Текст книги "Германская военная мысль"
Автор книги: Константин Залесский
Соавторы: Карл Клаузевиц,Дитрих фон Бюлов,Альберт фон Богуславский,Вильгельм фон Шерфф,Альфред фон Шлиффен,Карл Габсбург,Ганс Дельбрюк,Гульмут фон Мольтке
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)
Правда, и Наполеон часто указывал на то, что воин должен изучать деяния великих полководцев, чтобы у них поучаться, и называл Александра [Великого], Ганнибала, Цезаря, Густава Адольфа, Тюренна, Евгения [Савойского] и Фридриха [Великого], но сам он, помимо Цезаря, в сущности был знаком лишь с весьма маловоенными биографиями Плутарха и охотнее читал политические и нравственно-философские труды. Нет ничего более характерного для Наполеона, как его поведение в начале революционных войн. Он был в то время французским поручиком; если бы в нем перевешивала склонность к военному делу, то это должно было бы побудить его принять участие в рядах своего полка в борьбе на фронте, тем более что он усердно примыкал к новым политическим идеям. Но молодой офицер в течение всего первого года уклонялся от войны и провозился с несколько авантюристическими планами корсиканской политики. Лишь потерпев в последней неудачу, отправился он в армию. Первый же план крупного похода, составленный им в 1796 г., когда ему было поручено командование армией в Италии, представлял политическое сооружение, бившее на отделение Сардинии от Австрии; в 1797 г. он закончил войну с Австрией, в конечном счете, также средствами политики: достигнув уже ближайших окрестностей Вены, он выступил не только с требованием аннексий за счет побежденных (Бельгии и Милана), но и предложил им крупную компенсацию (Венецию). Совершенно также обстояло дело и в его позднейших войнах; при всем своем пылком воображении он верно расценивал пределы своих сил. Утратил ли он, начиная с 1812 г., это свойство, перестало ли оно умерять его действия в границах достижимого, или какая-то неизбежная внутренняя необходимость вывела его из равновесия – этот вопрос мы оставляем пока открытым. Но мы утверждаем, что условия, в которых он действовал, сделали для него возможным то, что являлось невозможностью для Густава Адольфа, полководцев Людовика XIV, принца Евгения Савойского и Фридриха Великого, а именно строить планы своих кампаний не на простом изморе, а на сокрушении противника и затем политикой завершать свое дело.
Если кто-нибудь стал бы полагать, что новая стратегия выросла сама собой на почве новых обстоятельств и представляет, таким образом, естественный продукт, то это было бы заблуждением. Лишь творческий гений великой личности фактически создал из имеющегося материала новый облик явления. Как раз в таких моментах мы можем с особенной отчетливостью познать, что мировая история ни в коем случае не является, как это думают материалисты, естественным процессом [180] . Можно уяснить себе это, сравнивая первые кампании, являющиеся проявлением новой стратегии, а именно кампании генерала Бонапарта с таковыми значительнейшего из его коллег, генерала Моро.
После того как истек 1795 г., не приведя к каким-либо крупным тактическим столкновениям, и Пруссия по Базельскому миру вышла из войны, французы выставили весной 1796 года три армии, из которых одной командовал Бонапарт в Италии, другой Моро на Верхнем Рейне и третьей Журдан на Среднем Рейне, до Дюссельдорфа. При помощи английских субсидий австрийцам вместе со своими мелкими союзниками удалось выставить против французов войска, численно не только не уступавшие, но даже несколько их превышавшие.
Обе стороны, руководясь принципом прикрытия занимаемой территории, растянули свои войска по длинному фронту. Бонапарт, войска которого частью находились в Альпах, а частью на Ривьере и дотягивались до окрестностей Генуи, сосредоточил свои главные силы к крайнему правому флангу на Ривьере, оставив свои сообщения с Францией лишь слабо прикрытыми. Обе стороны двинулись навстречу друг другу через перевалы Апеннин, и хотя французы были в общем на несколько тысяч человек слабее, тем не менее благодаря своей группировке в каждом отдельном бою они численно превосходили своего противника; они разбили центральную колонну, затем ворвались между австрийской и сардинской армиями и окончательно одержали верх, причем генерал Бонапарт заключил весьма выгодное для сардинского короля перемирие. Австрийцев же Бонапарт оттеснил до Мантуи, запер там и осадил остатки их армии. Австрийцы четыре раза спускались с Альп для деблокады Мантуи, но каждый раз были разбиты французами, причем однажды Бонапарт даже снял осаду с крепости и пожертвовал своей тяжелой артиллерией, чтобы добиться превосходства для победы в открытом поле.
Когда Наполеон после своих побед вел в Леобене переговоры о перемирии, он сказал австрийским генералам: «В Европе имеется много хороших генералов, но они сразу зарятся на слишком многие вещи. Я же вижу только одно, а именно массы. Я стремлюсь их уничтожить, потому что уверен, что с этой целью я достигну сразу и все остальные».
Несколько позднее он говорил в Милане: «Сущность стратегии состоит в том, чтобы, обладая более слабой армией, всегда иметь в пункте, где мы атакуем или где нас атакуют, больше сил, чем противник». Наконец, на острове Св. Елены он писал: «В революционных войсках придерживались ошибочной системы и раздробляли силы, выделяя отряды направо и налево, что является совершенным извращением. Моими столь многочисленными победами я в действительности обязан как раз обратной системе. Накануне сражения я собирал все мои дивизии к тому пункту, где собирался нанести удар, и не рассеивал их. Здесь моя армия массировалась и с легкостью опрокидывала все то, что ей противостояло и что, конечно, всегда было более слабым».
Моро и Журдану было бы, конечно, весьма выгодно оперировать в Германии таким же образом, как Бонапарт оперировал в Италии. Австрийцы, которыми командовал эрцгерцог Карл, растягивались на фронте от Базеля до р. Зиг. После того как успехи Наполеона вынудили отозвать корпус Вурмзера в Италию, силы обеих сторон приблизительно сравнялись. Сконцентрировав свои войска, французы могли бы атаковать и разбить порознь австрийские корпуса. Энергичные удары и были намечены в действительности; но цель их заключалась не в уничтожении неприятельской вооруженной силы, а в захвате территории. Дав лишь несколько малозначительных боев, французские генералы добились маневром отхода эрцгерцога Карла в Баварию. Моро достиг реки Изара. Но тем временем эрцгерцог Карл направил свои главные силы на Журдана, нанес ему под Вюрцбургом чувствительный удар и потеснил его до Рейна. На Изаре Моро располагал более чем двойным численным превосходством над противником. Тем не менее и он присоединился к отступлению и в дальнейшем также не сумел использовать своего превосходства, и через четыре месяца обе стороны располагались приблизительно на тех же позициях, которые занимали к началу военных действий. Однако общественное мнение оценивало счастливое отступление Моро, не сопровождавшееся никакими потерями, как крупное стратегическое достижение.
Автором французского плана кампании, устанавливавшего развертывание трех армий: Бонапарта, Моро, Журдана, являлся военный министр Карно; в нем пожелали усмотреть стратегическую концепцию крупного масштаба, предполагая, что Карно хотел дать всем трем армиям концентрическое направление на Вену. Карно действительно имел в виду взаимодействие на итальянском и германском театрах военных действий, однако не в том смысле, чтобы все три армии, наступавшие каждая со своей особой базы, в результате должны были сойтись на одном поле сражения, чтобы уничтожить неприятельскую вооруженную силу. Целью Карно было оказание армиям и взаимной поддержки, чтобы путем угрозы флангу неприятеля все дальше и дальше его оттеснять и захватывать территорию. В известном отношении этот план можно сравнить с вторжением Фридриха в 1757 г. в Богемию. Фридрих усматривал сущность своего плана в том, что он «почти изгонит противника из Богемии», наградив его по возможности несколькими ударами. Точно так же и Карно в письмах командующим армиями рисует им, как они будут охватывать противника и захватывать его магазины, причем одновременно они всегда должны энергично атаковать и не прекращать преследования, пока неприятель не будет окончательно разбит и рассеян. Эта инструкция может служить школьным примером двухполюсной стратегии. Но разница между 1757 и 1796 гг. и заключается в том, что когда Фридриху представлялся случай, он развивал тенденцию к бою до огромного сражения под Прагой и поднимался до идеи пленения в Праге всей неприятельской армии. Моро же, ведя весьма умеренные бои, не выходил из пределов идеи маневрирования и не возвысился над ней даже тогда, когда отпадение германских государств от Австрии еще существенно ослабило последнюю и дало французам бесспорное значительное превосходство.
Совершенно ту же картину дает сравнение двойной кампании 1800 г. В 1799 г., в то время как Бонапарт находился в Египте, австрийцы с помощью русских изгнали французов из Италии. Сделавшись первым консулом, Бонапарт первоначально имел намерение развить кампанию в Германии. Он хотел соединить формировавшуюся им в Дижоне резервную армию с войсками Моро, атаковать австрийцев с охватом из Швейцарии, по возможности уничтожить их армию и затем двинуться на Вену. Но этот план оказался невыполнимым, потому что Моро не пожелал подчиниться первому консулу, а последний вынужден был считаться с ним, как с пользовавшимся наибольшим после него авторитетом, старейшим генералом; если бы Моро, обидевшись, потребовал отставки, то это явилось бы нежелательным политическим осложнением. Поэтому Бонапарт решил двинуть резервную армию не в Германию, а через Швейцарию в Италию. Он спустился с Альп к востоку от Женевского озера, притянул через Сен-Готард еще один вспомогательный корпус из состава армии Моро и появился, к величайшему удивлению австрийцев, в их тылу. Он с величайшей дерзостью распределил свои дивизии так, что мог двинуть их навстречу австрийцам по каждому пути, по которому последние попытались бы отступить, и в то же время они были предусмотрительно расположены настолько близко одна от другой, что могли оказать друг другу взаимную поддержку. Когда произошло неожиданное столкновение у деревни Маренго (14 июня 1800 г.), то австрийцы, сосредоточившие около 30 000 человек, имели успех над французами, располагавшими всего 20 000 человек. Дело было очень близко к тому, чтобы сражение закончилось полным поражением французов. Но подошедшая, в соответствии с приказом Бонапарта, дивизия Дезе (еще 6000 человек) и кавалерийская атака, произведенная по инициативе генерала Келлермана, перенесли решительный перевес на другую сторону Контрудар последовал, когда престарелый командующий австрийской армией Мелас уже покинул поле сражения, и войска продвигались в довольно беспорядочном состоянии. Таким образом, несмотря на то, что французы уступали противнику в численности, они победили, главным образом благодаря высокому достоинству войск и юношеской энергии генералов. Так как сражение давалось, имея фронт перевернутым, то австрийцы решили, что у них больше нет пути отступления, и Бонапарт получил Верхнюю Италию до р. Минчио за предоставление Меласу свободного отступления при условии очищения данной области.
Моро одержал подобный же успех в Германии, оттеснив, правда, очень медленно австрийцев за р. Инн. Разница заключалась в том, что Германия являлась главным театром военных действий, а Италия второстепенным и что Бонапарт благодаря неслыханной смелости командования сумел с незначительными силами одержать такой же успех, которого Моро добился без особого риска со свойственной ему методикой [181] . Эта параллель нисколько не изменяется от того, что Моро под конец (по истечении срока перемирия) одержал еще победу при Гогенлиндене (3 декабря 1800 г.); последняя победа не являлась плодом заранее продуманной стратегии, а была, как Наполеон совершенно верно назвал ее, «счастливой встречей», правда, очень крупного масштаба. Опять-таки успех оказался на стороне французов благодаря качественному превосходству их войск и решительности юного генерала Ришпанса.
Еще в 1813 г., когда союзники пригласили к себе Моро на роль стратегического советчика и он обсуждал с Бернадотом положение северной армии, Моро настойчиво советовал последнему не переходить в наступление, как это требовалось Трахтенбергским планом, ввиду недостаточной обеспеченности его операционной линии.
Но если мы будем сравнивать Моро с Фридрихом или Дауном, то увидим, какое большое расхождение возможно при тех же основных принципах. Моро никогда не мог подойти к таким крупным решениям, каких достигал Фридрих своими большими сражениями. Однако он никогда и не удалялся так от полюса сражения, как это имело место у Фридриха в последние годы его жизни. На том же основании нельзя сопоставлять Моро с Дауном, так как по своей энергии и подвижности французский полководец значительно превосходил последнего. Уже сама молодость его армии давала ему такие огонь и импульс, которых были лишены традиции Австрии.
Ничего не было бы более превратного, чем некоторая недооценка Моро из-за того, что он был стратегом школы измора. Чтобы не быть таковым, ему надо было бы быть Наполеоном. Он должен был бы обладать не только безошибочной верностью ума, но и тем несравненным сочетанием решимости и осторожности, пылкой фантазии и холодного расчета, героизма и политического искусства, которыми знаменуется наполеоновская стратегия. Если мы признаем, что Моро не был Наполеоном, то этим еще не сделаем ему никакого упрека. Мы привели эту параллель не для сравнения и сопоставления обоих, а чтобы уяснить, что мировая история создается не одними соотношениями и что личности в истории являются по меньшей мере одним из многих элементов. Не сама французская революция создала современную стратегию сокрушения и заменила ею стратегию измора, творцом ее был генерал Бонапарт, располагавший средствами французской революции. И он это сознавал; он говорил, что лишь вульгарное честолюбие могло бы применять те же средства, которыми пользовались Людовик XIV и Фридрих II. Так повествует в своих мемуарах маршал Сен-Сир, стремясь осудить Наполеона за то, что он презирал пользовавшиеся всеобщим одобрением правила и считал, что они пригодны лишь для посредственных умов.
Современники не улавливали разницы в существе достижений Моро и Бонапарта. Правда, велись разговоры об итальянской и германской школе стратегии, возглавлявшихся Бонапартом и Моро, но тогда еще не уясняли себе ни подлинной природы существовавшего между ними противоречия, ни абсолютного превосходства одной из «школ», т. е. одной личности над другой.
Наполеон организовал государственный переворот, который сделал его властителем Франции, но был ли он действительно призванником, и к тому же единственным призванником судьбы, это являлось отнюдь не ясным для современников, и это сомнение привело к эпилогу – Маренгскому походу, – который и нам дает с военно-исторической точки зрения обоснование к некоторому дополнению сказанного выше.
Когда в 1804 г. Наполеон позволил себя избрать в императоры и короновался, он находился еще лишь в преддверии своего величия, своих подвигов и своей славы. Его фантастический поход в Египет кончился неудачей, и можно было задаваться вопросом, хорошо ли он сделал, бросив там в трудном положении свои войска. Его успехи 1796 года и 1800 года были блестящи, но с ними конкурировали успехи Моро, а злые языки говорили, что победой при Маренго французы обязаны не Наполеону, а убитому на поле сражения Дезе. Чтобы опровергнуть этот слух, император приказал разработать официальный отчет о кампании, в который он сам внес исправления; затем отчет был переработан в соответствии с его исправлениями, причем истина была самым грубым образом искажена, чтобы показать, что будто бы полководец все заранее предвидел и рассчитал, временное же отступление французов и критические моменты сражения были затушеваны. В глазах историка, критически подходящего к своей задаче, подобные, скажем прямо, подлоги не повышают, а умаляют славу полководца. Ведь вообще не может быть ни одной крупной стратегической операции, которая не представлял а бы в то же время и великого дерзания и, таким образом, не включала бы в себя и критического момента, и заслуги всеобъемлющего и безусловно точного расчета являются или фиктивными или случайными, так как такой предваряющий события расчет всегда возможен лишь в известных, весьма ограниченных пределах. Неужели же Наполеон так плохо отдавал отчет в своих достижениях или настолько поглупел от своего тщеславия, что позволил превратить себя в чучело? Нет, он это прекрасно понимал, но он также знал, что истинное величие для народа непостижимо. Как народ охотнее всего представляет себе храбрость в виде победы меньшего числа над большим, так наиболее ясное воплощение полководческого искусства он видит, если ему докажут, что великий человек все заранее совершенно точно рассчитал и предвидел [182] . Что стратегия представляет движение в непроницаемых для зрения потемках и что существеннейшее качество полководца заключается в решимости, это открытие сделал и ввел в военную науку лишь Клаузевиц. Если бы Наполеон признался, насколько близок он был к тому, чтобы проиграть сражение, и что когда поздно вечером подошел Дезе, главные силы фактически были уже разбиты, то французский народ не восхищался бы его смелостью, а осудил бы легкомыслие, с которым он разбросал войска и от последствий которого спас его лишь счастливый случай. Все афиняне также не знали другого средства возвеличить в глазах своих детей Фемистокла, как рассказать о хитром тайном послании, посредством которого он заманил персидского царя к атаке у Саламина.
Одновременно с генералом Бонапартом на мировую арену выступил и другой полководец, а именно эрцгерцог Карл, бывший на два года моложе его (родился в 1771 г.). Эрцгерцог обладал склонным теорезировать умом, очень рано вооружился, кроме шпаги, и пером и написал очень много сочинений. В стратегическом отношении он, безусловно, стоит на основе стратегии измора [183] . Правда, он, как и Фридрих Великий, проповедует, что надо всемерно стремиться к возможному сокращению продолжительности войны и что цель может быть достигнута лишь решительными ударами; но одновременно он ограничивает это положение следующим наставлением: «В каждой стране существуют стратегические пункты, имеющие решающие для ее судьбы значение, так как владение ими дает ключи к стране и к распоряжению имеющимися в ней средствами». Затем: «Решающее значение стратегических линий обусловливает закон, не позволяющий соглашаться ни на какое движение, хотя бы оно и давало нам крупнейшие выгоды, если это движение настолько удаляет или настолько уклоняет нас от стратегических линий, что последние приносятся в жертву противнику». Или же: «Важнейшие тактические мероприятия редко оказываются полезными на продолжительное время, если только они принимаются в таком пункте или таком направлении, которые не являются стратегическими».
В стратегии измора эти правила имеют свое оправдание и сохраняют свою силу. Здесь дело очень часто сводится не только к выигрышу сражения, но и к тому, где эта победа будет одержана, так как победа, после которой нельзя развить преследования, представляет лишь преходящую ценность, а преследование при стратегии измора часто оказывается ограниченным тесными пределами. Мы знаем, что Фридриху после одной из его наиболее блестящих побед, под Соором, пришлось даже отступить. В стратегии сокрушения победа не находится в зависимости от того «пункта», в котором она одерживается, или от тех «стратегических линий», по которым направляется движение; полководец исходит из предположения, что вместе с победой ему достанутся и стратегические пункты и от него будет зависеть определение стратегических линий. Как мы сейчас увидим, Наполеон, именно только пожертвовав своими стратегическими линиями, и смог атаковать пруссаков с тыла при Йене и Ауерштэдте и не просто победил их, но начисто уничтожил.
Наполеоновская стратегия свободна от какой либо схемы. Однако у Наполеона настолько часто выступает одна и та же основная форма, что она заслуживает, чтобы мы обратили на нее внимание [184] . При развертывании он сдвигает все свои силы против неприятельского крыла или на его фланг, стремится охватить, отрезать от его базиса и этим путем, насколько возможно, полностью его уничтожить. Таков был его план уже весной 1800 г., когда он совместно с Моро хотел со стороны Швейцарии атаковать австрийцев в Южной Германии. Так поступил Наполеон в 1805 г., когда он атаковал австрийцев на Дунае в охват с севера и двинул с этой же целью Бернадота из Ганновера через графство Ансбах. Таким же образом он действовал и в следующем году, когда атаковал пруссаков в Тюрингии не со стороны Рейна, а от Верхнего Майна; он так глубоко обошел их, что сражения при Йене и Ауерштэдте были разыграны с перевернутым фронтом: пруссаки стояли лицом, а французы спиной к Берлину. Если бы французы были в этом положении разбиты, то отступать им пришлось бы в еще худших условиях, чем пруссакам; они могли бы быть оттеснены к Рудным горам и австрийской границе и уничтожены [185] . Но будучи уверен в победе, Наполеон пошел на подобный риск и благодаря этому окончательно стер с лица земли прусскую армию, отрезанную во время отступления от ее базиса.
Прусский генерал фон Граверт, по-видимому, верно предсказал операцию Наполеона 1806 г. и разъяснил ее следующим образом: «Противник обойдет наше левое крыло и изолирует нас от Эльбы и от всех источников наших сил и средств, т. е. от Одера, Силезии и т. д.». Ничто не может лучше характеризовать различие между старой и новой стратегией, как сравнение этого разъяснения с истинным намерением Наполеона. Граверт все правильно предвидел в духе фридриховской стратегии. Наполеон же намечал вовсе не «изолирование» от «источников сил и средств», что сводилось к маневру, вынуждающему прусскую армию отойти и предоставить французам кусок территории; Наполеон выходил на линию отступления пруссаков, чтобы переловить и забрать последних в плен.
Такой же характер имеет наполеоновский план осенней кампании 1813 года. Он хотел главными силами держаться вначале по отношению к Богемской и Силезской армиям оборонительно, пока не будет разбита Северная армия Бернадота и вся территория вплоть до Данцига не окажется в его руках. Затем должно было развиться большое наступление в направлении с севера на юг, которое отрезало бы русских от их страны. План не удался, потому что северная армия под осторожным, но весьма обдуманным руководством Бернадота отбросила французские войска при Гросс-Беерене и Денневице.
Только в 1805 году, когда вновь разгорелась всеобщая война, слава и величие Наполеона, а также его стратегии достигли кульминационной точки. Неустройство времен революции было преодолено; огромные массы, патриотический дух и новая тактика были обузданы дисциплиной; император Наполеон оказывался в силах осуществлять то, что он признавал правильным, не считаясь с другими державами.
Подлинная тайна великих полководцев заключается в соединении смелости с осторожностью. Мы находили его у Александра, когда он, прежде чем приступить к походу в глубь Персии, обеспечивал сперва свой тыл завоеванием Тира и Египта и значительно усиливал свою армию. Мы встречаем его у Ганнибала, когда он вместо того, чтобы осаждать Рим, задался целью отделить от него итальянских союзников. Мы обнаруживали его у Сципиона, когда он, хотя и согласился вступить в решительное сражение, не имея пути отступления, предварительно усилил свою армию соединением с Масиниссой. Мы обнаруживали его у Цезаря, который сначала разбил армию без полководца, а затем уже обратился против полководца без армии. Мы встречаем его у Густава Адольфа и у Фридриха. Мы обнаружили его и у Наполеона. Как сильно он ни бросает свои вызовы судьбе, тем не менее никогда он не ударяется в беспредельность и знает, где надо остановиться и перейти от наступления к обороне, рискует дать себя атаковать противнику и в то же время стремится довершить победу средствами политики.
Лучшим примером этого метода является Аустерлицкая операция. Наполеон уничтожил одну австрийскую армию под Ульмом, взял Вену и вторгся в Моравию до окрестностей Ольмюца, где против него оказались главные силы русских.
Дать наступательное сражение на такой pointe [186] Наполеону казалось слишком рискованным, к тому же противник имел некоторое численное превосходство. Наполеон завязал переговоры, а когда противник подошел, занял позицию для оборонительного сражения. Он его выиграл (2 декабря 1805 г.), причем в надлежащий момент из состояния обороны нанес наступательный удар. Чтобы охватить Наполеона, противники очень растянулись, вследствие чего образовался очень тонкий центр без надлежащих резервов. Сюда то и надо было наносить удар. «Сколько времени вам понадобится, чтобы занять вон ту высоту (у Працена)?» – спросил император находившегося при нем маршала Сульта. «Двадцать минут», – гласил ответ. «Тогда мы можем обождать еще четверть часа». В этом то и заключается дело, чтобы правильно рассчитать эти четверть часа.
Из всех форм сражения оборонительно-наступательное сражение представляет наиболее действительную. И оборона и наступление имеют свои выгоды и невыгоды. Главным преимуществом обороны является выбор поля сражения и полное использование местности и огнестрельного оружия. Главным преимуществом наступления является моральный импульс атаки, выбор пункта удара и положительный характер успеха. Оборона же прежде всего дает только негативный успех. Ввиду этого чисто оборонительные сражения выигрываются крайне редко (Кресси в 1346 г., Обдурман в 1898 г. [187] ). Наибольшее же может быть достигнуто, когда полководец в надлежащий момент и в надлежащем пункте от хорошей обороны переходит к контрудару. Как мы видели, классический пример оборонительно-наступательного сражения представляет Марафон; Аустерлиц может служить современным его повторением. Это сражение имеет для нас существенное значение как по своей компановке, так и по своему развитию; оно показывает нам полководца во всем его самообладании; мы видим здесь человека, несмотря на всю свою дерзость, не утрачивающего ни на минуту хладнокровия. Его осторожность простиралась настолько, что, когда ему доложили о начавшемся наступлении противника, он приказал Талейрану, который вел переговоры в Вене, заключить мир на легких условиях. Хотя он уверенно рассчитывал на победу, тем не менее он хотел дипломатическим путем обеспечить себе тыл на случай поражения [188] .
К наибольшим дерзаниям его карьеры относится переправа через Дунай, которая привела к сражению при Асперне (21 и 22 мая 1809 г.). На северном берегу, совсем близко к пункту переправы, находился эрцгерцог Карл со своей австрийской армией свыше 100 000 человек. Французы должны были переправляться через огромную реку по единственному импровизированному мосту. В первый раз мост разорвался, когда переправилось всего 22 500 человек, и во второй раз в 8 часов утра следующего дня, когда на противоположном берегу было около 60 000 человек. Несмотря на то что в первый день австрийцы обладали четверным превосходством в силах, а во второй – более чем полуторным, им тем не менее не удалось сбросить французов в реку. Эрцгерцог Карл имел еще резервы, но не двинул их в бой. В этот момент особенно ярко сказалась разница между эрцгерцогом Карлом и Наполеоном. Для Фридриха Великого вопрос употребления резервов в сущности еще не существовал, так как он стремился достигнуть всего первым же ударом и поэтому вкладывал в него возможно большие силы и не оставлял значительных резервов. Вместе с новой тактикой австрийцы должны были воспринять и принцип сохранения резервов, но если у эрцгерцога не хватало духовных сил, чтобы воспрянуть до стратегии сокрушения, то он также не имел и правильного представления о сущности применения резервов. Он выдвигал следующий принцип: «Резервы должны быть введены в дело лишь в том случае, если содействие их безусловно даст победу… Правда, в некоторых случаях они могут вводиться в бой, если требуется лишь последний нажим для завершения победы, но вообще их главным назначением является обеспечение и прикрытие отступления». Как ни мало энергичен этот принцип, но и руководствуясь им для достижения возможно полной победы под Асперном надлежало бросить в бой все силы. Более удачного случая нельзя себе даже представить; но эрцгерцогу недоставало для этого импульса. Он ведь не вышел еще из круга представлений стратегии измора, не придававших победе, как таковой, особого значения. Только такой герой, как Фридрих Великий, мог даже в рамках подобных представлений подняться до тех крупных вызовов судьбе, о которых свидетельствуют нам его сражения. Эрцгерцог Карл не дорос до того, чтобы ухватиться за подарок, который под Асперном протягивала ему, улыбаясь, богиня судьбы. Французы защищали своей пехотой обе деревни, Асперн и Эслинген, а промежуточное пространство удерживали слабой кавалерией, которая производила одну смелую атаку за другой. Сам Наполеон подвергал свою жизнь большой опасности, объезжая под огнем верхом ряды своих солдат, чтобы поддержать их дух. Наконец австрийцы принудили противника отойти на остров на Дунае, расположенный близ его северного берега, но эрцгерцог не рискнул их там атаковать или каким-нибудь иным путем использовать свой успех [189] .
Шесть недель спустя Наполеон настолько усилился, что получил возможность возобновить свою попытку, и на этот раз она ему удалась – в сражении при Ваграме 6 июля 1809 года. Наполеон выиграл это сражение благодаря большому численному превосходству, причем он охватил левое крыло австрийцев, что и привело к решению, а вовсе не те огромные массы артиллерии и пехоты, которые он сосредоточил в центре, как это часто полагают. Эрцгерцога Карла напрасно прославляют за то, что он направил самостоятельную часть армии для атаки во фланг левого крыла французской армии, что представляет как бы предвидение мольтковского метода ведения сражений. Сходство является лишь внешним: атака была слишком слаба, чтобы оказать воздействие, и эрцгерцог вообще не имел продуманного плана сражения, хотя у него и было достаточно времени, чтобы подготовиться к новой переправе французов через Дунай; он лишь беспрерывно витал между оборонительными и наступательными замыслами.
Настоящей проблемой наполеоновской стратегии является кампания 1812 г. Наполеон разбил русских при Бородине, взял Москву, должен был повернуть назад и потерял при этом почти что всю свою армию. Такова же была бы судьба Фридриха, если бы он захотел попробовать взять Вену. Стратегия сокрушения имела свои пределы даже при тех силах, которыми располагал Наполеон; не лучше ли бы поступил Наполеон, если бы он в 1812 г. обратился к стратегии измора и повел бы войну по системе Фридриха? Клаузевиц дал весьма обоснованный отрицательный ответ на этот вопрос: французский император все же имел наибольшее количество шансов на выигрыш войны, ведя ее по тому методу, который до этого момента всегда обеспечивал за ним победу. Однако при создавшихся условиях сил он не мог победить ни при помощи стратегии измора, ни при помощи стратегии сокрушения. По новейшим исследованиям, Наполеон двинул против России всего 685 000 вооруженных людей, включая сюда и гарнизонные части. Через границу перешло 612 000, из которых большая часть, по крайней мере 350 000 человек, приходилась на главную армию в центре. Когда же он дошел до Москвы, то непосредственно располагал только 100 000 человек. Уже через четырнадцать дней после переправы через Неман он потерял 135 000 человек, не выдержав почти ни одного боя, исключительно вследствие дезертирства, плохого довольствия и болезней. Большая часть французской армии состояла из совершенно молодых людей, призванных лишь в 1811 г., причем среди них было очень много уклонившихся от воинской повинности, получивших военную подготовку на голландских островах, откуда они не могли дезертировать. Но это воспитание оказалось недостаточным при наступлении по пустынной русской территории. Довольствие из магазинов функционировало неудовлетворительно; Наполеон, по своей привычке, уделил ему относительно недостаточно внимания и упустил из виду, что русские области не дадут ему тех средств, какие ему давали Италия и Германия. Таким образом, Наполеон, в сущности, проиграл войну вследствие дезертирства и плохого продовольствия, а не вследствие русской зимы, которая добила лишь остатки его армии; к тому же зима в 1812 г. началась позднее и была мягче, чем обыкновенно. Если бы он пришел в Москву не со 100 000, а с 200 000 человек, то ему, вероятно, удалось бы утвердиться в захваченной им области, и царь в результате принял бы его условия.
