Текст книги "Девушка под яблоней (Буймир - 2)"

Автор книги: Константин Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Не озеленил май земли. Выгорела трава на взгорьях, по склонам оврагов.

Плачется пастух Савва, жалуется друзьям. Высохли луга над Пслом, потрескалась земля, ногу сломать можно, негде скотину пасти. Не выходила нынче река из берегов. На что уж овцы неприхотливы, и те как примутся блеять – тоска берет. Трещит, ломается трава под ногами.

Молчат люди в унылом раздумье.

– Земля перегорела в пепел, – говорит садовник Арсентий. – Вишни одна мелюзга, не крупнее паслена, кислые, как щавель. Под деревьями синие круги – падает увядшая сморщенная слива. Фрукты не зреют, а спекаются.

Мавра, шедшая от коровника с ведром, услышав невеселый разговор, тоже остановилась. У нее своя забота:

– Не картошка – одна ботва, лебеда, голый корень. Где ж завязаться в горячей земле картофелине. А если и завяжется – сморщенная будет, что сухой гриб. Кукурузные початки – с заячий хвост. Подсолнух не успеет вытянуться, как уже дубеет, и мелкий, как ромашка. Просо рыжеет, помидоры печеные.

Еще больше тоски нагнала.

Мусий Завирюха даже рассердился.

– Не везде так, – неохотно буркнул он.

Разве он чувствовал себя когда-нибудь беспомощным перед лицом стихии? Однако на этот раз Мусий все больше молчит да прислушивается – пусть выговорятся.

Люди нет-нет да и взглянут на безоблачное небо – не набегает ли тучка? Где там, воздух сухой, горячий – откуда тучке взяться? Вдруг издалека явственно донесся гром. Парит. А может, и соберется дождь?

Только откуда же этот гром взялся? Разве что из-за леса наплывет дождевая туча? Погромыхивало все сильнее, все ближе. Люди оживились. Но очень скоро все поняли: это грохотала телега по тряской дороге. Сбежала улыбка с лиц. Как далеко разносится звук! Ребенка мать зовет – так голос звенит на всю улицу.

Не вяжется у соседей разговор, вяло бросят словечко-другое и ответа не ждут.

– В беде люди озлобились, – с горечью сказала Мавра, – как змеи стали. Вода в колодцах повысыхала, бегают туда-сюда, тарахтят ведрами. Коров поить на Псел гоняют.

Не удивляйтесь, право же, иной раз пчелы открывают пасечнику глаза, предвещают – к урожаю или к засухе. Усядутся возле улья и жужжат-жужжат. Значит, нету силы у пчелы, ветер подул, она падает. Вытянешь ведро из колодца – полно пчел. Прохлады ищут.

– Овес побелел, легкий, что ковыль, шелестит жалобно, горестно.

– На дереве лист горит...

– Скотина осоке рада, до того трава вокруг выгорела.

Наслушавшись невеселых разговоров, тракторист Сень напоминает, что не всюду засуха выжгла хлебные поля. Вон у Текли в бригаде и пшеница и жито колосок к колоску. Клонится под тяжестью зерна колос, хлеба посеяны густо, прохладно корням, не выжжет солнце. И кукуруза выкинула богатые початки.

Мусий Завирюха заметил, что песчаные почвы лучше держат влагу, а чернозем трещины дает, через них влага испаряется. На серых песках жито хорошо в рост пошло, заколосилось, потому – с осени всходы дружно взошли.

– Широколистой кукурузе требуется жирная земля, – говорит звеньевая Галя. – А в Теклиной бригаде земля хорошо удобрена.

– В засушливое лето не все удобрение растворяется, – поясняет Мусий Завирюха.

– Это правда, – подхватила Галя, – кукуруза было желтеть начала. Девчата носы повесили – верно, азоту мало. Земля – кремень, сапка прямо-таки искры высекает.

– Целую зиму Текля валы нагребала; пошли снега, замели поля, земля вобрала в себя влаги – силищу... – сказал Сень, – это и помогло...

За разговорами и не заметили, как затянуло небо.

Галя взволнованно вскинула рукой:

– Смотрите, смотрите, ласточки об землю бьются – к дождю! Как низко летают – хорошая примета!

Никто не проронил ни слова; глаза были красноречивее слов умоляющие, горестные, суровые, – ох, уж это безоблачное небо! Безоблачное? Потемнел день... Затянуло небо... Погромыхивало... Мгла сгущалась, наползала грозная туча. Все вокруг затихло, притаилось в напряженном ожидании. Наливались надеждой сердца.

Пронесся порыв ветра, взметая пыль на дороге. С дерева полетели сухие листья.

Приникли к земле хлеба.

Закрутил неистовый вихрь, неся клочья соломы, обламывая ветви. Гром грохотал, непрестанно слепила молния.

На раскаленную землю скупо брызнул дождик, даже пыли не прибил.

Мгновенно густо-серая туча затянула все небо, не то пыль зловеще-багровая. Стало трудно дышать. Ни поля, ни дороги, ни села ничего не видно.

– Если на раскаленный камень плеснуть холодной воды – пар поднимется, – говорит Мусий Завирюха.

15

Солнце жжет немилосердно, высушивает почву – неоткуда свекле набраться соков.

Текля в тревоге стояла на краю поля. Завяли рядки. Листочки только-только пробились, едва отстояли их от вредителей, так теперь от солнца вянут, свариваются.

Нежный, слабый стебелечек! Сколько ума и сердца надо, чтобы вырастить тяжелую, сочную, белую, обильную сахаром свеклу.

Тревога борется в девушке с радостным возбуждением. Чудесный, милый, веснушчатый Сень! Загорелый, чуть нахмуренный, с вдумчивыми глазами. На него, на Сеня, вся надежда у Текли. Не раз спасал он от беды. Выручит и на этот раз.

Почему-то вспомнилась верная подружка Галя. Спокойная, надежная дружба завязалась у Сеня с Галей. Приятно смотреть на них.

А что ждет Теклю? Горькие воспоминания мучают, сжала сердце тоска. Счастливы люди, которые не теряют власти над собой.

Сень вывел дивчину из задумчивости.

– На двадцать сантиметров в глубину земля сухая, – сказал он, с усилием выворачивая ком земли. – Почему свекла плохо растет? Земля как кирпич, сдавила корень, не дает дышать.

– Лист свернулся, пожелтел, – жаловалась Текля трактористу. Подкормить бы надо, – добавила она неуверенно. Ученицей чувствовала себя перед этим известным в районе трактористом.

Сень мягко улыбнулся, уловив, верно, оттенок растерянности в голосе девушки.

– В засушливое лето очень важно поглубже подживлять корень, поглубже пускать сошники. Задубела земля. Вот я и прикидываю – как бы так подкормить, чтобы не перевертывать пласта, не повредить рядки.

Дивчина в восхищении смотрела на Сеня: в самую глубь пласта старается проникнуть, понять, что к чему. Но озабоченный Сень не замечает ее взгляда – не до того ему.

Текля случайно слышала разговор между трактористами. "Мне очень трудно вырабатывать норму, – жаловался Сень, – после Тихона приходится пять часов приводить в порядок трактор". Сердечный, честный работяга Сень! Придет вечер, Текля всем поделится с подругой, с Галей.

А насчет того, как удобрить землю минеральным раствором – этим уж Мусий Завирюха ведает, он научит дочь так подкармливать корень, чтобы не сжечь свеклу. Это он, суровый старик с всклокоченной бородой, заправляет урожаем. Тут все ниточки тянутся к лаборатории Мусия Завирюхи. Какое растение ни возьми – отсюда, и только отсюда, берет оно свое начало. Чудодейственной рукой гонит по стеблю соки Мусий Завирюха, развеивает по полю медовый запах гречихи, обильным цветом, как снегом, осыпает сады.

– Когда развивается лист, азотом удобряй почву, – учит он дочку, – а уж как лист развился, корень удобряй.

В своих руках держит Мусий Завирюха плодоносные силы.

Аммиак! Немудрено и сжечь корень, если дать слишком насыщенный раствор.

Мусий Завирюха растолковывал бригадиру Дорошу, как разбавлять удобрение.

Калийной соли передать – опять же пожжешь.

Прошлый год на опытном участке Мусий Завирюха вырастил свеклу – как свинцом налитая! И сахаристая же! А у Дороша – дупляки.

Земля горит, стянула все жилочки, выдавила воздух, схватила свеклу за горло – чем дышать?

Сень так ведет трактор, что сошники землю рыхлят, а пласты не переворачивают, – удобренная земля отходит, жадно вбирает влагу, рассасываются живительные соки.

Повеселели обгоревшие под солнцем лица.

– Вырвали свеклу у засухи.

Кое-кого брало сомнение:

– Поможет ли?

Мусий Завирюха думает вслух. Сколько нужно душевного жара, энергии, ума, какая сила техники потребовалась, чтобы подчинить себе природу! Изготовленные по способу Сеня сошники не гремят, не рвут комья, не выворачивают целыми пластами, рыхлят легко землю, крошат задубелый грунт. Глубоко закладывают разбавленную водой удобрительную смесь, чтобы не выдул ветер, не высушило солнце, а все впитал в себя корень.

Правильно говорит Мусий Завирюха, и люди благодарны Сеню: сумел сделать "реконструкцию" машины. И сейчас в туче пыли ведет трактор, некогда даже послушать, о чем там народ судит-рядит.

Не прошло и трех дней – зазеленела свекла, расправила пышный куст листьев, стелет широкий сочный лист по земле пустила молодые ростки.

– Почва обогатилась за счет микроорганизмов, – объясняет Мусий Завирюха. – Пошла свекла в рост, аж скрипит! Лист чернью отливает.

Каждому теперь ясно, как эта самая земля вертится.

16

С кем поделиться обидой старому пастуху?

Сидел Савва над Пслом, глядел на широкие листья кувшинок, слушал, как плещется, журчит на отмели вода, и думал свою горькую думу.

Пепельно-серой масти стадо бродит у берега, щиплет траву. Далеко протянулось под горой село Межирич. Вольно раскинувшиеся луга усеяны копнами. Пригретые солнцем вербы источают горький запах, воздух напоен пьянящим ароматом луговых трав.

Серо-мраморный бычок отбился от стада – авось не заметит о чем-то задумавшийся пастух. Но вот раздался строгий окрик Саввы, и бычок послушно выбирается из приболотья, – и всего-то хотелось от мух спрятаться, поискать травки посытней.

Коровы, неторопливо перебирая губами, щиплют тощую траву на песчаных буграх. Стрекочут кузнечики.

Из густой зелени садов торчат островерхие хаты, до самого горизонта колышутся тучные нивы, глаз невольно тянется туда, где синеет лента лесов, – прекрасен мир! Прохладная вода омывает потрескавшиеся ноги. Приволье... Тишина...

Ветры, леса, горы и воды, выслушайте обиду старого пастуха! Обещали послать в Москву – и забыли о своем обещании. Свет не мил пастуху. Сидит над Пслом, тоскует. Разве простит он своим обидчикам?

Скот тяжело дышит, отфыркивается – против ветра гоняет стадо пастух. Ветер освежает животное, обдувает... Сам додумался, никто его не учил, скот и навел на мысль, – разве в книгах найдешь об этом? Или лебединская газета когда об этом слово сказала?..

Проведи, дай досыта наесться, не затормоши корову!

У бестолкового пастуха скотина повытопчет траву, перемнет, перемесит; откуда же быть молоку – гоном гонит стадо. А гаркнет, рявкнет – скотину в дрожь бросает. Савва покрикивает не то чтобы сердито, а просто так, больше для веселости.

Словно по шнурку идут у Саввы коровы. До полудня дважды пьют из Псла воду. Молоко целиком в пастушьих руках. Корова напьется и снова щиплет траву. Одна забота у пастуха – о молоке. А вот не послали на выставку в Москву.

Калымщиком председателя назвал. Ну не стерпел, ну сказал...

Необычное словечко это перелетело через степи, леса, горы и реки, да и осело над Пслом, обогатило словарь пастуха.

Такие порядки кого ни доведись заденут за живое. Кладовщик с председателем взяли на ферме двух гусаков и пошли к Селивону пьянствовать. После на лису спишут. Спасительная тварь! Сколько уж она таким, образом гусей, уток, кур перетаскала!

– Старого ты еще поколения человек! – прямо так и бухнул пастух председателю, которого водой не разлить с Селивоном.

Савва не такой, чтобы смолчать, спустить. Крепко зацепил тогда председателя и завхоза. Разве даром это ему пройдет? Чует сердце грозу. Над затоном носится, стонет чайка, словно это Саввина душа плачет.

Только неопытному глазу может показаться, что скоту здесь приволье, обильный корм, а вглядеться – кругом мочажины, заболоченные мыски, поросшие осокою, лепешником, сушеницей, гречишником и разной другой болотной травой. На песчаных буграх, что заплатками распестрили луга, полно полыни, бессмертника, мятлика.

Как пастуху не досадовать – до сих пор Самарянка не вылиняла. В мае теленочка принесла. На глазах у пастуха расплодилось стадо. Нива – внучка Самарянки, мать Гвоздики. Сильные коровы. Удойные. Колодцы молочные. Марко еще хлопчиком пас телят, присматривал за ними. И кто бы мог подумать, что сын выйдет на широкую дорогу, поставит рекорд по удою, прогремит на всю Украину? В газетах о нем пишут. Люди к нему с уважением, со всех концов страны письма летят. Надо же, чтобы такое счастье выпало. Павлюку спасибо, вывел сына в люди, передал Мавре, а та учила его уму-разуму, как свое родное дитя. А Селивон с председателем спят и видят утопить Марка, ну, да ничего, не даст его в обиду Павлюк. У этих хитрецов одна думка – сжить со света тех, кто закладывал фундамент колхозной жизни, скрутить Павлюка, Завирюху, к своим рукам хозяйство прибрать. Полновластно хотят всем заправлять. Коровы на скудных кормах отощали, шерсть облезла, сбавили молока. Не будь Павлюка, Селивон вовсе загубил бы драгоценное стадо. Павлюка – того никому не подпоить, не согнуть, не застращать, железной воли человек.

Когда Павлюк отвечал за колхоз, скотина была как налитая, так и лоснилась. Было бы побольше пастбище, а не эти мочажины, осока с лепешником, пастух знал бы, что делать: разделил бы берег на квадраты и выпасал загонами, чтобы не вытаптывать травы. Его ли учить, как поднять удой!

17

Где-то вдали громыхал гром, сюда доносило лишь глухие раскаты. Небо свинцовое. Клубились тучи, затягивали горизонт, наползали, давили на землю, набухшие дождем, тяжелые. Над головой тарарахнуло, загудела земля, полыхнул воздух. Обдало горячим зноем, оглушило. Ослепило, перехватило дыхание.

Текля стояла посреди онемевшего поля. Примолкли, притаились птицы. Небо набухало, грозно рокоча и все больше темнея. Вспышка разорвала черную темь. Небо заполыхало, хлынул напористый дождь, заливая землю. Вода ринулась в расщелины, в овраги над Пслом, оттуда потоки устремились в перебаламученную реку.

Сквозь пелену туч пробилась нежная голубизна.

Словно зачарованная, смотрела Текля, как булькали по лужам крупные капли дождя.

Из-за расползшихся туч выглянуло, пригрело солнце. Искрились каплями-звездочками омытые дождем травинки. Отдавала горьковатинкой верба; волчец, орешник, тысячелистник, иван-чай, утай-мед, нечуй-ветер, рудометка, белоголовец, серпорез – какое обилие, какая роскошь... Море запахов, красок. В томлении исходит паром земля. Звонкоголосая иволга славит наступающий день, щелкает соловей, стонет кукушка, звучно гукает удод, кричит перепел, стонут лягушки... Ласточка лепит гнездо, довольна, что размякла земля. Перекликаются в траве коростели, ловят вымокших кузнечиков. Купаются воробьи, по дороге бродят куры, высматривая червячка.

Жито от корня пожелтело, кое-кто уже потерял надежду, что оно отойдет; теперь же, после дождей, земля напиталась влагой, стебель жадно пьет соки.

Оглядывая поле, повеселевший Мусий Завирюха толкует дочери:

– Растворился азот, и стебель снова позеленел, омолодился...

Пожелтевший, низкий, что стерня, овес тоже после дождя ожил, вымахал густой, частый. Высокоподолянское просо, о котором думали, что оно и вовсе не взойдет, бурно пошло в рост, метелка почти как у калины!

Ожили и яровые, а озимые – те уже вызрели за это сухое лето. Первый дождь смочил землю, когда зерно уже достигло молочной спелости, когда ядро, оболочка уже сформировались.

Припозднились дожди, ой как припозднились!

Зато уж заладили чуть не каждый день. Сильные, напористые. Кругом обложило. Развезло землю...

Проливные дожди встревожили Теклю. Опасное это дело, когда зерно наливается. Колос тяжелый, а стебель еще не затвердел, хрупкий. Могут полечь хлеба.

В воздухе сыро. Набухшие серые тучи низко проплывали над землей. Туманной дымкой подернулись лес и поля, по низинам стелется пар.

Земля раскисла, оседали погребицы, вода размывала огороды, хаты стояли ободранные, грязно-желтые.

Зерно напиталось влагой, отяжелел колос, клонится к земле. Стебель слабый, а растение тянется. Погнулись кукуруза, подсолнечник. Картошку забил сорняк, ботва разрослась, а клубни не завязываются. Сено в копнах вымокло – словно конопля. Где там сушить, когда ни одного погожего дня.

Текля ходила меж хлебов. Кое-где колоски почернели, прела от сырости рожь. Ость, не высыхая, отгнивала. Если не утихнут дожди, прорасти может зерно.

Но Мусий Завирюха в курсе всех грозящих урожаю опасностей. Он все старанье прилагает, чтобы избежать беды.

Растение не успевает усваивать влагу, она не успевает испариться, питательные вещества оттого окисляются. Корень подопревает, неокрепший стебель и без бури валится. Воздух не прогрет солнцем, и ветер не продувает стебля.

Надвинулась черная, как ночь, туча, слепящие сполохи забороздили по небу, полному гулкого грохота. Снова хлынул ливень. Снова яростные потоки смыли верхний, плодородный слой на крутых склонах. Овраги переполнились водой. Клокоча, она размывала огороды, разрушала плотины, выворачивала, несла в Псел деревья. Занесла илом луга, смыла, увлекла за собой копны сена. На дорогах подплывали телеги. Стадо брело по брюхо в воде.

Бесновался ветер, ломал деревья, сбивал молодые плоды в садах. Положил, позапутал хлеба.

"Сколько человеческого труда уничтожил ливень, развеял ветер!" горестно думала Текля, всматриваясь в раскосмаченное поле.

И вдруг слезы радости навернулись на глаза: колосья пшеницы только чуть склонились набок; не полегли, не перепутались. Дорогая пшеничка! Упругий стебелечек! Выстоял против бешеной стихии. Да еще и на самом взгорье! Ни буря, ни дождь не взяли! Не поломали стебли. Никакой вихрь не смог их одолеть!

Хлеба полегли там, где солнце не прогревало, где слабее наливалось зерно. Текля задумчиво перебирала колоски, нежно, ласково водила пальцами вдоль остей. Размышляла: движение соков в стебле затруднено, и потому недружно вызревали хлеба, верхние колоски успели пожелтеть, а нижние еще зеленоваты.

Старики-бородачи – пасечник Лука, садовник Арсентий, пастух Савва, Мусий Завирюха – вспоминали давно прошедшие годы, когда ливни напрочь смывали чахлые крестьянские нивы, вода размывала, солнце сжигало поля. А теперь, вишь, выстояли хлеба против разбушевавшейся стихии, хоть и прилегли.

Для Мусия Завирюхи в этом не было никакой неожиданности. Друзья всегда признавали за ним знания, опыт. Завязался разговор о травопольном севообороте, о мощи нашей техники и умении пользоваться ею, о достижениях селекционной науки. Так уж повелось: где появится Мусий Завирюха, там неизбежно возникают ученые споры, и вообще разговор вертится вокруг науки, о том, как люди борются со стихией. Теперь человек не беспомощен в поле, что чувствует каждый, хотя еще кое-какую дань приходится платить этим стихиям. Но все это до поры до времени. Потому что природа уже отступает перед нашей силой. Перед достижениями науки.

В смятении возвращалась Текля в село. Ревет вода, бежит в Псел, уносит ветки с яблоками, зеленые помидоры. Низом прошел град. Побил гречиху, она нынче удалась густая, кустистая, – ломкий стебель.

Полегло просо – тяжелы метелки. Ну да просяной стебель гибкий, может, еще поднимется.

По огороду бродила с расстроенным лицом мать. Торчали голые подсолнухи да кукурузные стебли. Вода повымывала картофельные кусты, свеклу, капусту, занесла илом весь огород.

– Не из чего будет и борщ сварить, – плакалась мать.

– Ничего, оживет, – подбадривала Текля. Сказала первое, что на ум пришло, не отдавая себе отчета, как она здесь очутилась. Словно в забытьи поплелась к бригадному двору.

18

Эх ты, доля горькая! Примечает Родион – к Устину Павлюку гости обращаются, поздравляют с успехами, а Родиона обходят. Всё почему-то приписывают Павлюку: он, мол, фундамент заложил, он ферму основал... Знаток, хозяин. Кому приятно это слушать?

Похвально отзываются о Мавре, старшей доярке, добром поминают Марка, даже Савку-пастуха. А Родион Ржа что же? Председатель хмуро озирается вокруг. Чего бы ни коснулся разговор – зерна ли, сада, – Мусию Завирюху, Теклю представляют в самом лучшем свете: вот кто двигает, мол, вперед хозяйство. Садовником, пасечником не нахвалятся. А председателя будто и нет совсем. Мол, Родион здесь ни при чем. Добрым словом никто не помянет, а и вспомнит кто – лучше бы не слышать, еще того хуже. Всюду на переднем, плане Мусий Завирюха! Только Родион хочет вставить словечко – рта раскрыть не дают. Никакого уважения к председателю. Мы сами, дескать, колхозники, сколотили миллионное хозяйство. При чем тут Родион?

По всей округе о ферме слава идет. Да и только ли о ферме? А сад взять? Гости приехали изучить животноводческий опыт буймирцев, дать кое-какие указания. Потому Устин Павлюк с Мусием Завирюхой и оказались в центре всеобщего внимания. Сил нет, как расхвастались: вот какие мы умные, вот чего добились.

Гости ахают, любуются густыми зарослями над Пслом – природа им нравится. А пастух Савва, словно его кто за язык потянул, сунулся:

– А соловья здесь – силища!

Меж живописных берегов вьется река – глаз не натешится. Жарко. Вокруг разлит смолистый дух. В густом сосняке, в холодочке, за богато уставленным столом сидят знатные приезжие.

Санька тоже решила ввязаться в разговор. Что ей молчать, словно она двух слов связать не умеет.

– Какая у нас чудесная природа! А какой духовой оркестр!

Гости с удивлением уставились на нее, видно, надолго западут в память ее слова.

Родион сам любил сытно поесть, сладко попить. Тем более случаев к тому не занимать стать; косят сено, ловят рыбу, качают мед, колют кабана, бьют масло, ставят хату, мелют муку. А то просто потому, что сад зацвел либо куры занеслись. Ни одно обручение, ни одна свадьба не обойдутся без председателя. Никогда Родион не чурался людей. Но такого, как сегодня, еще не бывало. Гости не простые, из Всеукраинского института животноводства, зоотехники, ученые, специалисты – в золотых очках, у многих уже бороды белые, учат Устина Павлюка, как и что нужно делать. О выращивании новой породы скота идет речь. Вон куда шагнула ферма! Из всех районов потянулись доярки, телятницы перенимать опыт, все, как на подбор, нарядные, молодые. Леший их знает, как и подступиться-то к этим ученым людям. Устин Павлюк, Марко, Мусий Завирюха, даже пастух Савва – те держатся так, будто они всегда с учеными дело имели. Спокойно разговаривают с учеными о селекции, о том, как выводить новую породу, о приплоде, инфантильности (слово-то какое!), о кормлении и рационе. Признаться, иных слов Родиону и слышать до того не приходилось, смысла их не мог уразуметь, а пастух, поди ж ты, говорит без умолку, словечка Родиону вставить не дает.

Мусий Завирюха разговором заправляет...

– Да, – обращаясь через стол к ученому, отвечает Марко, – элитная коровка!

Тоже знаток нашелся!

Речь шла о рекордистке Ромашке. Ну что ты будешь делать?

Пасечник Лука, румяный, седобородый, сияя на солнце лысиной, тоже горячится:

– Мы еще хорошенько не знаем биологии и зоологии пчелы!

– А вы про фауны слышали? – задает вопрос пасечнику Мусий Завирюха.

Каждый торопился показать свою образованность, одному Родиону слова молвить не дают.

Заговорили о том, что стираются грани между городом, и деревней. Взять, к примеру, ну, – Мусий Завирюха обвел веселым взглядом платки, бороды, – электричество. Обычная теперь в колхозе вещь. Кино, мельницу, кухню, корнерезку, лесопилку, маслобойку, воду на ферме – все приводит в движение электричество. А какой торжественный день был, когда зажглась первая электрическая лампочка!

Мусий Завирюха не без задней мысли говорит все это – Устина Павлюка подымает. При нем ведь была построена электростанция. А Родион Ржа где был? Просто не знает чувства меры этот Мусий Завирюха.

Тут еще новость. Кулики напрашиваются в родню. Кряжистый председатель колхоза "Зеленое поле" Данько, тот самый, что расселся с краю стола, перемалывая могучими челюстями кости, хрящи, завел речь о том, что хорошо бы объединиться. Причем, забыв, по свойственной ему привычке, всякую благопристойность, обращается с этим предложением к Устину Павлюку. А ведь тот рядовой колхозник, хоть и заведует фермой. И Павлюку это, видно, понравилось.

Для Павлюка, правда, это было неожиданностью, он не сразу сообразил, куда клонит Данько Кряж. В свое время Павлюк и сам не раз подводил вплотную к тому, чтобы объединиться с "хуторянами" – так в шутку он называл соседей. Кулики, у, которых были богатые сенокосы и выпасы и ни единой головы колхозного стада, слушать об этом не хотели: сейчас вон сколько стогов сена навили по дворам, а тогда, мол, все на ферму пойдет. Неожиданная перемена поразила Павлюка.

А тем временем Данько Кряж, человек большого хозяйственного опыта, убедительно доказывал, что и земли у них подходящие, сильные урожаи собирают. Сами небось знаете?

Он искушал соседей так бесхитростно и простодушно, что не возникало и мысли, чтобы у этого человека были тайные соображения. Просто, мол, из добрососедских отношений жаждут Кулики породниться. Буймир на этом не только не потеряет, еще и в выигрыше окажется. В самом деле, общая ферма будет – хлевов не придется ставить (одного леса сколько бы пошло), трудодней не расходовать, животноводов новых не заводить... Буймир столько племенного скота развел за годы председательства Павлюка, что, пожалуй, на всю округу хватит!

У Павлюка голова кругом пошла от его уговоров. Он с удивлением поглядывал на лоснящиеся, будто салом натертые, пышущие здоровьем щеки Данька Кряжа.

Приятно, думаете, Родиону слушать, как соседи расточают похвалы Павлюку? Так и вьются вкруг него. Это он, оказывается, племенной скот развел, сад насадил, электростанцию выстроил. И Родион, насупившись, буркнул:

– Как ферма – так объединяться, а как сено – так каждый сам по себе!

Он доставил немалое удовольствие охотникам посмеяться над Куликами: "Что, съели?" Особенно старались Мусий Завирюха с пастухом Савкой – ну и вредный народ. Где, мол, Куликам, уперлись глазами в междуречье, горы им весь мир закрыли, дальше и свету не видят. Доброполье, раздолье, простор, сенокосы над Пслом... Откуда теперь взять по пуду сена на трудодень, если скот надо разводить? Партия направляет развитие хозяйства в интересах народного благосостояния и процветания страны. Кулики и призадумались: то бы на базар отвезли сено, продали по сходной цене, а теперь – заводи ферму. Когда-то еще приплода дождешься? Вот Кулики и норовят к готовенькой ферме прилепиться.

– Самим надо заводить ферму, – говорит Павлюк, – Буймир от фермы получает не меньше доходов, чем от земли: и трудодень богаче, и государству польза немалая. Кто может рассчитывать, посадив сад, с первого же года собирать урожай? Как можно наладить хорошее зерновое хозяйство, когда нет скота и, значит, нечем удобрять землю?

Мусий Завирюха воспользовался случаем и повернул разговор на то, что приходится бороться с отсталыми настроениями. Не на Кулики ли намекает? Данько Кряж не рад, что завел разговор. Знатные гости все это слышат, подмечают и очень доброжелательно относятся к словам Мусия Завирюхи.

А тут еще Текля – тоже, надо сказать, за словом в карман не полезет вспомнила под дружный хохот:

– Давно ли Данько девчат высватывал за сено в Кулики?

Гости имели полную возможность удостовериться, какой разгром учинили буймирцы соседям. Своей фермы не завели, а норовят на готовенькое прийти.

В разговор вступил пастух Савва:

– Долго ли еще намерены Кулики торговать сеном, пора самим ферму заводить!

Родион Ржа подчеркнуто громко, со всей твердостью и решительностью поддержал его:

– Правда!

Внимание гостей обратилось на него.

Но тут Мусий Завирюха развел скучную канитель – слышано уж все, переслышано – стал хвалиться колхозным садом, да скотом, да большими доходами.

Устин Павлюк, мол, десяток лет руководил, заложил фундамент, развел скот, а нынче бьется над выращиванием новой породы, не без помощи ученых, конечно. Уж не в заговоре ли они против Родиона?

Ученые гости с уважением смотрят на Павлюка. Родион все примечает, даром что глаза осовели, неприязненно косится на своих недругов. Черт знает до чего могут довести человека. Ведь по всей Украине через гостей молва пойдет. Разговор продолжал вертеться вокруг фермы, будто на ней свет клином сошелся, будто там всеми делами один Павлюк ворочает. Да еще Марко с Маврой.

А к кому же, как не к Родиону, Наркомзем командировал представителей на ферму, ставшую образцом на всю Украину! И в соседней области о "Красных зорях" слава идет. "Кто там председатель?" – поинтересуются. "Родион". "Кто там порядок наводит?" – "Родион". – "У кого корова Самарянка шестьдесят литров в сутки молока дает?" – "У Родиона".

Суровая действительность безжалостно развеяла приятные мечты. Увы, не Родион в центре внимания. Гости поднимают бокалы за Устина Павлюка, его расспрашивают, им восторгаются. И Устин Павлюк с достоинством дает пояснения – как же, знаток своего дела! Хозяин! А к Родиону ни одна душа не обращается! Порой Родиону начинало казаться, что ему бы, пожалуй, следовало оказывать поддержку Павлюку, развивать ферму, пестовать новую породу скота, по-настоящему поднимать общественное хозяйство. Но как на это взглянут его дружки – кладовщик Игнат, завхоз Селивон? И без того шпыняют: на ферму все сено ухлопываем. Это сколько бы сена пришлось на трудодни? Пятьсот пудов на двор, не меньше. Озолотиться можно. И Родиону подчас бывает трудно разобраться: не его ли это собственные мысли, до того они совпадают с мнением друзей? Куликами теперь, правда, не станут больше допекать, потому что Кулики сами завидуют соседям, не прочь объединиться с зажиточным Буймиром, чтобы избавиться от хлопот – самим ферму не заводить.

...Завидное зрелище! Статные, нарядные доярки обступили Марка. Румяные, кровь с молоком, поблескивают в улыбке белыми зубами, жадно выспрашивают, как ему удалось добиться рекордных надоев. Прогремел на всю область.

Пастух Савва также чувствует себя героем, беседует с зоотехниками и учеными о зеленом конвейере. Летом пастбища выгорают, зато сочные корма жито, вика, суданка, кукуруза – молоко гонят. Надо, чтобы круглый год сочные корма не переводились. Зимой – тыква, свекла. Устин Павлюк выработал было кормовой севооборот, так заведующий райзу Урущак воспротивился. А с ним и председатель колхоза Родион Ржа.

Свете тихий! Что слышит Родион?..

Пастух берет на себя смелость осуждать районное руководство.

А Савва, подхватив под локоть почтенного, в золотых очках ученого с седой бородкой, что-то запальчиво говорил ему, колотя себя в грудь. Высоколобый, с худощавым мягким лицом, Софрон Иванович внимательно слушал, как пастух горячо внушал ему, кивая в сторону Родиона:

– Вот что! Психология не та у него! Психология не та!

И высокие гости с сожалением и укором посматривают на председателя, а доярки и телятницы бросают на него недоброжелательные и даже насмешливые взгляды.