Текст книги "Табельный наган с серебряными пулями (СИ)"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Сделал что? – начальник явно о чем-то сильно задумался.

– Сальто, как в цирке.

– А, это… Потом объясню, обязательно… Лучше скажи мне, Степан, что ты думаешь обо всей этой истории.

Вопрос застал меня врасплох, но я постарался не показать растерянности. Солидно откашлявшись в кулак, я начал:

– По моему разумению, товарищ Чеглок, дело тут ясное. Опоила эта Красная Маруся Колыванова приворотным зельем, месяца три назад. Целится она не на видного жениха, как мне видится, а на его денежки. Помните? Колыванов упомянул, что ждет большую сумму…

– Ну, он не говорил, что она большая.

– Зато говорил, что на нее можно открыть производство этих его лампочек, значит, не такая уж и маленькая.

– Допустим. Давай дальше.

– Признаки приворота у него как по учебнику. Поведение у него поменялось, он и в бильярд перестал играть и мать изменения заметила. Критику в адрес этого… как его, черта… короче, когда при нем ругают невесту, он злится. Вон вы пошутили, что она воровка, а он как задергался.

Я шагнул в сторону, чтобы не попасть под волну грязной воды из лужи, поднятую проезжавшим грузовиком.

– Девка она, – продолжил я, – умная, деловая… На столе, я посмотрел, все бумажки ровными стопочками лежат, все карандашики очинены, все чистенько, аккуратненько. И еще… Собранная она, как охотник в засаде. На чем и прокололась: когда вы перед ней сальто сделали, она даже не дернулась. Постоянно какого-то подвоха ждет. Короче говоря, – я ударил кулаком по ладони, – брать эту ведьму надо, и всего делов.

– А ты заметил, что у нее волосы совсем недавно перекисью покрашены?

Честно, я даже не обратил внимания на то, крашеные они или нет, не говоря уж о том, чтобы определить возраст краски.

– А что это означает?

– Погоди-ка…

Чеглок подошел к женщине в толстом клетчатом пальто и сером вязаном платке, которая шагала чуть впереди нас.

– Прошу прощения, гражданочка…

Женщина отшатнулась к стене и крепче вцепилась в сумку из мешковины.

– Что такое? Я вас не знаю!

– МУР, агент Чеглок. У вас, гражданочка, эфирник на левом плече сидит. Вы бы в молельный дом сходили, сняли, а то мало ли что… Раскормите, просто так не отковыряете.

Женщина смущенно закивала и остановилась, явно задумавшись, идти дальше или сразу зайти в дверь в полуподвальное помещение, над которой висела кумачовый транспарант со словами Карла Маркса «Церемонии без веры – опиум для народа».

Когда в семнадцатом прогнали пинками царя Николашку, а следом за ним – и прочих паразитов, брюхатые попы кричали, что бог не допустит, если их прогонят из церквей и лишат платы за требы, что молодая Республика непременно погрязнет в эфирных паразитах, заполонится упырями и оборотнями, а потом рассядется земля и толпы чертей из пекла рванут сюда… И ничего. У бога было какое-то другое мнение на этот счет. Молитвы пресвитеров, из бывших солдат и рабочих, гнали эфирников не хуже, а зачастую и лучше, вода, освященная в котелке крестом с красной звездой, жгла вурдалаков не хуже, чем вода из золотой купели, а черти если и появлялись, то только вызванные колдунами, часто – теми же бывшими священниками…

Мы как раз прошли мимо двери в молельный дом, возле которой болтался оторванным углом знакомый плакат: панически орущего человечка тащат в разные стороны на толстой веревке, в одну сторону – несколько человек, в другую – узнаваемые таракан, вошь и эфирник. Да… Натерпелись мы на войне от этих тварей…

Над картинкой красовался лозунг «Спаси товарища, в чистоту таща!», а под ней – «Долой паразитов, видимых и невидимых!». Таракан имел залихватски закрученные усы и полицейскую шашку, вошь – круглое брюхо, с золотой цепью, а полупрозрачный эфирник – полупрозрачную же императорскую корону.

– Товарищ Чеглок, – я даже остановился, – а как же вы эфирника рассмотрели? Они же обычным глазом невидимы?

Начальник улыбнулся уголком рта, но не ответил.

– Ты, Степан, все правильно рассуждаешь. Вот только горячку пороть не следует. Завтра вызываем и Колыванова и Красную в МУР повесткой, а там разберемся. И, Степан… Купи ты какую трость. На твои «рупь-двадцать» смотреть больно.

14

Трамвай «Б», дребезжа звонком и отчаянно воняя свежей краской, катился по московским улицам. За окном прорычал грузовик, везущий доски на строительство сельхозвыставки.

Я сидел на деревянном трамвайном сиденье и задумчиво крутил в руках трость, купленную на Сухаревке. Обычная деревянная палка с выжженным узором, тяжелая и толстая, но мне с ней не по проспекту фистикулировать…

– Пода-айте… Христа ради…

По проходу, корча несчастные лица, шагали двое чумазых мальчишек в страшных лохмотьях. Пассажиры подавали им мелкую монетку, хотя чаще просто отворачивались и делали вид, что не замечают нищих. Я полез в карман за деньгами. Один из мальчишек, увидев это, наклонился ко мне и, дыхнув табачным запахом, прошептал:

– Не надо, солдат, мы нэпманов трясем…

Вот жулье…

Я натянул буденовку и сердито отвернулся к окну.

Сегодня, после обеда, должны придти вызванные повесткой Колыванов с матерью и ведьма Маруся. Первое дело, которое я принял. И пусть в основном все расследование провел Чеглок, но все равно… Мое первое дело.

15

Расположились мы все не в кабинете Чеглока – там все просто не поместились бы – и не в моем кабинете – у меня его просто не было. В кабинете, в котором обычно сидели Хороненко, Балаболкин и остальные агенты ОБН, которых я пока еще не видел.

Чеглок сидел, свесив ноги, на широком подоконнике, как никогда похожий на огромную птицу и как никогда не похожий на сокола-чеглока. За одним из трех столов сидел я, за другим – незнакомый мне мужчина лет тридцати пяти. Худой, прямо-таки истощенный, с редкими светлыми усами, он зябко ежился и кутался в потертую кожаную куртку. Третий стол был завален бумагами, поверх которых лежал засохший яблочный огрызок, в единственном свободном уголке притулился Коля Балаболкин с протоколом.

Кроме нас четверых, в комнате на трех рядом стоявших стульях сидели Петр Колыванов, нервничающий и постоянно оглядывающийся на стоявшего у стены милиционера с винтовкой, мама Колыванова, победоносно поглядывающая на Марусю Красную, которая была самой спокойной из всех. Ведьма сидела, не нервничая, с любопытством оглядывала помещение, бросая украдкой влюбленные взгляды на Колыванова, в которых даже мне виделась фальшь, и, судя по всему, не подозревала, что через минуту ее преступление раскроется.

– Значит так, граждане, – Чеглок неожиданно хлопнул в ладоши и спрыгнул на пол, – Собрали мы вас здесь не просто так, не для того, чтобы попусту от дел отрывать. Поступило к нам в МУР заявление о том, что совершено преступление, обозначенное статье 306 УК РСФСР, а именно, подавление воли человека колдовскими средствами, то бишь любовным приворотом. И сейчас, чтобы далеко не ходить, приворот этот мы снимем, после чего преступник отправится протирать нары, а пострадавший, соответственно – домой. Пресвитер Цюрупа.

Редкоусый кивнул и начал подниматься, одновременно расстегивая кожанку, под которой блеснул нагрудный крест с эмблемой рабмила.

Надо же, пресвитер… На красноармейского не похож совершенно…

Я отвлекся на секунду, и в этот момент Петр Колыванов начал приподниматься:

– Что такое?… Какой приворот?… Вы путаете… Никто никого не привораживал…

Я встал и шагнул было к нему, чтобы перехватить, если он начнет биться и сопротивляться – не знаю, как ведут себя при снятии приворота, но при изгнании чертей пострадавший в таких судорогах бьется…

– Степан, – перехватил меня Чеглок, – Выйди-ка ты на время с гражданкой Красной в мой кабинет, обождите там минут пяток…

Я кивнул и положил руку на плечо Маруси, круглое и теплое:

– Пройдемте, гражданочка.

16

Красная все так же спокойно прошла в кабинет начальника и уселась на стуле. Нет, ну надо же, какая выдержка! Интересно, на что она рассчитывает? Что мы не сможем доказать приворот? Так это плевое дело: сейчас пресвитер его снимет, заключение подпишет и все, вперед, на стройки народного хозяйства.

– Что, гражданочка, – не удержался я от чувств, – нет больше у вас жениха?

Маруся посмотрела на меня, хлопнула ресницами:

– Как нет? Есть.

Она что, и вправду думает, что после снятия приворота он с ней останется? Есть такие дурочки, думают – я его приворожу, а потом, когда он ко мне привыкнет, приворот тихонько сниму и будем жить вместе, в любви и согласии. Не подозревают, глупышки, что после снятия приворота вся любовь, колдовством наведенная, всегда в ненависть настоящую превращается. Всегда.

– Вы думаете, после ТАКОГо у вас все еще есть жених? – ядовито спросил я.

– Есть. Мы познакомились недавно, – Маруся посмотрела мне в лицо, прямо и открыто, – Я люблю его.

Она пару раз хлопнула ресницами и опустила глаза.

В моей голове звякнул крошечный колокольчик. Что-то не так…

– У вас ЕСТЬ жених? – еще раз спросил я.

– Есть. Мы познакомились недавно. Я люблю его.

Два хлопка ресницами, опущенные глаза.

– У вас есть жених?

– Есть. Мы познакомились недавно. Я люблю его.

Два хлопка ресницами, опущенные глаза.

– У вас есть жених?

– Есть. Мы познакомились недавно. Я люблю его.

Хлопки ресницами, опущенные глаза.

Маруся повторяла одно и тоже, совершенно одинаково, с одинаковыми словами, одинаковыми интонациями, одинаковыми движениями.

– У вас есть жених?

– Есть. Мы познакомились недавно. Я люблю его.

Ресницы. Глаза.

– У вас есть жених?

– Есть. Мы познакомились…

– СТОП! – рявкнул я, ударяя ладонь о стол, чтобы прекратить эту карусель.

– … недавно. Я люблю его, – закончила она, как заводная кукла.

Это пугало. Это было неправильно. Это было…

Неестественно.

Я схватил девчонку за плечо и потащил в коридор.

– Товарищ Чеглок! – распахнул я дверь в кабинет, – Мы ошиблись!

И замер.

Мать Колыванова стояла у стены, с ужасом глядя на происходящее в центре помещения. Рядом с ней находился пресвитер, шепчущий что-то утешительное.

Посреди кабинета на стуле рыдал взахлеб мамин сын Петя Колыванов, прижатый к стулу широкой ладонью милиционера на одном плече и такой же широкой ладонью Чеглока – на другом.

– Я… – всхлипывал Петя, – Я не думал… Я не хотел… Деньги… Нужны были… Изобретение… Лампочка Колыванова… Не хотел… Плохого…

– Значит, – добрым голосом спросил, наклоняясь к лицу изобретателя, Чеглок, – чистосердечное признание хотите сделать?

– Хочу… Чисто… Сердечное…

Мать Колыванова лихорадочно переводила взгляд с одного лица на другое, непонимающе, неверяще. Потом, когда Петра подняли со стула, чтобы уводить, она, наконец, поняла, что здесь произошло. Глаза старухи полыхнули такой ненавистью, которой я не видел ни до ни после.

– Будьте вы прокляты!!! – выплюнула она.

17

Вечером я сидел в комнате Чеглока – он, оказывается, жил в том же общежитии рабмила, только в другом крыле – пил крепкий китайский чай из жестяной кружки и наблюдал за тем, как мой начальник чистит и смазывает свой наган.

– Товарищ Чеглок, – не выдержал я, наконец, – объясните, когда вы догадались, что это не Маруся Колыванова, а он ее приворожил.

Чеглок оторвал небольшой лоскуток тряпицы и принялся протирать детали револьвера:

– Заподозрил я его еще при встрече. Видел, как он дернулся, когда я его невесту в шутку воровкой назвал?

– Видел. Но я думал это как в учебнике – не понравилось, когда его… этого… того, кто его приворожил, ругают. Разозлился он…

– В учебнике правильно написано. Вот только тебе, Степан, нужно учиться не только учебники, но еще и лица человеческие читать. Не злость это была, а страх. А с чего бы честному человеку от того, что милиционеры его невесту упомянули, в панику впадать? Значит, что-то не так… А окончательно понял, кто тут кого ворожит – в бильярдной. Привороженные, Степан, конечно, поведение меняют, но тут вся соль в том, что поведение свое могут неожиданно не только привороженные поменять. От неприятностей, обычных человеческих неприятностей, человек тоже смурной ходить будет, голову опустит. В особенности, если проиграет большие деньги на бильярде. А Колыванов не только проиграл все, что у него было на мастерскую ламповую припасено – он еще и в долги залез, да еще к таким людям, которые свои деньги у самого черта из глотки вырвут. Вот он и засуетился и заметался, играть бросил, все выход искал. И нашел, тварь…

Чеглок посмотрел ствол на просвет.

– Нашел девчонку молодую, приезжую, которая рядом с большими деньгами сидит. Познакомился, заболтал, в ресторанчик пригласил, да и подлил ей в кофе приворотное зелье, которое заранее на Сухаревке купил. Продавца, кстати, нужно будет еще найти, не дело такой дряни по Москве ходить… Подлил, и стал ждать, когда его жертва сможет для него деньги треста украсть. А украла бы, не сомневайся: любовный приворот, он такой, от него спасенья нет, что скажут – то и сделаешь. Она бы и с крыши прыгнула, если бы Колыванов приказал. Хотя он клянется, что убивать не собирался, только сказал бы уехать подальше от Москвы. Ага, как будто это не то же самое: Цюрупа сказал, ей под этим приворотом и так жить чуть больше полугода оставалось.

– А почему она так странно говорила? Как игрушка заведенная?

– Это, Степан, неправильный приворот. Мозгов у Колыванова хватило, чтобы приказать ей вести себя как обычно. А то, что человек не может себя все время вести «как обычно» – это он не подумал. Вот что ты обычно делаешь, если у тебя на глазах милиционер сальто крутит?

– Э…

– Правильно. Необычно это, тут никто заранее сказать не сможет, что он сделает. Простой человек при виде необычного шарахнется, засмеется, испугается… А привороженный – ничего не сделает, никак не отреагирует. Потому что ведет себя ОБЫЧНО, а ситуация – НЕОБЫЧНАЯ. Так привороженных и распознают. И волосы ее… Зачем она их покрасила?

– Чтобы красивой стать…

– Красивой для кого? Для коллег по работе? Для Колыванова? Так зачем ей прихорашиваться для того, кого она приворожила? Он для нее тогда – всего лишь игрушка, инструмент, вроде фомки.

Пальцы Чеглока во время разговора танцевали над разложенными на тряпице деталями револьвера. Наган, казалось, сам собой собирался в единое целое. Семерка патронов из картонной коробки выстроилась в ряд на столе.

– Так что, товарищ Чеглок, – покаянно опустил голову я, – провалил я свое первое дело?

– Отчего это провалил? – начальник удивленно поднял голову, – Наоборот, очень хорошо себя показал. Дело я тебе доверил для того, чтобы на тебя посмотреть, что ты за работник, понять.

– И что я за работник?

– Хороший агент из тебя выйдет. Память у тебя хорошая, взгляд – цепкий, голова – варит, а самое главное – ошибки свои не боишься признавать.

– Так как же иначе?

– Иначе… бывает и иначе. Был у нас случай… в общем, человек предпочел невиновного посадить, чем признаться, что по ложному пути шел.

Чеглок откинулся на спинку стула и посмотрел на меня:

– Наша работа – как вот этот наган с пулями из серебра, – он поднял револьвер вверх стволом, – Его предназначение – нечисть уничтожать, да вот только если стрелять без разбору, то много невиновных людей от него пострадать может. Наша задача не в том, чтобы больше нечисти уничтожить, а том, чтобы ее на воле меньше осталось. Понял?

– Понял.

Я действительно понял слова Чеглока. И помнил их всю жизнь.

Дело номер 3: Смертная кровь

1

Жизнь в молодой Советской республике – да и во всем мире – шла обычным чередом.

В Москве пили самогон и запрещали курение и прыжки на трамвайные подножки, милиционеры в красно-черных фуражках регулировали дорожное движение, нэпманы всеми силами и возможностями пытались отвертеться от прогрессивного налога.

В далекой Мексике застрелили революционера Панчо Вилью.

Белогвардейцы-эмигранты убили в Лозанне товарища Воровского, выдвинул свой ультиматум Керзон. Шагали многолюдные демонстрации, возмущенные наглостью английского лорда, скандировали: «Пиши, Керзон, но знай ответ – бумага стерпит, а мы нет!». На демонстрациях грохотал стихами Маяковский «…британский лев – вой!», продавались спичечные коробки с этикеткой в виде кукиша и надписью «Наш ответ Керзону».

В Нескучном саду полным ходом, как бронепоезд, шла стройка павильонов первой сельскохозяйственной выставки Союза ССР, несмотря на все шепотки о том, что построить не успеют, а если успеют – то плохо, а если и хорошо – то бухнут такие деньжищи, что лучше бы на что-то другое потратили. Ничего, не обращая внимания на шептунов, строили и строили. Выставка открывается уже через две недели.

А я… Я служил в МУРе. В отделе по борьбе с нечистью.

2

Мой начальник, Иван Николаевич Чеглок, в первый же мой день вызвался быть моим наставником, но, уже после первого же дела, о приворотном зелье, признал свою ошибку. Должность начальник ОБН требовала слишком много времени, так что на мою учебу его просто не оставалось. Поэтому мне чаще приходилось быть на подхвате у остальных агентов, помогая им в расследовании разнообразных колдовских преступлений.

Кроме меня и Чеглока в отделе было еще пять человек.

Тарас Хороненко, мужичок лет сорока-пятидесяти, с редким венчиком волос вокруг блестящей лысины, шумный и суетливый, поэтому известие о том, что он – чемпион МУРа по стрельбе из револьвера, в первый момент вызывало оторопь.

Коля Балаболкин, бывший беспризорник, подобранный Чеглоком буквально в асфальтовом котле, где Коля ночевал. От его веселых историй о бездомной жизни иногда мороз пробирал по коже.

Пресвитер Цюрупа, молчаливый и болезненный, постоянно пьющий порошки и микстуры.

Их я встретил в первые же дни, а с двумя другими познакомился чуть попозже.

Паша Шаповалов, рыжий как морковка, чем-то похожий на полового из трактира – как я потом узнал, именно половым он и работал до революции – с двумя золотыми зубами на месте верхних резцов. И его друг, Слава Смирнов, невысокий, темноволосый, в круглых роговых очках. В отличие от несколько шебутного Паши, Слава был спокойным и тихим. По слухам он писал стихи о милиции, но никому их не показывал.

Ах да, как я мог забыть… был еще один член нашего отдела. В отличие от всей нашей рабочее-крестьянской компании он единственный мог похвастаться длинной родословной, а его изумрудно-зеленые глаза сводили с ума всех девушек МУРа.

Солидный, дымчато-серый кот, по имени Треф. Сыскной породы, выведенной немцами в начале прошлого века. С ним работал Слава, наш штатный фелинолог, и никто лучше Трефа не мог определить остаточные следы колдовства, увидеть призрака, духа или эфирника, отличить обычного человека от оборотня, одержимого или упыря. Лучший кот-сыскарь всей Москвы.

Вот с этими ребятами я и работал.

Чаще всего мне приходилось быть на подхвате и чаще всего – во время какого-то мелкого расследования. Описанных в приключениях ван Тассела тайных колдовских обществ, упырей-вампиров, завывающих призраков, кошмарных чудовищ и прорыва из пекла – не было. Не было романтики, не было захватывающих приключений…

И это было хорошо.

Романтики и захватывающих приключений мне хватило в Туркестане.

3

Вместе с Колей Балаболкиным мы выискивали в узких и пахнущих капустой лабиринтах коммунальных квартир следы присутствия домовых духов. В случае обнаружения – вызывали группу очистки, а в случае необнаружения – проводили воспитательные беседы с жильцами о том, что вызывать МУР по разным глупостям, а также сваливать на духов собственные безобразия – не очень хорошо.

Вместе с Хороненко мы лазали под проливным дождем по скользкой траве парка, разыскивая вход в нору «малых людей», проказливых и пакостных созданий, невесть с чего заведшихся в Москве. Так и не нашли, кстати. Только попали под град и Тарас красовался россыпью фиолетовых пятен на лысине.

Вместе с пресвитером ругались, глядя на вмурованные в печную трубу горлышки от бутылок. Это какими же нужно быть сообразительными, чтобы сначала зажать печникам деньги за работу – якобы труба дымит и долго делали – а потом еще принять завывание ветра в горлышках с голосом призрака? Правда, призрак на старом чердаке все же оказался, но, по словам развеявшего его Цюрупы – очень старый, чуть ли не допетровских времен. Он и виден-то был еле-еле, не говоря уж о том, чтобы создавать шум.

Вместе с Пашей Шаповаловым мы расследовали, пожалуй, самое любопытное дело за три месяца, о выигрыше в казино «Монако».

Как по мне, так нет ничего плохого в том, чтобы обыграть буржуйское заведение, в которое ходят разве что нэпманы, не знающие как бы побыстрее потратить украденные деньги. Если бы не способ.

Человек воспользовался заговором на удачу. Многие не видят в этом ничего плохого: мол, что такого, если человеку повезет немного больше, чем остальным? Плохо то, что удачи на всех не хватает.

Если повезло одному – значит, рядом с ним не повезет другому.

В этом мире нельзя получить что-то, не заплатив. И если не заплатил ты – значит, кто-то заплатил за тебя.

Исключений нет.

Был у нас в полку красноармеец, такой… везунчик. Его так Везунчиком и звали, из каких только передряг не выбирался. Всех вокруг убьют, а на нем – ни царапинки. Только начали замечать, что его-то самого пули и осколки как будто стороной обходят, зато тех, кто РЯДОМ – чаще других убивают. Верный признак заговора от пуль, у него условие такое – чтобы человека пули обходили, рядом с ним каждый раз кто-то гибнуть должен.

Колдовство – подлая штука, я разве не говорил?

Впрочем, Везунчик у нас недолго продержался. Пропал один раз ночью без вести, так и не нашли… Что вы на меня смотрите? Пропал. Совсем пропал.

Так что поиски заговоренного игрока были для меня чуть ли не личным делом. Правда, недолгим – нашли его быстро. Трубач из оркестра, женился на стерве, она его каждый день пилила, что живут они не как нэпманы, он и сорвался. Сначала из кассы тянул, а потом решил одним махом большой куш сорвать. Если бы дирекция казино чуть почаще антизаговорные амулеты обновляла – его бы в тот же день взяли.

Не зря Хороненко сказал однажды: «Стерва, Степан, – это всего лишь дохлая скотина. Не надо с ней связываться – меньше вонять будет».

Это он тогда заявил, когда увидел, как я на девчонку из машбюро смотрю. Можно подумать, мне так интересна эта крашенная перекисью Мэри рязанского разлива. Просто она немного напомнила мне Марусю Красную.

После разоблачения Колыванова с нее сняли любовный приворот, и больше я ее не видел. Ну… Почти не видел. Иногда я проходил мимо здания, где размещалась ее бухгалтерия и видел, как она выходит с работы и, цокая каблучками, торопится домой. Нет, я не ходил туда специально, чтобы увидеть ее… Нет… Просто… Иногда… Иногда у меня были дела в том районе…

Маруся оказалась вовсе не ведьмой, как я о ней думал, а тихой трудолюбивой девушкой – это я понял потому, что она очень редко гуляла с подругами и очень часто задерживалась после работы. Приятелей после Колыванова у нее не появлялось, наверное, остатки действия приворота: после снятия он вызывает ненависть к суггестору – так называется поставивший приворот – а у Маруси, похоже, неприязнь возникла ко всем мужчинам. Если бы не это… Я бы наверное, подошел к ней в один из тех вечеров, когда видел ее, идущей домой… А так… Я ей наверняка был бы так же противен, как и другие мужчины…

В общем так и тянулись для меня дождливые и сырые летние месяцы 1923 года.

До самого второго августа.

4

Моя трость все глубже и глубже погружалась в мягкую землю: раненая нога опять давала о себе знать и я сильнее, чем обычно, опирался на палку. Тем более что постоять мне придется еще долго.

Тело лежало за кустами парка, скорчившись, лицом вниз. Худенький человек, по виду, так и вовсе подросток, если бы не седые нити в черных кучерявых волосах. Хотя седели последние годы и многие молодые… Нет, руки – явно руки человека пожившего, даже пожилого.

Кисти рук покойного были связаны за спиной засаленным обрывком веревки.

Нет, совсем не похоже, что он умер от разрыва сердца…

– Горло перерезано, – уверенно заявил мне агент из отдела убийств, Виктор Крамской. Обычно к нашим ребятам из ОБН чувствуется некоторое уважение, похоже, многие читали приключения ван Тассела, однако от Витьки такого не дождешься. Он – мой сосед по комнате в общежитии, так что знает меня как облупленного и в курсе, что работаю я совсем недавно, и самостоятельно дел почти не вел. Знал бы он, что этот покойник – мое третье дело…

Я старательно описал положение и позу трупа, убрал карандаш и кивнул двум мрачным санитарам. Те перевернули тело.

Да, горло перерезано. Не так, как это делали басмачи в Турменистане – чуть ли не позвоночник виден в огромной ране. Аккуратный чистый разрез, вскрыта правая сонная артерия…

Я шевельнул носом. Почему-то появилось ощущение, что в воздухе чего-то не хватает. Хотя запахов в воздухе хватало: пахло сырой землей, немного грибами, свежей древесной стружкой.

В моей голове тихо динькнул крошечный звоночек, но я не обратил внимания.

Лицо убитого было испачкано в земле, из-под которой выглядывали смуглая кожа и узкий нос с горбинкой. На цыгана похож…

Звоночек динькнул сильнее и я понял, что вызывает у меня беспокойство.

Кровь.

Ее не было.

– Крови нет, – подтвердил мои опасения Витька, – Мы поэтому вас и вызвали.

Точно. Вот чего не хватало в воздухе: запаха крови. В пустыне я привык, что там, где смерть – там и запах крови, терпкий, соленый.

Полное отсутствие крови возле трупа с перерезанным горлом – след упыря.

Упырями занимается ОБН.

5

Упырь, вампир, ветал, стригой, бхут, ламия, равк…

Ночной кровососущий хищник в облике человека имеет много имен, все народы мира боятся их. Упырь – хищный дух, вселившийся в тело человека, надевший его как одежду и живущий так десятки и сотни лет… Ну, пока не убьют.

Несмотря на то, что упыри сильнее обычного человека, ловчее, умнее и хитрее (правда, это сильно зависит от возраста упыря, как и с любым невидимым существом эфира), убить их можно. Бывали люди, которые проделывали это в одиночку, хотя лично я не стал бы рисковать и взял с собой взвод красноармейцев. Выследить упыря чрезвычайно сложно – я же говорил, что они умны и хитры – к счастью, они обладают своими слабостями.

Голодный упырь не может думать ни о чем, кроме крови, вся его хитрость и весь ум глушатся этой жаждой. А еще упыри – страшные эгоисты. Ни один из них не потерпит на своей территории, которую он почитает охотничьей, второго упыря, выследит и уничтожит. Упыри, действующие сообща, встречаются только на страницах книг о сыщике ван Тасселе.

Если бы не эти слабости – упыри могли бы уничтожить весь человеческий род. После чего сдохли бы с голоду. Потому что, хотя сами они, по слухам, считают себя вершиной эволюции, на деле упыри – не более чем паразиты. Блохи на теле человечества.

И все равно – упырь в Москве… По спине пробежал холодок. Количество жертв, пока мы его выследим, может перевалить за десяток. Лондонского вампира английская инквизиция так и не смогла найти, а Вадима Кровяника царская инквизиция перед войной поймала только после пятой жертвы… Брр.

Я поднял голову и посмотрел сквозь кусты. На золотистые доски свежевыстроенных павильонов. Мы находились в Нескучном саду, в том самом месте, где через две недели откроется первая всесоюзная выставка. А где-то поблизости бродит упырь…

6

– Это точно упырь? – с надеждой спросил я Виктора, приседая рядом с телом – нога стрельнула острой болью – и рассматривая рану.

– Ты меня спрашиваешь? Кто из нас в ОБН работает?

Да… Это верно… Я осторожно тронул пальцем разрез.

Вообще-то упыри не разрезают горло жертвы. Для высасывания крови у них есть трубчатые клыки, острые как шилья. Ими упыри с легкостью прокалывают кожу и выпивают кровь. Однако твари это хитрые и один из них вполне мог полоснуть ножом по горлу убитого, чтобы скрыть следы клыков.

Упырь в Москве. На выставке. Куда уже приехало множество народу со всех концов страны. Как его искать?

У меня во рту возник противный привкус бессилия. Для меня он ощущался как вкус грязной сыромятной кожи: именно таким ремнем мне завязали рот басмачи, гогоча и весело обсуждая, как они сейчас станут резать на части «уруса». Неприятное ощущение, доложу я вам…

– Так-так-так… – раздался за моей спиной оживленный голос, от которого у меня сразу пропали все неприятные ощущения.

Бесшумно появившийся Чеглок был немного не похож на самого себя: глаза, уткнувшиеся взглядом в мертвое тело, горели яростно-азартным огнем, ноздри раздувались, казалось, мой начальник ожидал встретить здесь своего заклятого врага.

Поодаль стоял спокойный Слава в белой рубахе, с Трефом на руках. Кот приоткрыл левый глаз, зевнул и уснул обратно.

Чеглок уже успел поздороваться и перекинуться парой слов с агентами и склонился над телом. Пальцы осторожно пробежали по краю раны на горле…

Начальник ОБН упруго встал на ноги. Его азартный взгляд потух, мне даже показалось, что Чеглок еле шевеля губами пробормотал «Не он…». Иван Николаевич посмотрел на меня и заявил:

– Это не упырь.

С моей души свалился огромный камень, но вместо него всползло некоторое чувство противоречия. Я осматривал тело полчаса и не увидел признаков того, что это не нечисть убила человека, а Чеглок глянул пару минут и готово: «НЕ упырь».

– Рана нанесена еще живому, в теле осталась кровь, руки упыри не связывают никогда, а крови рядом с телом нет потому, что его убили не здесь, сюда перенесли после смерти, что четко видно по вон тем глубоким следам от сапог, которые находились под телом до того, как его перевернули, по одежде убитого, которая смялась на плечах там, где его держали, а также по каблукам сапог убитого, стертым о землю при перетаскивании, – перечислил Чеглок. Затем глянул на меня и продолжил уже полушепотом, – А тебе, Степан, все-таки лицо контролировать нужно учиться. Твои мысли на нем – как вывеска над «Яром» ночью.

– Значит, не упырь?

– Нет…

Треф мягко спрыгнул в траву с рук Смирнова, подошел к телу и осторожно прикоснулся к нему розовым носом. Сел. Шерсть распушилась, хвост взъерошился бутылочным ершиком, и кот тихо зашипел, глядя на Славу.

– Это не упырь, Степан. Это кое-что похуже…

7

Убитый в парке оказался на самом деле цыганом. Яков Черняков, 1893 года рождения, из крестьян Витебской губернии. Хотя как цыган стал крестьянином – немного непонятно. С другой стороны – чем цыгане хуже других народов? Воровали и колдовали? Так это при царском режиме, тогда многие честные люди преступниками становились. Сейчас им красть больше незачем, перед ними все дороги открыты. Захотят – и в крестьяне пойдут, свои, цыганские колхозы, открывать. Захотят – на заводы к станкам, захотят – в науку двинутся, к звездам полетят. Наше время.

Вот и товарищ Черняков, он ведь не ночами с уздечкой за пазухой промышлял, трудился, как и все честные люди, ветеринаром в Мясотресте.