Текст книги "Германская военная мысль"
Автор книги: Константин Залесский
Соавторы: Карл Клаузевиц,Дитрих фон Бюлов,Альберт фон Богуславский,Вильгельм фон Шерфф,Альфред фон Шлиффен,Карл Габсбург,Ганс Дельбрюк,Гульмут фон Мольтке
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)
Убедившись в трудности пользования историческими примерами и в необходимости предъявлять к ним указанные требования, придется согласиться с тем, что история последних войн всегда должна представлять наиболее естественную область для выбора примеров, поскольку лишь она достаточно известна и разработана.
Последнее зависит не только от того, что в более отдаленные периоды существовали другие условия, а следовательно, по-другому складывалось и ведение войны, что делает события, имевшие тогда место, менее поучительными и практически менее важными для нас, но также и от того, что с течением времени военная история, подобно всякой другой, постепенно утрачивает множество мелких черт и обстоятельств, которые вначале еще в ней сохранялись. Она все более теряет свою окраску и жизненность, как выцветшая и потускневшая картина, так что под конец остаются лишь общие очертания и немногие случайно уцелевшие частности, приобретающие благодаря этому преувеличенное значение.
Если мы взглянем на современное состояние военного дела, то убедимся, что, начиная с Войны за австрийское наследство, войны, хотя бы в смысле вооружения, еще имеют значительное сходство с современными и, несмотря на значительные изменения, происшедшие за это время как в крупных, так и в малых вопросах, все же условия достаточно близко подходят к современным, чтобы из них можно было извлечь много поучительного. Совершенно иначе обстоит дело хотя бы с Войной за испанское наследство, когда ручное огнестрельное оружие еще не так усовершенствовалось, а кавалерия представляла главный род войск. Чем дальше мы отходим назад, тем менее пригодной становится военная история и тем она делается беднее и малосодержательнее. Наиболее непригодной и скудной надо признать историю древних народов.
Эта непригодность, конечно, не абсолютна; она относится лишь к тем вопросам, которые находятся в зависимости от точного знакомства с теми обстоятельствами или явлениями, в отношении которых ведение войны подвергалось изменениям.
Как бы мы мало ни знали о ходе сражений между австрийцами и швейцарцами, между бургундцами и французами, мы тем не менее здесь усматриваем прежде всего ярко выраженные черты превосходства хорошей пехоты над самой лучшей конницей. Общий взгляд, брошенный на эпоху кондотьеров, учит нас тому, насколько все ведение войны зависит от того орудия, которым государство пользуется, ибо ни в какое другое время вооруженные силы, которыми пользовались на войне, не носили до такой степени характера самодовлеющего орудия и не были до такой степени оторваны от остальной государственной и народной жизни, как в эту эпоху. Тот удивительный способ, коим Рим во 2-ю Пуническую войну повел борьбу с Карфагеном, т. е. нападая на него в Африке и Испании, в то время как Ганнибал еще не был побежден в Италии, может послужить предметом весьма поучительного рассмотрения, ибо общее соотношение сил и условий этих государств и их войск, на чем и была основана разумность этого косвенного сопротивления, достаточно известно.
Но чем глубже мы будем вникать в подробности и удаляться от общих отношений и обстоятельств, тем меньше при изучении отдаленных эпох мы найдем образцов и опытных данных, ибо мы не в состоянии ни должным образом оценить соответствующие явления, ни сопоставить их с нашими совершенно изменившимися средствами.
К сожалению, во все времена у писателей была большая склонность поговорить о событиях древности. Не будем касаться вопроса, какую роль в данном случае играли тщеславие и шарлатанство, но мы в этой тенденции в большинстве случаев не замечали признаков честного намерения и горячего стремления научить и убедить, а при таких условиях мы не можем не видеть в этих экскурсиях ничего иного, кроме красивых заплат, прикрывающих пробелы и промахи.
Какая была бы огромная заслуга преподать военное искусство в ряде исторических примеров, как то попытался сделать Фекье! Но на это едва ли хватило бы целой человеческой жизни, если вспомнить, что тот, кто захотел бы это предпринять, должен был бы получить предварительную подготовку в виде долголетнего боевого опыта.
Тот, кто чувствует влечение задаться подобным трудом, пусть снарядится на это благое начинание, как на далекое паломничество. Пусть пожертвует он своим временем и не страшится никаких трудов, пусть не убоится никакой земной власти и великих мира сего, пусть он поднимется над собственным тщеславием и ложным стыдом, дабы, по выражению французского кодекса, сказать правду, одну только правду, всю правду.
Часть 3 ОБЩИЕ ВОПРОСЫ СТРАТЕГИИ
Глава 1
Стратегия
Понятие стратегии установлено во 2-й [88] главе 2-й части. Стратегия – это использование боя в целях войны. Собственно говоря, она имеет в виду только бой, но ее теория должна рассматривать вместе с тем и проводника этой своеобразной деятельности, т. е. вооруженные силы как сами по себе, так и в их главных соотношениях, ибо бой дается при их посредстве и оказывает свое влияние прежде всего на них же. Самый бой стратегия должна исследовать со стороны его возможных последствий, а также в отношении моральных сил, играющих в нем важнейшую роль.
Стратегия есть использование боя для целей войны, следовательно, она должна поставить военным действиям в целом такую цель, которая соответствовала бы смыслу войны. Она составляет план войны и связывает с поставленной военным действиям целью ряд тех действий, которые должны привести к ее достижению; иначе говоря, она намечает проекты отдельных кампаний и дает в них установку отдельным боям. Так как большинство этих действий может быть намечено лишь на основе предположений, которые частично не оправдаются, а целый ряд более детальных определений заранее и совсем не может быть сделан, то из этого очевидно следует, что стратегия обязана сама выступить на театр войны, дабы на месте распорядиться частностями и внести в целое те изменения, в которых постоянно будет нужда. Таким образом, она ни на минуту не может оторваться от военных действий.
Не всегда держались такого взгляда, по крайней мере, по отношению к руководству в целом; это доказывает имевшаяся раньше привычка отводить стратегии место в правительстве, а не при армии, что лишь тогда допустимо, когда правительство находится настолько близко к армии, что на него можно смотреть как на ставку главнокомандующего.
Теория также последует за стратегией в этом проектировании военных действий, или, вернее сказать, она будет освещать явления в их существе и взаимоотношениях и выделять то немногое, что кажется принципом или правилом.
Если мы припомним из 1-й главы [89] , как много крупнейших величин затрагивает война, мы поймем, что способность учесть все эти величины предполагает редкую умственную силу.
Монарх или полководец, умеющий направить войну, которую он ведет в точном соответствии со своими целями и средствами и делающий не слишком много, не слишком мало, дает этим лучшее доказательство своей гениальности. Но влияние гениальности сказывается не столько во вновь найденном оформлении действия, немедленно бросающемся в глаза, сколько в счастливом конечном исходе целого предприятия. Восхищения достойны именно попадание в точку безмолвно сделанных предположений и бесшумная гармония во всем ходе дела, обнаруживающиеся лишь в конечном общем успехе.
Исследователь, который, исходя от конечного успеха, не умеет напасть на след этой гармонии, часто ищет гениальности там, где ее нет и быть не может.
Обычно средства и формы, коими стратегия пользуется, являются столь простыми, а благодаря своему постоянному повторению столь знакомыми, что для здравомыслящего человека может показаться только смешным, когда ему приходится так часто слышать от критики преувеличенно напыщенные о них отзывы. Тысячу раз уже проделанный обход превозносится то как черта блестящей гениальности, то как глубокая проницательность, то даже как проявление самого всеобъемлющего знания. Могут ли быть в книжном мире более нелепые бредни?
Еще смешнее становится, если к этому добавить, что та же самая критика, исходя из самого пошлого взгляда, исключает из теории все духовные величины и хочет иметь дело лишь с одними материальными. Таким путем все сводится к 2–3 математическим соотношениям равновесия сил и численного превосходства во времени и пространстве да к нескольким углам и линиям. Если бы в самом деле все сводилось лишь к этому, то из такой дребедени едва ли удалось бы составить даже задачу для школьника.
Но согласимся раз навсегда: здесь не может быть и речи о научных формах и задачах; соотношения материальных элементов крайне просты; труднее уловить поставленные на карту моральные силы. Однако и в этой области сплетение явлений морального порядка и большое разнообразие моральных величин и их соотношений можно найти лишь в высших сферах стратегии, там, где она граничит с политикой и государствоведением или, вернее, где она сама становится и тем и другим. Тем не менее и в данном случае, как мы сказали, дело идет скорее об определении степени напряжения сил, чем о форме выполнения. Там, где господствует последняя, как это имеет место в отдельных мелких и крупных событиях войны, количество моральных величин уже значительно уменьшается.
Таким образом, в стратегии все оказывается чрезвычайно просто, но из этого не следует, чтобы все было и чрезвычайно легко. Раз из состояния и отношений государства определилось, чего должна и чего может достигнуть война, то найти к этому путь нетрудно; но неуклонно следовать по этому пути, проводить план до конца, не позволять себе тысячу раз сбиваться с него под влиянием различных побуждений – для этого помимо большой силы характера требуется еще и большая ясность и уверенность ума: поэтому из тысячи людей, из которых один отличается умом, другой – проницательностью, третий – отвагой и силой воли, может быть, ни один не соединяет в себе все те качества, которые выдвинули бы его на стезе полководца из ряда посредственностей.
Может показаться странным, что для принятия важного решения в стратегии требуется гораздо больше силы воли, чем в тактике; но это не подлежит сомнению для тех, кто знает войну с этой стороны. В тактике мгновение само вас увлекает с неудержимой силой; действующее лицо чувствует, что его уносит водоворот событий, против которого оно не может бороться, не рискуя вызвать самых гибельных последствий; оно подавляет в себе подымающиеся сомнения и смело продолжает дерзать. В стратегии, где все протекает гораздо медленнее, предоставлено гораздо больше простора для собственных и чужих сомнений, возражений, представлений, а следовательно, также и для несвоевременных сожалений о прошлом. А так как в стратегии не приходится, как в тактике, видеть собственными глазами хотя бы половину всего, но лишь угадывать и предполагать, то и воззрения бывают менее устойчивы. В результате большинство полководцев там, где они должны были бы действовать, топчутся на месте среди мнимых затруднений и колебаний.
Бросим теперь взгляд на историю; остановимся на кампании Фридриха Великого 1760 г., прославленной блестящими маршами и маневрами, подлинном произведении искусства стратегического мастерства, как нам превозносит ее критика. Неужели мы должны приходить в безумный восторг от того, что король решал обходить то правый фланг Дауна, то левый, то опять правый и т. д.? Неужели мы обязаны в этом усматривать проявление глубочайшей мудрости? Нет, мы не вправе это делать, если хотим судить естественно и без жеманства. Раньше всего, конечно, мы должны удивляться мудрости короля, который, преследуя великую цель и располагая только ограниченными средствами, никогда не брался за дела, не отвечающие этим средствам, но предпринимал ровно столько , сколько было нужно для достижения его цели. Эта мудрость полководца была им проявлена не только в этой кампании, но и в течение всех трех войн, которые вел великий король.
Привезти Силезию в надежную гавань хорошо обеспеченного мира – вот, что было его целью.
Стоя во главе небольшого государства, во многих отношениях сходного с другими и имевшего превосходства лишь в некоторых отраслях административного управления, он не мог сделаться Александром Великим, а в качестве Карла XII, как и этот последний, он мог только разбить себе голову Поэтому мы всегда видим в его способе вести войну эту сдержанную силу, которая всегда парит в равновесии, у которой никогда нет недостатка в настойчивости и которая в опасный момент возвышается до достойного удивления с тем, чтобы мгновение спустя снова спокойно парить, подчиняясь требованиям самых тонких побуждений политики.
Ни тщеславие, ни честолюбие, ни жажда мести не могут сбить его с этого пути, и только этот путь привел Фридриха к благополучному исходу борьбы. Как слабы эти слова, чтобы достойно оттенить эту черту великого полководца; лишь внимательно всмотревшись в удивительный исход борьбы и проследив причины, которые его обусловили, проникаешься убеждением, что лишь проницательный взор короля провел его благополучно через все подводные камни.
Это – одна сторона, которой мы восторгаемся в великом полководце, проявленная им в кампании 1760 г. и во всех остальных, но особенно в кампании 1760 г., ибо ни в одной другой ему не приходилось с такими малыми жертвами уравновешивать столь значительно превосходящие неприятельские силы.
Другая сторона связана с трудностями исполнения. Легко наметить марши для обхода справа и слева; нетрудно прийти и к мысли – всегда держать сосредоточенно свою горсточку войск, дабы всюду иметь возможность противостоять разбросанному неприятелю и умножить свои слабые силы быстрой их переброской; отсюда видно, что подобное изобретение не может вызывать нашего изумления, и перед лицом столь простых действий ничего не остается другого, как сознаться, что они просты.
Но пусть какой-нибудь полководец попробует повторить эти дела по примеру Фридриха Великого. Долго спустя толковали писатели, бывшие сами очевидцами, об опасности, даже о неосмотрительности, сопряженной с теми лагерями, которые занимал король, и мы не сомневаемся, что в тот момент, когда он располагался в них, эта опасность казалась втрое больше, чем впоследствии.
То же нужно сказать и о маршах, совершавшихся на глазах, часто даже под жерлами пушек неприятеля. Фридрих Великий располагался в этих лагерях или предпринимал эти марши потому, что он находил в методе действий Дауна, в его манере занимать позиции, в его чувстве ответственности и характере ту гарантию, которая делала его стоянки и марши хотя и рискованными, но не безрассудными. Но при этом требовались отвага, решительность и сила воли короля, для того чтобы видеть обстановку под таким углом зрения и не сбиться с пути, испугавшись той опасности, о которой в продолжение 30 лет после нее не переставали писать и говорить. Немногие полководцы, оказавшись в положении Фридриха, сочли бы выполнимыми эти простые стратегические средства.
Была еще и другая трудность выполнения: армия короля в течение этой кампании находится в постоянном движении. Два раза идет она по пятам Дауна, имея позади себя Ласси, по плохим проселочным дорогам от Эльбы к Силезии (начало июля и начало августа). Она каждое мгновение должна быть готова к бою и искусно организовать свои марши, что, однако, связано с большим напряжением войск. Хотя армию и сопровождают тысячи повозок, затрудняющих марш, однако ее снабжение крайне скудно. В Силезии до самого сражения под Лигницем, в течение 8 суток непрерывно, она была вынуждена совершать ночные переходы, все время двигаться взад и вперед мимо неприятельского фронта; это влечет за собой страшное напряжение сил и сопряжено с большими лишениями.
Можно ли предполагать, что все это могло происходить без большого трения в машине? Разве полководец может ворочать армией с такою же легкостью, как рука землемера ворочает астролябию? Разве сердца начальников и главнокомандующего не разрываются тысячу раз при виде страданий бедных, голодных и изнемогающих от жажды соратников? Разве до его уха не доходят жалобы и сетования по этому поводу? Разве у заурядного человека хватит мужества потребовать таких жертв от своих солдат, и разве такие усилия не привели бы неизбежно к упадку духа в войсках, не расстроили бы дисциплину, словом – не подорвали бы воинской доблести, если бы все это не сглаживалось безграничной верой в величие и непогрешимость полководца? Вот к чему надо питать уважение; этими-то чудесами выполнения мы должны восхищаться. Но все это можно целиком прочувствовать лишь тогда, когда мы на собственном опыте получим известное предвкушение; тот, кто знает войну лишь по книгам и по занятиям на учебном плацу, для того весь этот противовес, встречаемый действием, не существует; пусть же он поверит нам на слово, примет на веру все то, чего не знает по собственному опыту.
Мы пытались этим примером придать большую ясность ходу нашей мысли и спешим в заключение этой главы сказать, что в нашем изложении мы будем характеризовать те отдельные элементы стратегии, которые нам кажутся самыми важными, безразлично – материальны ли они или духовны; мы будем держаться нашего метода – переходить от единичного к сложному – и закончим внутренней связью всего военного акта, т. е. планом войны и планом кампании.
Бой [90] вообще возможен, если у данного пункта расположены войска, но на деле он не всегда имеет место. Следует ли смотреть на эту возможность как на нечто реальное, т. е. как на действительное явление? Разумеется, да. Она становится таковой благодаря своим последствиям, и ее влияние, каково бы оно ни было, всегда скажется.
1. Возможные бои ввиду их последствий должны рассматриваться как действительные
Когда высылают отряд, чтобы отрезать путь отступления бегущему неприятелю, и он после этого сдается, не вступая вовсе в бой, то решение его вызвано лишь тем боем, который ему предлагает высланный отряд.
Когда часть нашей армии занимает неприятельскую область, оставшуюся без обороны, и тем самым лишает неприятеля значительных средств пополнения его сил, то мы сохраняем за собой эту область лишь благодаря тому бою, который выделенная часть нашей армии позволяет предусмотреть противнику, в случае если бы он захотел снова вернуть себе эту область.
В обоих случаях одна лишь возможность боя имела известные последствия, и тем самым эта возможность оказывается в ряду реальных явлений. Предположим, что неприятель в обоих случаях противопоставил нашим отрядам свои превосходящие силами наши и тем побудил их без боя отказаться от преследуемой ими цели; тогда, конечно, их цель оказалась бы недостигнутой; однако бой, который мы предлагали нашему противнику в этом пункте, все же не остался бы без последствий, ибо он притянул неприятельские силы. Даже в том случае, когда предприятие в целом принесло бы нам явный вред, все же нельзя сказать, что эта группировка, эти возможные бои не имели бы никаких последствий; для нас они в данном случае равносильны проигранному бою. Отсюда видно, что уничтожение неприятельских вооруженных сил и разгром неприятельской мощи достигаются лишь в результате боя, действительно имевшего место или только предложенного, но не принятого.
2. Двоякая цель боя
Но воздействия боя бывают двоякого рода; непосредственные и косвенные. Косвенными они бывают тогда, когда примешиваются посторонние предметы, которые становятся целью боя: они сами по себе не имеют в виду непосредственного уничтожения неприятельских вооруженных сил и лишь могут привести к таковому, хотя и окольным путем, но с тем большей силой. Ближайшей целью сражения может быть захват областей, городов, крепостей, дорог, мостов, магазинов и др., но никогда эта цель не может явиться конечной целью. Эти предметы должны всегда рассматриваться как средства достижения перевеса сил, дабы в конце концов предложить противнику бой в таком положении, когда ему будет невозможно его принять. Таким образом, на все эти объекты боя надо смотреть как на промежуточные звенья, как бы на проводники действующего принципа, но отнюдь не как на самый действующий принцип.
3. Примеры
Когда в 1814 г. союзники заняли столицу Бонапарта, цель войны была достигнута. Начали сказываться политические расслоения, базой которых являлся Париж, и огромная трещина вызвала крушение мощи императора. Все это надлежит рассматривать с той точки зрения, что с падением Парижа вооруженные силы Бонапарта и его способность к сопротивлению разом значительно уменьшились, а превосходство сил союзников возросло в такой степени, что всякое дальнейшее сопротивление стало невозможным. Именно эта невозможность и дала Франции мир. Если представить себе, что силы союзников в тот момент благодаря внешним обстоятельствам уменьшились бы в той же пропорции и исчезло бы их превосходство, то исчезло бы одновременно и все значение занятия Парижа.
Мы просмотрели этот ряд предложений, для того чтобы показать естественный и единственно правильный взгляд на дело; отсюда вытекает и его значение. Этот взгляд неизменно возвращает нас к вопросу: каков будет в любой момент войны и кампании вероятный исход крупных и малых боев, которые могут быть враждующими сторонами предложены друг другу. Лишь этот вопрос решает при продумывании плана кампании или войны, какие мероприятия надо принять заранее.
4. Кто держится иной точки зрения, тот ложно оценивает другие вопросы
Если не приучить себя смотреть на войну или отдельную кампанию как на цепь, состоящую только из ряда боев, из которых каждый всегда влечет за собой следующий; если отдаться тому представлению, что занятие известных географических пунктов или завоевание незащищенных областей само по себе является чем-то существенным, то мы приблизимся к тому, чтобы смотреть на это как на некий успех, который можно мимоходом прикарманить. Рассматривая же занятие географического пункта так, а не как звено во всей цепи событий, мы можем и не задаться вопросом, не повлечет ли за собой впоследствии это обладание еще большие невыгоды. Как часто встречаем мы в военной истории подобные ошибки. Хочется сказать: подобно тому как торговец не может отложить и счесть чистым барышом прибыль от какой-нибудь отдельной торговой сделки, так и на войне невозможно обособить единственный успех от успеха в целом. Подобно тому как купец должен все время оперировать всей массой своего состояния, так и на войне лишь конечный итог решит вопрос, на чьей стороне оказался успех и на чьей – неудача.
Если же мысль всегда будет ориентироваться на ряд боев, то, насколько это можно заранее предвидеть, она всегда будет находиться на прямом пути к цели, причем движение сил приобретает ту быстроту, т. е. устремленность, а действие – ту энергию, которые требует дело и которые не будут отвлечены посторонними влияниями.
