони горят.

Матери очищали решетом ячмень, просо, отбирали куколь, горошек, а щирец просеивался.

Пять девушек за весну пять гектаров вскопали, железными граблями боронили, ладно хоть грабель понаделали Аверьян с Келибердой. Понятливые такие, подбадривали девчат:

– Лопатным трудом будем двигать сельское хозяйство!

Опять-таки: откуда лопат набраться?

Перегной собирали по дворам, носили на поле мешками, не хватало тачек, тысячи пудов перегноя, золы перетаскали на спине под картошку. Земля раскисла, колеса грузнут, тачками возили на поле зерно, кони были в плугах, боронах, сеяли ячмень, овес.

Соломия с Татьяной, которые притаились было, не показывались на люди, помаленьку освоились и опять глумятся над девчатами, мол, ворочают тяжести, в грязи бултыхаются:

– Напоказ стараются, выхорашиваются... Платки подносились, новые зарабатывают.

Наталка Снежко нарочно при всех сказала – знала, донесет ветер до языкастых молодиц:

– Мы вам еще свое отдадим, коли мало награбили...

Заносчивых молодиц никто принимать не хотел в свою компанию, – еще не забыли нагайки, когда староста с полицаями на селе заправлял. Да и в работе они не больно востры, лень одолевает, весь век за мужнины спины прятались.

Четверо девчат впряглись, тянули маркер, Наталка правила – ладони горят, обрывает руки, намечали рядки на пахоте, – вдоль и поперек, – после чего каждая засаживала свой гектар.

Наталка копала лунки, клала горсть золы, перегноя, кидала картофелину или две, если мелкие, – сорняки прошлый год заглушили огород, какие семена?