Текст книги "Первый человек в Риме. Том 2"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА IV

Когда Луций Аппулей Сатурнин был избран народным трибуном, его благодарность Гаю Марию не знала границ. Теперь он может показать себя! Вскоре он нашел и союзников. Один из народных трибунов был клиентом Гая Мария – некий Гай Норбан из Этрурии, имевший значительное состояние, но не имевший сенаторской тоги в силу своего происхождения. Другой – Марк Бебий из рода военных трибунов Бебиев, пользующихся дурной славой взяточников: его при необходимости можно просто купить.

К несчастью на другом конце скамьи трибунов сидели три грозных противника: Луций Аврелий Котта, сын умершего консула Котты, племянник экс-претора Мария Котты, единокровный брат Аврелии, жены юного Гая Юлия Цезаря. И Луций Антистий Регин /ходили слухи, что он клиент консула Квинта Сервилия Сципиона, так что тень позора Сципиона падала и на него/. Третьим был Тит Дидий, человек спокойный и опытный, чья семья корни имела в Кампании; он имел прекрасную репутацию как бесстрашный и дисциплинированный воин.

Остальные народные трибуны искали компромисса, чтобы предотвратить усобицу противоположных сторон. Люди, к которым Скавр обращался как к демагогам, недолюбливали тех, которым Скавр рекомендовал помнить, что они прежде всего сенаторы, а уж потом народные трибуны.

Но не об этом беспокоился Сатурнин. Он получил пост в верхушке коллегии следом за Гаем Норбаном – Гай Марий не зря потратил кучу денег, чтобы купить голоса в их пользу. Необходимо было, чтобы эти двое произвели впечатление, иначе Народное собрание за каких-нибудь три месяца разжует их и выплюнет. Совладать с Народом нелегко, ни один народный трибун не мог удержаться на своем посту более трех месяцев. Трибуны выматывались, как эзоповский заяц, в то время как Сенат, подобно старой черепахе, тащился себе помаленьку и тащился.

– Они только и думают о моих деньжатах, – сказал Сатурнин Главцию на десятый день декабря, когда новая коллегия приступила к работе.

– С чего начнем? – лениво спросил Главций, немного задетый тем, что он старше, чем Сатурнин, но до сих пор не смог пробиться в народные трибуны.

Сатурнин по-волчьи оскалился:

– С земельного закона. Чтобы помочь моему другу и благодетелю Гаю Марию.

Тщательно продумав свою речь, Сатурнин внес на обсуждение закон, распределяющий ager Aficanus insularum, которые год назад Луций Марк сохранил для общего пользования. Теперь следовало разделить эти земли между солдатами Мария: каждому, чья служба в легионе подошла к концу, – по сотне югеров. О, как наслаждался Сатурнин! Крики одобрения из толпы народа, вой оскорбленного Сената, кулак, которым потрясал Луций Котта, речь Гая Норбана в поддержку, сильная и искренняя.

– Вот уж не думал, что так интересно быть народным трибуном, – сказал он позже, за обедом у Главций.

– Да, упирались отцы города ожесточенно, – ухмыльнулся Главция. – Я думал Нумидиец вены прилюдно вспорет с досады!

– Жаль, что он этого не сделал.

Сатурнин лежал на спине, взгляд его скользил по узорам из сажи от ламп и жаровень на потолке, давно ждавшем малярной кисти.

– Только услышали слово "земельный законопроект" – и уже ощетинились, кричат о братьях Гракхах, боятся хоть что-то отдать неимущим.

– Что ж, это действительно внове для римлян.

– Потом возьмутся вопить об огромных наделах – дескать, они в десять раз больше, чем средний надел в Кампании. И даже не знают, что земли этого острова в Малом Сирте не имеют и десятой доли того плодородия, как в худших хозяйствах Кампании, и что дождей там выпадает вдесятеро меньше, чем нужно бы.

– Да, но спор был в основном о том, сколько тысяч новых клиентов появится у Гая Мария. Вот в чем загвоздка! Каждый отставной солдат теперь – потенциальный клиент своего военачальника. Солдату и невдомек, что истинный его благодетель – Сенат, что именно Сенат изыскал земли. Солдат будет благодарен Гаю Марию. Против этого-то и борются избранные.

– Согласен. Но к чему бороться, Гай Сервилий? Лучше ввести закон общий, для всех армий и на будущее; десять югеров хорошей земли каждому, кто отслужил свой срок в легионах. Кажется, пятнадцать лет? Или двадцать? Неважно, под чьим начальником служил, сколько кампаний провел.

Главций рассмеялся с неподдельным восхищением:

– Где твой здравый смысл, Луций Аппулей? Всадники подобный закон отвергнут. Разве они согласятся терять земли, которые могли бы взять в аренду? Что уж говорить о наших сенаторах!

– Если бы земли эти были в Италии, я бы их понял, – сказал Сатурнин. – Но острова у берегов Африки? Ведут себя, как собака, сторожащая дочиста обглоданные кости. По сравнению с миллионами югеров, захваченными Гаем Марием для Рима – это же крохи!

Главция лежал, сложив на груди руки, как выброшенная на берег черепаха складывает ласты. Он снова рассмеялся:

– И тем не менее речь Скавра мне понравилась. Умен, ничего не скажешь. Остальные не стоят и своих одежд. – Он поднял голову и уставился на Сатурнина. – Ты готов к завтрашней схватке в Сенате?

– Думаю, да. Луций Аппулей возвращается в Сенат! На этот раз им не вышвырнуть меня, пока не истечет мой срок! Чтобы сделать это, потребуется согласие тридцати пяти триб. Но трибы не станут этим заниматься. Нравится это отцам города или нет – я возвращаюсь в их священные порталы. Злой, как оса. И, как оса, кусачий.

В Сенат он вошел, как к себе домой. Быстро поклонился принцепсу Скавру и взмахом руки приветствовал сенаторов. Сенат был почти в полном составе – верный признак приближающейся битвы. Результат, подумал он, не будет иметь большого значения. Решится все не здесь… Главное – преподнести пилюлю этим зазнайкам. Нате вам, любезные: опальный квестор перевоплотился в народного трибуна.

– Уже долгое время сфера влияния Рима не ограничивается только Италией, – сказал он. – Все мы помним неприятности, причиненные Риму царем Югуртой! Все мы навеки благодарны старшему консулу Гаю Марию за превосходное – и окончательное – завершение войны в Африке. Но можем ли мы гарантировать будущим поколениям, что и в провинциях будет мир? Сложилась традиция не рушить обычаи неримских народов. Хотя они живут в наших провинциях – они свободны следовать своей религии и защищать свои интересы. При условии, что это не угрожает благополучию Рима. Но кое о чем мы забываем: в наших провинциях, удаленных от Рима дальше, чем Италийская Галлия и Сицилия, не достаточно знают о Риме и римлянах. Знай народ Нумидии о нас больше, царь Югурта не смог бы его поднять против Рима. Знай народ Мавретании о нас больше, царь Югурта никогда не смог бы склонить царя Бокха на свою сторону… Итак, земли в Африке. Стратегически эти острова не имеют большого значения. Размеры их скромны. Нет там ни золота, ни серебра, ни металлов, ни экзотических пряностей. Они не особо плодородны по сравнению с легендарными полями вдоль реки Баград, где лишь немногие из нас владеют собственностью, в отличие от многих всадников первого класса. Так почему бы не отдать эти земли отставным солдатам Гая Мария? Неужели мы действительно хотим, чтобы почти сорок тысяч ветеранов слонялись по тавернам и улицам Рима? Без работы, без цели, без гроша в кармане после того, как они истратят свою долю добычи? Не лучше ли для них – и для Рима – поселиться на островах? К тому же, сенаторы, они могут сослужить службу и после отставки. Они могут привнести римские традиции в жизнь провинции. Наш язык, наши обычаи, наших богов, наш стиль жизни! Общаясь с этими веселыми и смелыми римлянами, народы Африки смогут понимать Рим лучше. Ведь эти римляне – обычные люди – ни богатство, ни знатность не помешают им смешаться с коренным населением и жить его жизнью. Некоторые женятся на местных девушках, породнятся с местными мужчинами. В результате – меньше войн, больше мира.

Говорил он убедительно, без высокопарных словес и жестов. Воодушевленный своими разглагольствованиями, Сатурнин уже уверовал, что одолевает этих тупых зазнаек, увидевших наконец, что такие люди, как Гай Марий, да и сам он, могут быть проницательней их.

И когда он шел к своему месту на скамье, он не почувствовал подвоха в молчании Сената. Пока не понял: они просто ждут. Ждут, пока один из отцов города не укажет им путь. Бараны… Жалкие бараны у ворот бойни!

– Можно мне? – спросил верховный жрец Луций Цецилий Метелл Долматийский председательствующего магистрата, младшего консула, Гая Флавия Фимбрию.

– Даю вам слово, Луций Цецилий, – сказал Фимбрия.

Метелл вышел на середину и дал волю гневу:

– Рим исключителен! – взревел он так, что некоторые из слушателей вздрогнули от неожиданности. – Как осмелился кто-то предлагать план того, как остальной мир превратить в подделку под Рим?

Он дрожал от злости.

– Кто он, дерзнувший? Мы знаем, кто он, – кричал Метелл. – Луций Аппулей Сатурнин! Вор, наживающийся на голоде, изнеженный и вульгарный растлитель мальчиков, питающий мерзкую похоть к своей сестре и маленькой дочери, марионетка, управляемая кукольником из Арпината в Заальпийской Галлии, таракан из самого отвратительного публичного дома Рима, сводник, педераст, развратник! Что он знает о Риме? Рим – исключителен! Рим не может быть разнесен по миру, как дерьмо, как плевок по сточной канаве. Как мы можем допустить, чтобы кровь нашей расы разжижили смешанными браками с женщинами многих народностей. Нам придется в будущем ездить в места, отдаленные от Рима, и осквернять свои уши ублюдочным латинским арго? Пусть они говорят на греческом! Пусть они поклоняются Серафиму или Астарте! Нам-то что? Дать им гражданство?! Кто является гражданами? Мы! Для кого существует гражданство? Только римлянин может понять это! Гражданство – это дух римской цивилизации! Гражданство – божественный дар, дар непобедимых богов, ибо Рим никогда и никем не был завоеван – и никогда не будет, собратья граждане!

Вся Палата взорвалась в ликовании. Верховный жрец, пошатываясь, пошел к своему креслу и почти рухнул в него. А сенаторы топали ногами, хлопали до боли в ладонях и обнимались со слезами на глазах.

Но бурные эмоции быстро исчезли, как пена на морском прибое. Когда высохли слезы, и прошел озноб от возбуждения, члены Сената поняли, ничего более интересного сегодня уже не последует и разбрелись по домам, чтобы жить воспоминанием о том чудесном моменте, когда перед ними явилось божественное видение: Гражданство, укрывающее их своей тогой, как отец заботливо укрывает от непогоды любимых сыночков.

Палата уже почти опустела, когда Красс Оратор, Квинт Муций Сцевола, Метелл Нумидиец, Катулл Цезарь и принцепс Скавр вспомнили, что пора прервать ликование и следовать за остальными сенаторами. Верховный жрец все еще сидел на своем кресле, выпрямившись и сложив руки на коленях, как благовоспитанная девица. Только голову свесил на грудь. Жидкие пряди седеющих волос шевелились на легком ветерке, что дул в открытые двери.

– Брат мой, это величайшая речь, которую я когда-либо слышал, – воскликнул Метелл Нумидиец, протянув руку к плечу Долматийского.

Тот не шевельнулся и не ответил. Он был мертв.

– Достойный конец, – сказал Красс Оратор. – Я бы умер счастливым, зная, что произнес перед смертью величайшую речь.

Но ни речь Метелла Долматийского, ни его смерть, ни гнев и власть Сената не могли помешать Народному собранию одобрить земельный законопроект Сатурнина.

– Мне это нравится! – сказал Сатурнин Главции за поздним обедом, когда земельный закон был принят. Они часто обедали вместе, обычно у Главции: жена Сатурнина так и не оправилась до конца от ужасных событий, последовавших после того, как Скавр свалил на Сатурнина всю вину за голод в Риме. – Если бы не этот старый носатый mentula Скавр…

– Ты и впрямь рожден для ростры, – сказал Главция, кушая тепличный виноград. – Может быть в конце концов что-нибудь изменит нашу жизнь.

– Уж не божественное ли Гражданство? – фыркнул Сатурнин.

– Можешь смеяться. Но жизнь забавна. Больше шаблонов и меньше случайностей, чем в игре в коттабус.

– Что же, Гай Сервилий, ты отвергаешь и стоиков, и Эпикура? И фатализм, и гедонизм? Будь осторожен, не путай карты греческим ворчунам, которые утверждают, что мы все философии позаимствовали у них, – засмеялся Сатурнин.

– Греки существуют, римляне делают. Не видел человека, которому бы удалось сочетать оба состояния. Мы – как противоположные концы пищеварительного тракта. Римляне – рот, мы всасываем. Греки – задний проход, они извергают. Не в обиду грекам, я выражаюсь фигурально, – сказал Главция и подтвердил свои умозаключения, отправляя виноградину в римский конец пищеварительного тракта.

– Оба конца дают друг другу и работу, и жизнь. Лучше нам держаться вместе.

Главция ухмыльнулся:

– И это говорит римлянин!

– Я не один, что ни говорил бы Метелл Долматийский. Разве это не удача для истории, что старикан загнулся так вовремя? Будь отцы города предприимчивей, они возвели бы его в боги. Метелл – Бог Гражданства! – Сатурнин взболтнул осадок в своей чаше, ловко выплеснул на пустую тарелку и сосчитал круги, образованные растекшимся вином. – Три, – сказал он и вздрогнул. – Число смерти.

– Ну и где же твой скептицизм? – хмыкнул Главций.

– Да, это необычно… Только три! Мы оба умрем через три года.

– Луций Аппулей ты полон противоречий! Слушай, это только игра в коттабус! – сказал Главция и сменил тему. – Я согласен, что жизнь на ростре восхитительна. Полководцы имеют легионы. Демагог же не имеет ничего острее своего языка, – усмехнулся он. – И разве не удовольствие было наблюдать, как сегодня утром толпа гнала с Форума Мария Бебия, когда он пытался наложить вето на закон.

– Приятное зрелище, – ухмыльнулся Сатурнин, изгоняя из памяти призрачное число три.

– Кстати, – Главция снова резко переменил тему разговора, – ты не слышал последние слухи?

– Что Квинт Сервилий Сципион украл золото Толосы? Ты это имеешь в виду? – спросил Сатурнин.

Главция был разочарован.

– Ишь ты, я думал, что я первый!

– Я узнал об этом из письма Мания Аквиллия, – признался Сатурнин. – Когда Гай Марий занят, Аквиллий пишет вместо него. Признаться, я не жалуюсь, из него писатель получше, чем из Великого.

– Из Заальпийской Галлии? Как они там узнали?

– Оттуда и пошел слух. Гай Марий захватил пленника. Самого царя Толосы! И тот утверждает, что Сципион украл золото – все пятнадцать тысяч талантов.

Главций присвистнул:

– Пятнадцать тысяч талантов! Спятить можно. Не великовата ли добыча? Конечно, правитель имеет право на собственные доходы. Но столько… Во всей римской казне, думаю, немногим больше… Спятить можно! Не верится.

– Да уж… Слухи сослужили хорошую службу Гаю Норбану, когда тот начал дело против Сципиона. Чтобы история с золотом разнеслась по городу потребовалось времени меньше, чем нужно Метелле Кальве, чтобы задрать подол перед шайкой распаленных землекопов.

– Хорошо сказал! Но и хватит на этом. Полно болтать. Надо заняться законопроектом об измене и еще кое-чем. Дело серьезное!

Дело было и впрямь серьезное. Сатурнин и Главция намеревались вывести суды, разбор обвинений в измене, из-под юрисдикции центурий, а потом и дела по взяточничеству и вымогательству отобрать у Сената и заменить присяжных из сенаторов присяжными из числа всадников.

В первую очередь, мы должны убедить Норбана осудить Сципиона в Народном собрании. Из-за этого похищенного золота общественное мнение против Сципиона, – сказал Сатурнин.

– Прежде в Народном собрании это не срабатывало, – засомневался Главция. – Наш друг Агенобарб уже пытался обвинить Силана в дурном ведении войны против германцев – даже не упоминая термин «измена»! Но Народное собрание его хитрость раскусило. Беда в том, что никто не любит разбирать дела об измене.

– Выходит, обвиняемый сам должен сказать, что умышленно способствовал развалу страны? Неужто найдется такой дурак? Гай Марий прав. Мы должны подрезать крылышки отцам города. Пусть знают: никто не выше закона. Сами они нам в этом не помощники. Остается опираться на людей не из Сената.

– Почему бы сразу не утвердить закон об измене, а затем уже судить Сципиона специальным судом? Знаю, знаю, сенаторы будут вопить как резаные свиньи. Так они и постоянно вопят…

Сатурнин скривился:

– Хотим мы жить или нет? Даже если нам осталось три года… Уж лучше жить три года, чем умереть завтра же.

– Опять ты со своими тремя годами!

– Послушай, – упорно продолжал Сатурнин, – если мы действительно добьемся, чтобы Народное собрание обвинило Сципиона, Сенат сразу смекнет, куда мы целим – в сенаторов, которые укрепляют своих собратьев от справедливого народного гнева. Не может быть одного закона для сенаторов и другого – для прочих. Пора бы народу проснуться! Вот и я подниму шум, чтобы разбудить римлян. С самого начала Республики Сенат дурачил народ разговорами, что сенаторы – лучшие из римлян и вправе делать и говорить, что хотят. Голосуйте за Луция Тиддлупа – его семья дала Риму первого консула! Мало ли, что Луций Тиддлуп – корыстный, жадный до золота невежда? Нет! Луций Туддлуп имеет имя и по традиции может служить обществу. Братья Гракхи были правы: надо вырвать суды из рук Луциев Тиддлупов и отдать всадникам!

– Мне только что пришло на ум, Луций Аппулий… Народ, по крайней мере, сознательная и хорошо обученная масса. Столпы римских обычаев! Но что будет, если однажды кто-нибудь станет говорить и о неимущих так же, как ты говоришь сейчас о Народе?

Сатурнин рассмеялся:

– Пока брюхо голытьбы набито, а эдилы устраивают хорошие зрелища, голытьба счастлива. Допустим мы голытьбу к политике – Форум превратится в большой Цирк.

– Нынешней зимой их животы были не так уж полны, – сказал Главция.

– Но они и не голодали – благодаря уважаемому Марку Эмилию Скавру. Знаешь, я не сетую на то, что нам никогда не удастся переманить на свою сторону Метелла Нумидийца или Катулла Цезаря. Но я не без сожаления думаю, что мы никогда не будем иметь своим сторонником Скавра.

Главция посмотрел на него с интересом:

– Ты не в претензии, что Скавр вышвырнул тебя из Сената?

– Нет. Он делал то, что считал правильным. Но однажды, Гай Сервилий, я узнаю, кто был настоящим преступником. И они пожалеют о том, что было.

В начале января в Народном собрании Гай Норбан предъявил Квинту Сервилию Сципиону обвинение в том, что он потерял армию.

Страсти разгорелись с самого начала, так как отнюдь не все в Народном собрании были против особого положения сенаторов, да и Сенат провел с плебеями разъяснительную работу. Задолго до того, как трибы были созваны на голосование, вспыхнули волнения и полилась кровь. Народные трибуны Тит Дидий и Луций Аврелий Котта вынуждены были наложить вето на всю процедуру, но были согнаны с ростры разъяренной толпой. Летели камни, от ударов дубинками трещали ребра. Дидий и Луций Котта были вытащены из Комиция и буквально вдавлены напирающей толпой в Аргилетум, где и скрылись. Оглушенные и напуганные, они все же пытались прокричать вето сквозь море злых лиц, но слова их заглушали крики толпы.

Слухи о Толосе, несомненно, пошли на пользу Сципиону и Сенату. Весь город, от голытьбы до первого класса, проклинал Сципиона-вора, Сципиона-предателя. Люди – даже женщины, которые никогда не проявляли интереса к событиям на Форуме или в Собрании, пришли посмотреть на преступника невиданного ранее размаха. Разгорелись споры: как высоки должны быть горы украденных им слитков, как тяжелы, сколько их было. Ненавистью был отравлен весь город: люди не любят, когда кто-то сбегает с деньгами, которые считаются общей собственностью. Особенно, если этих денег так много.

Решив продолжать разбирательство, Норбан не обращал внимания на окружавшую его суматоху, в то время как привычные ко всему слуги Народного собрания вклинились в толпу, собравшуюся, чтобы посмотреть на Сципиона и его обругать. Обвиняемый стоял на трибуне в окружении ликторов, приставленных, чтобы охранять его от толпы. Сенаторы, чей патрицианский ранг не давал возможности участвовать в Народном Собрании, толпились на ступенях Курии и выкрикивали оскорбления в адрес Норбана, пока их не начали забрасывать камнями. Скавр упал с кровоточащей раной на голове. Но Норбан не остановил суд даже для того, чтобы проверить, не мертв ли принцепс Сената.

Голосование прошло очень быстро: первые восемнадцать из тридцати пяти триб единогласно осудили Квинта Сервилия Сципиона и голоса остальных триб уже не требовались. Ободренный поддержкой, Норбан предложил Народному собранию вынести приговор столь суровый, что сенаторы, присутствовавшие в собрании, завопили. Снова первые восемнадцать триб проголосовали «за». Сципион был лишен гражданства, ему было отказано в еде и крове в любой точке на расстоянии восьмисот миль от Рима, велено уплатить штраф в пятнадцать талантов золотом и подписано до начала его ссылки заключить его в камеры Лаутумия без права разговаривать даже с членами семьи.

Квинт Сервилий Сципион, экс-гражданин Рима, был уведен ликторами в полуразвалившиеся камеры Лаутумии.

Удовлетворенные финалом этого волнующего дня, толпы повалили домой. На Форуме остались несколько сенаторов.

Десять народных трибунов стояли в полярных группах: Луций Котта, Тит Дидий, Марк Бебий и Луций Антоний Регин шепотом совещались; ликующий Гай Норбан и Луций Аппулей Сатурнин оживленно разговаривали с Гаем Сервилием Главцией, который подошел, чтобы поздравить их; еще четверо колеблющихся в растерянности смотрели то на одних, то на других.

Марк Эмилий Скавр сидел, прислонившись спиной к подножию статуи Сципиона Африканского, пока Метелл Нумидиец и два раба пытались остановить кровь, текшую из раны принцепса. Красс Оратор и его веселый собутыльник и двоюродный братец Квинт Муций Сцевал, потрясенные, вертелись около Скавра. Два взволнованных молодых человека, Друз и Сципион-младший, стояли на ступенях Сената вместе с Публием Рутилием Руфом и Марком Аврелием Коттой. Младший консул, Луций Аврелий Орест, лежал в вестибюле, представленный заботам претора.

Рутилий Руф и Котта быстро двинулись, чтоб поддержать Сципиона-младшего, который внезапно стал оседать на ошеломленного и бледного Друза, держащегося рукой за плечо.

– Чем мы можем помочь? – спросил Котта.

Друз покачал головой – он был слишком взволнован, чтобы говорить, а Сципион-младший, казалось, и вовсе не слышал вопроса.

– Кто-нибудь послал ликторов охранять дом Квинта Сервилия от толпы? – поинтересовался Рутилий Руф.

– Да, я послал, – удалось ответить Друзу.

– А жена этого юноши? – спросил Котта, кивнув на Сципиона-младшего.

– Я сказал, чтобы она с ребенком укрылась у меня, – сказал Друз.

Сципион-младший шевельнулся и с удивлением посмотрел на окружающих.

– Золото, – вымолвил он. – Их беспокоило только золото! Они даже не вспомнили об Арозио. Даже не осудили его за Арозио. Только за золото!

– Такова человеческая натура, – мягко сказал Рутилий Руф. – Золото ценят выше, чем человеческие жизни.

Сципион-младший пристально посмотрел на него, пытаясь понять, иронизирует ли Рутилий Руф.

– Виноват Гай Марий, – сказал Сципион. Рутилий Руф взял его под локоть:

– Пойдем, юный Квинт Сервилий. Мы с Марком Аврелием отведем тебя к Марку Ливию.

Когда они сошли со ступеней Сената, Луций Антистий Регин, отделившись от собеседников Луция Котты, Дидия и Бебия, шагнул к Норбану. Тот приготовился обороняться.

– О, не беспокойся, – фыркнул Антистий. – Я не стану марать о тебя руки, ты, шавка! Я собираюсь идти в Лаутумию и освободить Квинта Сервилия. Ни один человек в истории Республики не был брошен перед ссылкой в тюрьму. Я не позволю, чтобы Квинт Сервилий был первым. Можете попытаться остановить меня, но я пошлю за своим мечом и… Клянусь Юпитером, Гай Норбан, если встанешь у меня на пути – убью.

Норбан рассмеялся:

– Да забери ты его. Забери Квинта Сервилия домой, утри ему слезки, подотри ему задницу. Только будь я на твоем месте, я бы и близко не подошел к его дому!

– Ничего, Сципион ему заплатит! – Сатурнин встал перед униженным Антистином. – Ты ведь знаешь, он в состоянии платить золотом!

Гай Норбан терял интерес к происходящему.

– Пойдем, – сказал он Главции и Сатурнину. – Пойдем пообедаем.

Скавр чувствовал себя очень плохо, но скорее умер бы, чем унизился до того, чтобы его вырвало на людях. Чтобы отвлечься, он заставил себя сосредоточиться на трех оживленных, ликующих приятелях.

– Они – оборотни, – сказал он Нумидийцу, чья тога была вымазана в крови Скавра. – Посмотри на них! Игрушки Гая Мария!

– Ты можешь встать, Марк Эмилий? – спросил Нумидиец.

– Нет, пока я не буду уверен, что тошнота прошла.

– Я вижу, Публий Рутилий и Марк Аврелий увели двух молодых людей домой, – сказал Метелл.

– Вот и хорошо. Они нуждаются в присмотре. Никогда еще не видел, чтобы толпа так жаждала крови нобилей. Даже в худшие времена, при Гае Гракхе.

– Ну и промахнулся же Квинт Сервилий с золотом! – ухмыльнулся Метелл.

Почувствовав себя лучше, Скавр позволил, чтобы ему помогли подняться.

– Ты думаешь, он все-таки украл? Метелл смотрел насмешливо:

– Э, не пытайся провести меня, Марк Эмилий! Ты знаешь Сципиона не хуже меня. Естественно, он присвоил золото! И я ему этого никогда не забуду. Золото принадлежит казне!

– Проблема в том, что мы не выработали систему наказания равных себе, но предавших нас.

Метелл пожал плечами:

– При чем тут какая-то система? Установить таковую – значит признать, что наши люди поступают недостойно. Публично признавая это, мы явим миру нашу слабость, и тогда нам конец.

– Лучше умереть.

– Согласен. Я только надеюсь, что наши сыновья будут столь же сильными, как мы.

– Твой мальчик так молод… Впрочем, он мне нравится…

– Может, обменяемся сыновьями?

– Нет. Такой жест убил бы твоего сына. Ему и так плохо, ведь он понимает: ты им недоволен.

– Он слабовольный.

– Возможно, тут может помочь хорошая жена.

– Это мысль! Я еще не думал об этом… У тебя есть кто-нибудь на примете?

– Моя племянница. Дочь Метелла Долмация. Через два года ей будет восемнадцать. Я ее опекун, потому что мой дорогой Долмаций умер. Что скажешь, Марк Эмилий?

– Это дело, Квинт Цецилий! Хорошее дело!

Друз отправил своего управляющего Кратиппа и всех своих физически крепких рабов в дом Сервилия Сципиона, как только понял, что Сципион-отец будет заключен под стражу.

Расстроенная судом и тем немногим, что ей удалось услышать из разговора между отцом и сыном Сципионами, Ливия Друза ушла к своему станку, чтобы хоть чем-то себя занять; книги больше не могли увлечь ее, даже любовная поэзия Мелеагра. Не ждавшая вторжения слуг ее брата, она была встревожена выражением скрытой паники на лице Кратиппа.

– Быстрее, хозяюшка, соберите все, что хотите взять с собой! – сказал он, оглядывая ее гостиную. – Ваша горничная складывает вашу одежду, а няня позаботится о всем необходимом для ребенка, так что вам остается только показать, что вы хотите забрать из своих вещей – книги, бумаги, ткани…

– Что такое? Что случилось?

– Ваш свекор, хозяюшка… Марк Луций сказал, что его собираются арестовать.

– Но почему я-то должна уехать? – спросила она, испуганная уже другой мыслью о том, что придется вернуться в дом брата, в эту тюрьму, – и именно теперь, когда она обрела свободу.

– Город жаждет его крови, хозяюшка.

Румянец схлынул с ее лица:

– Крови? Они собираются убить его?

– Нет, не все так уж плохо, – успокоил Кратипп. – Они конфискуют его имущество. Но толпа так разъярена… Ваш брат полагает, что после суда самые мстительные придут, чтобы разграбить дом…

Не прошло и часа, как дом Квинта Сервилия Сципиона опустел, наружные ворота были заперты. В то время, как Кратипп уводил Ливию Друзу по Кливус Палатинус, явился большой отряд ликторов, одетых в одни туники и вооруженных дубинами вместо фасок. Они собирались нести караул снаружи дома и не подпускать разгневанную толпу: Сенат хотел сохранить имущество Сципиона нетронутым, чтобы позже его могли переписать и выставить на распродажу.

Сервилия Сципиония встретила невестку в дверях дома Друза. Она была бледна, как и Ливия.

– Пойдем, посмотришь, – сказала она, торопливо ведя Ливию Друзу через перистиль на лоджию, которая выходила на Форум.

Суд над Квинтом Сервилием Сципионом подходил к концу. Толпа распалась на трибы, чтобы проголосовать за приговор о ссылке и конфискации. Сверху Форум был похож на море: спокойное у Комиция и бушующее по краям. Там, где споры начинали перерастать в драку, возникали водовороты. На трибуне стояли народные трибуны и маленькая, окруженная ликторами, фигура: Ливия Друза решила, что это и есть ее свекор.

Сервилия Сципиония заплакала, а все еще не оправившаяся от испуга Ливия Друза крепче прижалась к ней.

– Кратипп сказал, что толпа может разграбить дом отца, – сказала она.

Вынув носовой платок, Сервилия Сципиония утерла слезы:

– Марк Ливий всегда боялся этого, – промолвила она. – Эта гнусная история о золоте Толосы! Не будь ее, все сложилось бы иначе. Но большинство римлян, кажется, осудили отца еще до суда… его даже не судили потом!

Ливия Друза обернулась.

– Я должна посмотреть, где Кратипп положил моего ребенка.

Это замечание вызвало новый поток слез у Сервилии Сципионии, которой все еще не удавалось забеременеть, хотя она отчаянно хотела ребенка.

– Почему я не могу зачать? – спросила она Ливию Друзу. – Ты такая счастливая! Марк Ливий сказал, что ты собираешься завести второго ребенка, а я все еще не могу первого зачать!

– У тебя еще есть время, – убеждала ее Ливия Друза. – Не забывай, что они уезжали на месяц после нашей женитьбы, и Марк Ливий намного больше занят, чем мой Квинт Сервилий. Обычно, говорят, чем больше занят муж, тем труднее жене понести.

– Нет, я бесплодна, – прошептала Сервилия Сципиония. – Я знаю, я бесплодна. Я чувствую! А Марк Ливий такой добрый, такой снисходительный…

– Ну, не мучай себя, – сказала Ливия Друза, которой удалось довести невестку почти до атриума, и теперь она оглядывалась в поисках помощи. – Ты же понимаешь, что слезы тут не помогут. Семя укореняется в спокойном чреве…

Появился Кратипп.

– О, слава богам! – воскликнула Ливия Друза. – Кратипп, сходи за горничной моей сестры. И может, ты покажешь, где мне спать и где маленькая Сервилия?

В таком огромном доме разместить нескольких человек – не проблема. Кратипп отдал Сципиону-младшему и его жене одну из комнат, выходившую в перистиль, другую – Сципиону-отцу; крошку Сервилию поместили в свободную детскую у дальней колоннады.

– Как мне распорядиться насчет обеда? – спросил управляющий.

– С этим – к моей сестре, Кратипп. Я не собираюсь подрывать ее авторитет.

– Она слегла, хозяюшка.

– О, понимаю. Тогда пусть обед будет готов через час – мужчины, возможно, захотят есть. Но будь готов и к тому, что придется его отложить.