Текст книги "Девушка под яблоней (Буймир - 2)"

Автор книги: Константин Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Санька, пышная, светлоглазая, стояла под сосной, подставив грудь свежему дыханию ветра. Положив горячие ладони на округлые полные бока дивчины, Родион неуклюже топтался возле, а она, холодная, равнодушная, отталкивала его. Не очень-то, видно, привлекали ее пьяные вздохи и объятия...

Родиону явно не по себе: похоже, не склонить ему Санькиного сердца языком любви. Глуха она к его жарким, но не очень вразумительным словам. Поди сохрани ясную голову, оказавшись лицом к лицу с дивчиной, которая ранила твое сердце, взбудоражила кровь.

Родион совсем обеспамятел, шептал дрожащим голосом: дорогая, желанная... потерял сон и покой.

Перехватило дыхание.

– А что мне с того? – вяло ответила дивчина на пылкие Родионовы признания: не тронули они, видно, Саньку.

Голос Родиона стал твердеть. Он все готов сделать для любимой, он поставит ее на ноги, выведет в большие люди, пошлет на выставку. Почет и слава у нее будут, грамота и деньги. Родион всегда за нее вступался, не давал в обиду. Не будь его, Саньку давно бы убрали с фермы. Это он ограждал ее, заслонял от обидчиков. Милая, желанная...

Дивчина обмякла и вроде бы начала оживать. Порывисто задышала грудь, заблестели глаза. Даже ласково улыбнулась Родиону. Натешиться не могла заманчивыми обещаниями. Надежда окрылила ее, и она вкрадчиво заговорила. Плоховатые коровы у нее... и заработки. Ненавистная Мавра с Марком, заклятые враги ее, не дают ей ходу. Давно отравляют ей жизнь. И от Устина Павлюка покою нет. Будь они неладны, провалиться им сквозь землю.

Прекрасная мысль осенила Родиона, он даже повеселел:

– Знаешь что? У нас есть коровы-яловки, они не числятся в молочном стаде.

– Ну и что с того? – насторожилась Санька.

– Как что? Будешь приписывать это молоко себе. Наберется порядком.

Санька с недоверием отнеслась к этому предложению.

– А Павлюк? – напомнила она.

– Приберем к рукам Павлюка, – твердо пообещал Родион.

Земли и воды – все в его власти, даром что он в районе всего лишь председатель колхоза.

С этими словами Родион обнял девушку, и она не противилась больше, положила голову на его широкое плечо и мечтательно засмотрелась в звездное небо.

– Сила в наших руках, – сказал Родион Саньке.

10

Зарядил дождь, потянулись пасмурные дни. Сеятели не дождутся, когда пашня пообсохнет. Набухшее зерно жаждет земли. Увязают по колено в грязи, покрываются блестящей испариной лошади, через силу тащат груз. Надеялись, что после дождей почва отойдет, быстро окрепнет.

Но подул ночью верховой ветер, и опять замерзла земля. Ранним утром проехала телега, пять мешков семенного зерна привезла, даже следа от колес не осталось.

Летят дорогие деньги по ветру. Яровая пшеница – нежное зерно, если в пору высеяно, не побоится жары, не сгорит во время налива. А теперь выжимает влагу мороз, сушит землю.

Бушевали ветры, обкрадывали людей. Мучается зерно, решается судьба урожая – а может, и девичья, – припоздала весна. Текля всю ночь не спала, не давали покою, набегали, сплетались невеселые мысли. Шалеет ветер, рвет и мечет, покрылись ледяным узором стекла. Встревоженный Мусий Завирюха нет-нет да и перекинется словом с женой и дочкой. Наконец не вытерпел, накинул кожух и ушел в темень – спасать зерно.

Яровизированный овес уже проклюнулся. Мусий Завирюха день и ночь возился с семенами, ворошил, перелопачивал, старался сбить температуру градусов до пяти, проветривал, остужал, чтобы не пошел овес на солод. Не случилось бы как в Бишкине, недоглядели, говорят, пропал овес. Ну уж нет, у Завирюхи не пропадет. В такие дни надо быть настороже. Когда он беседовал с академиком...

Дочка оборвала отца на полуслове. Хватит, сколько раз слышали. Не пощадила стариковского самолюбия, что, конечно, задело приятелей отца, пастух, садовник, пасечник всегда рады были послушать поучительную историю о встрече его с академиком. Обступили со всех сторон Завирюху колхозники, полные теплого чувства благодарности к нему, – не в пример соседям, уберег зерно от гибели.

Прояснилось, вернулись погожие деньки, – пшеничное зерно у буймирцев что тебе кристалл переливается на солнце, чистое, налитое, полновесное, радует глаз. Текля внимательнейшим образом всматривалась, не блеснет ли где в яровой пшенице сурепка либо овсюжина. Немало пришлось Завирюхе побегать, убеждать бригадиров, чтоб лущили стерню.

Люди жадно вдыхали ни с чем не сравнимый весенний запах зерна. Пастух, пасечник, садовник давно знали одну особенность: пусть идут из района директивы, а в поле распоряжается МТС, пусть собираются совещания и агрономы составляют производственные планы, пусть пишут газеты и приезжают на подмогу инструктора, а Завирюха про себя считал – все, что ни предпринимается для посевной, делается единственно по его инициативе. И друзья снисходили к этой невинной слабости Мусия Завирюхи.

Зерно разбухло, набралось соку. Наладили сеялки так, чтобы зерно сыпалось гуще. Неугомонная Текля за всем успевала присмотреть, на ходу ловила всякий мало-мальски дельный совет. В сеялке поставили под овес шестерни, взялись за дело дружно, – каждый чувствовал себя хозяином, а не подчиненным. Со всеми ровна, обходительна дочка, как называли ласково Теклю, ни сватьев, ни кумовьев не признает. Не шумит. Приветлива. Пастух каждым удобным случаем пользуется, повторяет: не прогадали мы, что поставили бригадиром дивчину! Спасибо Павлюку, надоумил людей. Все горой стоят за Теклю.

Еще с вечера все приготовили, наладили хлеборобы и потом долго сидели в бригадной хате, курили, переговаривались насчет завтрашнего выезда в поле, – каждую весну в эти дни сеятелей почему-то охватывала тревога.

А нынче утром все опять напялили кожушки. Кряхтят, переминаются, в досаде и нерешительности посматривая на холодное, стылое небо, – может, еще оттает задубевшая земля? Надеялись, похоже, на чудо. Неожиданный подвох расстроил Теклю. Да, не цветами устлана дорога полевода. "Молода еще, не пришлось хлебнуть горя", – толковали меж собой сеятели.

На ту пору примчалась бричка. Мягко прогибались рессоры под тяжестью упитанных тел. Это Родион Ржа с Селивоном. Багровые – верно, от ветра, набрякшие лица. Решили проверить бригаду. Опытным, хотя и малость посоловевшим взглядом окинули поле. Сразу заметили – топчутся сеятели без дела. И тут же бригадира к ответу: почему бездельничают, не сеют? Чего в небе ворон считать!

Текля словно бы в некотором смущении повела плечами – чувствует, похоже, себя виноватой. А что можно сказать, если тебя спрашивают, почему идет снег или дует ветер.

– Земля мерзлая, не видите, – бросила наконец непочтительно.

– Не земля, а настроения мерзлые! – резко оборвал Родион.

Он не потерпит пустословия, поставит ее на место. Зазналась слишком. Уж он ли не знает, как с кем вести себя? Мудровать никому не позволит.

– Комья, как орехи, тарахтят под бороной, – беспомощно произнесла Текля. Что она могла еще добавить?

Пастух Савва, временно, пока скотину не выгнали, возивший зерно на поле, вставил словечко, словно его кто тянул за язык:

– Зря нападаете на дивчину, Родион Маркович, вон как лужи заледенели – не пробьешь, колесом не раздавишь. Как можно сеять?

Все равно как против шерсти погладил председателя!

Кто бы говорил, да не пастух Савва. Со своими делами не справляется, а туда же – вздумал учить людей, у которых своего ума палата. Ему бы прикусить язык да слушаться чужого совета, чем соваться не в свое дело. Большего молчуна нет, а сегодня, незваный-непрошеный, что-то разболтался, в спор полез с председателем. Дурной пример заразителен, за Саввой наперебой стали оправдываться, защищать Теклю и сеятели с бороновальщиками.

– В бороне зубья ломаются, да и трактор не тянет культиватора, скачет по мерзлой земле.

– Защитники объявились, ишь ты, чем вздумали голову морочить, подскочил на выручку председателю Селивон. Ох и хитер! Строго так говорит дивчине: – А ты массовую работу веди!

Как же приняла его слова Текля?

– Тут лемеха клепать надо, лезвия в палец!

На смех подняла Текля. Нет, видно, добром ее не взять.

Селивон заметил, как зашевелились в лукавой усмешке бороды, усы, брови. Взбесила завхоза Текля своей неуместной шуткой, а вместе с ним и председателя, пригрозившего притянуть бригадира к ответу, если вовремя не посеет. От Урущака был приказ: до воскресенья покончить с севом ранних колосовых. Родион грозил прикрутить гайки. Пускай бригадир сделает выводы. Вечером радиоперекличка – с чем ему выступать? Райзу требует сводку. Быть может, ей бы хотелось, чтоб мы оказались на последнем месте? Людям на посмешище? Чтобы Кулики нас опередили, отняли почет и славу? Текля хочет, видимо, чтобы колхоз плелся в хвосте! Но Родион не потерпит этого. Почему Бишкинь обогнал нас?

– У них песчаные земли, – говорит Текля, – к тому же на южном склоне бишкинцы всегда сеют раньше нас, почва там скорее подсыхает. А мы погонимся за ними – и станем сеять в стылую землю или в болото? В неразработанную землю?

Очень рассердил этот неуместный ответ председателя и завхоза. И сеяльщики, по всему видно, одного мнения с бригадиром.

– От нас райзу требует, понимаешь ты это или нет? – вне себя кричал Родион.

– Вот каким манером ты воспитываешь массу! – шумел вслед за ним завхоз.

– Бригадир должен вести бригаду, а она в хвосте плетется! Да, в хвосте! – во всеуслышание заявляет Родион. – Хоть бы не перечила, коли виновата, не выводила из себя людей.

Председатель и завхоз навели порядок в бригаде, провели массовую работу, устранили недочеты, о чем и доложат на вечерней радиоперекличке. Дали указания: мало-мальски отойдет земля, немедленно сеять – и тронулись к дому, чрезвычайно довольные и погожим днем, и песней жаворонка. С огромным хозяйством приходится управляться, без них все бы прахом пошло.

Уже садясь в бричку, Родион отдал еще одно распоряжение:

– Семена сконцентрируй в кладовой!

Селивон дернул вожжи.

– Видно, придется сеять с прокурором, – пригрозил напоследок председатель.

– Я вижу, вас интересует рапорт, а не урожай, – дерзко бросила Текля, но начальство пропустило ее слова мимо ушей.

Колхозники недоуменно смотрели вслед бричке, дребезжащей по мерзлой дороге.

А придет ночь – все люди спят, одному Родиону не спится: сушит себе голову, как бы наладить хозяйство, чтобы поприбыльнее было. Раз Родион сидит в конторе, значит, люди могут спать спокойно. Он обо всех позаботится. Поглощенно перекидывает листки календаря, ищет там что-то, записывает. Но как ни крепок, а ко сну клонит и его. И вдруг счастливая мысль осеняет Родиона. Он зовет сторожа и приказывает позвать Саньку.

Седобородый Сидор, привычный ко всяким неожиданностям, мнется на пороге, – должно, невпроворот дел у председателя, ежели так поздно засиделся, но при чем же тут дивчина?

Родион свел брови, буркнул с досадой:

– Скажи, что вызывают к телефону... из райцентра.

И сторож исчез в глухой ночи ради важного дела – поднять дивчину.

Все давно спят, лишь в конторе окна светятся.

11

Начался сев, и среди бригадиров пошли споры. Дорош посеял яровую пшеницу, а старое свекловичное поле не окопал. Текля на собрании распекала председателя за недосмотр. Придирчива, криклива. Надо, мол, предотвратить беду. Приятно ли это слушать Родиону?

– Проснется долгоносик и тучей полезет на плантацию!

При всем народе осрамила Родиона, поставила в неловкое положение опытного хозяина.

– Надо уничтожить на старом поле вредителя, а не ждать, пока он расползется по молодой плантации!

Девка учит председателя! Когда такое бывало! И собрание слушает. Что подумают, какими глазами станут смотреть на Родиона? Дойдет до Нагорного позор на всю округу. А уж что дойдет, можно не сомневаться. За этим дело не станет. Мало ли недоброжелателей у Родиона? Злые языки разнесут, рассвистят на весь свет! И снова Нагорный будет при всех распекать его. А ты хлопай глазами, терпи издевательства, насмешки. Редко кто не завидует Родиону – вон какое хозяйство развел!

И председатель напустился на Дороша. Почему не выполнил приказа? Думал, так обойдется? На каком основании его бригада не окопала старое поле? Пригреет солнце, расползется долгоносик – лови тогда его! В какую копеечку это встанет! Сколько трудодней ухнет?!

– Чтоб завтра же старое свекловичное поле было окопано! – строжайше приказывает Родион.

Долговязый, обросший Дорош хмуро оглядывает собрание: насупленные лица, недружелюбные возгласы. Все словно сговорились – виноват кругом один бригадир. Ежели председатель учит бригадира – куда ни шло, так положено. Но можно ли стерпеть, если какая-то девчонка командует тобой? Подняла целую бучу! Подстрекает народ! Будто Дорош первый год хозяйствует. Очень нуждается он в ее советах!

– Какие убытки? Чего зря болтать? – недоумевает Дорош. – Да ведь через дорогу Кулики посеяли свеклу, а наша где? Долгоносик на чужую плантацию полезет, нашей не тронет!

Странно, почему собранию так весело? Шум, рев поднялся. До ушей Дороша долетают злые шутки, колючие словечки. Но не так-то просто вывести Дороша из равновесия. И он упорно стоит на своем:

– Пускай соседи и окапывают себе на здоровье, защищают свою плантацию, задерживают, ловят долгоносика. А нам чего беспокоиться? Очень нужно чужую беду расхлебывать, терять трудодни! Неужели долгоносик полетит за пять километров на наше свекловище, когда через дорогу плантация соседей? Туда и полезет долгоносик! Будто делать нам больше нечего! Позарез припекло просо сеять, гречиху, кукурузу, подсолнух, огороды не засажены, каждый день дорог, а мы с какой-то радости станем окапывать старое поле, отрывать силы!

Увы, и эта его речь не произвела на собрание должного впечатления, никак оно не хотело соглашаться с бригадиром. Снова пришлось Дорошу выслушать обидные слова. И только завхоз Селивон с кладовщиком Игнатом, спасибо им, взяли бригадира под защиту. Не раз они имели случай убедиться, какой это опытный, бережливый человек. И пытались убедить в том же собравшихся.

– Ведь за наш же колхоз Дорош болеет, не хочет бросать на ветер трудодни. О нашем благосостоянии заботится. Нашей свекле долгоносик не угрожает, и поле наше в безопасности, ну, а соседи пусть себе на здоровье окапывают, спасают свою свеклу. Вместо того чтобы спасибо сказать человеку за то, что дорожит нашими трудоднями, Текля, а за ней и Павлюк с Завирюхой, по своей дурной привычке, подняли бучу, расшумелись, напали на Дороша, заодно и на председателя, честят. А за что? За то, что человек добра нам желает.

Собрание, однако, ни благодарить Дороша, ни признавать за ним каких-то особых заслуг не пожелало. Даже наоборот. Опять выступила Текля и опять завела канитель насчет старых пережитков, мелкособственнических настроений. Комсомолец Марко еще дальше пошел: заговорил об антигосударственных тенденциях. Набрался на конференциях разных заковыристых слов. А уж о Павлюке да Мусии Завирюхе и толковать не приходится, те без всякой жалости высмеяли бригадира, завхоза и кладовщика: затхлой стариной, мол, несет от их речей. Разве это голос молодого социалистического поколения?

Мусий Завирюха, давно известно, славится склонностью к краснобайству – целую лекцию прочитал насчет того, что в нашем обществе нет ничего чужого, все добро наше, народное.

Что оставалось делать Родиону? Легко ли ему слушать, как Павлюковы подпевалы ругают бригадира, да и его самого? Жалко было кума Родиону, да ничего не попишешь. Шаль кума, да жаль и пива. Короткое мгновение, и Родион прикинул, как лучше вывернуться. Политика!

На этот раз он не послушался своих верных дружков и советчиков завхоза и кладовщика. Занял разумную позицию, признал, что поведение бригадира действительно заслуживает осуждения, сказал, что нужно искоренять негодные привычки, повести решительную борьбу со старыми пережитками, как учит партия.

Колхозники теперь могли видеть, какого защитника новых порядков имеют они в лице Родиона. Разгневанный, непреклонный, он решительно осудил недостойный поступок бригадира, пригрозив жесткими мерами, ежели бригадир не исправится. Кулики могут пожаловаться, а дознается райцентр – кому тогда влепят выговор? Разве не Родион отвечает за порядки в колхозе? Опять хлопать глазами перед Нагорным? Родион хочет иметь чистую совесть. И здесь же, на собрании, он строго приказал бригадиру окопать прошлогоднее свекловичное поле, предупредить возможное бедствие. С соседями надо жить в мире и согласии, а не насылать на них долгоносика. Осмотрительный, проницательный председатель правильно рассудил, спас людей от напасти. Все почувствовали удовлетворение. Кое-кто, правда, недружелюбно посматривал на Теклю.

Сень тоже ввязался в спор с Дорошем, пустился при людях поучать его да наставлять. Кому это приятно? Что могут подумать о Дороше, опытном хозяине, если каждый желторотый юнец начнет вправлять ему мозги?

– Поле у Дороша покрылось корочкой, кукуруза желтеет, скручивается. А ведь ни для кого не новость, что боронованная земля лучше держит влагу... – говорит Сень.

– Борона ломает неокрепшие стебельки, – доказывает свое Дорош.

Так и не стал бороновать кукурузу, ругал агрономов. Советчики нашлись! Затвердили, что боронование поднимает урожай. А что хрупкий молодой стебель ломается при этом – им пустяк! Так и посевы загубить недолго!

Сеню удивительно – что плетет человек! Или вот: куда это годится бороновать кукурузу по росе, на ранней зорьке? Пусть пригреет солнце, кукурузный стебелек чуть привянет, пускайте тогда легкие деревянные бороны. Они разрыхлят корочку, закроют трещины, пробудят силу роста.

Дорош с явным недоверием отнесся к совету тракториста. Мало того, что Сень публично подрывает авторитет бригадира, он еще надумал ставить ему в пример Теклю:

– А почему Текля бороновала кукурузу и ни одного стебелька не поломала? Не потому ли у нее такая отменная кукуруза?

В печенках у Дороша эта девичья бригада сидит!

В людной конторе после собрания к Текле подошел Тихон:

– Завтра буду культивировать твою свеклу.

Текля решительно возразила:

– Вчера только трактор закончил шаровку, а через день опять культивировать? Пусть свекла укрепится.

Совести нет у парня. Отвечает вызывающе:

– Мне надо выполнять план.

– А у меня чистое междурядье, и я не хочу, чтобы пересыхал грунт.

Тихон убедился: нелегко уломать бригадира. Сказал с неприязнью:

– Ты, я вижу, упряма!

12

Стояла на горе, плакала...

Дружно зеленеют поля, пахнет душицей, полынью. Тучные хлеба нежатся на солнце, жадно впитывают ласковое тепло, переливаются сизыми волнами. Струится, колышется воздух – каждая стеблинка дышит! Купается взгляд в неоглядных далях. Не то в трубы трубят, не то звон плывет по степи. Кругом гудит, жужжит, летают облепленные золотистой пергой пчелы, кричит перепел, заливается жаворонок, неумолчно разносится звучное кукованье кукушки, и дергач подает свой хоть и не очень чистый голос. На лугу, где отливает синевой река Псел, гудит выпь, глушит рыбу, слышится визгливый крик чайки, не жалобный, как всегда, а прославляющий погожий день. Меж хлебов вьется белый платочек, девушка вышла в поле с печальной думой, сбегает по лицу слеза. Как прекрасен мир! Век бы смотреть, слушать песню земли. Раскрыла набухшую, смуглую от загара грудь, пусть сечет ветер, опаляет солнце. Босая нога прильнула к росистой траве. Текля прислушивалась к голосам весеннего поля. Сквозь марево жарко припекает солнце, в воздухе душно, парит. Девушку разморило, хотелось упасть в изнеможении на траву, забыть, передремать мучительные воспоминания.

Зеленое половодье разлилось далеко-далеко. Звенит воздух. Все полно весеннего обаяния. Сколько солнца вокруг, сколько дающего радость труда! Не насмотришься, не наслушаешься, не налюбуешься! Реять бы свежим ветерком над нивами, нежно касаясь крылом, слушать, как стеблинка со стеблинкой перешептываются.

По склону горки карабкается сирень, синие яры, намытые вешними водами по берегу Псла, усеяны цветами, повыбрасывали свои свечки каштаны, развертывается дубовый лист, изумрудно-зеленые буруны-перевалы побежали над кручей, светясь, переливаясь на солнце; на смену бледным, чуть с прожелтью тонам наплывала сочная зеленая краска, густая, что смола... Где-то в зарослях ворковала голубка, щелкал соловей. Под горой бьет ключ, сбегая в Псел. Вот соловей примолк, а вода все журчит. Дорога исчезает в зеленом туннеле, пахнуло орешником, лесной прелью. Освещенные солнцем, распростерлись бархатом меж холмов черные пары. Дремучий бор, привольное поле, очисть душу от незаслуженной обиды и надругательства!

Облитый солнечным маревом, раскинулся сад – разлив пушистых белоснежных яблонь. Глазом не окинешь – столько их. Бледно-розовая нарядная яблоня щедро раскрыла свои медовые венчики пчелам.

Роскошное, облитое цветом дерево – песня моя! Отдыхаешь душой, глядя на тебя. Слава трудовым рукам, украсившим землю! Звенят пчелы, густо обсыпали яблоню. Порхают, щебечут пташки. Или это сердце песню весны поет? Чуть дохнул ветерок, и словно порошей присыпало землю. Играет красками весна. Черная галка села на дерево в белом уборе. Что гроздья, набухали красноватые бутоны-почки, вот-вот брызнут цветом. Буйно цветет сад белый, фиалковый. Что это – девичьи мечты или песня витает над полями? Точно кровью облита титовка. Вишни что дивчинки стоят. А у дороги сухое-сухое дерево – груша, расщепленная, с уродливо торчащими ветками, и тоже цветет!

За садом весело колышутся тучные всходы пшеницы. И засуха не взяла. Выстоял стебель, не засушило его, не прижгло.

Как, откуда пришла в ее сердце радость – непостижимо. Словно рукой отвернуло постылые думы, и она вдруг почувствовала: что значат ее личные невзгоды, когда кругом так бурно, так пышно цветет жизнь!

Девушка стояла под яблоней. Лепестки, тихонько кружась, нежно осыпались ей на голову. Словно счастье дарили.

13

Селивон давно пришел к выводу: ежели бы не ферма, не было бы дрязг и неприятностей. Жили бы себе припеваючи, купались бы в траве, а теперь навеки утеряно спокойствие.

Вредный человек этот пастух Савва! А уж настырный! Напустился на председателя:

– Тонна веса в быке, а ты ему даешь два килограмма дерти? На одной траве думаешь его продержать? Или на цвелой просяной соломе? Заморишь быка, потеряет силу. А тогда пастух виноват?

Родион даже ухом не ведет. А на что дружки-приятели?

Конюх Перфил говорит пастуху:

– Быками не пахать.

– Хуже – покрывать, – бросил пастух.

Так и не договорились ни до чего.

Павлюк, заваривший всю эту кутерьму, вступился за пастуха. И когда Родион твердо сказал: "У меня посевная", – Павлюк резко возразил: "А это разве не посевная?"

Пристало ли Родиону выслушивать подобные дерзости? Мало того, пастух раззванивает всюду – приходится, дескать, терпеть от Родиона утеснения. Может, кое-кто из приятелей пастуха, из тех, у кого мозги набекрень, не прочь и посочувствовать Савве. Мусий Завирюха – и не он один – близко приняли к сердцу эти жалобы. Пошли плести небылицы о Родионе – злые языки рады подхватить наговор, – будто Родиону ферма как бельмо на глазу! Пастух, мол, двух быков вырастил – Рура и Гусляра, других таких не сыскать во всей округе, – пастух выходил породистое стадо, а председатель будто бы не выносит пастуха за справедливый характер да за острый язык, а может, Саввины достижения ему костью поперек горла стали.

Удивительно Родиону: и зачем это нужно друзьям Павлюка доказывать, будто такой уж незаменимый работник пастух Савва, что и поставить больше некого на его место?

Родион еще подумает; его дело решать, так это или не так! Еще, чего доброго, пастух вобьет себе в голову, будто весь мир на его быках держится.

Пастух не выдержал, раззадорил его Родион.

– А ты попробуй подступись к ним – мигом на рога подымут! Не посмотрят, что ты председатель! Думаешь, твоего окрика испугаются? А со мной – как ангелы. Перевести хочешь чистокровных быков!

Не по сердцу он Родиону – Савва давно это знает. Кто такой пастух? Знатный человек. Его имя занесено в книгу почета. Родион же не хочет, чтобы какого-то пастуха превозносили, на выставку посылали. Пастух и за свои поедет, если нет ресурсов.

Весь этот спор вспыхнул перед заседанием правления колхоза "Красные зори".

На заседании Павлюк доложил правлению об угрожающем положении дел на ферме: как только стадо перевели из стойла на пастбище, надой снизился на триста литров. Это встревожило на ферме всех. А что думают члены правления?

Выступление Павлюка показалось пастуху слишком сдержанным, и, повысив голос, он вскинулся на Родиона:

– Давай корма! А если бы над тобой сто голов заревело?! Чего ты нас на болото выпихиваешь? Осока да лепешник! Всю скотину хочешь согнать в одно место? Чтоб толклась на перегоне. Сначала колхозники со дворов наперегонки гонят, чтобы молодую травку захватить. А уж после, когда деревенское стадо напасется вдоволь, истопчет пастбище, ферма идет! Мы еще доим, а со дворов уже повыгнали... и в орешнике пасут, молодые побеги губят.

– Так выгоняйте раньше. Кто вам не дает? – заметил Селивон.

– Будто ты, Селивон, не знаешь, что на ферме доят по десять коров, а твоя хозяйка – две?

И председатель с завхозом должны терпеливо слушать, как неуважительно разговаривает с ними пастух. Да еще осмеливается обвинять в беспечности.

А Павлюку того и надо, сорвался с голоса, зашумел: пропадет, дескать, ферма, гордость наша! И требует невозможного: отвести пятьдесят гектаров пастбища для фермы.

Родиона оторопь взяла, у завхоза потемнело в глазах. Кладовщик Игнат в себя не может прийти. В своем ли уме Павлюк? Насупились, опустили носы, посматривают исподлобья.

Кладовщик Игнат, радея о достатке колхозников, убеждает: сена ведь перепадет на трудодень больше, если ферма не обратит сенокосные луга в пастбище.

Чего ж тут долго доказывать! Селивон согласен с кладовщиком. Он лишь развил мысль предыдущего оратора.

– Ну ладно, ферма возьмет под выпас пятьдесят гектаров сенокосу – а что же нам на трудодень останется?

– Доход с фермы, – говорит Павлюк.

В зале поднялся шум.

Игнат:

– Не нуждаемся!

Перфил:

– Никакой выгоды!

А Селивон уж тут как тут с выводами:

– Пускай ферма топчется под Куликами!

И сослался на соседей куличан, у которых нет фермы, да зато приходится по пуду сена на трудодень! Как не позавидовать!

Кладовщик Игнат торопится подлить масла в огонь. Вторую корову прикупить можно бы. В Сумах, в Лебедине, в Гадяче рынок три раза в неделю – вернее дохода не сыскать! А то – отдайте ферме весь сенокос на выпас!

Павлюк снова – в который раз! – начинает перечислять выгоды, связанные с фермой. На всю округу, на всю республику вывели чистопородный Лебединский скот. И себе и людям на пользу. Поднялись доходы, богаче стал трудодень.

– А разве наши колхозники у себя во дворах не завели тех же чистых кровей удойный скот? – поспешил Мусий Завирюха поддержать Павлюка.

Но Селивон стоял на своем:

– Хотите в почете быть и при деньгах!

– За передой вам надбавка, а нам что? – вмешался кладовщик.

Все ждали решающего слова председателя. И он сказал, руководствуясь отнюдь не пустяковыми соображениями:

– А что скажут люди, ежели отавы не будет?.. Скотине выпасем луга, и я не возьму второго укоса. Сами видите, какое нынче сухое лето!

Кое-кому ответ председателя показался заслуживающим внимания. Селивон с Игнатом просияли, услышав эти слова. Когда же председатель вспомнил еще и о сенозаготовках и о том, что он обязан выполнять государственный план, думать о конях для нашей армии, которые необходимы для обороны, – тут Селивон окончательно убедился, какой мудрый человек этот Родион Ржа! Правильный и вместе с тем осмотрительный. Селивон из кожи вон лезет. Кто осмелится обвинить председателя в нечестных намерениях или в нерадивости? Ведь не о собственном кармане – о государственном коне проявляет заботу, крепит оборону. Честь и слава таким людям! У кого повернется язык осуждать за это председателя?

Увы, нашлись такие... не перевелись, на беду. Попытались взять под сомнение искренность Родиона. Устин Павлюк насмешливо сказал:

– Было бы здорово, если бы скотина совсем ничего не ела.

Слышали вы что-нибудь подобное? Всегда эти злоязычники стараются охаять председателя!

– Родион хлопочет не столько о государственных интересах, сколько о собственной усадьбе, – настаивает Павлюк.

– Чтобы побольше сена досталось на трудодень. И не скармливать его на ферме, – добавляет Мусий Завирюха.

Спасибо, Селивон с Игнатом встали на защиту.

– Клевета! – горланили они, заглушая все остальные голоса.

– Поклеп! – гремели бригадир с конюхом.

Но тут вмешался Марко, стал доказывать – по молодости да неопытности, не иначе:

– Колхоз имеет триста гектаров сенокоса, а председатель норовит загнать ферму под Кулики – на ржавые болота, в мочажины, в лягушечью коноплю...

А пастух Савва внес последнюю ясность:

– Какая в той траве питательность, коли вся витамина повымокла...

– Самая болотная трава – осока да лепешник! – совсем обычным тоном поддержал батьку Марко. – На таком пастбище скотина отощает, спадет с тела.

И стал требовать: пусть отведут такой участок для пастбища, чтобы скотине было где разгуляться.

Родион, которому невтерпеж стало дальше выслушивать эти непомерные требования, в запальчивости крикнул:

– Не будет по-вашему! Я здесь хозяин! Единоначальник! Подавайте на меня жалобу, если я неправильно поступаю! Павлюку загорелось выпятить свою личность, а председателя чтобы на задний план, на задворки!

– Наша обязанность – думать о кавалерии! – сказал преисполненный важных забот Селивон.

– Не так за армейскую кобылу волнуется Селивон, как за свою усадьбу... – трунит над завхозом Мусий Завирюха.

Ничего умного он, конечно, не сказал. Старая песня! Правлению не пристало и слушать. Павлюк сделал последнюю попытку убедить правление:

– Почему бы нам не скосить немного жита на зеленый корм, а на том месте посеять гречиху или просо?

– Нет таких указаний! – коротко, но властно отрезал Родион.

Бурное заседание правления, с которым Павлюк связывал столько надежд, не дало ожидаемых результатов.

Мусия Завирюху это не удивило.

– Новость ли? В правлении засела Селивонова шатия-братия, остальные робкие да безголосые, отмолчались, не посмели пойти против председателя.

Разбрелись хмурые, молчаливые.

14

Снова и снова сходились на взгорье, под раскидистым дубом. Опаленные солнцем лица, тревожные взгляды. Ветер гонит полем сизые волны, позакрутились легкие, что перышко, листочки ячменя, сухо шуршат, шелестит дуб пересохшим листом. Дохнет ветер – хоть кирпич обжигай.

Запекается зерно в колосе. Выпаривается молочко. Пустые колоски топорщатся, шуршат, совсем как пырей-трава. Кружат по полю вихри, гуляют по хлебам до самого горизонта.