Текст книги "Девушка под яблоней (Буймир - 2)"

Автор книги: Константин Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Да как не узнать, когда жена сама же его срамит. Он ведь не рядовой колхозник. Что простому человеку сойдет, ему, Родиону, не пристало. Куда ни повернись – всюду враги... Вместо того чтобы как полагается обойтись с мужем, угодить, подластиться, подняла шум-гам, раскричалась на всю хату, да еще под утро, на рассвете, чтобы люди услышали. Вопить начала, когда кругом полно любопытных ушей. В своей собственной хате – и то всех остерегайся. Думал унять, стукнул сгоряча – такая хоть кого доведет. А она совсем ошалела, выскочила из хаты и давай верещать. Еще, чего доброго, сорока какая в райцентре раззвонит. Тогда хлопай глазами! Голосит на весь двор, на всю округу:

– Я заботилась, старалась, а теперь ты топчешь меня? Хозяйство наживала, свиней, бычков выкармливала на продажу, все в дом тащила, а теперь не мила жена стала? Высохла да пожелтела, больная да старая? Молодую девку нашел? Шила, стирала, варила, угождала, а теперь куда я денусь? Что, у меня трудодни есть? Какую брал и что от меня осталось! Задергал, замучил, заел! Я уйду, а ты Саньку приведешь? На готовое хозяйство, на добро, что я своими руками наживала? Для кого я целое лето как лошадь работала? Кабана на десять пудов выкормила. А теперь нехороша? Кто за садом, за огородом приглядывал? Неужели бы я в колхозе не заработала? Взяла бы звено, свеклу вырастила – пятисотницей стала бы... не последняя была бы! Не забитая, не затурканная. Ни хлопот, ни мороки. Ни от кого бы попреков не слышала, никто бы не издевался надо мной. А теперь голая, босая. Ни почета, ни уважения. В колхозе людей отмечают, награждают, а от тебя один почет – синяки. За батрачку у тебя работаю. Когда ты меня на люди, как жену свою, хозяйку, вывел? Да и как мне показаться на народ, когда у меня ни одного трудодня! Что я, на конференциях бываю или могу похвастаться, что добилась каких-то особенных успехов, как другие женщины? Трех кабанов, корову, бычка выходила, а что заслужила? Что ни базар – тебе выручку тащила. Кажется, вполне окупила себя. Все обещаешь, что выделишь меня, дашь усадьбу, поставишь хату. Мне ли не знать твой суд, твою расправу – всем глотки залил магарычами!

Родион Ржа совсем, без сил, с ног валится, а жена, вместо того чтобы помочь, прислужить, голосит на весь двор. Никак ее в хату не загнать. Не побежишь ведь за нею по улице. К лицу ли это председателю? Вселенское зерелище – председатель гоняется за собственной женой!

Родиона оторопь взяла: дойдут толки до райцентра – что там подумают? До чего ж темная жена у председателя колхоза, решат наверху, некультурная, отсталая, собственной жены не сумел перевоспитать.

Председатель, кажется, даже вздремнул с досады, но и сквозь сон слышал, как Марина плакалась да кляла его на всю улицу, чтобы народ слышал. Наделала шуму на все село, чтоб его ругали, а ей сочувствовали. Хоть и дрема берет Родиона, а проникает в хитрости Маринины. Правда, не каждый позволит себе открыто любопытствовать, как жена клянет председателя колхоза. Будь на месте Родиона другой человек, давно бы сбежались соседки, судачили здесь, перемывали косточки.

– У нас в роду такого не было, чтобы кто семью бросал, – негодовала Марина.

– А теперь будет! – решил Родион. – После такой бучи ни один муж не потерпел бы тебя в хате! Довольно!

– Я тут хозяйка! – отчаянно кричала Марина. – Моя хата, коя корова... и я мать детям... никуда не уйду со своего двора! Чтобы люди смеялись? Да и дети на кого останутся? Другую найдешь – разве будет она матерью детям? И кто пойдет на чужих детей?

Марина стояла под самым окном и пилила, пилила Родиона, передышки не давала, – скверная бабья привычка.

– Домой пришел – обед сварен, рубаха чистая, скот ухожен, огород выполот, сад в полном порядке, дети накормлены, напоены. Так еще мало тебе? Не успел протереть глаза – уже жареное-пареное. За что побил? Из хаты выгонишь?!

На жалобные причитания сбежались-таки соседки – как раз об эту пору полно дел во дворе, – сочувствовали: настрадалась, нагоревалась Марина за дурным мужем.

Разбушевался, выгнал Родион жену из хаты, зовет Саньку:

– Тесто замешено, ступай хлебы печь.

Заупрямилась Санька, побоялась пересудов:

– Не стану я за чужими детьми ходить.

Нету лада в семье председателя – видят буймирцы.

Кое-кто осуждал Марину и одобрял Родиона – поделом, дескать, проучил жену.

– Такого мужа не ценить? – наставительно заметил чернобородый верзила.

– Не гневи мужа, голубить его надо, – поучал рыжебородый.

Всякие ветры гуляют на просторах Буймира!

Вот узнает Селивониха, как опозорили ее Саньку, не миновать беды. Давно всем известно, до чего это ядовитая баба.

20

Сама светловолосая, брови черные – Санька. На лоб падают кудряшки. В круглых серых глазах, подернутых поволокой, иногда вспыхивают злые огоньки. Как-то Галя заметила Саньке, что зря она нарумянилась, своего румянца хватит. Санька упрямо бросила:

– Пусть мне что угодно говорят, сама вижу в зеркало, что мне к лицу.

Галя с осуждением сказала:

– Не выношу фальшивой красоты.

Санька насупилась.

Увидела Тихона – захватило дыхание.

Где ни появится Тихон, ей-ей, поют соловьи, заливаются девчата, наяву грезить начинают. Вот и Санька ни с того ни с сего зашлась звонким хохотом, словно в серебряные колокольцы заиграла. Самая голосистая из всех, самая видная. Сероглазая, круглолицая. Тихон, конечно, замечал, как менялись, завидя его, девчата: одни делались бойчее, говорливей, другие задумчивей, словно бы что печалило их, а иная гонору на себя напустит, важная, неприступная.

Чувствуя на себе пристальные девичьи взгляды, Тихон весь так ходуном и ходит, вихляется, руки-ноги выкидывает, куражится, глазами играет, а картуз чудно так сползает на ухо, потом вдруг на нос; незаметное движение головы – и картуз съехал чуть не на самую макушку. В кольце восторгов, вздохов, взглядов Тихон исступленно затянул:

Одна возлюбленная пара

Всю ночь гуляла до утра...

Сильный голос его раскатывался, с ума сводил Саньку, – уж конечно недаром поет эту песню Тихон. Девушки терялись в догадках: кого он хочет завлечь? Давно ведь перестал гулять с Теклей. Да Текли и не видно на гулянках, разве когда кино посмотрит и то со стариками домой спешит. В хате тоску свою хоронит. Что за причина? А Тихон не очень об этом убивается. Наоборот, на все село слышно его – веселый, буйный горлан. Уж не завлек ли снова какую девушку? Взгляд у него такой неподвижный, задумчивый, пышный чуб навис над переносьем, дым из цигарки вьется мечтательно. Стоит Саньке взглянуть на парня – сердце млеет. Все село под гармонь плясом прошел. Статный красавец. Козырек блестит, глаза сверкают.

Бросая лукавые взгляды на Тихона, Санька подхватила:

Надежды не теряла,

Все милого ждала...

А Тихон кривлялся, грудь нараспашку, в татуировке, голые по локоть руки перевивали "барышни", так и тянутся к нему взгляды, весь он особенный! Где б ни появился, веселее на улице.

Девчата строили догадки: не потому ли Тихон неравнодушен к Саньке, что она однажды выручила его из беды. Ехал Тихон как-то под хмельком с ярмарки, да и наскочил на сосну в Лебедине. Хмельной угар мигом из головы вылетел, а водкой от него так и несет. Ну, Санька и дала ему пшена – ешь. Тихон горстями запихивает в рот, жует сухое пшено, лишь бы перебить спиртной дух, да заедает лавровым листом. Пока появился милиционер, Тихон целый пучок лаврового листа сжевал. Как тот ни принюхивался, ничего не учуял.

– Ты ж пьяный! – напустился он на Тихона.

– Тормоза барахлят. Хоть сейчас на экспертизу, маковой росинки во рту не было!

Тихон, он кого хочешь проведет, перехитрит.

Тут как раз подоспел Родион, вызволил парня из беды.

Правда, не всех девчат околдовал Тихон. Галя, например, поморщившись, сказала: послушать Тихона, недалеко он ушел от племенного бугая. Галины слова вызвали смех у всей девичьей компании. И надо сказать, с ней согласны были и некоторые ребята – Марко, Сень. Галя открыто высказывала презрение к Тихону, она и Теклю в свое время предупреждала, чтобы не связывалась с этим хитрюгой, – за всеми волочится, хвастун, обманщик.

С появлением Тихона ребята примолкли, погасли, как звезды перед рассветом. Марко – тот, правда, никогда не скрывал своего к нему отношения. "Один ветер в голове!" – насмешливо кивал он в сторону Тихона. Из зависти, не иначе, решил Тихон, заносятся Марко. Самого-то его никто замечать не хочет в их компании. С девчатами держаться не умеет. Ни поговорить, ни посмешить. Ни спеть, ни пошутить, ни потанцевать. Ни поухаживать – не только за привередливыми, а за самыми смирными. И вообще – не умеет ладить с порядочными людьми: с председателем, завхозом, кладовщиком вечно на ножах. Тракторист Сень своему приятелю под пару, тоже неуважителен с достойными людьми.

А Тихон насчет обхождения – мастер, никто за ним не угонится. Вот и сейчас. Разговаривает с девчатами так, словно бы и голос не его вкрадчивый, в душу так и лезет.

Первым делом поинтересовался, что это Санька читает, потом взял книжку, перелистал с видом знатока и, заметив длинненькие листочки, вложенные туда девушкой, любезно вернул книгу. Сделал глубокомысленный вид, зажег папиросу, пустил струю дыма, потом с легкой улыбкой спросил девушку, как она понимает любовь. Девушка сконфузилась, а Тихон затянул:

А в двенадцать часов ночи

Наша кончилась любовь!

И не понять – кому Тихон свою сердечную тоску изливает, на что намекает песней? Прислушиваются девчата, – какой, право, загадочный парень этот Тихон. Куда бы ни поглядела Санька – вечно он перед глазами стоит. Словно бы чем опечаленный. Что бы это значило? Галя, не долго думая, решила: с небольшого ума. Да как прыснет! На Тихона в те поры нашел веселый стих, захотелось позабавиться – начал вывертывать девчатам пальцы, цветы отнимать. Дошла очередь до Саньки. Она то визжит, то утюжит кулаком по дюжей спине, а Тихон поеживается от удовольствия, разные штуки откалывает, потом давай приплясывать, – огонь-парень! Крикнув: "Рвите цветочки, пока цветут!", пытался сорвать поцелуй с Санькиных уст, да девушка подняла визг на всю улицу.

Галя тут и подумала: не потому ли стал чужим для Текли парень, что поняла она его непутевый характер?

Девчата меж собой переговаривались:

– Долго она его раскусить не могла.

– И как раньше ничего не замечала?

– Притворялся.

– Предостерегали люди – почему не послушала?

– Пока сама не убедилась – не верила.

Гале стало жаль подругу.

– Тихону небось и горя мало, ему все нипочем, как с гуся вода.

Бывают же такие удивительные натуры.

На что уж из себя виден Панько Цвиркун, но далеко ему до Тихона. А Хведь Мачула, Яков Квочка разве ровня?

Панько Цвиркун, прижмурив глаза, давит гармонь, наигрывает, распевает, парни скалят зубы, а девчата только заливаются стыдливым румянцем. Растянет вовсю гармонь – у девушек даже дух захватывает. Потом плывет по поляне, приплясывает, изгибается, одной подмигнет, другую обожжет взглядом. Сдавит гармонь – дух так и выпирает. Девчат, право же, в дрожь бросает. Очень легко танцует, не то что иной – трясет всем телом, а повернется – словно у него мешок на спине.

Панько Цвиркун, надобно вам знать, известен не только в кругу молодежи, но и среди людей почтенного возраста. И постарался об этом Родион Ржа, который был очень высокого мнения о талантах счетовода, даже Урущаку как-то похвалил его; это слышали все, кто был тогда в конторе.

– Большим талантом одарен парень и никогда не пьянеет, – говорил Родион Ржа.

В чем же заключался талант Панька Цвиркуна?

Придет, случалось, колхозница в контору, Панько Цвиркун начинает на потеху присутствующим:

– Вы, тетка Лизавета, с нашего сельсовета?

– А как же, с нашего... Вот пришла, чтобы написали мне бумажку.

Подробно расспросив женщину, какой был кабан, чем кормила, толстое ли было сало и много ли начинила колбасы, Панько Цвиркун охотно берется за перо:

– Бумажку написать не тяжко...

Ну, само собой разумеется, не только в острословии, танцах да песнях заключался талант Панька Цвиркуна. Одним мановением руки он сотни центнеров зерна списывал в "мертвые отходы", тысячи рублей денег перебрасывал в графу "производственные расходы". Этим-то как раз больше всего и полюбился он Родиону.

А уж веселый, а придумщик, а забавник! Сестра с мужем что-то долго не наведывались, так Панько дает телеграмму: мать померла, в воскресенье хороним.

Сестра идет улицей, голосит: "Ой, мамонька, ой, родная, на кого же ты нас покинула..." И вдруг видит через забор – мать в саду варенье из вишен варит. Смеху было! Чуть до ссоры дело не дошло. Ну, посидели, выпили по рюмке, сестра обратно – детей-то дома на соседей оставила.

Находчив Панько Цвиркун, однако и ему далеко до Тихона.

Санька глядела на вишневый закат, потом перевела глаза на Тихонов галстук и в увлечении запела. К ней присоединились девчата. Голоса разлились по низине. Девчата сплетали чудесный песенный венок. Санька в забытьи выводила на все леса и долины: "Как пошла я в яр за водою, а там милый гуляет с другою..." Не иначе как на Тихона намекала. Грудастая, крепко сбитая, она заглушала всех. Голос словно бы из земли бьет, заливает все вокруг.

"Никто так не страдает, как милый на войне, он пушки заряжает и думает о мне..." Не песня, а чудо!

Девичья красота! Поди оцени ее, капризная штука! Смотришь – ничего особенного, заурядное, усыпанное веснушками личико, вздернутый носик. Но стоит девушке запеть – и не узнать ее: лицо вдохновенное, светлые ресницы, совсем будто трепещущие крылышками мотыльки, в глазах мечтательная задумчивость, не то печаль, выцветшие на солнце брови отливают золотом, ровный пробор, белые как снег зубы, алые, словно лепестки розы, губы. И вся она с ее вздернутым носиком – прелесть, да и только! Вот и пойми здесь, что же такое красота.

После Саньки запел Тихон. То присядет, то метнется, раскинет руки, будто крылья, то совсем сходит на нет голос, затихает, замирает, то снова зальется парень:

Чи я мало сходив свiта,

Чи я мало бачив цвiта!

И опять на все лады, на все голоса. Волосы растрепались, брови насуплены, глазами так и бегает, того и гляди рассыплется или взлетит к небу. Он даже под девичий голос подладиться может. Да под какой только не сможет! "Ой, продала дiвчина сало, та купила козаку кресало!" Хват-парень, что и говорить! Удивительные песни поет, высмеивает, как в старину любились парубки с девчатами, глядели друг на друга да вздыхали. Вот чудеса! "А капуста низко стелется, один ходит, другой сердится!" Ну кто еще сумеет так? У кого хватит выдумки? Не каждый способен на припевки, приговорки. Марко, например, в компании – никуда! Веселый парень Тихон, что и говорить! В пляс пустился, носками так и чертит, то привскочит, то присядет, каблуками пристукивает с вывертом и опять носками узоры разузоривает, кренделя выписывает. Санька рот разинула от удивления. С таким никогда скучно не будет. "Ой, капуста, ты рассада моя – ой, дивчина, ты досада моя!"

Санька склонила голову, размечталась, глаз не в силах оторвать от неуемного хлопца, который давно уже не перестает волновать ее. А Тихон вдруг перешел на печальные песни. Надрывая девичье сердце, истошно завыл:

Ти не знаеш, що я

Край вiконця милуюсь тобою...

Каких только мыслей, чувств не навевает песня! Парни сбились в сторонке, тихонько переговаривались, бросали на Тихона завистливые взгляды, посмеивались. А что им остается делать? Кому под силу состязаться с ним перед девушками?

Бойкая на язык Галя не очень-то церемонилась с Тихоном: литровка да девка – всего, мол, и разговоров у него. И, надо сказать, молодежь соглашалась с ней.

Санька возразила:

– Э, нет, что ни говорите, а в Тихоне что-то есть.

– Романтическое, – поддакнула девушка с книжкой.

– Разве что чуб, – ответила Галя.

Завязался короткий спор. Похоже, ни одна из них не оставалась к нему равнодушна – только кому он в сердце запал, а кому в печенки.

Девушка в зеленом платке:

– В танцах никто с ним не сравняется, перетанцует самого Панька Цвиркуна, Якова Квочку и Хведя Мачулу.

Девушка с цветком в косах:

– А в песнях, а в приговорках...

– А играет как! – заметила девушка с русыми волосами.

– На нервах, – к слову сказала Санька, видно неравнодушная к Тихону.

А другие разве были равнодушны?

Однако Галя беспощадна:

– Такое мелет, что уши вянут!

Девушка с книжкой:

– Да еще норовит щегольнуть русским словечком...

Галя:

– А когда в школе учился, так по русскому языку три с минусом имел.

По всему видно – не было среди молодежи согласия, едва речь заходила о Тихоне. Марко с Сенем, наблюдая все эти выкрутасы Тихона, заговорили меж собой о том, что, слава богу, выводится уже в деревнях это никчемное, показное молодечество, разгульная холостяцкая удаль, последние ее остатки доживают, доплясывают век. Меняется жизнь, меняются люди, а беспутные нравы не вывелись пока. Но не пройдет и десятка лет, как холостяцкая дурь отойдет в прошлое.

– Через десяток лет, говоришь?

Нет, Сень того мнения, что разудалые парни возьмутся за ум скорее жизнь заставит.

А разгульный Тихон принялся оценивать девчат. У Саньки, мол, крутые бедра, полный стан, а икры что кувшины. Все нехитрые девичьи повадки, привычки Тихону хорошо знакомы. Что бы вы думали, больше всего притягивает в парне девушку? Глаза. Тихон видит, на что девка летит, на что она падка – выкладывает он холостяцкую грамоту, – одна любит шутку, другая песню, а Марка вот никто не любит. Гей, Марко! Радиатор упал в карбюратор! – поднял он на смех Марка, и Панько Цвиркун угодливо фыркнул.

А Тихон знай ногами загребает да языком мелет кое-кому на потеху: дескать, девчата детьми обзаводятся, а мы здесь ни при чем. Не найдется такой девушки, которую он не сумел бы завлечь – словами ли, песней, приговорками, танцами, обращением, лаской, удалью! И свел было речь на Теклю.

Тут Марко не стерпел, подступил к нему, круто осадил:

– Не бесчесть девушку!

Саньку удивление взяло: парень вступается за чужую зазнобу. Вот так неожиданность! За себя постоять не мог, любые насмешки от Тихона сносил, будто они его не касаются, а тут вдруг – на тебе – за чужую девку вступился!

– Так еще бабка твоя думала, когда в девках была! – высмеяла Галя суждение Саньки.

Кого не возмутит поведение Тихона? Оговаривать девушек!

Марко резко напустился на клеветника, связался с этим бесшабашным гулякой один на один:

– Не смей сплетен разводить о девушке, говорю тебе!

События развивались довольно грозно, никто не в силах был утихомирить ребят – распалились страсти, затуманили голову. Галя чуяла – не миновать драки. Но разве устоять Марку против силача Тихона? И все же он не смолчал, заступился за девушку.

Видел и Сень, что не миновать беды, да сделанного назад не воротишь. Как разнять противников?

А Тихон на все угрозы Марка и глазом не повел. Уж не вздумал ли пугать Тихона? Смех один, ей-богу, сам сдуру лезет на рога... И откуда храбрости набрался? Тихон шагнул к парню, решив про себя до белого каления довести его, – вот будет диковинное зрелище! – и начал нагло:

– А что, если я тебе на Теклю характеристику дам! Я с ней всю траву потоптал и в саду под каждым кустом лежал, перетолок, перемял...

Договорить он не успел. Марко развернулся и с размаху ударил его кулаком. Рука в гневе тяжелая – у Тихона чуть глаза на лоб не выскочили, хлынула носом кровь.

Марко – человек спокойный, мягкосердечный, но мог ли он стерпеть, когда наглый тупица оговаривает девушку, унижает человеческое достоинство! Марко пылает гневом, шалеет и, пока Тихон приходит в себя, вторично бьет его по уху.

Все оторопели, словно приросли к земле. Еще не бывало такого, чтобы кто-нибудь поднял на Тихона руку!

Налившись злостью, Тихон ястребом налетел на невзрачного Марка, свалил с ног и принялся бить сапогами, кулаками, месить, мять. Сень под кулаки лезет, вьется вокруг, пытается закрыть Марка от Тихона, принимает удары на себя, хоть и не принято вмешиваться, когда дерутся двое. Угрозы не остановили Сеня: ведь Тихон сам нарушил никем не писанные, но строгие правила единоборства.

Затоптал бы насмерть здоровенный Тихон Марка, не вмешайся Сень; хоть и нахватал за это тумаков, повис на руках у забияки. И девчата бросились на подмогу. Тихон вырывался и, расталкивая всех без разбору, рвался к Марку.

– Я его, как сапог, наизнанку выверну! – бешено кидался он, но одолеть дружное сопротивление не смог.

Санька обхватила Тихона сильными руками, прижимала, успокаивала, предостерегала от беды, ласково вытирала платочком кровь с распухшего носа. Тем временем подняли избитого Марка, полный ненависти, он готов был снова броситься на недруга, да девчата уняли, Сень не пустил. Насильно увели Марка домой, ахали, удивлялись неожиданному происшествию. Марку это даром не пройдет.

– Так ему и надо, жалко, что ребра не поломали, сам первый полез в драку, – злилась Санька.

Нахвалиться не могла Тихоном, ругала Марка, что выскочил против такого орла!

Галя, та, наоборот, одобрительно отозвалась о Марке: заступился за девушку, не стерпел.

Девчата рассудили, что Галя, верно, все перескажет подруге Текле.

– А Марка-то, оказывается, надо только вывести из себя, – убедились девчата, – ох и страшный, ох и лютый делается!

– Удивительное дело, – шутил Сень, – чуть ли не впервые за всю свою жизнь Марко стал на виду у девчат!

21

Утренний луч пробился сквозь туман, рассыпался по воде, из камыша выплыла утлая лодочка, пастух, улыбаясь, щурил глаза, как бы приветствуя день. Болото зауркало, с шумом поднялась стайка диких уток, с испугом кинулись в сторону кулики, нескладно взлетела цапля, вскинулась крупная рыбина. Лодка, пробившись через густой острец, осоку и раздвигая редкий камыш, свернула в глухой рукав. Заводь затянуло кувшинками, скользящая лодка пробуждала всю силу дремавших здесь запахов, – явор, горчак, конопелька, медуница, мак, щавель источали одуряющий аромат.

Савву охватило привычное возбуждение. Быстроногие пауки играли на воде, чертили блестящие дорожки, болото чавкнуло, пастух вытянул из воды вершу. Лоснились лини, золотые караси трепетали на дне лодки. Рыбак, любуясь, перебирал мясистую рыбу, упруго извивавшуюся в руках, довольный удачей. Когда стояли здесь водяные мельницы, ох и рыбная была река Псел. Приятные воспоминания охватили Савву – о чудесной рыбе вырезуб, о марине до чего сильная рыба! – что ловил пастух на самой быстрине. Вилами рыбу кололи. В заводях карасей граблями гребли. По реке гоном гнали, словно стадо. Отец на Псле рыбачил, так на челне и помер. С годами реку заносит илом, разбегаются от нее во все сторона рукава, завороты да излучины. Но вот дайте срок, построят на Псле гидростанцию, и не одну еще, – тогда наполнит вода берега до отказа, зальет заводи, полноводной станет река. И время это не за горами, уже подвозят дубовые плахи, камень, скоро прибудет землечерпалка. Пастух взялся за весло. На лице отразилось беспокойство. Живет человек, и у каждого своя забота.

Эх, не на досуге, не после работы ловит он рыбу на Псле, на ферме как раз скотину выгоняют на подножный корм. Пастух помрачнел. Беда не по лесу ходит, а по людям. За честный труд тяжко обидели пастуха, прогнали с фермы. Против воли Павлюка. Взяли подростков – а что они смыслят в том, как надо пасти коров, присматривать за ними? И Павлюк ничего не может сделать – должен подчиниться председателю, – подался в райцентр. Пастух вытряхивал вершу, бросал рыбу в лодку, а горькие мысли не оставляли его. Кабы при нем клещ завелся у скотины, или бы она лишаями пошла, не наедалась досыта, а то... Три гурта скота пас, и коровы привыкли к нему, слушались... Кто присмотрит теперь за ними? Мстят пастуху враги его.

Родион на собрании корил – упал удой; запустили коров пастух с сыном, вот коровы молока и сбавили. На всю Украину прославилась ферма, примером стала, отовсюду приезжают к нам экскурсии, а что мы им покажем – тараньку? О ком дурная слава пойдет? О председателе! На кого весь позор падет? На председателя! Кого притянут к ответу? Опять-таки председателя. Кого вызывали в райзу, гоняли, предостерегали, чуть выговор не влепили? Не заботится, мол, о животноводстве. Развалить ферму хотят. Ферма катится под откос, а ты куда смотришь? Ненадежные люди приставлены присматривать за скотом, а ты и усом не ведешь, не принимаешь никаких мер!

Так вот, Родион небрежного отношения к делу не потерпит, оставлять без внимания ферму не позволит. И предупреждает, что поведет самую решительную борьбу с антигосударственными настроениями, со всей суровостью будет карать виновных, тех, кто ведет хозяйство к упадку, а также всех, кто по закоулкам сеет разные неподобающие слухи.

Всего больше, конечно, Родион угрожал Павлюку – да руки коротки.

Прогнали с фермы пастуха да Марка, они рядовые колхозники, а на Павлюка подали жалобу в райзу.

Отстаивал пастуха Мусий Завирюха. Возмущенный, напустился на Родиона. Ишь что удумал: как раз тех людей карать, которые самые основы закладывали. Вот когда начнут общие собрания смелее вмешиваться в судьбу кадров, тогда председатели, которые еще позволяют себе администрировать, перестанут действовать бесконтрольно.

Горько на душе у пастуха. Чего только не выдумывали враги, чтобы убрать его, каких только не взваливали поклепов! Родион всюду руку имеет. Неужели он не сумеет задобрить начальника райзу льстивыми речами, а то и медом, маслом да поросятами? Родион любит широко принять начальство, во всяком случае с порожней машиной от Родиона никто не уезжает. Только глазом поведет – а Игнат уже знает свое дело. Дремлет в воде жирная рыба карп и ведать не ведает, что порой она является вершителем людских судеб. Скажет ли когда хоть слово наперекор начальству председатель? Всегда твердит: "нам сигнализировали", "нас предостерегали", "нам наказ дали", "одни мы виноваты – не подсчитали, не обдумали хорошенько, не выполнили указаний, не предусмотрели прироста". Родиону ли не знать, чем кому потрафить! Станет он прекословить, накликать беду! Ход нехитрый, немудреный, не новый. Павлюк – тот нередко и в пререкания пускался с Урущаком, указывал на неправильное планирование кормовой базы, а значит, и севооборота для колхоза "Красные зори". Случалось, и на совещании бросал резкие замечания, "невзирая на личности". Урущак не переносил Павлюка, не раз во всеуслышание упрекал его: уж очень-де тянется к власти, воображает, что не меньше руководителей разбирается во всем.

Да и то сказать: легко ли даже и самому партийному секретарю раскусить, чем дышит человек?

Спасибо, свет не без добрых людей. Мусий Завирюха, Мавра, садовник, пасечник, Текля – советчики лучше не надо, не дадут упасть духом. Мусий Завирюха никогда не унывает: что ж, выходит, пастух дальше своего носа не видит, коли ему кажется, что для него уж и просвету нет.

Сильно задели те слова пастуха. "Нет правды!" – с сердцем вырвалось у него. Мусий Завирюха сдвигает брови, загадочно взглядывает на взъерошенного пастуха, поглаживает прокуренную бороду, глаза ясные-ясные. "В лицо самой правде гляжу!" – говорит. Ох и мудрит этот Мусий Завирюха! Пастух сам не прочь пораскинуть мозгами насчет того, что творится в море житейском, но такого ему никогда не придумать, не угнаться за неугомонным этим шутником Мусием Завирюхой.

Вот сын Марко – тот не падает духом, даром что Родион и с ним расправился, даже утешает отца: "Все равно на нашей стороне будет правда".

Поглощенный своими мыслями, он все еще вытряхивал верши, как вдруг его заставил насторожиться донесшийся издалека дикий утробный рев.

Пастух почуял беду. Прислушался. Оторопел. Даже сквозь шум ветра различал он мычание своих любимиц. Жалобно ревела Самарянка, утробно, обреченно – Нива, беспомощно голосила Ромашка, в смертной тоске завывали Казачка, Гвоздика... Над зеленой низиной поднялся страшный шум. Пастух высунулся из камышей. Метавшийся по берегу мальчонка-пастушок, увидев Савву, бросился через топь, подбежал запыхавшийся:

– Ой, дедушка, спасите, коровы попадали, ревут...

Савва мигом сообразил, что произошло. Беда, беда... Костлявый, встрепанный, мчался он напрямик берегом: чистопородное стадо, ему цены нет, отобранное на выставку, погибает...

Беспомощные, растерявшиеся мальчишки-пастухи ищут спасения у деда Саввы. Он похолодел. Самарянка сучит ногами, катается по земле, будто угорелая. Раздуло корову, распирает бока, сейчас, думается, и дух вон. Пастух кинулся, поднял ее на ноги, потрогал уши – холодные. Насилу расцепил зубы, всадил жгут из сена, наказывает мальчишкам делать то же самое остальным коровам – да разве им справиться? Вот горе...

– Загоняйте в заводь, гоните берегом, а вы бегите на село, раздобудьте рассолу, керосину, соли, сала! Скликайте народ! Несите ведра! Вот несчастье... Да ветеринара зовите.

Мальчишки во весь дух пустились к селу, мчались как ветер, даже бока закололо: от их прыти, возможно, зависит судьба стада.

На бригадном дворе встретили конюха.

– Дядя Перфил! Коров раздуло!

Перфил выпучил глаза. Отнялся язык. Выпали вожжи из рук. Никак не придет в себя. Застыл в растерянности, трясется, как в лихорадке.

– Каких коров? – спросил он в ужасе. – Наших?

– Нет, с фермы.

У Перфила отлегло от сердца, и он побрел к конюшне, недовольный мальчишками-пастухами: зря только людей пугают.

Ребята бежали улицей, сзывая людей, как раз в это время возвращавшихся с работы. Садовник и пасечник, не расспрашивая долго, схватили нужные припасы и кинулись в сторону берега.

Пастушата, что остались возле скота, под наблюдением Саввы загоняли коров в воду; коровы ревут, покачиваются. Пастух разорвал на себе рубаху, разжег тряпку и стал окуривать коров дымом.

– Загоняй, загоняй! – покрикивал он на мальчишек. – Не давайте застаиваться скоту! Забивай меж зубов перевясла, чтобы дышали, суй под самый нос горелую онучу, вот так делайте! Окуривайте их дымом, пусть вбирают в себя! Поливай водой, загоняй глубже, дави бока, лей воду, вода жар вытягивает!

Как никогда послушные, испуганные ребята бросаются со всех ног, едва поспевают выполнять приказы знающего пастуха.

Тлеют тряпки, онучи, ребята окуривают скотину. У Ромашки помутнели глаза, корова втягивает едкий дым, отфыркивается... Мальчишки загнали коров в заводь и, посматривая на пастуха, во всем подражая ему, поливали коров водой, сдавливали им бока.

Хорошо, что огонь и вода под рукою.

Сбежались с ведрами колхозники, принялись спасать коров. Хорошо, что село близко, что скотина вынослива, терпелива...

– Разболтайте соли! – распоряжается Савва, и все слушаются опытного пастуха. – Заливайте скотине в горло, а если есть, то огуречный рассол!

Пастух обрадовался, увидев садовника Арсентия с пасечником Лукой: надежные друзья прибыли, знают, что делать. Пастух одной корове льет в глотку керосин, другой напихивает старого сала, проворный, всезнающий, поспевает всюду. И коровы постепенно оживали.