Текст книги "Воскреснуть и любить"
Автор книги: Констанс Йорк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Констанс Йорк
Воскреснуть и любить
Пролог
…Рот прижимался ко рту, и она пила влажное тепло так, будто умирала, а это тепло могло сохранить ей жизнь. Ее руки обвивали его шею и ощущали тепло кожи и биение пульса. Поцелуй становился все крепче. У нее уже не осталось никаких сомнений, что он действительно любит ее. И все же она боялась дышать, боялась пошевелиться, ей казалось, что стоит зажмуриться, и все происходящее окажется сном.
Нет, это не сон: он настоящий, теплый и очень решительный. Его терпение кончилось. Он не собирался ничего объяснять. Его руки, обнимавшие ее, дрожали. Но не от страха, как она сначала подумала. От желания. От неудержимого желания. Она не могла насытиться его прикосновениями.
Ее одежда куда-то исчезла. Она не помнила, как и когда это случилось. Осталось лишь случайное воспоминание о том, что она помогала ему раздеть себя и раздеться самому. Страсть кружила голову, то ускоряя, то замедляя бег времени. В мозгу мелькали обрывки слов – она говорила ему о своей любви, и он отвечал ей тем же.
Когда их тела сплелись, он перекатился на спину и привлек ее к себе, не прерывая поцелуя. Она ощущала прикосновение его длинных ног, каменной груди и… того, что лучше всяких слов говорило о любви и желании.
Оставалось одно. Самое главное. Он рывком перевернул ее на спину и накрыл своим телом. А затем, нежно и твердо глядя в глаза, овладел ею. И этот взгляд отражал все, что он чувствовал: радость, любовь, гордость.
Он двигался неторопливо, вновь и вновь наполняя ее. И целовал, и шептал слова любви. Казалось, своим телом, губами, выражением глаз он смывает последние ее сомнения. Его любовь была ярким солнечным лучом, способным растопить лед, если тот еще сохранился в укромных уголках ее души. Теперь она была уверена, что он хочет ее так же бурно и неистово, как и она его.
Она не знала, что близость может быть столь полной. Пламя его желания приводило ее в экстаз всякий раз, когда они сливались воедино. А когда завершение перестало быть безумной мечтой и превратилось для обоих в реальность, которой уже нет сил сопротивляться, она до конца отдалась жару и полыхающему свету страсти…
Так начался их настоящий брак. Так началось счастье.
Но, Боже мой, как же долог, извилист и тернист был путь к вершинам этого счастья!
Что ж, у них есть целая жизнь, чтобы наверстать упущенное.
Глава 1
Однажды ночью сквозь три слоя белой краски, которой преподобный Энтони Хэкворт и его нищая паства обильно покрыли штукатурку, вновь проступил символ бандитской шайки. Однажды ночью некий бездомный вскрыл замок и устроил себе ложе под неканоническим изображением Иисуса, украшавшим голую стену церкви. Однажды ночью неуловимые призраки вывалили на ступеньки груду мусора, выкопали из крошечного цветника последнюю хризантему и бросили в ящик для жалоб послание, в котором критиковался десерт, поданный во время проходившего каждую среду традиционного братского ужина.
– «Пива, а не мороженого. Меньше болтовни»– прочитал Энтони, скомкав в руке записку, состоявшую из двух предложений, и хмуро уставился на старика, который собирал свои пожитки в потертый мешок, освященный годами бродяжничества. – Это ты написал? – спросил Энтони.
Бездомный покачал головой.
– Ты знаешь про наши братские ужины по средам?
Старик молча воззрился на священника.
– Каждую среду в шесть часов вечера мы устраиваем здесь трапезу для тех, кто голоден. Тебе всегда будут рады. А когда в следующий раз понадобится ночлег, позвони в колокольчик. Я открою. Не надо ломать замок.
– Церкви не должны быть на запоре, – пробормотал взломщик. – А дети не должны получать колотушки за то, что они расписывают стены и крушат мебель.
Ночной прихожанин уставился на изображение, которое охраняло его сон.
– Человека, который нарисовал это, тоже следовало бы поколотить.
Суровая линия рта Энтони слегка смягчилась.
– Ты так думаешь?
– Христос с четырьмя разными лицами. – Старик пожал плечами. – Кому это пришло в голову?
– Почему ты решил, что это Иисус?
– Вот это лицо, похоже, его. – Знаток церковной живописи указал на один из четырех ликов, сильно отличавшийся от остальных.
– Потому что оно белое? Но если бы ты был черным, то признал бы Иисуса в соседнем образе.
– Что это за церковь? Что заставило тебя приехать в Кейвтаун [1]1
Cavetown ( англ.) – Пещерный город. – Здесь и далее примеч. пер.
[Закрыть]и служить в храме для убогих?
– А что заставляет тебя каждую ночь напиваться в дым и каждое утро просыпаться в столь странном месте? – ответил вопросом на вопрос Энтони. В голосе его не было ни следа снисхождения. Правда, он знал, что не имеет права судить. Сам был ничем не лучше человека в рубище. Как и любого другого.
– В твоей душе не так уж много жалости к больному старику, верно? Какой же ты после этого пастырь?
– Такой, который считает, что жалость – это напрасная трата времени.
Энтони поглядел на свои золотые часы весом в двадцать четыре карата. Новый ремешок из искусственной кожи уже потрескался.
– Меньше чем через час начнется служба. Можешь остаться. Добро пожаловать.
– Не-а. – Старик зачесался, начав с плешивой макушки и постепенно опуская руку все ниже и ниже, к местам, которые большинство людей на публике предпочитают не чесать. – Я ухожу.
Энтони потянулся за кошельком. Он достал три долларовые бумажки и передал их бродяге.
– Так мы увидим тебя в среду?
Человек небрежно сунул кредитки в карман.
– Не нужно мне вашего милосердия.
– Подумай о том, что такое ужин с друзьями.
– Не желаю я никаких друзей.
Старик сложил свои пожитки, стянул ремнем узел и взвалил его на плечо. Не сказав ни слова, он заковылял к двери и был таков.
Спустя несколько секунд дверь хлопнула снова. В церковь вошла молодая женщина, подталкивая перед собой двух заспанных девочек. Глаза у нее были красные, темные волосы не причесаны, худое тело ссутулилось, словно она пыталась прикрыть детей, если не собой, то хотя бы своей тенью. Энтони не улыбался.
– Вы сегодня рано, Агата. Я даже не успел расставить стулья.
– Я помогу. – Она силилась улыбнуться, что было нелегко, так как половина рта у нее распухла. – Это неважно.
– Вы уже позавтракали?
– Конечно.
– И дети тоже?
– Они так рано не едят.
– Крупа на столе в кухне наверху. Молоко и сок в холодильнике.
– Я не могу…
– Сможете. – Энтони ткнул большим пальцем в сторону коридора и лестницы, которая вела в его квартиру. – Там же возьмете лед, чтобы приложить к губе.
– О, с губой все в порядке. Я просто ударилась о…
– Завернете лед в кухонное полотенце. Подержите двадцать минут, потом двадцать минут перерыва. Повторяйте, пока не начнется служба.
Она кивнула. Через минуту за ней и детьми закрылась дверь квартиры священника.
А Энтони Хэкворт остался наедине с изображением Христа и собственными мыслями.
Ему стало бы легче, если бы не было ни того ни другого. Картина – новая и раздражающая, а мысли – старые и неотступно мучительные.
Он поглядел на изображение, и тишину заполнил голос, которому когда-то зачарованно внимали тысячи прихожан.
– Итак, Помазанник [2]2
Christos ( греч.) – помазанник.
[Закрыть], вот и наступает воскресное утро. Грядут твои агнцы, а за ними крадется волк.
Энтони не ждал ответа. Святой отец перестал верить в него в тот день, когда сложил с себя обязанности настоятеля одного из наиболее престижных протестантских храмов Новой Англии [3]3
Название исторически сложившегося района в северовосточной части США, предложенное в начале XVII века.
[Закрыть].
Он придвинулся ближе. Казалось, четыре лика соединились в один, но Хэкворт все равно не видел их, целиком уйдя в себя.
– Один бездомный агнец, один побитый, а двое маленьких до того голодны и напутаны, что разучились смеяться. Представь себе, Джей Си [4]4
Джей Си – начальные буквы имени Иисус Христос. Jesus Christ ( англ.).
[Закрыть], детей, которые забыли, что такое смех. Если, конечно, когда-то они это знали.
Энтони глядел на картину, но его внутреннему взору представало иное зрелище. Он видел алтарь, накрытый белоснежным полотном, простой золотой крест и дароносицы из полированного серебра, наполненные хризантемами, далиями и фруктами осеннего урожая. Все дары благословенной Богом земли на Божьем столе. Для людей, удостоенных Божьей благодати.
– Один бездомный, один побитый, двое голодных и напуганных, – тихо повторил он. – И еще один, разговаривающий с Господом, в которого больше не верит. Вот что такое Божье царство на земле, Джей Си. Добро пожаловать в Кейвтаун. Добро пожаловать в церковь Двенадцати апостолов.
Вечность, в которую Энтони тоже не верил, молчала. А затем, приветствуя наступление воскресного утра, в трех кварталах отсюда зазвонили колокола католического храма святого Павла.
– Жаль, Помазанник, но ничего не поделаешь, – отворачиваясь, сказал священник. – Тебе меня не одурачить. Теперь я слишком хорошо тебя знаю. Если бы у тебя был голос, он бы прерывался от слез.
Кэрол Уилфред была разбужена отдаленным колокольным звоном. Этот звук смешивался с какофонией автомобильных моторов, джазовым завыванием, доносившимся из тарахтелки какого-то тинейджера, и воплями соседского ребенка.
Девушка открыла один глаз и поняла, что на самом деле время более позднее, чем ей казалось. Открыв другой глаз, она увидела, что, перед тем как лечь спать, в темноте надела зеленые боксерские трусики, совершенно не подходившие к красной шелковой ночной рубашке.
Уж лучше было бы спать голышом, подумала она. Слава Богу, что сегодня утром рядом с ней не было никого, кто мог бы стать свидетелем этого конфуза.
Впрочем, такого свидетеля не было не только сегодня утром, но давным-давно…
Кэрол медленно села и тряхнула копной темных волос, которая согласно широко распространенному дурацкому стереотипу не соответствует типичной внешности медицинских сестер. Волосы у нее были длинные, пышные, непокорные, и она гордилась ими. Даже собранные в узел на затылке, они умудрялись лезть в глаза и уши, а локоны спадали на шею.
Когда девушка окончательно стряхнула с себя сон, стоявшее рядом с кроватью зеркало напомнило, что и все остальное в ее внешности не вызывало ассоциации со спокойными голосами и добрыми руками. Необычными чертами лица Кэрол была обязана нескольким поколениям иммигрантов, избравших Кейвтаун своей первой остановкой в Соединенных Штатах Америки. Некоторым счастливчикам удавалось перебраться в более благодатные места, но не раньше, чем они обогащали местный генофонд одной-другой чертой или характерной особенностью.
Большие миндалевидные глаза, которыми ее наградила некая таинственная страна, такие голубые, почти лазурные, что на память тут же приходили ясноглазые норманны. Смуглая ореховая кожа – явный дар матери, наполовину эфиопки, но не отца, в жилах которого текла кровь викингов. Смесь африканского солнца и скандинавских морозов снабдила Кэрол щедрой улыбкой и благоразумием не злоупотреблять ею. В тех редких случаях, когда девочку хвалили школьные учителя, они называли ее внешность броской или интересной. Эпитет «красивая» приберегался ими для барышень с более благородной родословной.
Кэрол с трудом вылезла из постели, подошла к холодильнику и сделала большой глоток молока прямо из пакета. Она привыкла пить молоко по утрам и кофе на ночь. На завтрак она ела пиццу, на ужин – оладьи, а десерт поглощала в любое время суток, не запрещенное законом. Она никогда не делала того, чего от нее ждали, а на мнение окружающих обращала внимания столько же, сколько на жужжание мухи.
Что ж, сегодняшний день покажет, кто из них ближе к истине. Вполне возможно, правы именно окружающие, а она просто чокнутая.
Наскоро приняв душ и почти одевшись, Кэрол обратила внимание, что ребенок в соседней крошечной квартирке все еще плачет.
Наверно, полуторагодовалая Люси хотела есть. Ее мать, Долли, не слишком отличалась от всех остальных семнадцатилетних девчонок и любила поспать. Правда, из всех юных матерей, которых знала Кэрол, Долли была лучшей. Однако это вовсе не означало, что рождение ребенка одним махом превратило ее во взрослую женщину, способную принести собственные удовольствия и желания в жертву орущему свертку весом в шесть фунтов, который нежданно-негаданно сильно осложнил ей жизнь.
Кэрол вышла в коридор и принялась одной рукой застегивать манжету, а другой – стучать в дверь.
– Эй, Долли, ребенок голоден! Либо вставай, открывай и давай девочку мне, либо вставай и корми ее сама!
– Отстань…
Кэрол застегнула другой рукав и постучала вновь.
– Не отстану, – сказала она. – Открывай.
Наконец дверь подалась. За ней стояла мать в футболке почти до колен.
– Слушай, тебе давным-давно пора завести собственных детей.
– Как бы не так! Хочешь, чтобы я возилась со своими и не мешала тебе спокойно жить? – Кэрол опустилась на корточки и протянула руки. Люси, у которой слезы текли по подбородку, потянулась в объятия девушки и вытерла лицо о ее блузку.
Сердобольная нянька поднялась, прижимая ребенка к себе.
– Спасибо тебе, сопливый нос, – криво улыбнулась она. – Будем надеяться, что у меня найдется еще одна чистая блузка.
Долли зевнула.
– Слушай, может, теперь ты оставишь нас в покое?
– Это было бы лучше всего. Но если она будет продолжать реветь, я вернусь и убью тебя в твоей собственной постели.
– По крайней мере, мне не придется вставать.
– Ты лентяйка. – Кэрол погладила нерадивую мать по голове, пытаясь смягчить упрек. – Хочешь, я покормлю ее, пока ты будешь принимать душ?
– Не-а. Ты накормишь ее какой-нибудь дрянью.
– Арахисовое масло и гренки – это вовсе не дрянь.
– Вчера я купила ее любимую кашу. – Долли подняла руки, прежде чем Кэрол успела возразить. – И сок. Сок я тоже купила.
– Значит, ты прислушалась к моим советам?
– Не-а. Всего лишь инстинкт самосохранения. – Долли вынула дочь из объятий соседки. – Сегодня воскресенье. Почему ты оделась, как будто идешь на работу? Разве у вас нет выходных?
Кэрол была руководителем уникального проекта «Фонд Исиды» [5]5
Исида ( егип., греч.), – божество материнства, богиня управляющая человеческой судьбой.
[Закрыть], целью которого являлось обеспечение женщинам и детям Кейвтауна охраны здоровья, а одиноким матерям – и занятости. Девушка создала этот проект из ничего, шутками, мольбами и угрозами выбивая деньги из частных благотворительных и государственных организаций. Ни одна женщина, ни один ребенок в этом городе не должны были пройти через то, что довелось пережить ей самой.
Уилфред была директором, сотрудником, секретарем и сторожем одновременно. Впрочем, никогда не жаловалась. Ей нравилось разнообразие, постоянная текучка и улыбки на лицах детей, которых не было бы в живых, если бы не существовал «Фонд Исиды».
А всех и все, что мешало помогать этим детям, директорша презирала и ненавидела.
– Мне надо кое-куда сходить, – сказала она.
Долли прижала Люси к себе и девочка притихла.
– Куда это?
Не глядя в глаза мамаши, Кэрол осмотрела однокомнатную квартирку – наверно, лучшее жилье, в котором той доводилось обитать. Здесь царила почти болезненная чистота, но разбросанные на полу детские игрушки придавали комнате живописный беспорядок.
– На Грейфолдские камни [6]6
Greyfold ( англ.) – серый загон (для овец).
[Закрыть].
– Ого… Это же территория «Стаи».
– Это общая территория.
– Ты с ума сошла, девочка.
– Я делаю свое дело. – Кэрол скрестила руки на груди и приготовилась к битве. Хорошая тренировка перед тем, что ей предстояло. – И не позволю мешать мне стае каких-то койотов, не могущих поделить между собой загон для серой паствы и готовых ради этого убить друг друга!
– Вот ты и станешь первой, кого они убьют.
– Едва ли. Эти парни знают меня. Я принимала роды у их подружек и держала этих девчонок за руки, когда они пытались наглотаться таблеток. Мальчишки не станут стрелять в меня.
– Ты собираешься повидаться с Сибиллой, верно?
Кэрол посмотрела в глаза Долли.
– У нее вот-вот начнутся схватки, а в больницу она идти боится.
– Тогда тебе не «Стаю» надо бояться. Тебя затопчут «Мустанги». Они увидят, куда ты идешь, и сразу догадаются к кому.
– Ну и пусть.
– Ты не в своем уме.
– Нет. В своем. Кто-то должен оставаться нормальным в этом городе, где подростки решили, что самая лучшая вещь на свете – это перестрелки с соседними бандами, отличающимися от них лишь цветом одежды и эмблемой.
– Сибилла знала, на что шла, когда начала путаться с Тимоти и его дружками. Она знала, что Кентавр ни за что не допустит этого. – Молодая женщина ткнула указательным пальцем в грудь упрямицы, пытаясь заставить ее образумиться.
– Тимоти хороший парень.
– Это дела не меняет.
Кэрол было приятно, что Долли искренне переживает из-за нее. Не все потеряно, если такие девчонки, как эта, на плечи которой свалилась огромная тяжесть, не теряют способности переживать из-за других людей.
– Я буду осторожной, – пообещала она.
– Ты не можешь изменить порядок вещей, Кэрол. Так было сто лет назад, так будет еще через сто. Пещера останется Пещерой и тогда, когда на ее тротуарах будут играть внуки Люси.
– Ну, если наши внуки будут играть на тротуарах, это будет уже не тот Кейвтаун. Здесь станет намного лучше.
– Я все же не думаю, что тебе стоит ходить туда.
– Представь себе, что там лежишь ты и дожидаешься моей помощи.
Ответ Долли не был предназначен для детских ушей.
– Будем надеяться, что это слово не станет первым, которое произнесет Люси, – сказала Кэрол.
– Когда вернешься, зайди ко мне.
– Ладно. Только не вздумай снова лечь в постель. Я не хочу еще раз будить тебя.
Кэрол наклонилась и поцеловала соседку в щеку.
Когда Уилфред, сменив блузку, полчаса спустя шла по коридору, соседняя дверь дрожала от грохота. Долли смотрела по телевизору воскресные мультфильмы. Интересно, смотрит ли их ее малышка.
Энтони нужно было расставить стулья и принести кафедру. Держа в каждой руке по три стула, он продвигался к алтарю. Как только Хэкворт опустил стулья на пол, перед ним во всей красе вновь засиял бандитский символ.
Сегодня с этим уже ничего не поделаешь. Здесь мог помочь только еще один слой краски. А может, и нет. «Мустанги» с Восточной авеню хотели, чтобы их герб сохранился во веки веков. Он был нарисован огненно-красной краской и подчеркнут черной эмалью. Художник был талантлив. Символом шайки была вставшая на дыбы оскалившаяся дикая лошадь, любовно переданная во всех подробностях. И рисунок, и сопровождавшую его таинственно-непристойную надпись тщательно закрашивали. Казалось, они исчезали, но лишь для того, чтобы снова проступить сквозь три слоя белой краски.
Похоже, победоносный символ указывал на тщетность всего, что пытался сделать Хэкворт. Однако в последнее время сеятель доброго и вечного приучил себя думать, что как ни малы его дела, они все же принесут свои плоды. Прежде чем переехать в Кейвтаун и возглавить церковь Двенадцати апостолов, он два года вовсе ничего не делал. Тогда было неизмеримо хуже. Здесь, по крайней мере, он боролся, а не дрейфовал по ветру. Если уж и ему, и обитателям Пещер суждено провалиться в тартарары, то они провалятся, сражаясь до последнего. Бок о бок.
Его мысли прервал женский голос.
– Знаете, надо было бы позвать сюда парнишку, который сделал это, а заодно и его дружков и попросить их расписать всю эту стену. Пусть изобразят Христа в Гефсиманском саду или Тайную Вечерю. Похоже, это единственный способ покончить с безобразием.
Энтони обернулся. В первый раз за утро его лицо осветилось улыбкой.
– Вы сегодня рано, Глория. Пришли дать мне совет или помочь расставить стулья?
– Я иду к мессе у святого Павла.
Глория Макуэн подошла ближе и остановилась рядом. Это была маленькая женщина неопределенного возраста, смуглая и седовласая. Сегодня на ней был прекрасно сохранившийся зеленый костюм из искусственного шелка по моде сороковых годов и соломенная шляпка с короткой зеленой вуалью. Глория жила в Кейвтауне с незапамятных времен. Она преподавала в местных школах, служила в муниципалитете и заседала в любом комитете, если он того заслуживал. Ее болезненной страстью было желание создать нормальный город из места, которое другие называли просто и смачно – «загон».
– Надо сказать, мальчишки не без таланта. – Она вскинула голову. – Держу пари, тут не обошлось без Габриеля Браво. Его учила рисовать мать. Она была славная женщина. Целыми часами возилась с сыном. А однажды утром взяла и исчезла. Папаша же его – человек конченый.
– Пару раз наши пути с мистером Браво пересекались.
– Ветхий Завет с этой стороны… – Глория указала на противоположную стену. – Новый Завет – с этой. Пожалуй, Габриэль справился бы.
– Когда я в последний раз видел этого новоявленного Рафаэля, тот мочился на ступеньки церкви.
– Он пытался обратить на себя ваше внимание.
– И преуспел в этом. – Энтони сложил руки на груди. – А как же с сегодняшней службой?
– Ваша очередь через неделю. – Женщина поправила висевшую на плече сумку. – Приходится соблюдать расписание.
– А вы не пробовали раздвоиться?
– Вам будет очень недоставать меня сегодня? На какую тему проповедь? Что-нибудь интересное?
– Чудо с хлебами и рыбами.
– Только не напускайтесь на людей, как вы обычно это делаете. Они приходят сюда, чтобы слегка вкусить от Божьей благодати. Люди устали от напоминаний, что они должны изменить мир. Большинство сидят здесь, чтобы помолиться о лишнем часе сна или о лишнем куске за завтраком.
– Значит, Господь существует для того, чтобы набивать их желудки?
– У него для этого больше возможностей, чем у нас.
– Я несу им кусочек Господа.
– Если так, не забудьте и себе прихватить. – Она пожала священнику руку и ушла, прежде чем тот сообразил, что ей ответить.
Энтони выглянул в окно, следя за тем, как маленькая фигурка Глории исчезает в осеннем утреннем тумане.
Внезапно из того же тумана вынырнули трое молодых людей. Все трое были одеты в распахнутые на груди длинные темные пальто с разрезом и грязноватого цвета ковбойки, из-под которых выглядывали зеленые футболки армейского образца. Впрочем, между ними была кое-какая разница. Один носил тщательно отутюженные брюки цвета хаки, двое других – джинсы. У одного на голове красовалась нахлобученная на уши черная охотничья каскетка, у другого – бейсбольная кепка, перевернутая козырьком назад, а у третьего не было ничего, за исключением двух заплетенных косичек и по-военному точного пробора.
Энтони достаточно хорошо знал их, чтобы понять: парня в черной каскетке следует опасаться.
Они шли не медленно и не быстро. Скорее, выступали с таким видом, словно были хозяевами этого тротуара, этой улицы и ее окрестностей. Однако если бы они двигались по другой стороне, то их походка была бы совсем другой: крадущейся и вызывающей. Они были членами «Мустангов» с Восточной улицы; другая сторона, где начинался район новостроек Грейфолдские камни, была вотчиной «Стаи».
А то место, на котором стоял Хэкворт, поджидая свою малочисленную паству, коей предстояло попытаться отыскать смысл в собственном существовании, принадлежало Господу, в которого священник больше не верил.
Энтони внимательно следил за приближавшимися к церкви молодыми людьми. Храм был всего лишь перестроенным магазином, а паства состояла из нескольких прихожан, обиженных жизнью и впавших в отчаяние более, чем другие обитатели города. Но эта церковь и этот приход составляли всю его жизнь. И он готов был защищать свои владения не менее безжалостно, чем «Мустанги» – свои.
Несмотря на бодрые слова, сказанные ею Долли, Кэрол ждала беды с того самого момента, как пообещала Сибилле Куртис прийти на Грейфолдские камни и осмотреть ее.
Кэрол всегда ждала беды и редко ошибалась. Быть оптимистом значило понапрасну тратить время, а быть пессимистом – понапрасну тратить силы. Она была реалистом, а посему ожидала худшего, предпочитая приятно разочаровываться, когда ничего не случалось.
Впрочем, сегодня на приятное разочарование рассчитывать не приходилось.
– Куда собралась, милашка? – спросил Джеймс Менсон, когда она остановилась у перехода на углу Восточной и Грейфолд-авеню.
Девушка медленно обернулась и смерила его взглядом.
– Кого это ты называешь милашкой, Джеймс? Когда мне было восемь лет, я меняла тебе пеленки.
– Я только спросил, куда ты собралась.
– Собралась перейти улицу.
Джеймс заслонил ей дорогу, а двое молодых людей обступили Кэрол с боков. Она вздохнула.
– Валяйте, мальчики. Не нашли себе дела получше, чем с утра мешать мне?
– Лучше не зли нас, милашка, – предупредил Джеймс. – Иначе мы научим тебя относиться к нам с уважением.
– Я отношусь к тебе с уважением, – сказала девушка. – Правда, не с таким, как прежде. – Она ощутила, как запястье сжали сильные пальцы. Наверняка останутся синяки. Девушка заставила себя не оборачиваться и не морщиться от боли. – Видишь ли, я привыкла считать тебя личностью, – продолжила она. – Это было еще тогда, когда тебе не нужна была свита, чтобы чувствовать себя взрослым.
Парень едва повел головой, и пальцы на запястье Кэрол тут же разжались.
– Какого лешего тебе понадобилось переходить улицу?
– Работа, Джеймс. – Она подошла чуть ближе.
– На той стороне улицы нет больницы.
– Зато там есть женщина, которая боится идти в больницу, потому что знает, что вы, мальчики, поджидаете ее здесь, чтобы отомстить.
– Сибилла?
Она обернулась к проронившему это имя молодому человеку. Наверное, это его пальцы отпустили ее запястье. Он носил черную каскетку, нахлобученную на уши и доходившую до самых бровей. У него было то самое злое, бледное лицо, которое представлялось Кэрол по вечерам, когда она одна возвращалась домой.
– Кентавр, брось… – сказала она. – Ну и что, если Сибилла ушла к другому парню? Думаешь, ты первый, с кем это случилось? Впрочем, какая разница… Все равно у тебя теперь другая.
Как ни печально, это была правда. Другая девушка заменила Сибиллу Куртис в жизни Кентавра. Девушка, которой следовало бы знать, что внешность смазливого самца и завсегдатая пляжей чаще всего сопутствует плохому характеру.
Он улыбнулся, и у Кэрол побежали мурашки по спине.
– Мы с Сибиллой собирались поговорить, – сказал он.
– Джеймс, – обратилась она за помощью. – Мне нужно сделать свою работу. Покажи мне человека, который сказал, что медсестра или доктор имеют право оказывать помощь только тем, кто носит одежду нужного цвета. Покажи мне человека, который сказал, что ваша дурацкая война со «Стаей» пойдет Кейвтауну на пользу, а не усложнит всем и без того нелегкую жизнь.
Джеймс приставил к ее подбородку кулак. Она не дрогнула, но почувствовала, что Кентавр и Габриель, третий из шайки «Мустангов», придвинулись к ней вплотную.
– Если будешь шляться на Грейфолдские камни, – сказал Джеймс, – то попадешь в беду.
Она бесстрашно смотрела ему в глаза. Глаза были такого же цвета, как его кожа. Темные, бархатистые.
– Что ж, я присматривала за тобой, когда ты рос. Я знаю, на что ты способен и каким ты можешь быть. Я знаю, кто ты есть. Не делай этого, Джеймс.
Что-то мелькнуло и вспыхнуло в глазах парня. У большинства подростков, прочесывавших местные кварталы, глаза были такими же пустыми, как и будущее, доставшееся им по наследству. Глаза Джеймса были другими. Кэрол пристально смотрела в них, желая поощрить борьбу, которая шла внутри юноши, и мечтая, чтобы он сделал правильный выбор.
– Уберите руки от леди.
Напряженную тишину прорезал мужской голос и разбил ее на тысячу кусков. Кэрол почувствовала на своем плече чью-то руку, но, прежде чем успела понять, что происходит, оказалась отодвинутой в сторону. В то же мгновение крупная мужская фигура оказалась между ней и «Мустангами».
– И как это, по-вашему, называется? – спросил мужчина.
На какой-то момент Кэрол смутилась, не зная, кому адресован этот вопрос. Но увидев насмешливое выражение на лице Джеймса, девушка поняла, что спрашивают не ее. Ее бесцеремонно оттолкнули в сторону, словно некий неодушевленный предмет. Мужчина в скромном сером костюме стоял, обернувшись лицом к «Мустангам».
– С вами никто не разговаривает, падре. – Забыв о девушке, Джеймс гордо выпрямился и посмотрел в глаза мужчине, рост которого значительно превышал шесть футов. – Не вмешивайтесь не в свое дело.
– Все, что происходит в этом приходе, мое дело. Вы стоите перед моей церковью. Я живу здесь.
– Кто вас сюда звал? – Джеймс полез в карман рубашки и достал сигарету. Взгляд его больше не колебался. Юноша щелкнул пальцами, и Габриель двинулся в обход Энтони, чтобы дать вожаку прикурить.
– Кто вы такой? – требовательно спросила Кэрол. Она пыталась выйти из-за спины священника, но тот по-прежнему прикрывал ее собой.
– Энтони Хэкворт, – коротко ответил он.
– Местный падре, – сказал Джеймс, выпуская клуб дыма в лицо Энтони. – Вспомнил, что он важная шишка. Подумаешь, церковь, в которую ходят два-три человека, да и то по воскресеньям! Воображает себя спасителем мира. А начать решил именно здесь.
Оцепенение девушки начало проходить, и ему на смену пришел гнев. Кэрол не могла ошибиться: этот человек действительно пытался помочь ей. Каждый раз, попадая в эти места, она вспоминала главную заповедь местного евангелия: не лезь в чужие дела.
Но отталкивать ее в сторону в самый разгар спора с Джеймсом этот человек не имел права. Добрый пастырь был повинен по крайней мере в двух смертных грехах, расплачиваться за которые придется, по всей видимости, ей.
– Это касается только нас с этим парнем! – воскликнула она, пытаясь встать к своему защитнику лицом. – Спасибо, но мы разберемся сами.
Для человека такого внушительного роста и веса Хэкворт удивительно легко двигался. Он сделал шаг в сторону и преградил ей путь.
– Кажется, у этого молодого человека не слишком добрые намерения.
– Я сама знаю, какие у него намерения.
Энтони предпочел сделать вид, что не расслышал.
– Леди может ходить где угодно, и не вам, мальчики, мешать ей. У каждого есть это право.
– Вы так думаете? – Джеймс швырнул сигарету под ноги Энтони. Окурок ударился о ботинок священника и отскочил в сторону. – А я думаю, что нет. Стоит ей перейти улицу, и она горько пожалеет, что пришла сюда. Потому что мы не отстанем от нее ни на шаг.
У Кэрол упало сердце. Угроза парня была недвусмысленной. Если она пропустит предупреждение мимо ушей, то дорого заплатит за это. Она не боялась, просто было жаль упущенной возможности уладить дело миром.
Стоя рядом с пастором, девушка сделала последнюю попытку образумить Джеймса, хотя знала, что это уже бесполезно.
– Менсон, я обязана позаботиться о Сибилле. Это моя работа. Даже во время войны Красный Крест пропускают на поле боя, чтобы подобрать раненых.
– Сибилла изменница. Раньше она путалась с «Мустангами», а теперь перебежала к «Стае». Она не ранена, – сказал Джеймс. – Пока.
– Она убита, – оскалив зубы, вставил получеловек, полуконь. – И ты тоже можешь считать себя убитой, если поможешь ей.
– Не следует угрожать людям, сын мой, – произнес священник. Слова были мягкими, тон – стальным.
– И кто же мне помешает? Не вы ли, падре? – Кентавр шагнул к нему вплотную. Он не был так высок, как Энтони, но его юное тело закалилось во множестве жарких уличных схваток. Грудь у него была широкая, и Кэрол знала, что скрывающаяся под пальто рубашка бугрится от мускулов.
