Текст книги "Табельный наган с серебряными пулями (СИ)"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Понятно… – протянул Чеглок, по интонациям которого было совершенно… тьфу, привязалось же… было точно понятно, что он ничего не понял. Кроме, наверное, слова «совершенно». И предлогов.

– Понятно, товарищ Нектаров. Только к нам-то в МУР вы зачем с этой информацией пришли? Вам вы с ней в ОГПУ или в Штаб РККА надо. Или вы подозреваете, что в этом кто-то конкретный виноват?

– Да!

– Кто?

– Я.

Мы с Чеглоком переглянулись. Коля Балаболкин присвистнул.

– Это… простите… чистосердечное признание?

– Да, то есть нет.

– Товарищ Нектаров… – потер висок Чеглок, – а попонятнее вы не можете объяснить?

И рассказал нам профессор, что работал он над проблемой повышения прироста кур, в смысле – увеличения их массы. В этом месте мы притормозили товарища Нектарова, попытавшегося было подробно рассказать нам о том, какая это была бы полезная для народного хозяйства затея, и как пролетариат наконец-то был бы вдосталь накормлен куриным мясом, в бульонах и котлетах. Притормозили и свернули на более близкую к теме дорожку.

В общем, профессор Нектаров, побившись безуспешно традиционными способами повышения куриного привеса, перешел к нетрадиционным. К магии.

Магия – вещь универсальная, многое позволяет. Да только чем больше она позволяет – тем больше тебе придется расплачиваться. В нашем случае маг-установка профессора со кронным названием «КУН-1», «Куриный Ускоритель Нектарова», действительно увеличивала рост кур, вылупившихся из обработанных ею яиц. Куры за считанные дни вымахивали до размера приличных индюков. Да вот только вместе с ростом пропорционально увеличивалась и агрессивность. На максимуме курица становилась реально опасной для человека. Профессор, не будь дураком, понял, что ТАКОЕ выпускать нельзя и долго возился с установкой, чтобы устранить эту побочку. И в конце концов – устранил. Вставил в установку некий предохранитель, который несколько снижал рост кур, зато полностью исключал увеличение агрессивности. Все проверил, все перепроверил – и отправил для испытаний в Смоленскую область. Село Щукино. Совхоз «Красный Луч».

– Ваша установка лучами, что ли, яйца обрабатывала?

– Что? А, нет, там несколько иной принцип, заключающийся…

– Погодите, – вмешался я, – А вытащить этот самый предохранитель можно?

– Н-нет, – несколько неуверенно ответил Нектаров.

– Нет или нет? – уточнил Чеглок.

– Случайно – точно нет. Он находится внутри установки и надежно закреплен.

– А намеренно?

Профессор замолчал. Потом обвел нас взглядом:

– Именно поэтому я и пришел к вам. Мне кажется, что кто-то намеренно изменил настройки КУН-1. И в результате появились эти монстры. Я не стал обращаться в ОГПУ потому что… потому что боюсь, что это меня обвинят в происходящем бедствии. А вы… вы можете помочь мне подтвердить мою невиновность.

– Каким, интересно, образом?

– Мы с вами отправимся туда, и я лично проверю, что произошло! – профессор встал со стула.

Вот так мы и оказались здесь, на проселке посреди полей и невидимых чудищ.

Мы – это профессор, Чеглок, я и Хороненко. Профессор – потому что только он разбирается в своем подели, Чеглок – потому что он главный, я – потому что единственный из отдела, кто воевал, Хороненко – потому что он был лучшим стрелком не только отдела, но и всего МУРа. При своей внешности лысоватого сельского мужичка, он навскидку попадал из нагана в подброшенную монету. Понятное дело, что мы все были вооружены, даже профессор смог удивить, явившись в хорошем охотничьем костюме и с карабином. Причем своим собственным карабином, с которым Нектаров успел пройти несколько экспедиций в не самых населенных и не самых дружелюбных к людям местах.

Через оцепление нас пропустили без вопросов. Отряду муровцев нужно попасть на населенную чудищами территорию? Значит, надо, люди взрослые, явно не для развлечения идут. Краском, проверив наши бумаги, только проворчал что-то вроде: «Ходят и ходят тут…».

И вот мы здесь.

Возможно, мы бы и не поехали сюда, в конце концов, можно было дождаться решения куриного вопроса от товарища Тухачевского и там уже без проблем рассмотреть установку. Вот только ждать мы не хотели.

Во время обсуждения профессор произнес фразу со смыслом, мол, кто станет специально перенастраивать маг-установку так, чтобы она выводила монстров? И в этот момент мы с Чеглоком одновременно вскинулись и посмотрели друг на друга. Нам обоим одновременно вспомнился человек, который вполне мог устроить это безобразие и который несколько месяцев назад живо интересовался «безобидной» установкой.

Нельсон.

6

Возле длинного здания, белевшего саманными стенами – той самой куриной фермы, откуда расползались чудища, бестолково слонялось туда-сюда несколько из них. Пусть из них и сделали злобных ящеров, а мозги явно куриные остались.

– Чего они здесь бродят? – прошептал Хороненко, – ни людей уже не осталось, ни еды, ничего…

– Да кто ж их знает, – пожал плечами Чеглок, – Спрашивать не будем. Профессор.

Нектаров, как и все мы лежавший в траве, приник щекой к прикладу своего карабина.

Щелк! И одна из тварей рухнула наземь, забившись с конвульсиях. Щелк! И вторая упала рядом.

Надо признать, профессор, хоть и интеллигент интеллигентом – одна его борода, да грива поповская чего стоят – а стрелял лучше меня, так что балластом в нашей исследовательско-расследовательной экспедиции отнюдь не был. По его словам он даже брал призы а соревнованиях, до революции. Вот тебе и куриный профессор. Интеллигенция, она разная бывает.

– Вон, смотри! – ткнул пальцем Хороненко.

И точно: бестолково мечась, как переполошенные куры, чудища налетели на притаившегося в засаде хамелеона. Тот перестал притворяться травяным холмиком, недовольно замерцал оттенками багрового, а потом притих и снова начал зеленеть.

Профессор понятливо перевел ствол карабина. Щелк! Вот и нет больше хамелеона.

Оставшиеся чудища, не сумев обнаружить виновника смерти своих товарок – звуки выстрелов они, своими куриными мозгами, с этими смертями не увязали – судя по всему, заподозрили друг друга в предательстве и сцепились в схватке, только кровь и клочья во все стороны полетели. Ящеры катались по земле, щелкая зубастыми пастями и полосуя кривыми когтями. Наконец, самый сильный – или самый везучий – одолел второго, воздвигся над ним, поставив лапу на труп, издал торжествующий звук, до смешного похожий на «кукареку!»…

Щелк! А вот и чудища закончились.

– Эх, жаль, – проговорил Хороненко, когда мы осторожно продвигались п дверям на ферму – столько мяса зазря пропадает.

Профессор поморщился.

– А что? – продолжил Хороненко, – после павшей конины, что в гражданскую есть доводилось, что нам какие-то куры-переростки? Сами ж говорили, что они из кур сделаны, значит, считай, курятина. Вот с этого окорока, – он пнул ногой ляжку валяющегося чудища, – знатная б смаженина с чесноком получилась. А еще с нее можно б холодца наварить…

Взгляд профессора изменился, он явно начал задумываться над тем, как бы всех этих перебитых чудищ переработать на мясо для питания рабочей, чем вхолостую закапывать в землю или сжигать.

Внутри фермы протянулся длинный темный коридор, освещаемый только светом, падавшим с противоположного конца, где находились бывшие помещения для содержания кур. Сейчас, судя по видимым на полу обломкам и соломе – пустые. А судя по сапогу с растерзанным в лоскуты голенищем, людей тут тоже больше не водилось.

Одни чудища.

Которых здесь, впрочем, тоже уже не было. Пусто.

Вдоль коридора тянулся ряд дощатых дверей, выкрашенных бурым суриком. Профессор остановился возле одной, на которой белели кривовато выведенные кисточкой буквы «Лаборатория».

Здесь.

Мы осторожно открыли дверь и заглянули внутрь. Большое помещение, в одном из углов которого тихо гудела установка, похожая, одновременно на радиопередатчик, судовой двигатель и печку-буржуйку. В, квадратном проеме белели яйца, аккуратно разложенные в проволочных лотках.

Нектаров сразу же бросился, к своей установке, мы вошли следом. Профессор лихорадочно осматривал ее, хватаясь то за один непонятный мне предмет, то за другой.

– Да что же…? Да как…? Да это же…?

Он повернулся к нам:

– Это не неправильные настройки! – вскричал он, – здесь вообще всё переделано! Это не ошибка, это диверсия!

– Сверху! – крикнул Чеглок.

Мы не успели.

Пыль и паутина в углу над установкой сгустились, зашевелились – прыгнули на профессора и откусили ему голову.

Почему мы не подумали, что хамелеоны могут прятаться и внутри здания? И пусть мы изрешетили его из четырех наганов – профессора, чьё обезглавленное тело упало рядом с установкой, это уже не могло спасти.

Я опустил револьвер, посмотрел на погибшего Нектарова, поверх которого упало тело хамелеона, заливавшее его разноцветной, переливающейся кровью. Потом перевел взгляд на гудящую установку.

А почему она до сих пор работает?

Нет, не в том смысле, что она должна была развалиться после смерти создателя, как замок Кощея, после того, как его убили, нет. С момента появления чудищ, которые, надо полагать, первым делом перебили всех работников фермы, прошло уже несколько недель. Батареи никто не меня, яйца внутри тоже не менял. Установка давно должна была остановиться, а яйца – стухнуть.

Какой отсюда вывод?

Кто-то продолжает с ней работать. Кто-то заряжает батареи, меняет яйца. Кто-то продолжает создавать всё новых и новых чудищ.

Кто-то, кто до сих пор находится на ферме.

То ли у меня слух меньше оглушило выстрелами, то ли я просто стоял ближе к двери, но удаляющиеся шаги услышал только я.

Выскочил в коридор. Одна дверь открыта! А все были закрыты! И в дальнем конце коридора – темный силуэт.

Я вскинул наган, но выстрелить не успел. Силуэт быстро взмахнул рукой, как будто что-то бросив в меня, и перед моими глазами погас свет. А потом опять зажегся.

7

Я больше не находился на ферме. Передо мной тянулся низкий сводчатый коридор из потемневшего от времени кирпича. На слизких стенах чадили факелы. Я дотронулся до невесть откуда взявшейся стены. Холодная и противно-мокрая

– Рра, – послышалось за спиной.

Я резко обернулся. Коридор тянулся в обе стороны, но было и одно отличие. Передо мной стояли два чудища.

На ящеров они не походили нисколько, скорее – на огромных, вставших на задние лапы жаб: бугристая кода, огромные выпученные глаза, широченная пасть, усеянная мелкими острыми зубами.

– Ррра, раа, рра? – проговорила одна из жаб.

Проговорила! Они явно разумны! А раз так – с ними можно попробовать поговорить и понять, где это я.

– Кто вы? Где я? – хотя, по правде, я не надеялся, что они меня поймут.

Жабы переглянулись. Одна из них проворчала что-то успокаивающее, поскребла лапой желтую грудь, а потом…

А потом я потерял сознание.

8

Надо мной, посреди разноцветных пятен, плавали лица Чеглока и Хороненко.

– Ну как ты, Степа? Узнаешь нас?

– Товарищ Чеглок…

– Ну вот, пришел в себя.

– А где… Где я был?

– А вот это, конечно, вопрос, Степа. Выскочил вдруг в коридор, мы за тобой, а ты с ошалелыми глазами стенку трогаешь. А потом поворачиваешься, наган на нас направляешь и спрашиваешь, вы кто, мол, такие.

– Я был в каком-то коридоре. Стены из кирпича, мокрые, скользкие, факелы… И две огромные жабы, которые на меня рычали.

– Понял, Хороненко? – толкнул того в бок начальник, – Жабы мы с тобой. Рычащие.

– Так… – я сел, обнаружив себя на полу фермы, и потер лоб, – Это что… Иллюзия была?

– Соображает… – усмехнулся Хороненко.

– Но там же всё по-другому было! Я стены трогал, они мокрые!

– А, нет, не соображает…

– Да ладно тебе. С по-настоящему качественной иллюзией, которую от реальности не отличить, Кречетов явно не сталкивался. Редкость это неимоверная, их еще в восемнадцатом веке запретили.

– Так этот колдун, что, с восемнадцатого века сохранился? Второй Кощей?

– Да нет, конечно. Запретили – не значит, совсем исчезло. Воровство с допотопных времен запрещено, ан воруют же. Но что колдун этот матерый и опытный – тут сомнений нет. Не будь у меня под рукой склянки со святой водой – уж и не знаю, чтоб с тобой делали. И вообще, Степа, будешь освящение табельных крестов пропускать – сошлю в постовые! Будешь красными палками махать, извозчиками руководить.

Да, табельный крест должен был меня от иллюзии защитить. Только регулярное освящение я не пропускал никогда. А это значит, что колдун нам попался, не просто опытный, а ОЧЕНЬ опытный. И, самое главное – я его видел. В тот короткий миг между тем, как он повернулся к свету и тем, как на меня пала иллюзия.

Невысокий. То ли в плаще серого цвета, то ли в шинели, этого я не разобрал. Худощавый, лицо узкое, цвет волос под фуражкой не разобрал, цвет глаз тоже, но, вроде бы темные, может быть, что и карие. Усы щеточкой, как у товарища Котовского. В общем, полностью соответствует описанию Нельсона, которое покойный Адорф дал. Нельсон это, к гадалке не ходи, он, зараза, это всё устроил. Но, самое главное – отчего-то мне это лицо знакомым кажется, как будто я его уже где-то видел… Но где?

– Сбежал наш колдун, – хлопнул себя по коленям Хороненко и встал, – что делать-то будем? Просто так эту машинерию не оставишь, он же продолжит ящеров разводить. Хотя… Есть у меня одна мыслишка…

Он заглянул в помещение, откуда выходил Нельсон, с непонятной надписью «Инкубаторий»… Выскочил, ругаясь и давя ногами пищащих ящериков, которые бросались на него, пытаясь прокусить сапоги. Затоптав последнего, Хороненко заглянул в остальные помещения, нашел увесистый заступ и, судя по звону и грохоту, несколькими ударами превратил установку покойного профессора в высокохудожественную кучу железного лома и стекольного боя.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес он из-за двери, – Хай теперь попробует снова ее запустить. А пока пробует, красноармейцы ящеров перебьют и досюда доберутся. Без постоянного пополнения чудищ у них это быстро получится.

Эх… Я кашлянул и начал подниматься, пачкая рукав гимнастерки в побелке. У Хороненко всё просто – преступление пресечено, что колдун сбежал, так и пес его заешь, потом поймаем. Он не знает, что это был неуловимый Нельсон, который, похоже, ставит своей целью не просто манипуляцию преступниками Москвы, а, кажется, точнее, не кажется, а уже наверняка – организацию массовых убийств. А зачем ему это – кто ж разберет, может он из манияков, которым жизнь не мила, если они не придушили очередную блондинку в черных чулках. Кому и зачем еще могут понадобиться смерти в таком количестве?

Кха!!!

Я поперхнулся. Потому что вдруг понял – ЗАЧЕМ. И, посмотрев на моего начальника, я убедился – он тоже это понял. Массовые смерти – это же…

Жертвоприношение.

Дело номер 31:Странный профессор

1

Понятное дело, что «куриная война» так сразу не закончилась. Треклятый Нельсон расплодил куроящеров и хамелеонов столько, что их пришлось бомбить химическими снарядами. Что дало лишний повод для капиталистов покричать, мол, Советы травят свое собственное население отравляющими газами, потому что, ясен пень, неспособно «честно» справиться с героическими повстанцами. В роли повстанцев, видимо, куроящеры были? Впрочем, Советскому Союзу не привыкать, читать о себе самые удивительные истории, родившиеся в воспаленном мозгу репортеров, в жизни не бывавших не только в СССР, а и в России вообще, и черпавшие сведения о ней из фантазий таких же «специалистов». После заявлений, что большевики поклоняются демонам, поэтому опознать большевика очень легко – у него растут рога, я уже не знаю, что еще можно придумать. Но репортеры не сдаются, нагромождая горы лжи и выдумок.

Так, например, попытку румынских вояк атаковать советскую землю, перебравшись через Днестр, объявили «инсценировкой, в которой красноармейцы, переодетые в румынскую форму, обстреляли красноармейцев в советской форме».

Ну а про то, чем закончилась «куриная война» – просто выдумывают. Оказывается, так как «восстание» (куроящеров) охватило «самые плодородные земли Совдепии» (Смоленскую губернию), то в России начался голод, не хватает самых элементарных продуктов, по клицам Ленинграда маршируют толпы протестующих женщин, которых разгоняют кавалеристы.

Вот бред…

Лично я думаю, что всё дело в том, что капиталистов поймали на горячем – в августе, под шумок, они попытались запустить в СССР, как скорпиона в постель, знаменитого эсера-террориста Савинкова. Уж наверное не затем, чтоб он раздавал конфеты советским детям. Но – не получилось, Савинкова скрутили, сейчас сидит в тюрьме и пишет признательные показания. Вот капиталисты и вертятся ужом, отвлекая внимание и попутно доказывая, что никакого Савинкова они не знают, он всё врёт, показания выбиты пытками и т.д. и т.п.

– Кречетов! – влетел в отдел Григорьев, – поехали, еще на одного ученого заявление.

Ох-хо-хо… После того, как стало известно, что виной «куриной войны» стала установка покойного профессора Нектарова, к ученым, а особенности к тем, что свои научные изыскания проводят на дому, стали относиться очень подозрительно. Кто их, этих умников, знает, что они там паяют и клепают? Сейчас как наколдуют армию ящеров или там живых покойников – берегись! Были даже случаи попыток устроить погромы, но, после того, как особо горячие головы оказались на Петровке, а потом и в исправдоме – погромы прекратились, не начавшись, и всё ограничивается жалобами в МУР, что ученый «скрозь дырку в стене пущает в квартеру колдовской струй». Самое обидное, что игнорировать эту бредятину тоже не получится – вдруг да и правда Нельсон что-то новое собрался устроить.

Теперь, когда мы с товарищем Чеглоком поняли, что цель этого гада – как можно больше смертей устроить, чтоб хватило для жертвоприношения, нашей первоочередной задачей стало остановить его. Потому что на малое количество смертей он явно размениваться не собирается, тут счет как бы не на тысячи идет, а на добрые цели такие огромные жертвы не используются. Либо прорыв ада на Землю, либо пробуждение древнего бога, либо еще что-то, столь же малоприятное.

Жаль, что искать его приходится исключительно силами ОБН. Чеглок думал было, доложить начальству – после истории с курами на смех бы его явно не подняли – да вот только есть риск, что осознав, что его ищут, Нельсон может снова залечь на дно, как перед революцией, или всплыть где-нибудь в Ленинграде или Ростове, где и продолжит свое темное дело. Темное – в буквальном смысле этого слова.

Даже портрет Нельсона, по моему описанию нарисованный Григорьевым, обнаружившим неожиданный талант к этому делу, и тот лежал у нас в несгораемом шкафу, никому не показываемый. Все, кто его видел, согласились со мной, что кого-то очень напоминает, но кого – никто сказать не может. Может, вообще, актера какого, вроде Чарли Чаплина. Тем более, последний и усы носил похожие.

Так что – приходится искать его по ниточкам-зацепочкам, попутно проверяя наших многомудрых ученых, что они там в очередной раз напридумывали.

Кстати – что?

– Что на этот раз?

Григорьев глянул в записки:

– Профессор Вагнер, Бондарный переулок. Жалуются соседи, что он над собаками опыты проводит. По ночам, – выделил он.

Я насторожился. Добрые дела по ночам не делаются, да и опыты с собаками… Вырастит каких-нибудь стопудовых чудищ, в броне и с клыками, тут уж с ними не кавалерией, артиллерией придется воевать.

– Поехали, посмотрим, что там этот профессор мудрит…

2

– Мучает он бедных собачек, – всхлипнула гражданочка, соседка профессора, – скулят и плачут они у него целыми днями и ночами. Неизвестно, что он там с ними делает, вдруг,– она понизила голос – в жертву приносит?

– Шубы он из них делает, на продажу, – веско заявил управдом.

– Почему шубы? – заинтересовался я. Вроде бы голодные военные годы прошли, от ЦЕКУБУ ученым поддержка идет, так что уж на пропитание ему хватило бы. А те, кому роскошный быт требуется, в ученые редко идут.

– Известно зачем – на продажу. Собак-то он покупает, а откуда у ученого деньги? Жалованье-то чисто смех.

– Ладно, граждане и гражданочки, – я хлопнул себя по коленям и встал, – ведите к обиталищу вашего профессора, посмотрим, какие такие опыты он на шубах… тьфу, на собаках проводит.

На звонок дверь раскрыла экономка профессора, настолько старая бабка, что удивительно, как она дошла дошла до двери и не развалилась.

– Степан Иванович? – прошамкала она, – дома, известно, опыты проводит.

– С собаками? – сурово спросил я. Хоть и понятно, что на ком-то всякое научное надо испытывать… Но собак все же жалко…

– С химией, – веско отрезала бабка и зашаркала валяными тапками вглубь коридора.

– И за допплощадь не платит, – наябедничал мне шепотом в спину управдом. Но с нами не пошел.

Профессор обнаружился в комнате, явственно превращенной в лабораторию. По крайней мере, такой количество незнакомой мне стеклянной посуды я видел только в лабораториях. Среди этой посуды обнаружился и сам профессор, крепкий мужчина, лет сорока с небольшим, с роскошной каштановой бородой и внимательными глазами. Которыми он внимательно наблюдал за карманным хоронометром в своей руке.

– Агенты Кречетов и Григорьев, – представился я, – Профессор Вагнер?

– Вагнер, товарищи, это знаменитый композитор девятнадцатого века. А я – Вангер.

Он добавил в колбу с одной бесцветной жидкостью другую бесцветную жидкость из пробирки. Никаких изменений не произошло, но профессор Вагнер… то есть, Вангер, удовлетворенно хмыкнул и развернулся к нам, опустившись на стул:

– Присаживайтесь.

Мы вместе с Григорьевым, с интересом осматривавшим помещение, сели на предложенные стулья и я уже было раскрыл рот, чтобы спросить, что он делает с собаками и где они вообще, как профессор выкинул удивительную штуку.

Он как бы раздвоился.

Нет, перед нами не появились даа профессора Вагнера… тьфу, Вангера. Просто один его глаз обратился в нашу сторону, а второй, прямо как у хамелеона, повернулся в другую и левая рука профессора начала что-то записывать в большой блокнот.

Как будто одно тело делили два человека и сейчас один из них занимался продолжением опытов, а второй разговаривал с нами.

Я даже на мгновенье подумал, что перед нами – двоедушец, но потом отбросил эта мысль.

Двоедушец – это колдун, который после смерти ухитрился подселить свою душу в тело другого человека, да так с тех пор и живет, вторая душа в одном теле. Но двоедушцы вот так себя не ведут. Душа колдуна просто прячется, за первой душой, отчего его очень трудно обнаружить, даже проверку пресвитерами они проходят на раз, да при необходимости, может душу хозяина тела задвинуть и вперед вылезти, сам телом управлять, так что первая душа потом и не прмнит ничего. Матерые, долго в ином теле живущие двоедушцы, могут научиться отделять двойника – недолго живущий слепок с тела, в котором душа колдуна находится. Но вот так, чтобы тело одновременно двумя душами управлялось – так двоедушцы не могут. Если профессор и колдун – то гораздо более необычный.

3

Почувствовав некоторое напряжение, Вангер посмотрел на меня с Григорьевым. Ага, вы правильно поняли – одним глазом на меня, другим на него.

Надо было всё же пресвитера брать… Не люблю я, конечно, нового, с Цюрупой гораздо легче работалось, но как пресвитер он своё дело знает. А есть вещи, которые навскидку, без пресвитера, и не определишь.

Профессор смущенно кашлянул и глаза вернулись к человеческому положению.

– Прошу прощения, – честно говоря, никакого сожаления в его голосе не было, – привык так работать, забываю, что для обычного человека это зрелище непривычное.

– Что за магия? – спросил Григорьев. В его голосе чувствовалась некоторая настороженность и я его прекрасно понимаю: всё непонятное настораживает, а непонятная магия настораживает вдвойне. Если не втройне.

– Это не магия. Это наука, – гордо заявил Вангер, – наука, позволяющая расширить возможности человеческого тела. Вот вы знаете, что человеческий мозг разделен на два полушария?

Я пожал плечами. В школе рабочего поселка нам этого не рассказывали, а те мозги, которые я видел на войне, были разделены не на два полушария, а на множество кусочков. Обычно смешанных с кровью и фронтовой грязью.

– В таком случае, просто поверьте, что так оно и есть. Каждое полушарие отвечает за действия одной из половин тела человека. Между собой они, понятное дело, синхронизированы, но мне, силой воли, удалось научиться отключать связь между полушариями, что позволяет вдвое увеличить производительность мозга и работоспособность.

– Силой воли? – ошарашено переспросил я.

Я имел в виду, что, мол, какую ж это силищу надо иметь, чтобы что-то там у себя в голове включать и отключать, но профессор понял по-своему:

– Разумеется, кроме силы воли необходимы и определенные препараты. Внутри человеческого тела непрерывно протекают химические реакции и с помощью биохимии мы можем исследовать их, понять, и изменить, расширяя возможности человеческого тела. Биохимия – наука молодая, ее принципы сформулированы Карлом Нейбергом всего лет 20 назад, но уже понятно, что перспективы ее поистине безграничны. Например, возможна разработка курса препаратов, которые не только излечат вашу хромоту, но, в теории, позволили бы вам отрастить новую ногу, если бы вам пришлось перенести ампутацию.

Перед моими глазами встала картина – вместо ноги у меня ящеричья лапа. Это ж ящерицы хвост отращивают.

Бррр!

– Вы говорите, человеческого тел. Зачем вам тогда собаки?

Профессор развел руками:

– На ком-то же нужно проводить исследования. У меня под рукой, только один подопытный, это я сам, а гипнотоксины бывают пяти разновидностей…

– Гипнотоксины? – насторожился я. Словцо незнакомое, но – «гипно»? Гипноз? После того, как я попал в иллюзию Нельсона, любое упоминание гипноза меня настораживает.

– Вещества, вырабатываемые организмом и заставляющие его спать. От древнегреческих слов «гипнос», «сон», и «токсикос», «ядовитый». При любой химической реакции возникают не только нужные вещества, но и отходы. Вот гипнотоксины – и есть эти самые отходы, которые выводятся только во время сна. Но если научиться нейтрализовать их – человечество может избавиться от необходимости спать! Треть жизни проводить в постели, наблюдая галлюцинации, вызванные гипнотоксинами!

Я даже не нашелся, что сказать. С одной стороны – сон это хорошо, с другой – иногда бывает необходимость не спать как раз тогда, когда глаза прямо смыкаются. Так что если профессор найдет способ не спать – то почему бы и нет.

– А почему собаки – не нашел я более подходящего вопроса, – Я слышал, опыты на кроликах проводят.

Вангер развел руками:

– Кролики дороже.

4

В одной из комнат квартиры профессора были устроены несколько вольеров, за проволочными стенками которых сидело несколько дворовых бобиков. Замученными и угнетенными они не выглядели, правда и радости в их глазах особой не было. Скорее всего, им было просто скучно. Один из псов, маленький рыжий, с пушистым хвостом с белым кончиком, как у лисы, и вовсе лежал, опустив голову на лапы.

– Люди по типу вырабатываемых гипнотоксинов делятся на 5 групп, условно обозначенные мною как А, В, С, D и Е. Результаты исследований подсказывают, что должна быть еще и группа F, но ее мне пока не удалось обнаружить. К сожалению, антидот для нейтрализации гипнотоксинов у каждой группы свой, мне пока удалось найти таковой для группы А, и нащупать пути к группе В, поэтому – вот.

Он поочередно указал на собак:

– Группа В, С, D, Е.

– А где А?

– По группе А уже готов антидот, проводятся испытания.

– На какой собаке? – не понял я.

Мурлыкнул дверной звонок.

– На мне, – хмыкнул профессор, – Я принимаю антидот и уже две недели не сплю.

Хм. Вангер не выглядел, как человек, который не спит даже один день. Вполне бодрый, причем без этакой нездоровой бодрости, какая бывает после кофе или кокаина. Наверное, эти его антидоты – похоже еа антрекот – и впрямь действуют

– Степан Иванович, – заглянула экономка, – к вам пришли эти… Вчерашние…

Она попыталась что-то изобразить своим сморщенным лицом, выглядело это так, как будто она сейчас гикнется.

– Прошу прощения, товарищи.

Профессор вышел, а мы с Григорьевым подошли рассмотреть собак. Особенно того, рыжего, замученного… а, нет. Судя по бельму на глазу и одному-единственному клыку в пасти, пёс просто старый как Мафусаил. А так – шерсть не тусклая и не вылезающая, глаз, который не с бельмом – блестящий… Нет, непохоже, что их тут мучают. И жертвоприношений профессор не проводит: собаки это чувствуют и не были бы такими бойкими.

Похоже и впрямь, ложная тревога – нет тут никакой магии, чистая наука. Просто настолько сложная, что ее от магии не отличить. Эх, сюда бы пресвитера для верности или хотя бы Чеглока. У того взгляд наметанный, он следы колдовства враз определяет.

– Кречетов, – тронул меня за плечо Григорьев, – там что-то нетихо.

И впрямь: за дверью определенно скандалили и, кажись, даже угрожали.

5

На спокойного, как валун, Вангера наскакивал типчик неприятной наружности: невысокий, с усиками под Макса Линдера, в клетчатом костюме и широкой кепке. У дверей маячили два громилы, одетые уже попроще и похожие на мясников.

– Да ты знаешь, профессор вшивый, какие деньги из-за тебя, люди потеряли⁈ – брызгал слюной клетчатый, – Если тебя вместе с твоей мамкой продать, таких денег не наберешь! В общем так – отрабо…

– Что здесь происходит? – лениво поинтересовался я.

Клетчатый мельком взглянул на нас, не впечатлился и махнул одному из громил:

– Гаврила, выкини их, – и снова повернулся к Вангеру, – Будешь колдовать лошадей…

Я достал наган.

– Жук, у хромого шпалер, – спокойно прогудел Гаврила-громила.

– Ну так отними! – клетчатый, не глядя на нас, протянул руку, явно пытаясь схватить профессора за бороду и тут же завизжал: тот перехватил руку у запястья и, не напрягаясь, сжал так, что захрустели кости. Силушкой бог профессора не обидел… Или опять научные штучки?

Гаврила, тем временем, тянул свою лапищу к моему револьверу. И тут или стрелять или…

– МУР, – я показал свой значок.

Вот это сработало: громилы сделали шаг назад, даже тот, что у дверей стоял, а клетчатый отчаянным рывком выдернул руку из стального захвата и заорал:

– Мусоров навел, падло⁈ Уходим!

Он прыгнул к двери и, по примеру всех дешевых сявок, желающих оставить за собой последнее слово, выкрикнул оттуда:

– Мы с тобой потом поговорим, борода!

– Зачем потом? – послышалось от входа в квартиру, – Давай сейчас поговорим

В дверях, с улыбкой на лице и наганом в руке, стоял Чеглок.

6

В общем, клетчатый сотоварищи оказался неинтересной шушерой с Центрального Московского ипподрома. А вот причина, по которой они заявились к профессору Вангеру, оказалась гораздо интереснее.

– Ну, а что мне собак, воровать с улицы, что ли! – развел руками профессор.