Текст книги "Независимость мисс Мэри Беннет"
Автор книги: Колин Маккалоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
На ней было ее третье черное платье, поверх которого полагалось бы надеть мантилью, но, презирая мантильи как неудобные и не греющие, она сделала себе пальто на манер мужчины. Оно застегивалось спереди, доходило ей до горла вверху, до колен внизу и до запястий. Ее шляпка также была домашнего изготовления: даже хартфордские шляпницы не выставляли в своих окнах ничего и вполовину столь безобразного. Спереди маленький козырек, который не мог помешать ни ей, ни кому-нибудь еще, и просторная тулья, удобно вмещавшая и шапочку и волосы. Крепко завязанные под подбородком прочные ленты гарантировали, что шляпку не сдует никакой ветер. Для ног имелась единственная пара обуви – шнурованные сапожки на низком каблуке без намека на какую-либо моду.
Ретикюль, обнаружила она, пока ожидала в «Синем кабане» прибытия направляющейся на север кареты, был очень тяжелым – кто бы поверил, что девятнадцать золотых гиней весят так много? Накануне в банке она взяла двадцать, но двадцатый уплатила в конторе почтовых карет за билет на перегоны до самого Грэнтема. В нем указывалось, что она будет прерывать свою поездку в Биглсуэйде, Хантингдоне, Стэмфорде и, наконец, в Грэнтеме. Там ей придется купить другой билет, поскольку она намеревалась покинуть Великий Северный тракт.
Огромная колымага тяжело подкатила в полдень; от четырех тащивших ее битюгов поднимался пар, а дешевые места на козлах и империале были набиты битком, и кучер отказался взять новых наружных пассажиров. Пока битюгов перепрягали, Мэри показала ему билет до Биглсуэйда, только чтобы быть обруганной: в его списке пассажиров она не значилась.
– Доедете только до Стивенэйджа, – сердито пробурчал он, когда она начала настаивать. – В Донкастере скачки.
Какое отношение это имело к почтовым каретам на Грэнтем, Мэри не поняла (не понимала она и того, почему джентльменам взбредаете голову ехать в такую даль для того лишь, чтобы посмотреть, как лошади бегут наперегонки), но она смирилась с тем, что сойдет в Стивенэйдже. В дни ее юности, смутно помнилось ей, ее старшие сестры иногда куда-то ездили в почтовых каретах или дилижансах, но только не она. И как она помнила с того времени, ни Джейн, ни Элизабет не брали с собой горничную, хотя иногда дядя Гардинер одалживал им слугу, чтобы оберегать их в дороге. Поэтому она не видела ничего неприличного в том, что едет одна. В конце-то концов, она – старая деза в годах, а не юная красавица, как Джейн или Элизабет в то время.
Забравшись внутрь кареты, она обнаружила, что кучер втиснул по четыре человека на каждое сиденье. И что два пожилых джентльмена справа и слева от нее галантностью не отличаются. Свирепо глядя на нее, они отказались подвинуться, но Мэри Беннет они недооценили. Не испугавшись и не оробев, она решительно ткнула задницей и сумела вклиниться между ними. Как будто подвешенная на очень тесной виселице, она сидела, выпрямившись, и вперяла взгляд в лица четырех пассажиров напротив. К несчастью, сидела она спиной к лошадям, что вызвало у нее легкое поташнивание, и только после отчаянного рысканья ее глаза нашли, на чем сфокусироваться – на шляпках гвоздей в потолке, протянувшихся цепочкой. Как ужасно быть зажатой щекой к брылям среди семи незнакомых людей. Тем более что ни единый не выглядел дружелюбно или склонным завести разговор. Я умру прежде, чем доеду хотя бы до Стивенэйджа! Так она подумала, а затем вздернула подбородок и приготовилась к бою. Я способна на все, решительно на все!
Хотя окошки были открыты, только ураган мог бы развеять кислый смрад немытых тел и грязной одежды. В своих фантазиях она с наслаждением любовалась сельскими пейзажами за окошками, упивалась их красотой; теперь она обнаружила, что это невозможно из-за корпулентной пузатости джентльменов по ее бокам, большой картонки на коленях дамы у правого окошка напротив и столь же большого пакета на коленях молодого человека у левого окошка. Когда кто-то все-таки подавал голос, то требовал окошки закрыть – нет, нет, нет! После горячих дебатов дама потребовала голосования, и открытые окошки победили.
Через три часа после отбытия из «Синего кабана» карета остановилась в Стивенэйдже. Никакого сравнения по величине с Хартфордом!
Мэри высвободили перед лучшей гостиницей, но по наведении справок она была направлена в заведение менее большое и более убогое в полумиле оттуда. С сумками в обеих руках она было пошла по улице, но затем сообразила, что ей следует сначала узнать, когда завтра прибудет карета на север. Солнце все еще стояло высоко. Лучше повернуть назад и узнать это теперь же!
Наконец, она поставила сумки на пол комнатушки в «Свинье и свистке». Только теперь она смогла воспользоваться тем, что пряталось в ее мыслях всю вторую половину поездки. Ах, слава Богу! Под кроватью стоял ночной горшок. Не придется посещать нужник за домом. Как все женщины, Мэри остерегалась много пить, пока путешествовала. Тем не менее железный контроль был необходим.
Пожалуй, не самое подбодряющее начало, размышляла она, ковыряя сальное содержимое миски в уединенном уголке буфета – кофейной комнаты в гостинице не было, как не было и подносов. Только грозная суровость ее лица удерживала в границах пяток захмелевших выпивох; и будучи не слишком голодной, она съела, сколько смогла себя заставить, и ушла в свой номер, где обнаружила, что двери «Свиньи и свистка» не затворяются до глубокой ночи. Какой день для начала путешествия! Суббота.
Почтовая карета, в которую она села в семь утра, довезла ее до Биглсуэйда, где компания с рукой в лондонской почтовой конторе заказала все места на дальнейший путь. Кучер разместил своих пассажиров по трое на каждом сиденье, а в полдень была остановка на час, чтобы выпить чашку кофе, ошпаривающего рот, воспользоваться вонючим нужником на задворках и поразмять ноги. Женщина в левом углу напротив говорила без передышки, что Мэри могла бы стерпеть спокойнее, если бы не оказалась мишенью беспощадных расспросов – кто она такая, куда едет, кто умер, понудив ее носить траур, какой вздор – изучать тяжкое положение бедняков! Мэри удалось укротить этот натиск только разыграв припадок, слагавшийся из дерганья и зевоты. После чего она была оставлена в покое. Биглсуэйдовская гостиница тоже оказалась сносной, но только ей пришлось встать в пять, чтобы сесть в карету до Хантингдона и больше часа прождать ее.
Она была на мили и мили восточнее места, где хотела быть, но знала, что ей придется добраться до Грэнтема и главной станции почтовых карет, прежде чем у нее будет возможность повернуть на запад. Первые два дня она провела в центре сиденья, обращенного спинкой к лошадям, но к ее большой радости удача ей улыбнулась, и она получила место у окна лицом вперед. Иметь возможность созерцать деревенские пейзажи было блаженством. Такие чудесные виды – нивы, зеленеющие всходами будущих урожаев, рощицы, а то и лес, через который карета громыхала в желанной тени (для мая погода выдалась очень теплой, и каждый день пока был солнечным). Когда они проезжали через деревушки, дети высыпали из домов, приветственно вопя и махая руками, видимо, им никогда не надоедало смотреть на громоздкий экипаж и тащащих его измученных лошадей. А лошади были измучены – набитая пассажирами, местной почтой и посылками, различным грузом и багажом, карета была неимоверно тяжелой.
Дороги были ужасны, но едущие по ним ничего другого и не ожидали. Кучер пытался избегать самых худших ухабов, но следовать колеям было неизбежным. Дважды они проезжали мимо экипажей, опрокинувшихся в канаву, а один раз какой-то субъект в длинном плаще с несколькими воротниками чуть было не смел их самих в канаву, прогремев мимо в двуколке, запряженной четырьмя серыми, подобранными в масть конями, задев ступицы их колес и заставив кучера разразиться бранью. Местные повозки, фургоны и двуколки были значительными помехами, пока их возницы не соображали, что либо они поспешат освободить дорогу, либо превратятся в растопку.
Те, у кого хватало денег купить билет для поездки в почтовой карете, не были бедняками, хотя некоторые находились на самой грани бедности. Соседка Мэри на сиденье была почти девочкой и ехала, чтобы стать гувернанткой двоих детей под Питерборо. Глядя на это милое личико, Мэри подавила дрожь. Ведь она провидела, будто цыганка, глядящая в хрустальный шар, что эти двое детей окажутся неисправимыми. Нанятие такой девочки говорило, что питерборские родители сожрали уже много гувернанток. Женщина средних лет напротив них была кухаркой и ехала на новое место; но она соскальзывала с лестницы, а не поднималась по ней; ее бессвязные фразы выдавали любовь к бутылке и неумные претензии. Как поразительно, размышляла Мэри, пока миля за милей оставались позади, наконец-то я столько узнаю о людях! И внезапно становится ясно, что моя прислуга в Хартфорде обворовывала меня, справедливо видя во мне глупую невежду. Возможно, я еще не встретила настоящих бедняков, но, бесспорно, я получаю образование. Никогда в жизни мне прежде не приходилось оказываться среди посторонних людей без возможности укрыться.
Бедняки не ездят, а ходят пешком, и по дороге на Хантингдон их брело немало. Некоторые несли узелки с хлебом и сыром, некоторые прихлебывали из бутылок джин или ром, но у большинства, казалось, не было с собой ни еды, ни алкогольных напитков. Пальцы высовывались из их шаркающих башмаков, их дети шли босые, а одеты они были в грязные лохмотья. Женщины кормили грудью своих младенцев, мужчины мочились в открытую, а дети присаживались на корточки, чтобы опорожнить кишечник, проявляя хихикающий интерес к тому, что наложили. Однако стыд и чистоплотная скромность – это роскошь, какую могут позволить себе только те, у кого есть деньги, сказал Аргус. Теперь Мэри убедилась в этом воочию.
– Как они умудряются жить? – спросила она у пассажира располагающего вида после того, как он бросил несколько пенни в особенно обтрепанную кучку этих несчастных пешеходов.
– Любым способом, каким сумеют, – ответил он, удивляясь ее интересу. – Сейчас не время работы в полях: слишком поздно для посева и высадки рассады, слишком рано для уборки урожая. Те, что идут на юг, направляются в Лондон, те, что на север, вероятнее всего идут в Шеффилд или Ланкастер. Надеются найти работу на заводе или фабрике. Понимаете, эти не на попечении прихода.
– А если они и найдут работу, то получать будут недостаточно, чтобы платить за еду и кров.
– Таков уж закон мира, сударыня. Я бросил этим пенни, но пенни на них на всех у меня не хватит, а шиллинги я должен приберегать для себя и моей собственной семьи.
Но закон мира не обязательно должен быть таким, сказала она безмолвно. Необязательно! Где-то же есть достаточно пенни. Где-то же должно быть достаточно и шиллингов.
* * *
Поездка была очень долгой. То, что началось в Биглсуэйд в семь, завершилось в Хантингдоне в семь, и кучер ухмылялся до ушей быстроте своей езды. Устав до того, что голова у нее шла кругом, Мэри узнала, что ближайшая недорогая гостиница находится на некотором расстоянии в Грейт-Стакли. Ничего не поделать, сегодня она переночует на почтовой станции, где остановилась карета, поскольку сесть в следующую ей предстояло в шесть утра для утомительной тряски до Стэмфорда.
Ужин из хорошо приготовленных жаркого, жареного картофеля, фасоли, горошка и горячих масляных булочек влил новую жизнь в ее жилы, и спала она неплохо (хотя и слишком недолго) на чистой пуховой перине и отлично проветренных простынях. Однако полкроны – это слишком много. Оставалось только надеяться, что в Стэмфорде найдется что-нибудь подешевле.
Карета достигла Стэмфорда только в девять вечера в сумерках, которые при обычных обстоятельствах заворожили бы ее, такие душистые, окутанные дымкой. Но грэнтемская карета уже уехала, ну, почему они всегда уезжают раньше? Мне необходимо выспаться, а я убедилась, что не могу спать, сидя, выпрямившись в дурно пахнущей карете.
От Стэмфорда до Грэнтема она оказалась втиснутой между двумя старыми эгоистичными джентльменами и напротив двоих детей, разделявших одно сиденье. Поскольку оба были мальчиками и отнюдь не в возрасте для путешествий в почтовых каретах, они довели свою мать почти до безумия, а остальных пассажиров почти до убийства. Только звучный удар по ляжкам трости одного из старых джентльменов спас четырех человек от петли палача, хотя мать тут же сообщила ему, что он – бессердечный зверь.
В Грэнтеме находилась почтовая станция, примыкавшая к большому зданию почты. Здесь был центр паутины почтовых маршрутов. Город оседлал Великий Северный тракт, протянувшийся до Йорка и далее до Эдинбурга. Беда была лишь в том, узнала Мэри, что дороги восток – запад не имели того значения, как север – юг. Карета на Ноттингем ожидалась только послезавтра, и Мэри оказалась перед дилеммой провести день безделья в приличной гостинице этого делового города или же экономно? Сурово подавив вопль совести, она остановила выбор на элегантном здании почты у станции, сняла комнату подальше от шумного двора и заказала поднос с ужином. Обеднев на целых две кроны, Мэри все-таки не почувствовала себя виноватой. Нет уж, после этих ужасных мальчишек и их глупой матери. И кто бы мог вообразить, что столько старых джентльменов с внушительными животами разъезжают на длинные расстояния в почтовых каретах?
Целая ночь крепкого сна без сновидений заметно поспособствовала улучшению ее настроения и избавлению от мигрени. Она позвонила, чтобы ей принесли горячей воды и поднос с кофе и булочками, а затем отправилась бодро погулять и ознакомиться с достопримечательностями Грэнтема – немногочисленными и неинтересными. А вот нескончаемый поток экипажей заворожил ее – дилижансы, двуколки, фаэтоны, кареты и ландо богачей. Каждый экипаж, направлявшийся на север или на юг, проезжал через центр Грэнтема, потому что лошади на постоялых дворах там были лучше.
После сытного второго завтрака она пошла к реке Уитем, постояла на берегу и только тогда поняла, почему ей чуть-чуть взгрустнулось. Такой очаровательный вид! Ивы, тополя, камыши, утки и утята, лебеди и лебедята, разбегающаяся рябь там, где рыба поцеловала водную гладь – насколько приятнее все это было бы, разделяй это с ней кто-то! И особенно мистер Ангус Синклер. Чуть только эта мысль забрезжила, Мэри признала, что приключения куда более увлекательны, если их делить с кем-то, начиная от ужасов почтовой карсты до сельских пейзажей и сельских жителей. В обществе Ангуса над болтливой и любопытной дамой можно было бы посмеяться, было бы легче терпеть этих ужасных мальчишек, а спор о том, оставить ли окна открытыми или закрыть их, обрел бы забавность. Видения теснились в ее сознании, требуя, чтобы о них поведали какому-нибудь дорогому другу, но никакого дорогого друга, чтобы послушать о них, рядом не было.
Мне очень не хватает Ангуса, призналась она себе, не совсем прежняя Мэри после пяти суток езды в почтовых каретах. Мне нравится, как его красивые синие глаза блестят от энтузиазма или юмора. Мне нравится, как он оберегает меня, когда мы идем рядом. Мне нравится его добрая натура и его суховатые замечания. И он не испортил этого для меня, заговорив о любви. Ах, этого я не вынесла бы! Заговори он о ней, мне пришлось бы прогнать его. При обычном положении вещей я не слишком жалую мужчин. Они либо самовластны и самодовольны, как Фицуильям Дарси, либо начинены романтической чушью, как Роберт Уайльд. Но я не думаю об Ангусе, как о мужчине. Я думаю о нем, как о друге, чья дружба дарит больше удовлетворения, чем дружба с женщинами, которых заботят только удачные браки и туалеты.
Утки скопились перед ней в ожидании хлеба, а у нее его с собой не было. Со вздохом отвернувшись от реки, Мэри направилась назад к гостинице и остальную часть дня провела за чтением «Генриха VI» – если не считать получаса, отданного поглощению мясного пудинга с почками и тарталетки из ревеня под густыми сливками. Всего шесть дней путешествия, и она худеет! Как так? Ведь она провела их сидя. Еще один урок для изучающих человечество: иногда сидячее положение может быть более выматывающим, чем замешивание цемента.
Эге-гей! Завтра вновь в почтовую карету! Сознавая, что едет она на запад и что Ноттингем находится от Грэнтема куда ближе, чем Стэмфорд, она забралась в очередную почтовую карету в сангвиническом настроении, достаточно отдохнув, чтобы прийти на станцию пораньше и обеспечить себе место у окна. К несчастью, такие блага зависели от кучеров, а этот был угрюмым скотом, от которого разило ромом. Не прошло и пяти минут, как Мэри была выдворена с ее уютного места ради компании из пятерых мужчин. Поскольку они были ушлыми молодцами, поднаторевшими в поездках, то сунули кучеру три пенса за лучшие места. Единственная пассажирка, она была посажена на середину сиденья спиной к лошадям и подверглась сальным ухмылкам и наглым шуточкам троицы напротив, а также рысканью рук двоих справа и слева от нее. Когда они убедились, что она не намерена разговаривать с ними, а тем более флиртовать, то сочли, что она много о себе понимает, и превратили эту ее поездку в такой ад, какого ей еще не приходилось испытывать до этого дня. Когда карета остановилась для смены лошадей, она неразумно пожаловалась кучеру и получила совет идти дальше пешком, коли ей не нравится. Совет, который пассажиры на империале и козлах сочли блистательным – на помощь там рассчитывать не приходилось. Все в этой карете были пьяны, включая кучера. Разъяренная Мэри вернулась на свое место, испытывая почти непреодолимое искушение хорошенько ударить мужлана справа, который гладил ее ногу; но какой-то инстинкт сказал ей, что тогда она будет повалена и подвергнута чему-то худшему.
В конце концов – Ноттингем. Ее спутники – все, кроме одного – отшвыривали ее, торопясь сойти, но гладивший задержался, с издевательским поклоном пропуская ее вперед. Держа голову высоко, она вышла из кареты и растянулась на кучке вонючего полужидкого навоза – гладивший сделал ей подножку. Она рухнула плашмя, ладони ее перчаток порвались, а ее ретикюль шлепнулся в нескольких футах в стороне, и его содержимое высыпалось, включая девятнадцать ее золотых гиней. Шляпка повисла на ее шее, заслоняя все вокруг. Она лежала, с ужасом глядя, как ее драгоценные монеты погружаются в грязь. Какой недосмотр, вновь и вновь повторялось в непокорном уголке ее сознания: никто не подметает тут, не убирает.
– Ну-ка, позвольте мне, – произнес чей-то голос.
Как раз вовремя. Блеск золота привлек большое внимание, в том числе кучера и гладившего.
Голос принадлежал плечистому мужчине, который ожидал прибытия кареты. Он добрался до Мэри быстрее остальных и обратил на них холодный взгляд, заставивший их попятиться, а затем поднял ее на ноги. Быстро и ловко он подобрал ее гинеи, ее ретикюль и прочее его содержимое. Ретикюль был вручен ей с улыбкой, преобразившей угрожающее суровое лицо.
– Ну-ка, подержите его открытым.
И в ретикюль были опущены носовой платок, флакончик нюхательных солей, письма Аргуса, кошелечек для монет и все девятнадцать гиней.
– Благодарю вас, сэр, – сказала Мэри, все еще задыхаясь.
Но он уже ушел. Кучер бросил ее сумки в еще одну кучу полужидкого навоза. Мэри с трудом подобрала их и вышла со двора, клянясь, что ее ноги никогда больше не будет в Ноттингеме.
В комнатушке, которую она сняла в гостинице в глухом переулке, имелось зеркало, которое показало Мэри последствия катастрофического дня. Ее пальто и платье намокли от конской мочи и были измазаны в навозе, а когда она выудила аккредитив, дававший ей право брать деньги из любого банка Англии, то с ужасом обнаружила неудобочитаемые разводы смытых чернил. Как могло это произойти, когда пальто должно было бы оберечь лист? Но оно его не спасло, как не спасло и ее платье. Да сколько же мочи способен извергнуть один такой битюг? Видимо, галлоны. Она промокла до костей. Ладони были не только грязными, но и болели, а ковровые сумки были в пятнах грязи, сырыми снизу, но, слава Богу, не промокли.
Вся дрожа, она опустилась на край комкастой постели и спрятала лицо в ладонях. Как посмели эти люди так обойтись с ней? До чего дойдет Англия, если леди ее лет не может путешествовать без подобных посягательств?
В кувшине на маленьком столике была холодная вода, и она, достаточно теперь ознакомившись с дешевыми гостиницами, знала, что это вся вода, на которую она может рассчитывать. О том, чтобы носить платье, пока она его не выстирает, и речи быть не могло, так что она повесила его на спинку маленького стула сушиться, а пальто повесила на спинку кресла, которое немо говорило, что эта комнатушка – лучшее, чем может похвастать гостиница. Утром она скатает платье и пальто вместе и засунет их в фальшивое дно большой сумки. Воду в кувшине придется израсходовать на себя, хотя она подозревала, что только лохань горячей воды могла бы избавить ее от вони лошадиных экскрементов.
После такого дня ужин в уголке буфета оказался прямо-таки отдохновительным, особенно после того, как она обнаружила, что баранья нога вполне мягкая, а паровой пудинг так просто вкусный. Будем надеяться, сказала она себе, что мои испытания остались позади. Даже если мне придется заплатить полкроны, а то и больше за ночлег в лучшей гостинице города, я обречена ездить в почтовых каретах. Наемный экипаж, даже одноконный и наименее дорогой, обойдется в три гинеи за день. Нет смысла писать мою книгу, если мне будет не по карману оплатить ее издание. Тем не менее в Дерби я остановлюсь в гостинице, где смогу заказать лохань горячей воды.
Две кареты ожидали пассажиров во дворе станции, когда Мэри вошла туда на следующее утро в шесть часов, так и не уснув из-за аммиачного запаха, исходившего от ее собственного тела. Тупая боль в затылке разливалась до лба, в ушах звенело, глаза слезились. Должно быть, решила она, в воздухе Ноттингема есть что-то такое, из-за чего люди тут такие неуслужливые, такие грубые – никто во дворе не обратил на нее внимания. Отчаявшись, она схватила за рукав пробегавшего мимо конюха и насильно его остановила.
– Какая из карет на Дерби? – спросила она.
Он показал, высвободился и убежал.
Вздохнув, она отдала две свои сумки кучеру указанной кареты.
– Сколько за проезд? – спросила она.
– Обилечу вас на первой остановке. Я опаздываю.
Молясь, чтобы этот день оказался более сносным, она забралась внутрь и заняла обращенное к лошадям сиденье у дальнего окна. Пока еще она была единственной пассажиркой, но не сомневалась, что такое положение вещей продлится недолго. И ошиблась! Благодарю тебя, Господи, благодарю тебя! Карета старая и смрадная, запряженная лишь четырьмя довольно хлипкими лошадьми, выкатилась из двора. Может быть, подумала Мэри, обретая чувство юмора, я столь благоуханна, что никто не в силах выдержать моего общества. Что показывает, насколько Мэри изменилась; прежняя Мэри редко замечала в жизни что-либо забавное. А может быть, новая Мэри, замученная постоянными неудачами, сочла, что лучше смеяться, чем плакать.
Неслыханная роскошь одиночества внутри кареты привела ее в чудесное расположение духа. Она закинула ноги на сиденье, прислонила голову к грыжеподобному выступу спинки и уснула.
Разбудило ее отсутствие тряски. Спустив ноги на пол, она высунулась из окна.
– Мэнсфилд! – взревел кучер.
Мэнсфилд? Географические познания Мэри не включали списка всех английских городов, однако он был настолько подробен, что одно она знала твердо: Мэнсфилд не находился на пути из Ноттингема в Дерби. Она торопливо выскочила наружу, когда кучер спускался с козел.
– Сэр, вы сказали «Мэнсфилд»?
– Что так, то так.
– Ах! – вскричала она, и глаза ее стали серыми, как пасмурное небо. – Разве это не карета из Ноттингема в Дерби?
Он поглядел на нее, как на сумасшедшую.
– Сударыня, это карета в Шеффилд. На Дерби была вторая!
– Но конюх указал мне на эту!
– Конюхи указывают на солнце, на луну, звезды и бродячих собак. Это карета на Шеффилд, не то она не была бы сейчас в Мэнсфилде.
– Но мне не нужно ехать в Шеффилд!
– Ну, тогда вам лучше выйти. С вас шесть пенсов. – А карета обратно в Ноттингем?
– Сегодня нету. Но коли вы зайдете вон в ту гостиницу и подождете, может, и найдете кого-нибудь, кто едет в ту сторону. – Он задумался и крякнул. – А не то в Честерфилд. С Честерфилдом тут сообщения хватает. А оттуда вы сможете добраться до Манчестера, но, как посмотрю я на вас, сударыня, думается, не нужно вам ездить ни в какие эти города.
– Но я хочу поехать в Манчестер! Я с самого начала ехала туда.
– Ну, дело ваше. – Он протянул мозолистую лапу. – Выкладывайте шестипенсовик, будьте добреньки. Та карета, не та карета, а от Ноттингема до Мэнсфилда плата шесть пенсов.
Признав его логику, она развязала шнурки ретикюля, чтобы достать требуемую монету, и пошатнулась: ретикюль смердел! Ее гинеи! Она забыла их вымыть!
Шеффилдская почтовая карета загромыхала прочь; двое мужчин, храпя, развалились на империале. Судя по тучам, вскоре им предстояло промокнуть до костей. Мэри вошла в буфет маленькой респектабельной гостиницы, смирившись с мыслью, что ее подвезет какой-нибудь фермер, который усадит ее в повозку со своими свиньями. Это внесет интересный оттенок в ее благоухание!
Гостиница пахла стиральным мылом, и пол был еще мокрым. Жена хозяина, орудовавшая щеткой, поспешно выпрямилась.
– Пошла вон, грязнуха! – завопила она, раздувая ноздри. – Вон, кому говорят! – Она замахнулась щеткой, как абориген дубинкой.
– Я охотно удалюсь, сударыня, – сказала Мэри ледяным тоном, – если вы назовете мне заведение, где я могла бы найти экипаж, направляющийся в сторону Честерфилда.
Женщина, на которую эта речь никакого впечатления не произвела, смерила ее презрительным взглядом.
– Для таких, как ты, есть только одно место: «Зеленый человек». Там и смерди!
– Как мне отыскать «Зеленого человека»? – Еще не договорив, Мэри почувствовала, что ее выталкивают на дорогу, мучительно сжав ей локоть. – Отпусти меня, безжалостная червивая собака женского пола! – крикнула она, вырываясь. – В тебе нет жалости? Я попала в беду! Но вместо доброты ты полна злобы, собака женского пола! Это эвфемизм. Я назову тебя тем, что ты есть – сука!
– Елки-палки! В миле дальше по этой дороге, – сказала супруга хозяина гостиницы и с треском захлопнула дверь. Мэри услышала, как лязгнул засов.
– Нетрудно понять, что Eau de cheval [5]5
Вода из лошади (фр.). По аналогии с eau de Cologne (одеколон) – «Вода из Кельна».
[Закрыть]– духи на особый вкус, – сказала Мэри неизвестно кому и, держа в каждой руке по сумке, зашагала по «этой дороге».
Справа коттедж, слева коттедж, но затем не поля сельского пейзажа, но лес. Нахмурившись, она поглядела вверх, ища солнце, но солнце не пробивалось сквозь сплошные тучи. Либо «Зеленый человек» совсем рядом, либо ее вымочит насквозь. Она пошла быстрее. Но действительно ли она идет на запад? Или эта дорога уводит в чащобы и непроницаемый мрак Шервудского леса? Вздор, Мэри! Шервудский лес давным-давно преобразился в плод воображения, его могучие деревья срублены, чтобы освободить место для загородных резиденций только что разбогатевших джентльменов или на ребра и обшивку военных кораблей Его Величества. От него сохранились лишь кусочки, и находятся они к востоку от Мэнсфилда. Чтение обеспечило меня этими фактами.
Тем не менее этот безымянный лес вставал стеной справа и слева, земля отливала медью опавших листьев или бутылочной зеленью зарослей папоротника, а дорогу окутывал сумрак.
Позади нее послышался цокот копыт. Мэри обернулась посмотреть, не нагоняет ли ее везущий свиней фермер, но увидела лишь одинокого всадника верхом на гнедом, по виду быстроногом коне. Что мне делать теперь? Притвориться, будто он не существует, или спросить у него, туда ли я иду? Затем, когда он приблизился, у нее ноги подкосились от облегчения. Добрый джентльмен, который поднял ее в ноттингемском каретном дворе, спас ее гинеи…
– Ах, сэр, как я рада вас видеть! – вскричала она.
Он спрыгнул с седла с такой небрежностью, будто до земли был всего лишь фут, обмотал поводья вокруг левого локтя и встал перед ней.
– Я не мог бы пожелать ничего лучше, – сказал он с улыбкой. – Не везет вам, верно?
– Прошу прощения?
– У меня не было возможности украсть ваши гинеи посреди двора почтовой станции, но тут?
Подчинясь порыву, ее руки выронили сумки и крепко сжали ретикюль.
– Будьте добры, сэр, забыть то, что вы сейчас сказали, и позвольте мне отыскать «Зеленого человека», – сказала она, вздернув подбородок, без страха и колебаний в глазах. Да, ее сердце колотилось, а дыхание участилось, но подстегивая ее противиться, а не бежать.
– Не могу. – Черные волосы, настолько длинные, что были стянуты лентой на затылке, всколыхнул внезапный порыв ветра, пронизанного дождем. – К тому же «Зеленый человек» – моя малина, и помощи вам там не найти, просто прогулка в бардак. Вы немолоды, сударыня, но на редкость смазливы. Как супружнице старика Битти было не вышвырнуть вас вон! Она же методистка, их в этих краях полным-полно, как ни жаль. Да кто вы такая, чтобы иметь столько денег? Когда вы упали в грязь, я счел вас жалким подобием гувернантки, вечно спасающейся от амурных поползновений хозяина дома. Затем я пересчитал ваши гинеи. Теперь я не знаю, что думать, кроме того, что они не более ваши, чем мои. Вы их украли, вот и все.
– Ничего подобного! Посторонитесь, любезный!
С тем же успехом она могла бы и промолчать.
Наклонив голову набок, он взвешивающе оглядел ее с головы до ног, прищурив глаза, оттянув губы с зубов, не уступающих лошадиным.
– Вопрос в том, просто ли забрать ваши гинеи или мне следует убить вас? Если бы вас вымыть и одеть получше, не окажетесь ли вы и впрямь леди? Если так, то лучше вас убить! Не то, когда Капитан Гром вдруг будет пойман, вы станете свидетельствовать против него, э?
Благоразумие требовало промолчать, не выдавать, кто она такая, но так низко она еще не пала.
– Так вы зоветесь Капитан Гром? Да, конечно, Капитан Гром, я буду свидетельствовать против вас в суде! Вы заслуживаете быть повешенным, болтаться на виселице!
Несомненно, она поставила его в тупик, заставила поколебаться; женщины визжали, как зарезанные, а не возражали ему. Тощая, грязная, беззащитная и все-таки не ввергнутая в ужас.
– Давайте деньги.
Ее кулаки сжались на ретикюле так, что костяшки пальцев побелели.
– Нет! Это мои деньги! Они мне нужны!
Конь был терпеливым, мирного нрава; когда он схватил ее, и поводья задергались, конь не шелохнулся, будто не интересуясь завязавшейся борьбой. Возникший было у Мэри план заставить коня встать на дыбы и бить задом утратил смысл. Никогда еще в ее жизни ничто не обнаруживало, как сильна она физически. Она ошарашила его этой силой, борясь сохранить свои деньги. Ему даже не удавалось отогнуть ее пальцы, чтобы сломать их, так судорожно вцепились они в ретикюль.
