Текст книги "Рэмбо под солнцем Кевира"

Автор книги: Конрад Граф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Камаль шутит? Кто же в ночь уходит в пустыню один?

– Я буду не один, – улыбнулся Рэмбо. – Ты достанешь мне осла. – Осла?

– Ну да, обычного вьючного осла. Я куплю его. И куплю продукты, которые ты навьючишь на него.

– Эй вай, Камаль, что ты задумал? – Давуд, кажется, перепугался больше, чем если бы Камаль остался у него жить или попросил взорвать мечеть.

– Так ты приведешь мне сегодня осла? – спросил Рэмбо.

– Если надо, отчего же не привести, – вздохнул Давуд. Он понял, что Камаль человек серьезный, переубедить его невозможно, и смирился. – Могу отдать своего. Бери!

– Мне все равно, – согласился Рэмбо и спросил: – Ты был когда-нибудь в крепости Хазане?

– Крепость? – удивился Давуд. – Когда Хазане был крепостью? Этого не только старики, но и старики стариков не помнят. Говорят, там был похоронен принц Касем, сын святейшего Абуль-Фазла. Но когда? Нет, этого никто не помнит. Я видел эти развалины, там еще стояла стена. Правда, это было так давно.

– Как найти Хазане?

Давуд внимательно посмотрел на Рэмбо и рассмеялся.

– А, Камаль, ты хитрый! Ты хочешь идти ночью по звездам? По звездам никогда не заблудишься. Я думаю, Аллах для того и создал их, чтобы человек не крутился в этом мире, как старый слепой козел. Я научу тебя, как найти Хазане. Но ведь это далеко – фарсангов двадцать отсюда.

Рэмбо прикинул в уме: что-то около шестидесяти миль или чуть больше. Так ему и сказал Траутмэн.

– Я знаю, – кивнул Рэмбо. – Если каравану нужно двадцать часов пути, нам с ослом путь будет намного короче.

Не говори так, Камаль, предостерег Давуд. Коварнее и страшнее Деште-Кевира на земле нет ничего. Послушай, может, тебе найти проводника?

– Нет, – сказал Рэмбо, – ведь я не вернусь.

Теперь Давуд окончательно отказывался что-нибудь понимать. Может, Камаль хочет стать святым, собираясь идти к гробнице имама Резы в Мешхед через пустыню? Но ведь это самоубийство, которого Аллах не прощает ни одному из правоверных.

– Ты мусульманин, Камаль? – спросил он осторожно, чтобы не обидеть гостя.

– Такой же, как и ты, – ответил Рэмбо. – Я араб из Каира, шиит. И пусть тебя не беспокоят мои причуды. Во всем воля Аллаха, не так ли, Давуд?

– Аллах велик и милосерден, – вздохнул Давуд. – Если ты поел, пойдем посмотришь осла.

– Спасибо за угощение, Давуд, – сказал Рэмбо, поднимаясь с ковра. – А осла я смотреть не стану, я и так их много повидал на своем веку. К вечеру ты навьючишь на него столько воды и продуктов, сколько мне с ним нужно на четыре дня пути.

– Если идешь в пустыню на четыре дня, бери запас на десять – так у нас говорят.

Давуд по-человечески жалел этого человека, добровольно обрекающего себя на страдания, и был рад, что нежеланный гость оставит его в покое да еще и заплатит за то, что мог просто взять. Этот араб не был похож на тех, которые молча приходили, отъедались, как бараны на пастбище, и так же молча уходили дальше, не заплатив ни единого динара.

– Делай, как знаешь, – сказал Рэмбо. – А я пойду посмотрю пустыню. Она мне начинает нравиться.

– О Аллах! – чуть не застонал Давуд и пошел прощаться со своим ослом.

– Положи это в свою сумку, которую ты понесешь с собой, – Давуд передал Рэмбо флягу с водой и узелок с пищей.

– Ты боишься перегрузить своего осла?

– Нет, я боюсь, чтобы ты не умер сразу.

– Сколько я тебе должен. Давуд? – спросил Рэмбо и сунул в руку чайханщику пачку ассигнаций. – Здесь три тысячи туманов. Этого достаточно?

Давуда чуть не хватил удар.

– Камаль, нашему рабочему нужно полгода расчищать дорогу, чтобы заработать такие деньги! Послушай, я мог бы тебя даже проводить до Хазане, но на кого я оставлю чайхану?

– Спасибо тебе, Давуд. Я же сказал, мне не нужен проводник.

Небо искрилось крупными звездами, и стояла такая тишина, что, казалось, все вымерло вокруг и ничто не может ее нарушить.

Давуд шел впереди. Рэмбо вел за ним на поводу навьюченного осла. Они вышли из городка, и за дорогой Давуд остановился. Он подождал Рэмбо и, указывая рукой впереди себя, спросил:

– Ты знаешь эту звезду?

– Ее знает каждый мальчишка – это Полярная звезда.

– Тебе не придется даже задирать кверху голову – звезда всегда будет перед тобой. А днем… – Давуд помолчал и вдруг решительно дернул Рэмбо за аба. – Давай вернемся, Камаль. Аллах не простит мне этого!

– Давуд, зачем мне звезда, если у меня есть компас? – усмехнулся Рэмбо.

– Твой компас – игрушка для детей! – взорвался Давуд. – А это – пустыня!

– Ладно, прощай, Давуд. Спасибо тебе за все.

Рэмбо потянул осла, но тому, видно, очень не хотелось расставаться с хозяином и идти ночью в пустыню, и он уперся всеми четырьмя ногами. И тогда Давуд, не сдержавшись, дал ему такого пинка, что он взбрыкнул, и Рэмбо пришлось пробежать рядом с ним несколько шагов.

Давуд долго смотрел вслед двум теням, и когда они растворились в черном мраке пустыни, вздохнул и пошел домой.

Глава 7

Эфир был накален до предела. Полковник Траутмэн довел шифровальщиков до бешенства. Радиоволны неслись через страны, хребты и реки и, едва успев достигнуть цели, вновь возвращались с бешеной скоростью. Авианосец «Нимиц» медленно утюжил воды Оманского залива, а в его радиорубке полковник Траутмэн лихорадочно запрашивал военно-воздушную базу «Каиро-Вест», что с «Геркулесами» и почему с ними нет автономной связи, когда до начала операции остаются считанные часы. Потом он носился по палубе, как начинающий входить во вкус молодой боцман, и делал разнос командирам вертолетов и «зеленым беретам», попадавшимся на его пути: за оторванную пуговицу, за неисправный маслопровод, за берет, надвинутый не на то ухо.

Если бы Рэмбо увидел его в те минуты, он не узнал бы своего всегда невозмутимо-спокойного учителя и не мог понять причины его возбужденного состояния. Были операции и более сложные, и более рискованные. Что же случилось сейчас?

Траутмэн, конечно же, мог бы объяснить свое душевное состояние, но вряд ли бы он открылся кому бы то ни было и поделился своим смятением. Он более, чем кто-либо, знал, что операция обречена на провал, и тем не менее обязан был провести ее. Он давно уже понял, что он и его мальчики такие же заложники, как и члены дипломатического корпуса в Иране. Заложники своих политиков, которым ровным счетом наплевать и на свое посольство, не представляющее ни для кого никакого интереса, и на сотню "беретов", не имеющих никакой ценности, и на него, полковника Траутмэна, который всегда был пешкой на втором поле, лишенной шансов превратиться в ферзя. Все они должны будут лечь на шахматном поле большой политики. И вот тогда, когда они лягут, и начнется настоящая игра: игра великой Америки с посмевшим возмутиться карманным Ираном.

Но Траутмэн был солдатом. А солдатами командовали политики.

Он мог презирать их, ненавидеть, не уважать, но они были избранниками народа и выражали его волю. Воля же народа для Траутмэна была превыше всего. Если стране нужна его жизнь – "ради защиты национальных интересов США", как сказал президент, – он отдаст ее безропотно и с сознанием честно выполненного долга. На его гроб ляжет звездно-полосатый флаг, и троекратный салют разбудит в сердцах соотечественников благодарное чувство к защитнику их интересов. О большем полковник не мог и мечтать.

Траутмэн все понимал, и если порой еще в чем-то сомневался, то эти сомнения отбрасывал прочь, как ересь. А ересь в армии была подобна заразе. Так считал полковник и делал все, чтобы армия оставалась чиста духовно и физически.

Траутмэн посмотрел на себя со стороны и осудил за суету и нервозность. Сделав замечание механику за ненадежный трос, он тут же извинился перед ним, высказав уверенность в профессионализме личного состава. А когда "Геркулесы" из Египта откликнулись наконец на его позывные, он окончательно успокоился и взял себя в руки. "Берегы" снова увидели перед собой того Траутмэна, которого они любили и боготворили.

Один из "Геркулесов", переоборудованный под самолет-заправщик, сообщал, что готов загрузиться, как только поступит команда. Другой, к счастью команды "Дельта", был в полной боевой готовности.

Траутмэн подошел к фальшборту и посмотрел туда, где должен быть Иран. Берега не было видно, его скрывала и даль, и молочно-белая дымка на горизонте. Но там, за этой далью, в этой непонятной стране, был уже его Рэмбо. Траутмэну вдруг до тоски душевной захотелось узнать, что с ним и где он. Майор Кэнби, этот цэрэушный чистоплюй, всегда дает понять, что знает намного больше, чем говорит. И судить по его речам, это все равно, что гадать на кофейной гуще. Траутмэн даже не верил в те знакомства и пароли, которыми он снабдил перед отлетом Рэмбо и Али. Полковник, когда дело касалось Рэмбо, не верил ни в кого и ни во что – он верил только в него, своего мальчика. Джони выпутается, малыш всегда найдет выход, сынок не позволит оставить себя в дураках.

Траутмэн поднял голову, посмотрел с тоской в далекое синее небо и прошептал:

– Джони, сынок, где ты?..

Глава 8

Рэмбо не сразу понял, что произошло. Еще совсем недавно, несколько часов назад он сгорал от испепеляющего солнца, изнывал от иссушающей жары, даже сидя в чайхане Давуда, и вдруг будто упал на дно глубокого колодца или попал в морозильную камеру холодильника. Его уже не согревала даже быстрая ходьба. И тогда он побежал. Но навьюченный осел был обычной рабочей скотиной и не хотел разгадывать замысел своего хозяина. Он так же, как и прежде, размеренно отмеривал пустыню своим неторопливым ослиным шагом: один фарсанг – это расстояние, которое проходит караван за час пути. Осел мог не знать, что это за расстояние, но десятки поколений его собратьев за многие и многие века выработали тот шаг, который не изнуряет и позволяет проходить огромные пространства без видимых усилий. Поэтому попытку хозяина ускорить шаг он просто не понял.

Рэмбо пробежал несколько десятков ярдов и остановился. Осел так же неторопливо шел сзади. Он, наверное, знал, даже был уверен, что хозяину без него нечего делать, и как бы он ни резвился, он вернется к нему или будет стоять и ждать – фарсанг есть фарсанг. Рэмбо эта мера пустыни никак не устраивала, и он на нее не рассчитывал. Он подождал осла и решил исследовать содержимое вьюков, чтобы или освободиться от части груза, или же взять ее на себя. И первое, что он увидел, была толстая кофта, связанная из верблюжьей шерсти. Давуд даже это предусмотрел! Если бы Рэмбо знал об этой кофте, он бы не пожалел еще три тысячи туманов. А впрочем, как знать. Скорее всего, он посмеялся б над этой причудой Давуда, и кофта осталась бы в Тебесе. Рэмбо натянул ее на себя и почувствовал, что теперь нужда в беге отпала, а веками выверенный фарсанг восторжествовал. Больше во вьюках не было ничего такого, от чего бы можно было их освободить. Вода, вяленое мясо, пресные лепешки, сушеные фрукты – всего этого, по расчетам Давуда, видимо, и должно было хватить на десять дней пути. Многовато, но тут Рэмбо с Давудом спорить не стал – ему лучше знать, чего и сколько нужно для того, чтобы дойти до Хазане. Еще на дне одного вьюка Рэмбо обнаружил кусок плотной материи, сложенный в несколько раз, и догадался, что это тент, который должен был заменить ему палатку. Он вспомнил, что Давуд говорил ему что-то об этом. А вот и жерди, притороченные к бокам осла. Этот Давуд и в самом деле снарядил его чуть ли не до Мешхеда. Аллах с ним, ему лучше знать, что нужно путешествующему пустыннику.

Рэмбо завязал вьюки, и когда в его руках лопнула веревка, над его ухом будто бы громыхнул пистолетный выстрел. Рэмбо оглянулся и сразу понял – он нарушил мертвое безмолвие. Вокруг стояла такая тишина, что, казалось, где-то в далекой вышине звезды не мерцают, а тихо потрескивают. Но, странно, потрескивания этого он не слышал, а словно бы ощущал. Ему никогда еще не доводилось ощущать звуки, и это было настолько непривычно, нереально, что он не выдержал и громко сказал:

– Ну ты, длинноухий, пошел!

И не понял – он это сказал, или кто-то внутри него, или он просто вообразил себе, что сказал. Звук не разнесся, не повис в воздухе – он мгновенно исчез, словно ночная мгла и могильная тишина придушили его.

Звездный небосвод медленно вращался вокруг Рэмбо, ручка ковша Большой Медведицы задиралась кверху, а Полярная звезда стояла так низко над горизонтом, что, казалось, рано или поздно, но можно дойти до нее и потрогать ее рукой. Интересно, сколько до нее фарсангов и сколько нужно навьюченных ослов, чтобы хватило пиши и воды на весь путь?

Рэмбо шел широким размеренным шагом, приноровившись к шагам осла, и хруст галечника под ногами воспринимал, как некий звук, присущий самой пустыне, и уже не обращал на него внимания. Кофта согрела его, и он чувствовал себя легко и свободно, как никогда.

Где-то впереди, чуть ли не под Полярной звездой, и слева длинной дугой матово серебрились солончаки. Давуд предостерегал об их коварстве. Но ведь он предупреждал об осторожности и на этом ровном, как стол, участке. У этих аборигенов, подумал Рэмбо, врожденный страх перед неведомым. И все трагедии, случившиеся в пустыне за многие века, отложились в их памяти, спрессовались в одно общее впечатление: коварству Кевира нет предела.

Рэмбо посмотрел на часы. Если он так будет идти, то, пожалуй, к утру половина пути будет пройдена. Да и утром, пока солнце еще не поднимется достаточно высоко, можно будет пройти фарсанга два-три и после этого уже позволить себе отдохнуть.

Он так ушел мыслями вперед, что не сразу понял, отчего это осел вдруг заупрямился и замотал головой, словно пытаясь освободиться от повода. Рэмбо остановился, и до его слуха донесся непонятный звук, напоминающий то ли шум ветра, когда он шелестит в кронах деревьев, то ли клокотание воды на речных перекатах. Он не мог понять, откуда доносится этот звук, и чем он может угрожать ему. Он покрепче намотал повод на руку и хотел уже проучить осла, как что-то тяжелое и липкое ударило его по ногам, опрокинуло навзничь и потащило по галечнику. Он попытался подняться, но повод, намотанный на руку, тянул его за собой, не давая возможности даже стать на колени. Полы длинной аба обмотались вокруг ног, сама накидка плотно обхватила тело, и он почувствовал себя так, будто его заливают жидким цементом. И цемент этот начинает застывать. Движение прекратилось.

Рэмбо поднимался так, как поднимается муха, попавшая с лету на клейкую бумагу. Он с неимоверным трудом вытащил свободную от повода руку и медленно, напрягая все свои мышцы, готовые лопнуть, поднялся на четвереньки. Осел, как ни странно, стоял на ногах. Но этот осел уже не был тем животным, которого вручил ему Давуд. Перед ним стояло нечто черное и бесформенное, лишь отдаленно напоминающее навьюченного осла. Селевой поток, наигравшись им, поставил его на ноги и, будто в назидание, показывал теперь хозяину. Рэмбо освободил руку от повода, взял осла за шею и потянул за собой.

Они выбрались из грязи, когда небо начало светлеть. Рэмбо сбросил с себя аба вместе с сумкой, висевшей за спиной, снял с осла вьюк – один вьюк. Другой поглотил сель. Потом достал из вьюка флягу с водой, снял кофту, намочил чистый рукав и протер лицо. Плеснул еще воды и вытер морду бедному животному, чтобы оно могло хотя бы открыть глаза. Ножом он соскреб грязь со всего, с чего можно было соскрести, и оглянулся.

Селевой поток тянулся с северо-востока, оттуда, где должны быть горы Хельван – несчастная тонкая стенка, условно разделяющая Кевир и Лут. Значит, где-то там, миль за шестьдесят отсюда, вчера прошел дождь или выпал град, и маленькие ручейки, соединившись в каком-нибудь горном ущелье, обрушились вниз, сметая все на своем пути. Часть потока вырвалась из теснины и устремилась в низменность. Но, пробежав эти мили, заблудившаяся в пустыне грязевая река выдохлась, утратила свою силу и, лишь слегка потешившись одиноким путником и его ослом, остановилась. И Рэмбо возблагодарил Бога, что все кончилось благополучно. Ярдах в пяти от берега он увидел второй вьюк, но даже не подумал лезть за ним, – это было бы совершенно безрассудно.

Солнце выкатывало из-за горизонта, и Рэмбо подумал, что будет с ними, когда оно подсушит и хорошенько прокалит на них всю эту грязь. Но долго думать об этом не хотелось, и Рэмбо двинулся вперед, оставляя солнце с правой стороны – пока он мог обходиться и без компаса. Но не пройдя и двух фарсангов, понял, что следует сделать привал. Идти стало совсем невозможно – брюки затвердели и превратились в две цементные трубы. Осел не мог пожаловаться, но всем своим видом показывал, что дальше он мучиться не намерен – он шел, широко расставив задние ноги.

К счастью, остался тот вьюк, в котором лежал тент. Рэмбо растянул его с восточной стороны на кольях и разделся догола. Он разложил одежду на галечнике и стал усердно мять ее пятками. Застывшая грязь отваливалась кусками. А после того, как он протер каждый дюйм ткани в своих ладонях, одежда стала даже мягче, чем была, но несколько изменила свой первоначальный цвет. Потом он занялся ослом. Повалил его на бок и стал разминать пальцами засохшую корку на животе и между ног. Это заняло гораздо больше времени, чем он предполагал. Только после этого они поели и выпили по глотку воды. Рэмбо мог бы сразу отправиться дальше, но ослу нужен был отдых. К тому же следовало переждать самую жару.

Измученный осел, переживший потрясение, был не настолько глуп, как о нем привыкли думать европейцы. Пока Рэмбо укладывал вьюк, он завалился в самый угол тента и, тяжело вздохнув, закрыл глаза. Рэмбо намотал на руку повод, закутался в аба и лег рядом, глядя в необъятное чужое небо. Неведомо откуда вдруг появились в бездонно-синей пустоте рваные клочья облачков. Они трепетали, извивались, сталкивались друг с другом и мыльными пузырями уносились еще выше, чтобы раствориться в синеве. Где-то в далекой вышине гуляли ветры, а здесь царили мертвая тишина и безмятежный покой.

И вдруг среди этой тишины раздался оглушительный раскат грома. Осел вздрогнул, но даже не открыл глаза. Рэмбо приподнялся на локте, осмотрел небосвод и не увидел ничего такого, что предвещало бы грозу. Да и где собрать столько облаков, чтобы покрыть это бесконечное голубое пространство! Может, от отупляющей тишины гор Хельван громыхнуло несколько раз, и в ушах остался стоять такой протяжный звон, что, казалось, он пытается высверлить в черепной коробке мозги. Это было отвратительное ощущение, и от него невозможно было избавиться.

Рэмбо закутал голову в аба, повернулся на бок и только теперь понял, откуда этот звон – со стороны восхода поднимался легкий ветерок, который погнал с просторов Кевира песок. Это был даже не звон, а странный звук, состоящий из смеси тихого скрежета, скрипа и потрескивания – страшная мелодия пустыни.

Если ветру захочется поиграть с песком, человеку в этой смертельной игре места не останется. Но ветер, кажется, дул ровно, в небе по-прежнему лопались и исчезали мыльные пузыри легких облачков, а на много фарсангов вокруг простиралась уныло-однообразная равнина галечника.

Что там говорил Давуд? Горы – старые дети природы. Их веками зачинают, чтобы только еще через века родился младенец. Барханы – дети одной ночи или одного дня. Ветер выметает из чрева пустыни своих детей, чтобы тут же, на бегу, пожрать этих ублюдков. Так говорил Давуд, предупреждая о коварстве Кевира.

Ветер и песок пели свою монотонную песню, и под эту унылую мелодию Рэмбо уснул.

Проснулся он от того, что кто-то дергал его за руку и душил. Он открыл глаза и ничего не увидел. Рывком сорвал с головы аба и вздохнул облегченно. Солнце стояло в самом зените, и его прямые лучи прожигали все тело насквозь. Осел, пятясь, тащил Рэмбо за повод, намотанный на руку, Рэмбо оглянулся и увидел, что тент покосился от какой-то тяжести, навалившейся на него с другой стороны. Он вскочил и не поверил своим глазам – на него наползали барханы. Они были словно живые и медленно, но упрямо перекрывали ему путь на север. Рэмбо свернул тент, навьючил осла и бросился от них прочь. Он повернул на северо-запад, пытаясь обогнуть их, чтобы опять выйти на твердый галечник. И это ему удалось. На этот раз осел был куда послушнее и не нуждался в понукании. Животное понимало, что пески для него – не лучшая дорога.

Когда барханы остались позади, у Рэмбо уже не было сил продолжать путь. Ветер утих так же неожиданно, как и начался. Снова нависла тишина, и Рэмбо почувствовал себя куском баранины, которую обжаривают на вертеле на слишком сильном огне. Он достал флягу, дал глотнуть ослу и намочил ему морду. Потом оторвал от аба кусок полотна, смочил его и положил себе на голову. Через пять минут ему показалось, что у него испаряются мозги. И тогда он догадался обмотать себе голову сухим куском материи, – получилось нечто вроде чалмы, и стало гораздо легче. Надо было идти, и он пошел, как во сне, ни о чем не думая, ничего не видя, туда, где должна появиться Полярная звезда. Только бы выдержать до тех пор, когда она появится. Но стрелки часов словно остановились. Может, остановилось время? Рэмбо приложил часы к уху и услышал мерное тиканье механизма. Наверное, пустыня не была подвластна обычному ходу времени и жила по своим законам, выверенным веками и тысячелетиями, а не по часам и минутам.

И все же время шло. Рэмбо очнулся от того, что под его ногами начало что-то хрустеть. Неужели он спал и передвигался с закрытыми глазами? Так оно и есть. Он осмотрелся и понял, что достиг солончаков – знаменитых кевиров, давших название этим Богом забытым пространствам. Он оглянулся, чтобы увидеть барханы, и не увидел их. А может быть, их и не было, и они только приснились? Рэмбо не хотел даже думать об этом, как не хотел думать и о том, спит он еще или уже проснулся, – он просто боялся сойти с ума. Но соль хрустела под его ногами, и он нагнулся, чтобы пощупать эту гладкую блестящую поверхность. Ничего особенного – обычная соляная корка, причудливыми красками которой он восторгался издалека еще вчера. Сейчас перед ним была просто высушенная солнцем поверхность, ослеплявшая своим блеском глаза до ломоты в висках.

Эти кевиры он видел ночью. Они матово серебрились там, куда он шел, – на севере. Но они изгибались дугой, и теперь он не знал, в какую точку этой гигантской дуги попал. И все-таки надо было идти, и он шел, словно в бреду или полусне до тех пор, пока осел не дернул его за повод. Он вскинул голову и увидел огромный серый шар перекати-поля. Наверное, тысячу миль катилась какая-то колючка, чтобы встретиться наконец с другой, прицепиться к ней и продолжать поиск третьей колючки. И сколько же им пришлось мерить пространство, чтобы образовался такой шар – верблюжий деликатес!

Рэмбо отпустил повод, и осел бросился вслед за шаром. Он догнал его, потому что ветра не было, а шар ловил только слабые вздохи пустыни. И в тот момент, когда он его догнал, раздался треск, будто разломили сухарь, и осел исчез. Это было настолько неожиданно и нереально, что несколько мгновений Рэмбо не чувствовал ни страха, ни удивления. А когда до него дошел смысл всего происшедшего, он сел на глянцевую поверхность и закрыл голову руками.