Текст книги "Независимость мисс Мэри Беннет"
Автор книги: Колин Маккалоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
– Прошу, возьмите ее и передайте вашему старшему конюху, молодой сэр, – сказал монах.
– Сколько вы берете за нее?
– Шиллинг, но продавать ее будут дороже. Она пользуется большим спросом.
Чарли порылся в кармане жилета и выудил гинею.
– Это за ваше беспокойство, отче. – Он сумел придать лицу выражение, которое перенял у отца: полное симпатии и стальное изнутри. – Такой прекрасный день, отче! Почему ваши мальчики натянули на глаза капюшоны? Им следует попользоваться солнцем.
Ярость заплясала в каменно-голубых глазах, но ответ был без запинки и разумным:
– Они все терпели дурное обращение жестоких хозяев, сэр, и мне приходится лечить их притиранием, на которое солнце действует вредно. Их кожа обгорит.
Вмешался Ангус:
– Отче, доставляя свой товар, вы не видели заблудившуюся леди?
Ярость угасла, глаза невинно раскрылись пошире.
– Как выглядит эта леди, сэр?
– Высокая, худощавая, лет сорока, рыжевато-золотистые волосы. Красивая.
– Нет, сэр, точно нет. Единственная леди, повстречавшаяся нам, была Кошачья Мег. Она возвращалась домой с кроликами для своих кошек и сбилась с дороги, но мы показали ей куда идти.
– Спасибо, отче, – сказал Ангус. – А где вы живете? Вы и ваши дети?
– В «Приюте Детей Иисуса» под Йорком, сэр.
– Далековато для пеших прогулок, – сказал Чарли. – А в этой части Англии монастырей нет, так где вы останавливаетесь?
– Мы просим милостыню и разбиваем лагерь, сэр. Бог добр к нам.
– Надо ли вам сбывать ваш товар так далеко? В Стокпортс?
– Мы не уличные торговцы, сэр. Аптекари в этих местах предпочитают наши лекарства всем остальным. И возьмут все, что нам по силам доставить.
Трое друзей приготовились продолжить путь, но монах поднял ладонь, чтобы задержать их, и обратился к Чарли:
– Когда я буду благодарить Бога за эту гинею, сэр, мне бы хотелось назвать имя дарителя. Могу ли я осведомиться о нем?
– Чарльз Дарси из Пемберли. – Чарли приподнял шляпу и пришпорил коня. Остальные двое поскакали за ним.
– Дети Иисуса, – сказал Ангус. – Ты когда-нибудь слышал о них? Я так нет, но я же нездешний.
– Ни единого словечка. Однако, если он правда из Йорка, моя неосведомленность естественна.
– Вот только, – сказал Оуэн задумчиво, – почему они идут по лошадиной тропе? По дикой пустынной местности? Ведь, конечно же, это не прямая дорога из Йорка в Стокпорт? Они выглядят как католики и, может быть, стараются избегать нежелательного приема и мелочных преследований – ну, того, что терпят цыгане. Монах сказал, что они разбивают лагерь и просят милостыню, а это уподобляет их цыганам.
– Но никто ведь не примет их за цыган, Оуэн, и они же дети, мальчики, как я догадываюсь. Одному малышу под капюшон забралась пчела, и он его на секунду откинул, чтобы его товарищ пчелу прогнал. Мальчик и с тонзурой на макушке. Люди в деревенской глуши чаще добры – это в городах милосердие скудно и жалко, – сказал Чарли. – Я попрошу отца навести справки о них. Как член парламента он должен знать адреса всех сиротских приютов.
– Они не католики, – придрался Ангус. – Монастырские ордена не продают средства от импотенции, а как раз они наполняли большинство коробок на тележке. Это также объясняет, почему старик может продавать снадобья Детей Иисуса так далеко от Йорка, как Стокпорт. Мне кажется, это его средство действенно, иначе он не сосредоточился бы на нем. – Он фыркнул. – Дети Иисуса! Одна из христианских сект, которыми кишит Северная Англия. Как по-твоему, Чарли?
– По-моему, так, хотя приз за самый дотошный вопрос должен быть присужден Оуэну. Что их занесло на лошадиную тропу?
Когда трое всадников скрылись из виду, отец Доминус вновь задержался.
– Брат Джером! – позвал он.
Приподняв одеяние, Джером подбежал к нему, оставив Игнатия держать тележку.
– Что, отец?
– Ты был прав, Джером, мне не следовало выводить мальчиков на дневной свет, каким уединенным ни был наш путь.
– Нет, отец, это не было ошибкой, а лишь легким просчетом, – сказал единственный грамотный из Детей Иисуса, всегда старавшийся быть, елико возможно, подобострастным в своих отношениях со стариком. – Они были непослушны, им требовалось особое наказание, а что может быть поучительнее дня под светом Люцифера? К тому же это кратчайший путь к лавкам.
– Они наказаны достаточно?
– Учитывая, что мы повстречали мистера Чарльза Дарси, полагаю, что так, отец. Игнатий и я можем одни доставить тележку, когда мальчики вернутся в Северные пещеры. Пусть им не нравится жить в Северных пещерах в сравнении с Южными, но сегодняшняя кара примирит их с ними, – сказал Джером самым масляным своим тоном.
– Брат Игнатий! – позвал отец Доминус.
– Что, отец?
– Сейчас Джером и я отведем мальчиков назад в Северные пещеры. Ты останешься ждать у этого конца туннеля, пока брат Джером не вернется. Еды и пива на тележке предостаточно.
– А как же сестра Мэри? – спросил Игнатий.
– Что сестра Мэри? – спросил Джером.
– О ней позаботятся, брат, не тревожься, – сказал отец Доминус.
Брат Джером, уповавший унаследовать одеяние отца Доминуса, когда старик умрет, понял скрытый смысл этих слов. В отличие от брата Игнатия.
– Назад к тележке, друг. Дети, идите дальше!
Они продолжали путь, но недолго. В глубоком овраге перед отверстием, которое Ангус пометил на своей карте, они вытащили из-за пазухи сальные свечи, очень грязные, зажгли первую с помощью трутницы отца Доминуса и направились внутрь гуськом, так как вход в туннель был очень узким, хотя внутри сразу же расширялся. Последним вошел брат Джером, который прежде удостоверился, что замел все следы там, где они свернули с лошадиной тропы, а затем выдернул с корнями несколько кустов и поместил их поперек входа так, что они целиком его заполнили. Снаружи пещера исчезла. Внутрь, однако, просачивалось достаточно света, и ожидание Игнатия возле тележки было вполне сносным, а для ночных часов у него был фонарь. Его вполне устраивало мирно сидеть тут в одиночестве, хотя в ограниченном поле его сознания не возникло и мысли потратить часть этого времени, чтобы освободить сестру Мэри, до которой было рукой подать. Прогулка при солнечном свете измучила его до мозга костей, точно так же, как маленьких мальчиков. Только Джером и отец Доминус были способны переносить яркость люциферного Солнца, потому что Бог особо вооружил их для борьбы со злом.
Детям Иисуса предстояло пройти двадцать миль полного мрака, но отец Доминус все предусмотрел. Через интервалы хранились запасы свечей и не портящейся еды, а в воде недостатка не было, так как подземные потоки проложили русла через мягкий известняк.
Всего в миле за входом темнел боковой туннель, который вел к старой кухне и клетке Мэри, но они прошли мимо. Иногда даже самому маленькому мальчику приходилось сгибаться в три погибели, а те, что повыше, ползли на животах, но путь оставался четким от одного конца до другого, хотя вовсе не был прямым, а петлял и кружил самым невероятным образом. Чтобы пройти его, понадобились сутки, но привалы были недолгими, только чтобы поесть, попить и сменить свечи.
В конце концов они вышли в цепь продуваемых ветром пещер, смутно освещенных в дневные часы сквозь узкие проломы, которые они же и сотворили по приказу отца Доминуса, так как известняк тут был толщиной в фут-другой и лежал на глинистой подпочве. Снаружи перед каждым отверстием был посажен куст, который выдерживал не стихающий ветер, и никому даже в голову не приходило, что пещеры Скалистого края тянутся столь далеко на север.
Вход, которым обычно пользовались дети, прятался за водопадом на одном из притоков Деруэнта, и тут снаружи земля представляла сплошной камень, на котором ни подошвы, ни чугунные ободья колес тележки не оставляли никаких следов.
Труд соединения лабораторной пещеры и упаковочной с десятком каверн за ними потребовал много лет, так как вначале отец Доминус трудился один, затем, послав в Шеффилд за Джеромом, с некоторой помощью. Когда мальчики постарше достаточно окрепли, они тоже стали участниками этой работы, которая все более заметно ускорялась. Вентиляционные отверстия отнимали большую часть их времени, и их всегда вели снизу вверх, сначала киркой, затем, по достижении подпочвы, острой заточенной лопатой. Как мистик, отец Доминус предпочел бы сохранять тьму, но ему требовались пещеры, чтобы разместить своих детей в тесной близости от места, где они изготовляли его снадобья.
Чего он никак не предвидел, так это небольшого мятежа: дети отказались переселяться, и в конце концов их пришлось гнать в глухую ночь через вереска, будто овец, рыдающих, стонущих, пытающихся сбежать. Они ненавидели лабораторную пещеру, как и упаковочную, и, хотя не умели ни читать, ни писать, были достаточно умны, чтобы сообразить, что переселение означает дополнительные часы их вонючей, омерзительной, а иногда и опасной работы. Даже когда Тереза водворилась в своей новой кухне – куда лучше оборудованной к тому же! – они каждую ночь пытались вернуться в свои любимые Южные пещеры. Тут на отца Доминуса снизошло озарение: вывести мальчиков на свет дня и заставить их совершить многомильную прогулку. Джером возражал, опасаясь, что даже на заброшенной лошадиной тропе они могут повстречать кого-нибудь, но старик отмахнулся от такого предположения с презрительным фырканьем. В нем было слишком много от самодержца, чтобы уважать мудрый совет. И только подумать – Чарльз Дарси из всех людей в мире! Это могло означать гибель – ведь Джером рассказал ему, что о сестре Мэри пишут все газеты. Свояченица Фицуильяма Дарси! И эта женщина прокляла его, назвала вероотступником!
Съежившись в своей келье вверху пещер, отец Доминус раскачивался от горя, ибо, хотя он и был почти слеп, эта весть была написана четким багрянцем на иссохшем пергаменте его мозга: где-то Бог покинул его, и Люцифер в лице Мэри Беннет восторжествовал. Его мир рассыпался, но он хотя бы знал почему. Мэри Беннет, Мэри Беннет. Ну, они с Джеромом выживут. Им придется вернуться в Шеффилд, пока шум не стихнет, и он сможет возвратиться и начать заново. Тьма Бога пронизывала Скалистый край. Бога можно обрести вновь. Но на этот раз без детей. Они сделали его задачу слишком тяжелой.
Его левая рука тряслась в мелкой дрожи, повторявшей ту, что удручала его голову. Новый феномен. Даруй мне время, даруй мне время!
Появился брат Джером и застыл на пороге его кельи.
– Отец? С вами все хорошо?
– Да, Джером, очень, – сказал он энергично. – Мальчики утихомирились?
– Как ягнята, отец. Именно то, что следовало сделать.
– А девочки?
– Послушны. Мальчики им рассказали.
– Сестра Тереза… Может Камилла справиться на кухне?
– Да, отец.
– Сначала вернись к Игнатию, Джером. Доставь снадобья, но когда вы с Игнатием вернетесь к водопаду, настанет время позаботиться, чтобы с ним произошел несчастный случай. Потом ты сможешь отправить Терезу к…
– Я понял, отец. Все будет по вашему желанию.
Несмотря на малое число провожающих, похороны Лидии были печальнее похорон ее матери. Элизабет, Джейн, Китти, Фиц, Ангус, Чарли и Оуэн собрались в старинной норманской церкви в границах поместья, а затем у могилы. Против обыкновения Джейн не обливалась слезами, она была слишком разгневана коварством мисс Мирабель Мэплторп.
За поимку этой леди была объявлена награда в пятьсот фунтов. К несчастью, никто с художественным талантом никогда ее не видел, а потому на объявлениях в городах, деревнях и на почтовых станциях ее портрета не было.
Приближалась середина июня, и исчезновение Мэри продолжалось уже шесть недель. Хотя никто вслух пессимизма не выражал, втайне все чувствовали, насколько маловероятно, что она еще жива. И потому в этот солнечный безмятежный день, когда Лидия упокоилась на пемберлийском кладбище, мысли всех занимала та, кто скорее всего должна была стать тут следующей.
Самая младшая и все-таки первая умершая, думала Элизабет, тяжело опираясь на руку Фица. Когда похоронный обряд завершили, Чарли было попытался взять ее под руку, но сразу ретировался, когда его отец не отпустил ее, а повел к дому. Трения между его родителями крайне угнетали его, но он всегда так пылко был на стороне матери, что отказывался увидеть в отце что-либо хорошее. Теперь он замечал в папаше совсем иные эмоции, бесспорно, более мягкие и добрые, чем на протяжении прошлого года, когда мама начала давать ему сдачи. Хотя, благодарение Богу, она оставила свою манеру отпускать по его адресу, как она полагала, безобидные шуточки – до того она была убеждена, что ему требуется беззаботный юмор, которого он лишен, и что она сумеет привить его ему. Тогда как Чарли знал, что этому никогда не произойти. Папаша был горд, высокомерен и ужасно тонкокож. Неужели папаша и мама правда думают, будто он и его сестры не знали, что их родители то и дело сцепляются, как пара кошек.
Не заполучив свою мать, он взял под руку Китти, а Джейн предоставил Ангусу, который не знал обычно слезливой Джейн. Убийство! В уме не укладывалось, что такое жалкое создание, как Лидия, могла быть убита!
Замаячила тень. Нед Скиннер, как обычно самотушующийся и все же всегда тут на случай, если он понадобится папаше. Что-то в этой близости смущало Чарли, но что именно, он не понимал. Словно бы они знали друг друга всегда, чего быт никак не могло. Папаше было лет двенадцать, когда Нед родился. Чарли знал чуть больше о происхождении Неда, чем кто-либо еще, исключая папашу: что его мать была арапкой, шлюхой в борделе где-то там, и что отцом Неда был предводитель шайки преступников, местом сборищ которым служил этот самый бордель. Все эти факты он нашел в бумагах деда, но ничего больше: кто-то вырвал кучу листов из дневников дедушки. Когда он пожаловался на это папаше, папаша сказал, что дедушка сделал это сам в припадке старческого безумия перед самой смертью. Ничего из этого не объясняло, почему папаша и Нед – друзья не разлей вода, хотя характеру Дарси из Пемберли никак не соответствовала тесная дружба с таким человеком, как Нед Скиннер. Папаша был жестоковыйным – никто из знающих его не стал бы это отрицать. Так почему Нед?
Лидию Чарли никогда не знал и горевать о ней не мог, но глубоко понимал горе своей матери. И тети Джейн. Тетя Китти, женщина в сравнении куда более пустая, словно бы считала, что у этой смерти есть своя светлая сторона: ведь теперь она сможет провести лето в Пемберли. Люди, с которыми она общалась, в этом году не значились в пригласительном списке папаши, поскольку он ожидал нечто великое от палат общин и лордов.
– Я в восторге, что Китти здесь, – сказала Элизабет сыну и Джейн. – Она придаст Джорджи чуточку столичного лоска, который ей так требуется. Не совсем понимаю почему, но Джорджи ее любит.
– Она пава, мама! – засмеялся Чарли. – Джорджи нравятся те, кого не назовешь заурядными, а тетя Китти такая элегантная!
– Надеюсь, она сумеет убедить Джорджи не грызть ногти, – сказала Джейн. – Это губит ее руки, а они очень красивы.
– Ну, я отправляюсь искать пещеру, которую потерял Ангус, – сказал Чарли, послал им воздушный поцелуй и исчез.
– Я рада, что Лидию похоронили тут, – сказала Джейн. – Мы рядом с ней и сможем возлагать цветы на ее могилу.
– При жизни ей выпало мало цветов, бедняжке. Ты права, Джейн. Хорошо, что она похоронена здесь.
– Не жалей, если у нее не было того, за что она жалела нас, так как мы это имели, – сказала Джейн. – Лидия любила жизнь в армейских городках, она любила разнузданные вечеринки и общество мужчин – интимное общество мужчин. Она жалела нас за наше упорядоченное, респектабельное существование.
– Я способна помнить лишь то, как она любила Джорджа Уикхема.
– Да, но, вопреки ее утверждениям обратного, Лиззи, она отлично веселилась, пока он отсутствовал. – Лицо Джейн стало гневным. – Ни слова об ее убийцах, я полагаю?
– Нет. Ни единого намека.
Когда труп паренька лет пятнадцати был выловлен из реки Деруэнт, внимание он привлек только из-за исчезновения мисс Мэри Беннет, тесно связанной с Пемберли. Констебль графства был отправлен осмотреть распухшие жуткие останки, которые, по словам местного доктора, течением могло нести мили и мили, так как паренек был мертв по меньшей мере три дня. Доктор придерживался мнения, что он просто утонул – на теле он не обнаружил никаких признаков насильственной смерти, и лишь две странности: во-первых, лысинку вроде тонзуры на его макушке и, во-вторых, он был обрезан. В остальном паренек был вполне упитан, и на его теле не было никаких следов жестокого обращения, из чего следовало, что он не работал на фабрике или в литейной и не был солдатом. Так как труп был нагим и безымянным, констебль записал его так: «Юноша мужского пола. Еврей». Он отправил рапорт по начальству и распорядился похоронить тело в общей могиле для неимущих. Нет нужды тревожить освященную землю из-за нехристианина, как этот.
Однако, когда второй подростковый труп был найден у подножия обрыва неподалеку от первого, об этом было сообщено мистеру Дарси вкупе с рапортом констебля о первом. Фиц вызвал к себе Чарли и Ангуса, но не Оуэна, который, измученный чувством вины, уехал домой в Уэльс, оставив в классной комнате надрывающиеся сердечки и воинственный блеск в глазах Джорджи.
Лицо Фица было угрюмым. Затем он объяснил, почему позвал их.
– Юноши и дети умирают с гнетущим постоянством, – закончил он, – особенно в нынешнее время, когда Закон о бедных попирается с таким постоянством. Но эта парочка необычна. И он, и она примерно ровесники – четырнадцати-пятнадцати лет. Пришли в возраст, но совсем недавно. Юноша и девушка. – Он поерзал в кресле. – Ни на нем, ни на ней не обнаружены стигматы принудительного детского труда – ни рубцов от неумеренно применявшихся плети или хлыста, никаких ссадин на коже. Паренек уже похоронен в могиле для бедняков, но труп девушки по моему настоянию подвергли доскональному осмотру, и у нее не оказалось ни сломанных костей, ни шрамов от прошлых побоев. Оба выглядели упитанными и здоровыми. Девушка была здорова во всех смыслах. Ни эпилепсия, ни апоплексия не сразили ее преждевременно.
– Значит, она не сорвалась с обрыва, – сказал Ангус, чьи аргусовские уши чутко насторожились.
– Да. Ее положили там, чтобы создать именно такое впечатление, и я полагаю, если бы не исчезновение Мэри, констебля даже не поставили бы об этом в известность. Ее попросту сразу же отправили бы в могилу для бедняков.
– Папаша, когда ты послал за нами после смерти тети Лидии, мы столкнулись с очень странной процессией, – сказал Чарли, взглянув на Ангуса. – Впрочем, полагаю, рассказать тебе про них следует Ангусу. Ты ведь можешь подумать, что я преувеличиваю.
– С какой стати? – удивленно сказал Фиц. – Ты отлично излагаешь события, Чарли. Но пусть расскажет Ангус, если ты так хочешь.
– Мы повстречались с процессией… мальчиков, мы полагаем, которую вел старик, – сказал Ангус. – Он назвал их Детьми Иисуса и сказал, что они из сиротского приюта под таким же названием вблизи Йорка.
Фиц нахмурился.
– Сиротский приют при религиозной общине?
– Возможно, католической. Они походили на францисканцев, хотя коричневый цвет был не того оттенка.
– Сиротский приют, управляемый квазифранцисканцами, расположенный вблизи Йорка. Подобное учреждение не существует ни вблизи Йорка, ни где-либо еще к северу от Темзы. По-моему «Дети Иисуса» звучит неправдоподобно. «Священное сердце Иисуса» или «Непорочная Мария» были бы католичнее. Католикам не свойственно зацикливание на Иисусе, как таковом, в отличие от многих протестантских сект – то есть тех, которые так много толкуют об Иисусе, что Бог почти не упоминается. Название «Дети Иисуса» выглядит так, будто его сочинил кто-то не слишком искушенный в богословии.
– Значит, мы были правы, усомнившись в них! – воскликнул Чарли. – Главное этот старик. Подозрительная личность. Не смотрит тебе в глаза.
– Мы ехали по лошадиной тропе, – сказал Ангус, – которая Чарли, разумеется, известна, но повстречали на ней только Детей Иисуса. Откуда монах из Йорка мог узнать про нее? Старик сказал, что он аптекарь и поторопился – слишком поторопился! – показать нам свои снадобья, нагружавшие ручную тележку. Примерно пятьдесят коробок эликсиров и панацей всевозможных описаний. Смотрите что хотите, предложил он и вручил Чарли жестянку с лошадиной мазью. На всех значилось то или это детей Иисуса. Кто знает? Возможно, старик полагает, что «Дети Иисуса» – придают особый смак его медикаментам. – Он откашлялся и виновато посмотрел на Чарли. – Не успел сказать тебе, но я отправился в Бакстон заглянуть в лавку аптекаря и с удивлением узнал, что владелец весьма ценит зелья Детей Иисуса. Восхваляет их до небес. Как и его клиенты, готовые платить чуть ли не любую цену за «Элексир Детей Иисуса от желчи». – Он состроил лукавую гримасу. – Излечивает от импотенции. Если бы старик открыл лавку в Вестминстере и торговал бы только им, он бы разбогател дальше некуда!
Когда смех утих, заговорил Чарли:
– По-моему, старик безумен, – сказал он. – В нем гнездилась злокозненность, и мне еще в жизни не доводилось видеть тридцать маленьких мальчишек таких чинных и послушных, как его. Они так задрожали, просто затряслись, когда я попросил позволить им откинуть капюшоны, что, уверен, они не хотели, чтобы он мог видеть их лица. Думаю, старик совсем их запугал. Ах, как я боялся некоторых моих школьных учителей! А ведь я счел его безумцем, что куда страшнее. Мальчишкой я каменел только перед тобой, папаша – извини! – и редкими сумасшедшими, с которыми мне приходилось сталкиваться. Некоторые люди паникуют перед сумасшедшими, потому что их поведение непредсказуемо и их невозможно в чем-либо убедить. Для мальчиков этот старик может быть страшнее самого Сатаны.
– Аптекарь в Бакстоне назвал его «Отец Доминус», – сказал Ангус. – Я еще не кончил рассказ о моих приключениях, Чарли. Отец Доминус всегда приходит днем, чтобы получить деньги, но товар неизменно доставляется в середине ночи и детьми в монашеских одеяниях. Мой аптекарь не слышал ни про единую доставку днем. Он как будто полагает, что дети сбежали от своих хозяев, и Доминус укрывает их.
– Любопытно, – сказал Фиц, складывая ладони пирамидкой и прижимая кончики пальцев к губам, что придало ему вид премьер-министра. – Откуда они, раз не из Йорка? – спросил он. – Если они обычно выходят по ночам, это может объяснить их странное поведение в разгар дня, однако они должны быть откуда-то, где их знают.
– Прошу прощения, что причислил тебя к сумасшедшим, папаша.
Фиц взглянул на сына с улыбкой в глазах.
– У меня, Чарли, не хватает воображения, чтобы понять, почему маленький мальчик мог причислить меня к сумасшедшим. Наверное, я был совершенно неприступен.
– Куда больше, чем теперь, папаша.
– Мы должны разделить наши силы, чтобы разобраться с этим, – сказал Фиц, снова посуровев. – Чарли и Ангус, вы займетесь пещерами. Возможно, отец Доминус пользуется в своих блужданиях какой-то пещерой, а если Мэри еще жива, нам остается предположить, что ее заключили в пещеру. Есть ли какая-то связь между ней и Детьми Иисуса, неизвестно, но если вы постараетесь, может быть, что-нибудь и обнаружится. Ангус, как долго вы можете оставаться здесь?
– Столько, сколько нужно, Фиц. Помощники, ведущие мои дела в Лондоне, абсолютно надежны, а мои журналисты, наверное, резвятся, как мыши, пока кот остается в Дербишире. Не слишком отполированная проза.
– Отлично. Нам остается молиться, чтобы все разрешилось прежде, чем всем нам, хотим ли мы того или нет, придется разъехаться. Если Мэри не будет найдена прежде, чем в Оксфорде начнутся занятия, а летние каникулы парламента кончатся, полагаю, всякую надежду придется оставить.
– А как насчет сиротских приютов? – спросил Чарли.
– Ими займется Нед. Работа особенно ему по вкусу: сесть на своего чудовищного вороного и ездить туда и сюда, – бесстрастно сказал Фиц.
– Кстати, папаша. Пока Ангус ездил в Бакстон, я наводил собственные справки, – сказал Чарли. – Я расспрашивал о процессии детей, одетых или не одетых, как монахи. Я расспрашивал на фермах, в деревеньках и в деревнях. Ни процессия, ни даже гурьба никогда не появлялись у того или другого конца нашей верховой тропы. Единственное селение, со стороны которого они шли, это Пемберли, а мы знаем, что в Пемберли они никогда не бывали. Думаю, что они спустились на нее со Стэнеджского обрыва, хотя не были ни в Бэмфорде, ни в Шапельан-ле-Фрит.
– Ты подразумеваешь, что они вошли в какую-то пещеру? – спросил Фиц.
– Либо это, либо они пересекли безлюдные пустоши между Пемберли и севером Скалистого края.
– А было ли похоже, что они несут с собой еду, съестные припасы?
– Под их одеяниями, папаша, кто знает? Воду нетрудно найти где угодно, но я никогда не слышал, чтобы компания без палаток или повозок устраивалась па ночлег под открытым небом. Пустоши беспощадны.
– Это так. Я спрошу у Неда, не слышал ли он чего-либо.
Ничего, как выяснилось, когда Фиц поговорил с Недом.
– Не важно, каким бы спросом ни пользовались снадобья от импотенции отца Доминуса, Фиц, бьюсь об заклад, замыслы у него самые черные. Ну, полная бессмыслица, верно? У человека в запасе средства излечения всего что ни на есть, гребет обильные прибыли, аптекари нарасхват берут все, что он может им поставить, а он шагает по лошадиной тропе, которая никуда, кроме Пемберли, не ведет, командуя группой детей, с которыми, судя по их виду, плохо не обращаются. Чего он добивается? – спросил Нед, нахмурясь.
– Чарли полагает, что он сумасшедший, и, возможно, так и есть. Самое простое объяснение. Во всем этом деле на здравый смысл и намека нет. Смерть Лидии по сравнению кажется хрустально прозрачной. Теперь, Нед, и ты говоришь, что ни малейшего смысла тут не усматриваешь.
– Куда важнее место, где находятся его мастерские, верно? И у него должен быть склад. Сиротский приют был бы отличным прикрытием, верно?
Фиц насторожился.
– Ты прав. Именно так. Сиротские приюты в ведении приходов. Но не в каждом приходе они есть. Я знаю, что некоторые филантропы жертвуют средства на приюты. Думаю, работные дома и богадельни мы можем отбросить – в них содержатся неимущие всех возрастов. Я написал во все религиозные общины, обладающие определенным влиянием, и со временем получу ответы, но могут существовать заведения, никак не связанные ни с какой религией.
– Не беспокойся, Фиц! Мы с Юпитером поездим там и сям. Возможно, вплоть до Йорка. Сиротские приюты, работные дома и богадельни не так многочисленны, как яблоки на дереве.
– При условии, что дерево это – не груша.
– Если ты шутишь, Фиц, значит, ты измучен, – сказал Нед, улыбаясь. – Эта чертова седая прядь! Клянусь, она с каждым днем становится все шире.
– Элизабет думает, что она придает мне благообразие.
– Ну, тем лучше для премьер-министра.
– Тебе понадобится много золота. Вот! – Фиц бросил Неду мешочек золотых монет, ловко пойманный на лету. – Найди их, Нед! Меня удручают страдания Элизабет.
– Странно, а? – спросил Нед.
– Прошу прощения?
– Ну, вся эта заварушка началась из-за письма Мэри к Чарли, которое я перехватил и переписал. Тебя оно так расстроило! Но если оглянуться на него теперь в нашем нынешнем положении, оно вроде бы не стоило и десятой части твоих переживаний.
– Не напоминай об этом, Нед! Я слишком предвосхищал возможные последствия, думая на месяцы – а то и на годы – наперед. Мне следовало бы ждать событий. Теперь я вижу это. Ты был прав, когда сказал, что я делаю из мухи слона.
– Не помню, чтобы я это говорил, – сказал Нед, наморщив лоб.
– Слова были другими, но подразумевал ты именно это. Мне следовало бы прислушиваться к тебе. Ты обычно бываешь прав, Нед.
Нед засмеялся. Грохочущий звук.
– Это кочерга у тебя в заднице, Фиц. Очень больно пятиться.
От другого человека – смертельное оскорбление, от Неда – правда, сказанная с любовью.
– Чересчур церемонный, э? Гордость предками всегда была моим главным грехом.
– И честолюбие.
– Нет, это более поздний грех. Однако если бы я дожидался событий, то не поручил бы тебе следить за Мэри, и мы потеряли бы ее в Мэнсфилде.
– Но я все равно ее потерял.
– Ах, перестань, Нед! Но если мы ее отыщем, пусть пишет свою чертову книгу с моего благословения. Я даже оплачу ее издание.
– Результат будет одним и тем же, оплатишь ли ты или издатель. Читать ее никто не станет.
– А! Вот это ты тогда и сказал!
На дне ее кувшина оставалось примерно три столовых ложки воды, хотя жажда не оказалась той пыткой, какой Мэри ее неустанно воображала. В пещере стоял лютый холод, особенно по ночам; возможно, экран был поставлен тут, чтобы скрывать то, что находилось за решеткой, но парусина преграждала доступ ветру, дующему без конца, хотя и не заглушала постоянное визгливое постанывание. Защититься Мэри могла, только плотно задергивая тяжелый бархатный занавес, но это мало чему помогало. Зимой она и недели не выжила бы. Однако, бесспорно, холод этот не вызывал неистовой жажды. Если она расхаживала по каморке, ей становилось теплее, но и пить хотелось больше.
Теперь вся одежда, какую они ей оставили, была надета на ней, грязная, как и чистая: четыре пары шерстяных носков, четыре фланелевые ночные рубашки, один фланелевый халат. Перчаток у нее не было, и руки очень мерзли. Хлебная корка была съедена, прежде чем слишком уж зачерствела бы. Теперь, когда она видит дневной свет, легче следить за ходом времени. Ее желудок, вероятно, съежился, потому что голодных спазм она не испытывала. К ее ужасу вокруг буханки, которую отец Доминус отшвырнул ногой, когда в последний раз приходил к ней, собрались полчища крыс; покончив с хлебом, они не разбежались и в темные часы рыскали вокруг, поджидая куда более вкусного обеда – ее собственного мертвого тела. Они совсем не походили на тех немногих крыс, которых ей доводилось видеть. Они были черными и свирепыми, а те – маленькими, серыми, трусливыми. Нет, эти – явное порождение пустошей.
Но вот время теперь стало нестерпимым гнетом, и она поняла, как занята и увлечена была большую часть своего заточения. Страница каллиграфически безупречных строчек без единой помарки – плод труда, совсем не похожего на обычное письмо, когда можно вычеркнуть слово, или перемарать его, или поставить галочку и сверху написать пропущенное слово. Главное же, как она ни осуждала идеи отца Доминуса, запечатлевание их без ошибок на странице выматывало ее, как вымотало бы кого угодно, кроме разве что профессионального писца, одного из тех тружеников, которые делают копии прозы честолюбивых авторов. Она была бы достойна глаз издателей.
Теперь же все ее горести будто обрушились на нее разом. Ей нечем было занять свое время, и этот факт главенствовал в ее списке. Будто опять она заботилась о маме, пребывая в зиянии бездеятельности, только хуже: ни музыки, чтобы утешиться, ни книги, которую она ни перечла бы по меньшей мере десяток раз. Добавьте к этому отсутствие пищи, разминок и воды, и… о, невыносимо!
