Текст книги "Девушка под яблоней (Буймир - 2)"

Автор книги: Константин Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Цветастый платочек привлек их внимание. Текля со своей подругой Галей осматривали выставку народного творчества. Возле девчат увивался Тихон, его, конечно, интересовали не столько образцы вышивок, сколько сами вышивальщицы. Текля – стройная, русая, кареглазая, Галя – крепкая, круглолицая, чернобровая, каждая привлекательна по-своему, – сам бес не скажет, за какой тут приударить.

Подруги рассуждали о том, что васильковый цвет молодит и что наши вышивальщицы любят яркие краски.

Было бы очень кстати и Тихону ввернуть словечко насчет столь деликатного дела – да что тут скажешь? Что у него в глазах пестро от этих мелькающих зеленых и красных пятен? И потому он предпочитал молча, с глубокомысленным видом разглядывать эти вставки и манишки... Иногда, правда, и он вместе с девчатами с непритворным восхищением любовался узорчатыми рушниками. А вот подходящие слова на язык не шли. Хоть беги в Лебедин, в музей, слушать лекции. До чего же иногда можно заморочить голову человеку!

А вот Марко и Сень – те действительно глаз не могут оторвать от рушников. Заводят непринужденный разговор с девчатами и, к досаде Тихона, обнаруживают полную осведомленность во всех этих девичьих рукоделиях... Мало того, подруги с удовольствием слушают Марковы размышления насчет узоров. Где только набрался он этой премудрости?

– Уже не увидите теперь ковры на черном фоне, где не то разводы, не то слезы расплываются...

Тракторист Сень в свою очередь добавляет:

– Отошли в прошлое мрачные краски.

Шагают себе рядом, ведут разговор в тон девичьим мыслям, а Тихон словно и не смыслит ничего. Молчит да без толку топчется.

– Не вышивки, а одно очарование, – в задумчивости любуется Галя.

– А мне не нравятся жаркие краски, я более спокойные люблю, теплые, мечтательно говорит Текля.

– А мне чтобы горело все! – даже притопывает ногой черноволосая румяная девушка.

– Не люблю резких цветов, мне больше по душе мягкие тона, – твердит свое русоволосая.

Кучка девчат, окруживших Саньку, тянулась следом за Теклей, рассматривала рушники, вставки. Разговоров, горячих споров здесь не было слышно, угрюмо хмурившаяся Санька больше наблюдала, как увивались парни за Теклей да за Галей, прислушивалась к оживленной, незатихавшей беседе, к шуткам парней.

Насмешливо косилась на них – и с чего они в таком раже? Заносчиво бросила в девичий круг, кивнув на Теклю:

– Сразу видно – нет хвантазии.

Девчата только посмеивались – их не проведешь.

Наткнувшись на какую-то вышитую полоску, Марко проявил неожиданную осведомленность:

– Видно, еще наши матери вышивали, из бузиновой ягоды, из лепестков подсолнуха варили краску...

Вот и угадай, чем можно увлечь девчат! И подруги с удивлением прислушиваются к Марку, внимательно присматриваются к дивным краскам – не выцвели ведь, не выгорели! А Тихон, уж на что видный, веселый, находчивый, уж на что мастак на шутки-прибаутки, на этот раз ни тпру ни ну!

Перед расшитыми рушниками подруги заговорили о хитрой науке – о русском мелком и широком болгарском крестике, о полтавской глади, – как ни прислушивались хлопцы, ничего не могли уразуметь. И даже хваленый Марко не нашел что сказать.

Он задумался: может ли человек, не одно лето с жадностью вбиравший чудесные краски природы, купавшийся в песнях, любящий книгу, творец социалистических урожаев, может ли чувствовать себя такой человек беспомощным перед картиной художника, перед любым произведением народного творчества? Пусть и недостает специальных знаний, но человек тянется к красоте, к правде, созданной пылким сердцем вышивальщицы.

...Встречали в поле малиновый рассвет. Голубые росы омывали ноги. Легкие вдыхали аромат восковых хлебов. Глаза радовались краскам земли.

Не о том ли самом читали на полотне подруги?

Тихону, не имевшему склонности к подобным размышлениям, давно уже наскучило разглядывать вышивки. Русоволосая девушка – синий казакин в поясе собран в сборку – притягивала его внимание. Во дворе среди вековых сосен разгуливала молодежь. Старики грели на солнце бороды.

Едва-едва начала пробиваться травка, набухали почки на деревьях, вольно дышала грудь. Радовал людей приход весны. Вот-вот брызнет земля цветеньем. Старики смотрели на молодые пары, тихонько переговаривались сами молодели.

Девчата всю зиму пряли, нет, не просто так себе пряли, как их бабки да матери – при каганцах с грехом пополам на плохонькую сорочку напрядут. Чудесный свет на том полотне заиграет – на экран девчата полотно готовили. В перерывах между курсами, лекциями девчата шили театральный занавес, на декорации шло полотно погрубее. Иногда можно было видеть, как все в снегу, шагая за санями, девчата везли навоз в поле и, перекликаясь, на ходу репетировали драму.

Как заря разгорелась девушка, парни так и вьются вокруг нее. На что уж несмел, застенчив Марко – и тот глаз с Текли не сводит.

Заговорит, взглянет Тихон – девушку кидает в жар. Нигде не встречались, не стояли лунными ночами – сама не знает, с чего волнуется, с чего бунтует кровь. Люди отсоветывают, вот и одногодка Галя предостерегает подругу: за кем только Тихон не волочится – коварный, двоелюб. А может, просто оговаривают Тихона? Только глянет парень – сердце у Текли враз сожмется, заноет. Полно, кто теперь в сны верит... Щелкнул кнутом, ноги спутал – надо же, чтобы такой сон Текле приснился. Девчата со смехом отгадывали – это к встрече.

И соседи уже не прочь породнить Мусия Завирюху с Игнатом Хоменко. Башковитый, мол, парень Хоменко Тихон. Сядет на автомашину – пошла. И на тракторе может пахать. Знает, где какая деталь в машине.

Мусий Завирюха, пожилой сухощавый человек, смотрит на жизнь трезвыми глазами, не очень-то склонен слушать эти разговоры. Решительно отрекается от такого знаменитого родича, как Игнат Хоменко, а знаменит он тем, что по бутыли в день глушит. Да и сын Тихон, что называется, не просыхает никогда... Ни одной девке проходу не дает... Сорвиголова, хитрюга... И за словом в карман не полезет. Без особого почтения, убедились люди, отзывается Мусий Завирюха об Игнате Хоменко, словно бы ему нипочем, что тот член правления, человек мстительный, придира, прицепится – не отвяжешься.

А Тихон, парень рослый, статный, расправив налитые молодецкой силой плечи, выставляет, будто невзначай, напоказ свои хромовые сапоги, кожанка на нем тоже хромовая – весь блестит. Тихону да не знать, как в девичьем кругу держаться! Так весь и изгибается, будто все в нем ходуном ходит, голос проникает в самую душу. Поет с уханьем, с коленцами. Жмется к Текле, обвивает стан, достает у девушки из кармана горстку зерна.

– Бригадир – сразу видно...

Текля смутилась. Горсточка зерна привлекла всеобщее внимание; овес был неизвестного сорта, элитный. Склонились головы, в лицах напряжение, люди перетирали зерно на ладони – привьется ли? Обступили Теклю, всем хочется знать, жадно ловят каждую фразу. При слове "гелиотропизм" девушка, заметив на лицах некоторую растерянность, повела рассказ про то, что всякое растение тянется к солнцу, про густорядный перекрестный сев, как зерно пьет соки. Неторопливо объясняла, чтобы все было понятно.

– "Дождик" – у того зерно мелкое, а это тяжелее и больше.

– Белка больше... – поясняет Мусий Завирюха, и все глаза теперь обращаются к нему. Он говорит о том, что овес, испытанный хатой-лабораторией, дал чудесную всхожесть на наших грунтах. Воспользовавшись случаем, вспомнил: пришлось ему разговаривать с академиком, который дал инструкцию по выращиванию гибрида долголетней кавказской ржи и пшеницы.

Уж не собирается ли Мусий Завирюха покорить сердца своей осведомленностью в агротехнике? Возможно, еще совсем недавно слово "лаборатория" не так легко было ему выговорить, теперь же смотри как свободно толкует о научных опытах и исследованиях. Понаторел, ишь какие слова выворачивает, ума-разума набрался, с академиком совет держал. Кто знает, может, Буймир накануне мировой славы, прогремит каким-нибудь выдающимся открытием Мусия Завирюхи? Кто, кстати, подал мысль нагребать снеговые валы на склонах, задерживать талые воды? Стремительно сбегая сверху, они разливаются и размывают посевы. А так гребни сдерживают быстрые воды... Не каждому это придет на мысль, Завирюхе известны скрытые от людского глаза, тайные явления жизни... В глубину земных недр, в самый корень деревьев – как тянется вверх растение, как ходят соки – проникает Мусий Завирюха своим зрением. Особенно соседи, пожилые люди – пастух, садовник и пасечник – приятно поражены его научным опытом; он и дочку-то свою Теклю чуть не в агрономы вывел.

Придет весна, и Мусий Завирюха, середь поля взяв горсть сырой земли, сощурится, если на ту пору будет солнце, а то насупит брови и долго будет вдыхать, втягивать в себя духовитый запах весенней пашни, – не каждый его слышит. Все грунты подвластны ему! Терпкие, соленые, кислые! Структурные, каштановые, песчаные!

Седенький проворный пастух Савва, обдутый ветрами, жилистый, тоже вставил:

– Уже в этом году добьемся таких грунтов, каких свет не знал.

Торжественно так сказал: хоть век свековал в пастухах, да и по сю пору еще пас летами колхозное стадо, а зимой сторожил коровник, однако пусть никто не думает, что он в почвах не соображает, – веками люди не могли избавиться от пырея, вывести с полей страшную напасть, а теперь почва светится как солнышко, на глазах произошло непостижимое чудо... Весь сорняк, опустошительным набегам которого подвергались крестьянские поля, сорняк, высасывавший живительные соки – народную долю, сгинул, развеялся в дым. И пастух добрым словом вспоминает Устина Павлюка – человек ведет хозяйство к расцвету.

Очень разговорчив сегодня Савва, это всем заметно, – что ж, пробиваются весенние всходы, растревожено сердце пастуха. И захотелось почему-то Савве вспомнить свою горемычную жизнь, – когда-то в одиночку полоску свою ковырял, чахлое зерно решетом веял, а теперь триер, сортировка, змейка...

Молодежь собралась у окна – веснушчатый чародей Сень приковывает взгляд: махнет рукой – лес, еще движение руки – хата, подсолнечник, калина, река сверкает, птички поют – декорацию пишет... Раздобыл парижской зелени, не проведал бы только Мусий Завирюха, не то чуб надерет: весной сад обрызгивать, спасать от вредителей чем прикажете? Перфил натер коню хомутом шею, так Сень в стенгазету такой портрет влепил – Перфилу на людей совестно было смотреть... С малолетства на парня сестра сердилась: "Ты мне все цветы переведешь!" Из лепестков подсолнуха – желтая краска. Ну, а красной где взять? Цветы для девушки – радость, а находчивый Сень из них такие краски составлял, что мог бы радугу писать и северное сияние!

Никто лучше Тихона не сыграет пьяного, чудить знатно умеет. Санька ловко изображает неуживчивых, спесивых соседок, Марко – бесталанного бродягу. Ну а Текля – горемычных девчат, которыми полна была старая деревня; будь у тебя медвежье сердце – и то за душу возьмет, как заведет девушка чистым голоском "Ой, не свити, мисяченьку".

Отцы, радуясь на детей, закурили трубки, не то дым, не то думы мечтательно вьются, – вспоминают старое, сводят на теперешнее: у пасечника Луки сын – старший мастер, нешуточное дело; у садовника Арсентия дочка спускается на парашютах...

Текля собиралась вечером рассказать людям, как присматривать за посевами, поговорить было о чем, да и колхозникам хотелось потолковать с девушкой, светлая у нее голова. Парни возмущены – эти неугомонные бороды сорвали гулянье... И ну выманивать Теклю из стариковского окружения, наперебой стараются сорвать милую девичью улыбку, а то, может, и добиться благосклонности.

Марко не сводит печальных глаз с Текли, запала дивчина в его сердце; как луч, освещает все вокруг любимая, согревает ясным взглядом, звонким голосом. Горько Марку – закрутил Тихон девушке голову. Как пчела на полевой цветок, летит Текля навстречу любви.

Разговаривая, девушка словно поет. Другая, к примеру, буркнет: "Пашню не суши". И выйдет это у нее как-то глухо, привычно, и слова незамеченными скользнут мимо ушей. А у Текли эти обычные, казалось бы, слова прозвенят ясно так, певуче: "не су-уши-и".

Рослая, круглолицая Санька не может на Тихона наглядеться. Вертится перед ним, болтает без умолку, самая шумливая в компании, краснеет, жеманничает, есть ли, нет ли с чего, вдруг смехом зальется. Увлечена парнем. Нет ровни Тихону на деревне! Веселый. Чернобровый. Чуб на лоб спустил, брови сдвинул. Обдал девчат пламенным взглядом, сивушным духом. Сверкнул зубами. Плечом поведет, повернется – весь огонь. Санька так и млела. Решительный взгляд, твердая поступь. Раскрасавец! Прельститель! Чародей! Улица без Тихона немеет! Где Тихон – шум, веселье.

Остер на язык Тихон. Поднял на смех Марка – под коровой сидит! Неказистый, низкорослый, в юфтевых сапогах, а тоже заглядывается на девчат! "Ты бы косу взял или вилы, а то... Парню восемнадцать лет – и под коровой сидит!"

Нашлись охотники поддержать своего верховода – и первый Панько Смык. О Саньке и говорить нечего – туда же, решила поиздеваться над Марком:

– А ходит-то – выворачивает пятки...

Яков Квочка:

– Белобрысый...

Тихон:

– Рот как у сома...

При этих словах Санька угодливо прыснула. Верно, хотела, чтоб Тихон обратил на нее внимание, – решили девчата.

Парни понимали, что Тихон не без причины старался побольнее задеть Марка. Нагло кивал на Марка: вырос-де среди овец сынок пастуха Саввы, ну, в самом-то деле, какой девушке может он приглянуться? Тихон озирался вокруг, искал сочувствия, хотя бы улыбки на лицах. Молодежь, однако, не очень-то подхватывала остроты заносчивого, чванливого парня. Только, разумеется, не Санька. Девушка захлебывалась: "Тиятр! Кумедия!" И еще Панько Цвиркун, рад угодить дружку, надрывал горло...

Слышал ли, нет ли Марко те разговоры, неведомо; может, какое слово и долетало до него. Санька с Тихоном не очень-то стеснялись. Не впервой Марку сносить насмешки, шуточки, – немало горя набрался он с тех пор, как стал дояром. И дорогая сердцу девушка все это видит, знает. Марко держал свое чувство про себя, ничем не обнаруживая его. Разве под силу ему состязаться с разудалым, шальным Тихоном? Красавец на всю округу! Жаль только было – насмеется Тихон над чувством девушки.

Мавра – мать – часто рассказывала Текле о хлопце, которого опекала. Марко с малых лет рос без матери, мальчонкой помогал Савве пасти деревенское стадо. Без присмотра рос, сирота. Колхоз поставил его на ноги. Текля знает – это Устин Павлюк взял Марка на ферму ходить за коровами, и парнишка рос под его присмотром. Текля вступилась за Марка, напала на Тихона. Нечего смеяться! Марко – парень задушевный, честный. За батькой, коровьим пастухом, бегал пастушонком. Текля еще вот такой была, помнит. И хоть не лежало девичье сердце к хлопцу – сердцу не прикажешь! – подковырки да смешки над Марком вызвали к нему невольное сочувствие.

А тут еще румяная доярка Санька перед стайкой подруг подняла на смех парня – не за свое, мол, дело взялся.

Текля резко ответила:

Быть Марку в Москве на выставке – за три месяца сто шестьдесят трудодней выработал!

Тихона взяло за живое, сцепился с Теклей. Подумаешь, много ума надо корову выдоить! Говорил с пренебрежением, высмеивал непонятную склонность парня.

В пылу спора парни и девушки втянули в свой круг смущенного Марка. Вначале он лишь молча слушал, удивленно поводя плечами. Пожилые люди тоже заинтересовались – толпа росла, и Марко волей-неволей был вовлечен в спор с Тихоном.

– Корова Самарянка весит пятьсот сорок кило, а масла за год дала больше, чем сама весит! Теленком была – приглядывал за ней, пас на лугу, теперь вон какая корова!

Может, кого и взволновали эти слова, а Тихона только рассмешили.

– Девчата тракторы водят, а Марко под коровой сидит! – поднял он на смех парня, сорвав угодливый смешок в толпе: особенно старались Санька и Панько, Хведь Мачула.

А что он мог еще сказать? Как ни пытался Тихон задеть и унизить Марка, умалить его достижения, молодежь все же с доверием и уважением отнеслась к дояру. Кто знает, на что он способен, что задумал, скрытный, упорный, когда добьется своего, тогда, может, узнают.

Галя все по-своему толковала, и нечего тут особенно голову ломать: Марко хочет вывести ферму в передовые, чтобы прогремела своими успехами.

И молодежь приходит к выводу, что Марко не такой уж неспособный, просто оговаривают его недруги. Тихон с Санькой норовят его с землей сровнять... Непонятный, странный парень этот Марко.

Может, кто и вправду задумался, может, на кого и произвел впечатление Марко, но только не на Тихона.

Тракторист Сень понимает – из зависти порочат Марка. Устин Павлюк, конечно, знал, кто сумеет раздоить, вырастить высокопородное стадо. От Рура – молочная порода, от Гусляра – мясная... Марко не сразу отважился, долго отказывался: "Ребята засмеют..." Словно знал, что не миновать лиха.

"С потешек да насмешек людьми становятся", – убеждал Устин Павлюк. Так и вышло.

Своим страстным словам Сень пошатнул молодежь. Все увидели Марка в новом, небудничном свете. Лишь Тихон да Санька остались при своем: никакими выкрутасами им головы не заморочишь; этот Сень не знает меры, готов все добродетели Марку приписать, самое пустяковое дело свести к трудовому подвигу.

Кто знает, откуда берутся герои, кому на роду написано поразить мир? Тихону, например, никогда бы в голову не пришло, что Марка ждет незаурядная судьба.

И опять Текля стала защищать Марка: он поставил себе большие задачи, хочет всем пример показать. Видно было – верит в него. Чудесная девушка, тронула Марка до крайности. Тревожно смотрел он на людей, словно не мог постичь, что вокруг творится. Полный глумливой насмешки взгляд, наглый вид Тихона вернул его к действительности.

Тихон, похоже, не очень приятно чувствовал себя. Никак не понять ему, почему девушка в таком восторге от Марка.

Санька вконец разозлилась на Теклю: чего расхваливает парня! Неприглядный – ни кожи, ни рожи, на ферме житья от него нет, вечно вяжется, въелся в печенки! И что эта Текля так важничает? Прошла курсы бригадиров – подумаешь, счастье большое! На поле покажешь себя, девка, жди, когда тебя люди похвалят.

Санька хмуро косилась на ребят, что толпились вокруг Текли. Непонятно, чем она этого Тихона прельстила! Не сводит глаз с девки! Так и вертится, так и крутится возле нее. Неужели лучше не нашел?

Подружки расхваливали Саньку – виднее девки по всему селу не сыскать. Круглолица, крутобока, брови словно выписаны... Румяная, ядреная... И красотой бог не обидел, и здоровья хоть отбавляй. Чего еще надо?

А Галя сказала Текле, кивая на доярку:

– Кто не знает Саньку? Пройтись в танце, оговорить кого-либо – на это она первая.

От внимательного девичьего глаза ничто не ускользнет – Санька на лавке сидит, играет круглыми коленями, прилизана, нарумянена.

К тому времени молодые хозяйки возвращались с рынка с непременной ярмарочной обновой. Звонкие горшки, облитые глазурью миски блестят на солнце. Черные диски патефонных пластинок слепят глаза. Парни выбегают навстречу, девчата тоже, читают: "Хор колхозников Староселья", "Запорожец за Дунаем", – с восторгом рассматривают песенные подарки.

Мусий Завирюха с философским словарем в кармане тоже в центре внимания, просвещает население. Теперь уж если назовет, к примеру, учитель Василий Иванович кого-нибудь филантропом, не ломай головы, оскорбительное это слово или нет, не хлопай глазами: посмотрел в словарь – и все тебе ясно! Мусий Завирюха был сегодня на базаре в Лебедине, побродил, приценился, наведался в банк, в потребительское общество, в контору, на базу, сторговал семена, в книжном магазине приобрел философский словарь.

Друзья – пастух, садовник, пасечник – сосредоточенно слушали речи Мусия Завирюхи, поражались его знаниям. Мусий Завирюха прислушивается ко всему, что на белом свете творится. Агротехника, стратосфера, ветеринария, библия – все его интересует, Мусия Завирюху.

Село занесено глубокими снегами, захлестано ветрами – и, однако, не в глуши живут люди. Вечерами агрономы читали лекции, знатные люди делились опытом, старики, молодежь – все постигали агрограмоту. Радио, доклады, концерты, спектакли связывали с широким миром. Ближе к весне в Буймир слетались с курсов бригадиры, доярки, трактористы, садовники, огородники, конюхи, чабаны, свинари, пасечники, да все грамотные такие стали бесперечь спорили о капиллярах, структурах, деградации, селекции...

Из густого бора показались хлопцы в короткополых кожушках. Легко ступая, щурились на солнце на пеструю толпу. Обветренные лица, веселые взгляды. Захотелось посмотреть спектакль, навестить соседей. Гости принесли с собой запахи смолы и терпкие шутки.

– Уж не свататься ли, чего доброго, заявились? – задорно встретила парней Санька, поводя глазом на смушковые шапки и бравую выправку хлопцев.

– Пусть сова, абы не с нашего села! – дедовских времен шуткой ответил кряжистый хлопец Данько, до крайности довольный и собой, и ясным днем, и добротным своим кожушком, и бог весть чем еще – просто кровь бунтует от избытка сил.

Будто так уж гремит слава о Куликах!

Да разве девчата не сумеют ответить куличанам?

– Не в очень большой чести здесь ваши парни. Слава-то о них гремит, только какая? – кидает Галя под дружный смех девчат. Ни во что поставили куликовских ребят: мол, хуторяне!

Подобные стычки повелись меж соседями издавна. Девчата знать не хотели куликовских ребят, уж слишком высоко ценят себя, при всяком удобном случае похваляются своим достатком – на трудодень пришлось по пуду сена, за стогами, мол, не видно Куликов!

– Из-за сена свету белого не видите! – отрезала Текля.

Остры на язык девчата в Буймире, убедились хлопцы.

Кулики, видно, играли на чувствительной струнке. Из-за чего возникали все споры в Буймире? Деревенские горлопаны – Игнат Хоменко с Селивоном при всяком удобном случае подбивали народ, завистливо кивали в сторону Куликов: вот где прорва сена, почитай в каждом дворе по две коровы стоит, да свиней по четыре штуки, телята, овцы, птица... За зиму откармливали, сбывали на базар. И маслом торговали... Озолотиться можно!

Сеяли недовольство в хлипких душах, во всем винили Устина Павлюка что не думает о людях, завел ферму, которая съедает все сено.

– А в Куликах заботятся о личном хозяйстве! – захлебываясь, хвалили соседей, ругали на все корки Устина Павлюка.

– О государственных нуждах, – отвечает Устин Павлюк, – пусть другие, значит, пекутся? Буймир занимается развитием общественного животноводства, завел ферму, насадил сад, дает прибыль государству, а от этого плывут достатки и в колхозный двор...

Это самое и доказывает теперь Галя соседям.

Куличан нелегко убедить, пронять разумным словом. Очень уж важничают девчата! Ученые – страсть! В газетах о них пишут, на конференциях расхваливают. Кстати сказать, чего бы ради так часто и наведываться сюда хлопцам, кабы не знатные девчата. Не известно еще, однако, где эти гордячки свое счастье найдут.

Девчата оказались не очень падкими на подобные соблазны, их сеном не заманишь, привязаны к своему Буймиру, – или не видно, как изменилось село, как развивается хозяйство, какие собираем урожаи? А культура, клуб, библиотека?

– Хозяйство, это верно, большое у вас, а вот почему трудодень скудный? – посмеиваясь, кольнул Данько; заковыристым вопросом своим, показалось ему, ошеломил, загнал в тупик.

Но Текля не растерялась. Досада берет на чванливых соседей. Заговорила о расцвете, о росте хозяйства в Буймире, стала вспоминать, что именно построили и сколько трудодней за последние годы вложили в строительство. Построили зерносушилку, коровник, плодосушилку, Дом культуры, сад посадили, запрудили пруд. Вдуматься только – сколько всего переделано! Сокровища, массивы!

Почти что лекцию прочитала. Впрочем, Текля была очень мила в своей горячности, и потому ребята не без удовольствия слушали ее.

Текля еще школьницей была – десять лет всего, как стали сводить землю в большие массивы, – и то врезалось в память, сколько было споров, сомнений, передряг. Теперь-то все наладилось. Лет через пяток, как развернется хозяйство, вырастут доходы, ого какие станут трудодни! И пошла допекать: а соседи как развивают свое хозяйство, чем поспособствовали процветанию страны? Не пора ли им выходить на широкую дорогу, не все сидеть в запечье.

Позволила себе резкие выпады, перешибла пустое краснобайство, пошатнула веру в славу Куликов. Пока хмурились хлопцы, девчата, сверкая белыми зубами, вышучивали соседей. Ох, не по душе были шуточки гостям.

5

Павлюк, Мусий Завирюха и Текля брели полевой дорогой, поеживаясь от ветра и от снедавшей их заботы. Задребезжала машина, вынырнула из лога, заведующий райзу Урущак подсадил неразлучных друзей. Потемнело брызжущее здоровьем лицо Урущака, очень строго разговаривает он с Павлюком – дела государственной важности. Но Павлюк, однако, довольно спокойно выслушал брошенный ему резким тоном вопрос, почти приказ: думает ли он, в конце концов, сеять гречиху и просо?

Еще разгуливали на просторе ветры, студили землю, тревожили душу: зерно в земле лежит, не набухает, не развивается, не пробиваются ростки.

– Конечно, думаю, а то как же! – отвечает Павлюк.

Эту беспечно брошенную фразу Урущак воспринял почти как непристойность. Ведь люди рядом, видят, как председатель колхоза разговаривает с представителем райцентра. Ну, какое впечатление может произвести на присутствующих подобное обращение? Отвечает как бы нехотя. Словно это такие пустяки, о которых и разговаривать не приходится.

– Когда? – деланно спокойно переспрашивает Урущак. Не станет же он горячиться.

– Ведь мы только-только посеяли ранние зерновые, – последовал опять беспечный ответ.

Известный на всю округу своим умением соваться куда не следует, Мусий Завирюха встревает в разговор:

– Еще не прогрелась земля. Как можно сеять?

Постоянно выступая на совещаниях в качестве прославленного знатока грунтов, он частенько пересыпает свою речь разными агрономическими терминами, вот ему и кажется, что он уже все мировые истины постиг. И как нужно выращивать гречиху, просо... А не замечает того, что старые навыки еще путаются под ногами. Нет, не тверд еще этот человек в основах научного земледелия. Да и сам Павлюк недалеко от него ушел, не избавился еще от старозаветных привычек. И Урущак на смех поднимает отсталых хлеборобов:

– Еще майские жуки не летают?

Намекает: по дедовским, мол, заветам хозяйство ведете.

А Устин Павлюк без всякого стеснения встает на защиту, можно сказать, отживших, старинных примет:

– Майские жуки как раз тогда и начинают летать, когда земля прогреется.

Урущак изумлен: что ты за хозяин в таком случае и куда поведешь колхоз с подобными взглядами?

Павлюка не переговорить. У него подпевал хватает. Обветренная девушка-бригадир тоже твердит:

– Загоним просо в стылую землю – полезет сорняк и забьет просо... Не раз уж бывало...

Можно подумать – невесть какой опыт хозяйствования у нее за плечами!

– Ранние зерновые и те еще никак не пробьются – земля холодна. Даже не проклюнулись еще... Как же сеять просо и гречиху? – добавляет Устин Павлюк.

За ним и Мусий Завирюха твердит, что ранняя гречиха, как правило, зацветает в самые жнива и оттого спекается. Солнце выжигает цвет. Необычайное единодушие поражает Урущака. Видно, никто не смеет противоречить председателю. Разве не известно, как он "воспитывает" массу? Придется сделать выводы. По дедовским заветам хозяйство ведут. На совещании придется высмеять.

Тут Текля, хоть ее никто и не спрашивает, снова говорит:

– А поздняя гречиха цветет в августе, ночи тогда длинные, обильные росою, не так палит солнце.

Сомнения нет, Павлюк перетянул на свою сторону полеводов. А этот доморощенный агроном Мусий Завирюха уж не лекцию ли вздумал читать?

– Поздняя гречиха цветет, когда уже нет корму для пчелы. Таким образом, мы тут имеем двойную выгоду – и страхуем себя от неурожая и медосбор обеспечиваем.

Павлюк – на людях, заметьте! – напоминает Урущаку:

– Разве вы забыли, как Дорош по вашему настоянию посеял кукурузу в стылую землю? Кукуруза переболела, плохо росла, пожелтела. А та, что была посеяна позднее, в прогретую землю, дружно пошла в рост и удалась на славу.

Урущак, однако, привык больше давать распоряжения, чем вступать в споры. С ними только заведи дискуссию – до утра не переслушать и не прийти к согласию.

– Что нам Сумы скажут, если затянем сев гречихи? – спрашивает он. Неужели вы ставите под сомнение директивы земельных органов?

И пригрозил Павлюку: если вздумает нарушать агротехнические мероприятия, затягивать сев гречихи – это ему безнаказанно не пройдет! Придется иметь дело с прокурором!

Ясно, такие речи должны протрезвить и самого Павлюка и его сторонников, предостеречь от самовольных действий.

Перешли на другое поле.

Сеятели понуро брели за сеялкой, высевали в разрыхленную влажную землю свеклу. Урущак и здесь подметил неполадки. Что бы творилось, не наблюдай он за порядком! В этих "Красных зорях" всегда хотят поставить на своем! Урущак приказывает сеять свеклу на глубину семь-восемь сантиметров. Павлюк возражает:

– Весна холодная. Пока растение пробьется с такой глубины свернется, недружные всходы будут.

– А тут насядет долгоносик, – вставляет Мусий Завирюха.

– Влаги достаточно, и неглубоко посаженные семена дружно взойдут, поддакивает и Текля.

– Как знать?

– Я ведь звеньевой была, знаю, как выращивать свеклу.

Вот и поговорите с ней! Да, видно, под стать себе кадры воспитал Павлюк. Значит, по-своему сеют! А что будет, как дойдет до прополки? Урущак еще раз предостерегает Павлюка – не пришлось бы иметь дело с прокурором. Разве они не знают, какое огромное значение придает государство этой технической культуре?

Разумеется, прокурор в этом деле без Урущака разбираться не станет. Все зависит от него. Павлюк это прекрасно понимает, потому и разводит беспомощно руками – обязан выполнить приказ.

Павлюк делает, однако, попытку принизить авторитет райзу, – как иначе поймешь его слова:

– А помните, как получилось с бишкинским председателем, отказавшимся пересевать свеклу? Председателя сняли, а свекла взошла. На тех же полях, где пересеяли, семена лежали-лежали в сухой земле и потеряли силу.

– Ты мне глаза не замазывай! – небрежно бросил Урущак, оставляя без внимания доводы Павлюка.

Удивительное дело. Все ссылаются на свой опыт. А Урущак что, не имеет опыта? С потолка берет свои указания?

– А почему на низинах не сеете? – спрашивает заведующий райзу Павлюка.

– Не могу – воды полно.

– Сейте тогда по высоким местам.

– Не могу.

– Мне же рапортовать надо!

– А мне не нарушать севооборота.