Текст книги "Независимость мисс Мэри Беннет"
Автор книги: Колин Маккалоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
Колин Маккалоу
Независимость мисс Мэри Беннет
* * *
Косой предвечерний свет набрасывал раззолоченный покров на скелеты кустов и деревьев в садах мэнора Шелби; две-три струйки дыма с копотью по краям курились над углями костра, разведенного, чтобы сжечь последние опавшие листья, и где-то отставшая от стаи птица щебетала безмотивный ноктюрн поздней осени. Глядя на закат со своего обычного места в эркере, Мэри ощутила, как отзывается ее сердце на сине-золотое великолепие, которое скоро станет воспоминанием, спрятанным в отдающихся эхом просторах ее сознания. Долго ли? О, долго ли?
Послышалось постукивание и позвякивание – это Марта вошла с чайным подносом и бережно поставила его на низкий столик сбоку от покойного кресла, в котором дремала хозяйка мэнора Шелби. Со вздохом Мэри отвернулась от окна и заняла свое место, придвинув изящную чашку на хрупком блюдце. Какое счастье, что у них есть Старый Дженкинс, все еще иногда находящий огурец в одном из своих парников! И какое счастье, что маме так нравятся ломтики огурца на ее хлебе с маслом! Она проснется и увидит любимое лакомство на веселенькой салфетке и не обратит внимания, что кексу уже три дня.
– Мама, чай подан, – сказала Мэри. Закутанная в шали и плед маленькая пухлая фигурка дернулась, маленькое пухлое личико капризно сморщилось, нахмурилось, пробудившись ото сна. Затем поблекшие голубые глаза раскрылись, увидели ломтики огурца на хлебе с маслом, и взыграла радость предвкушения. Но не прежде, чем прозвучала ежедневная жалоба:
– Неужели, Мэри, у тебя нет никакой жалости к моим бедным нервам? Так внезапно разбудить меня!
– Ну, что вы, мама, – машинально сказала Мэри, наливая молоко на донышко чашки и наклоняя красивый серебряный чайничек, чтобы вылить янтарную струю на молоко. Кухонная девушка умело наколола сахар на хорошие куски. Мэри положила в чай кусок точного размера и как следует помешала в чашке.
Все это заняло у нее примерно минуту. Держа чашку с блюдечком в руке, она посмотрела, убеждаясь, что мама готова. Затем, не сознавая этого, поставила чашку с блюдцем, не отводя глаз от лица мамы. Оно изменилось, обрело контуры и патину фарфоровой маски из Венеции, лишенное не просто выражения, но самих черт. Глаза все еще смотрели, но на что-то далеко за пределами комнаты.
– Ах, мама! – прошептала она, не зная, что еще сказать. Это случилось так неожиданно. Она закрыла ее глаза кончиками пальцев, глаза, которые, казалось, каким-то образом познали жизнь глубже, чем когда-либо в течение этой жизни, а затем поцеловала маму в лоб.
– Господи, ты очень добр. Я благодарю Тебя за Твое милосердие. Как она страшилась бы, если бы знала!
Сонетка висела совсем рядом. Мэри легонько ее дернула.
– Пошли ко мне миссис Дженкинс, Марта, будь так добра.
Вооружившись десятком извинений – чего еще могло потребоваться старой кислятине сверх огурца в такое-то время года? – миссис Дженкинс вошла, опоясав чресла для битвы. Но выражение на лице мисс Мэри мигом погасило ее гнев.
– Да, мисс Мэри?
– Моя мать скончалась, миссис Дженкинс. Будьте так добры, пошлите за доктором Колламом. Пусть Старый Дженкинс запряжет пони в тележку и съездит. Скажите Дженкинсу оседлать чалого и собрать, что ему потребуется в дороге, и быть готовым поехать в Пемберли, как только я напишу записку. Выдайте ему пять гиней из вашего кувшинчика на поездку, ведь он должен поспешить. Хорошие гостиницы, хорошие лошади, когда чалый уже не сможет бежать дальше.
Голос Мэри сохранял обычное спокойствие. Почти семнадцать лет, думала миссис Дженкинс, эта бедняжка выслушивала жалобы и причитания своей маменьки, оханье и упреки – то есть когда ей не приходилось выслушивать визгливые излияния восторга, торжествующие самопоздравления. Говоря именно то, что требовалось, умело предотвращая припадки меланхолии, приводя миссис Беннет в хорошее настроение столь же деловито и твердо, как хорошая гувернантка капризное дитя. А теперь это было кончено. Все было кончено.
– Прошу прощения, мисс Мэри, но Дженкинс найдет мистера Дарси дома?
– Да. По словам миссис Дарси, парламент сейчас не заседает. Принесите мне мамин розовый шарф, я хочу закрыть ей лицо.
Экономка сделала книксен и ушла, мучимая множеством сомнений, страхов и дурных предчувствий. Что будет с ними теперь, с отцом, с малолетками Джемом и Дорой?
Шарф подобающе расправлен, камин растоплен перед надвигающейся морозной ночью, свечи зажжены. Мэри направилась к окну и опустилась на подушки диванчика, чтобы поразмыслить о многом сверх этого явления Смерти.
Горя она не испытывала ни малейшего: слишком много минувших лет, слишком много томительной скуки. Напротив, ее все больше охватывало успокоение, будто ее перенесли в обширную залу, заполненную тьмой, но светящуюся, и она плывет по невидимому океану без боязни, без утраты себя.
Я ждала тридцать восемь лет, чтобы настал мой черед, думала она, но никто из них не может утверждать, будто я не исполнила свой долг, что я не вылила мою долю счастья в их чашки, что не отступила в безвестность без единого слова протеста против моей судьбы.
Почему же я настолько не готова к этой минуте? Где блуждал мой ум, когда мне нечем было его занять, и пустое времяпрепровождение так тяжко меня угнетало? Я была в полном распоряжении сосуда скудельного, звавшегося «мама», но сосуды скудельные не способны на хотя бы одно весомое наблюдение, замечание, идею. И потому я проводила время в ожидании. Просто в ожидании. С эскадроном опекающих ее Дженкинсов мама не нуждалась во мне. Я была лишь данью правилам приличия. Как я ненавижу это выражение «дань приличиям»! Железный кодекс поведения, придуманный для того, чтобы запугивать и порабощать женщин. Я была обречена стать старой девой, считала наша семья, с этими шокирующими гнойничками по всему моему лицу и передним зубом, который вырос кривым. Разумеется, Фиц считал, что при маме должен находиться представитель семьи на случай, если она поедет в Пемберли или Бингли-Холл. Если бы только папа не умер меньше чем через два года после свадеб Джейн и Лиззи!
Думай, Мэри, думай! – выбранила она себя. Будь логичной! Это была томительная скука; у меня не было выбора. Только коротать недели, месяцы, годы, фантазируя, как я ступаю по плитам Римского Форума, ем апельсины в сицилианском саду, тешу взгляд Парфеноном, прижимаюсь щекой к камням какой-нибудь стены в Святой Земле, которых должен был коснуться Иисус Христос, или прислониться к ним, или задеть Своей тенью. Я грезила о свободных странствованиях по дальним землям, грезила ознакомиться с городами более солнечных стран, с горами и небесами, о которых только читала. Реально же я жила в мире, поделенном между книгами, музыкой и мамой, которая не нуждалась во мне.
Но теперь, когда я свободна, у меня нет желания приобщиться к чему-либо из этого. Я хочу лишь быть полезной, иметь цель. Делать что-то значимое. Но позволят ли мне это? Нет. Не пройдет и недели, как мои старшие сестры с их мужьями, важными персонами, прибудут в мэнор Шелби, и тете Мэри будет вынесен очередной приговор, обрекающий на новую летаргию. Вероятно, присоединение к ордам нянек, гувернанток и домашних учителей, которые отвечают за благополучие детей Элизабет и Джейн. Ведь естественно, миссис Дарси и миссис Бингли получают от детей лишь радость, оставляя тяготы родительских обязанностей другим. Супруги важных персон не ждут, чтобы что-то произошло, они заставляют это произойти. Семнадцать лет назад миссис Дарси и миссис Бингли были слишком заняты благами, подаренными их браками, чтобы взять на себя ответственность за маму.
Ах, сколько горечи в этих мыслях! Я не хотела облечь их в подобную горечь. Тогда это выглядело по-иному. Я должна быть справедливой к ним. Когда папа умер, обе они только-только впервые стали матерями. Китти только что вышла замуж, а Лидия… ах Лидия! Лонгборн отошел Коллинзам, и моя судьба была предрешена пятнами на лице и зубом. Как ловко Фиц все уладил! Мэнор Шелби приобретается вместе с услугами Дженкинсов, а вылупляющуюся старую деву, тетю Мэри, подгоняют к ее обязанностям столь же умело, как столяр соединяет две доски. Маму и меня переселяют на десять миль по ту сторону Меритона, подальше от омерзительных Коллинзов, и все же достаточно близко, чтобы мама продолжала сплетничать со своими приятельницами. Тетушка Филлипс, леди Лукас и миссис Лонг были в восторге. Как и я. Большая библиотека, прекрасное фортепьяно и Дженкинсы.
Так откуда же эта внезапная горечь против моих сестер, когда все уже позади? Не по-христиански и незаслуженно. Богу известно, у Лиззи, во всяком случае, хватает неприятностей. Ее брак не из счастливых.
Дрожа от холода, Мэри отошла от окна и съежилась в кресле поближе к камину. И поймала себя на том, что смотрит на розовый шарф, ожидая, что он всколыхнется от вздоха снизу. Но шарф оставался неподвижным. Доктор Коллам скоро будет здесь. Маму перенесут на ее пуховую перину, обмытую, одетую, уложенную в леденящем воздухе на долгое бдение между смертью и погребением.
Виновато вздрогнув, она вспомнила, что не вызвала преподобного мистера Куртнея. Только этого не хватало. Если Старый Дженкинс не вернется с доктором, придется послать Молодого Дженкинса.
– Во всяком случае, – сказала она себе, – за мистером Коллинзом я не пошлю. Это я двадцать лет, как пережила.
– Элизабет, – сказал Фицуильям Дарси, войдя в будуар жены, – у меня плохие новости, моя дорогая.
Элизабет отвернулась от зеркала, выше подняв брови над светозарными глазами. Их обычное сияние померкло. Нахмурившись, она встала.
– Чарли? – спросила она.
– Нет. С Чарли все хорошо. Я сейчас получил письмо от Мэри. Она извещает, что ваша мать скончалась. «Во сне, мирно».
Табурет перед туалетным столиком не поддержал ее; она боком опустилась на его краешек и чуть не упала, стараясь сохранить равновесие, но удержалась.
– Мама? Ах, мама!
Фиц смотрел на нее, но не пришел ей на помощь. Наконец, он отошел от двери и, неторопливо пройдя по ковру, положил ладонь на ее обнаженное плечо, длинные пальцы слегка надавили на кожу.
– Моя дорогая, это к лучшему.
– Да-да! Но ей же было всего шестьдесят два! Я полагала, что она доживет до глубокой старости.
– Да, ухоженная, как страсбургский гусь. Тем не менее это к лучшему. Подумай о Мэри.
– Да, за это мне следует быть благодарной. Фиц, что нам делать?
– С утра отправиться в Хартфордшир. Я пошлю известить Джейн и Чарльза, чтобы они встретили нас в «Короне и подвязке» в девять. Нам лучше поехать вместе.
– Дети? – спросила она. Шок проходил, сменяясь горем. Что такое старики, если есть юные, чтобы утешить сердце?
– Они, разумеется, останутся тут. Я предупрежу Чарльза не допустить, чтобы Джейн убедила его взять с собой хотя бы одного из их детей. Шелби – обширный дом, Элизабет, но для наших отпрысков не подойдет. – Его лицо, отраженное зеркалом, как будто ожесточилось. Пожатием плеч он преодолел это настроение, чем бы оно ни было порождено, и продолжал ровным голосом: – Мэри пишет, что послала за Китти, но полагает, что Лидию лучше предоставить мне. Какой поистине благоразумной женщиной стала Мэри!
– Прошу тебя, Фиц, возьмем Чарли! Ты отправишься верхом, а я должна буду ехать одна, а путь долгий. На обратном пути мы сможем завезти Чарли в Оксфорд.
Его рот чуть искривился, пока он взвешивал «за» и «против», затем он ответил своим знаменитым царственным кивком.
– Благодарю тебя. – Она поколебалась, заранее зная ответ, но вопрос все же задала: – Обед мы все-таки не отменим?
– А как же иначе? Наши гости уже в пути. Твой траур может подождать до завтра. Как и объяснение его причины. – Его ладонь покинула ее плечо. – Ну, я спущусь вниз. Роуфорд может подъехать в любую минуту.
И, поморщившись при упоминании своего наименее уважаемого соратника-тори, Дарси покинул жену.
Слеза капнула, была смахнута заячьей лапкой; с глазами полными слез Элизабет старалась взять себя в руки. Какой чудесной может быть политическая карьера! Всегда что-то важное для осуществления, никогда ни мига для мира, близости, досуга. Фиц не скорбел о кончине миссис Беннет, она знала это твердо; беда была в том, что он ждал и от нее такого же равнодушия, вздоха облегчения, что с плеч свалилась эта ноша, частично стыдная, частично смущающая, частично ввергающая в беспомощность. Однако эта мелочная, глупая, капризная женщина родила ее, Элизабет, и уж хотя бы за это заслуживала быть любимой. Быть оплаканной, если и без чувства утраты.
– Мне нужен мистер Скиннер. Немедленно, – сказал Дарси своему дворецкому, хлопотливо следившему за тем, как старший лакей избавляет мистера Роуфорда от пальто. – Мой милый Роуфорд, я так счастлив видеть вас. Как всегда первый на поле боя. – И, не обернувшись, Дарси повел своего раннего посетителя в комнату Рубенса.
Краткий, но вежливый приказ заставил Парментера опрометью броситься на поиски третьего лакея. Его хозяин скрылся за дверью. Что-то произошло, тут, во всяком случае, сомнений не было. Но зачем мистеру Дарси понадобился этот отталкивающий человек, понадобился в такой час?
– Бегом всю дорогу, Джеймс, – наставил его Парментер, а затем вернулся в прихожую встречать гостей. Шестеро прибыли полчаса спустя, сияя предвкушением, восклицая по поводу холода, прикидывая, что Новый год наступит в суровых морозах. Вскоре хищным шагом в прихожую вошел Эдвард Скиннер. Он направился в Малую библиотеку без «будьте добры», «спасибо» или «целуйте мне ногу», со злостью подумал пемберлийский дворецкий. Пусть его ценят, пусть говорит он, точно джентльмен, но Парментер помнил его юнцом и взошел бы на костер, утверждая, что Нед Скиннер – не джентльмен. Между его хозяином и Недом было примерно двенадцать лет разницы в возрасте, так что второй не мог быть байстрюком первого, но что-то существовало между ними, связь, которую даже миссис Дарси не могла измерить… или разорвать. Парментер думал обо всем этом по пути в Комнату Рубенса, чтобы кивнуть мистеру Фицу.
– Некоторое затруднение, Нед, – сказал Фиц, закрывая за собой дверь библиотеки.
Скиннер не ответил, а продолжал стоять перед письменным столом расслабленно, небрежно опустив руки, – поза мало подходящая для прислужника. Очень крупный мужчина, на пять дюймов выше шести футов Дарси и сложенный, как горилла – массивные плечи и шея, бочкообразная грудь, ни капли лишнего жира. По слухам, его отцом был вест-индский арап – такими темными были кожа Скиннера, его волосы и узкие сверлящие глаза.
– Садись, Нед, у меня шея ноет задирать голову, чтобы смотреть на тебя.
– У вас гости, так я потороплюсь. Что случилось?
– Где сейчас миссис Джордж Уикхем? – спросил Дарси, придвинув лист бумаги и обмакивая в чернильницу гусиное перо, снабженное стальным наконечником. Он уже писал, когда Нед ответил:
– В «Плуге и звездах» в Макклесфилде. Новый ухажер как раз стал ее последним любовником. Они сняли лучшую спальню с гостиной. Новое место для нее.
– Она пьет?
– Не больше бутылки-двух. Ее влечет любовь, а не вино. Дайте ей неделю, и положение может измениться.
– У него не будет времени. – Дарси на миг поднял глаза с кислой улыбкой. – Возьми мою беговую двуколку и гнедых, Нед. Завези это письмо в Бингли-Холл по пути в Макклесфилд. Я хочу, чтобы завтра к девяти утра миссис Уикхем была в «Короне и подвязке» в относительно трезвом виде. Упакуй ее баулы и забери их с собой.
– Она поднимет ту еще бучу, Фиц.
– Ну, послушай, Нед! Кто в Макклесфилде поступит наперекор тебе… или мне, если на то пошло? Хоть свяжи ее по рукам и ногам, мне все равно, только доставь в Лэмтон к сроку.
Перо перестало скользить по бумаге и было положено на стол; не трудясь запечатывать письмо, он отдал его Неду Скиннеру.
– Я указал, чтобы Бингли поехал верхом, миссис Уикхем может поехать в его карете с миссис Бингли. Мы посетим прелести Хартфордшира, чтобы погрести миссис Беннет, как давно пора бы.
– Дико долгое путешествие в дормезе.
– В такое время года, в ненастную погоду при нынешнем состоянии дорог возможен только дормез. Однако я прикажу заложить шестерню, как и Бингли, так что мы будем покрывать шестьдесят миль в день, если не больше.
Сунув письмо в карман пальто, Нед ушел.
Дарси, хмурясь, поднялся и минуту постоял, незряче уставившись на переплетенные в кожу тома парламентских отчетов. Старая карга, наконец, умерла. Что может быть хуже, думал он, чем мезальянс, какой бы великой ни была любовь, или какой бы мучительной ни была потребность увенчать эту любовь. И оно того никак не стоило. Моя царственная красавица Элизабет такая же исхудалая старая дева, как и ее сестра Мэри. У меня один болезненный женоподобный сын и четыре никуда не годные девчонки. Прямо в глаз, миссис Беннет! Забери вас дьявол и всех ваших распрекрасных дочек, цена была слишком высока.
Поскольку проехать надо было всего шесть миль, запряженный шестерней дормез Дарси въехал во двор «Короны и подвязки» прежде Бингли и его контингента, так как до Бингли-Холл а было двадцать пять миль. Спрятав руки в теплую муфту, Элизабет расположилась в отдельном кабинете дожидаться их приезда.
Ее единственный сын, с головой погрузившийся в том «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, одной рукой нашарил стул, ни разу не оторвав взгляда от печатных строк. Легкое чтение, садясь в дормез, объяснил он ей с чарующей улыбкой. Природа подарила ему ее собственные благородные черты лица и цвет волос, скорее каштановый, нежели червонного золота; ресницы опущенных век были темные, как и пушистые брови над ними.
По меньшей мере его здоровье заметно поправилось с тех пор, как Фиц смирился с неизбежным и оставил свои беспощадные попытки сделать из Чарли достойного сына. Эти пугающие простуды вслед за зубодробительной верховой скачкой в непогоду! Лихорадки, на неделю укладывавшие его в постель после охоты на фазанов или поездок в Лондон. Ничто не избавило Чарли от его ученых склонностей, не преобразило его в сына, достойного Дарси, владельца Пемберли.
– Ты должен перестать, Фиц, – сказала она год назад, страшась ледяного высокомерия, которое не могло не воспоследовать, но исполненная решимости вынудить его прислушаться к ней. – Я мать Чарли и разрешила тебе руководить его детством, не высказывая своего мнения. Но теперь я должна заговорить. Ты не можешь бросить Чарли на съедение волкам кавалерийского полка, как бы ни желательно было обеспечить благородному сыну и наследнику несколько лет в армии для полировки… полировки? Фу! Эта жизнь его убьет. Его единственное желание – поступить в Оксфорд и посвятить себя изучению классической литературы. И ему надо разрешить это. И не говори, что ты не терпел Кембридж и купил себе офицерский патент в гусарском полку! Твой отец к тому времени скончался, и я понятия не имею, как он отнесся бы к твоему решению. Я знаю только, что подходит для Чарли.
Ледяное высокомерие не заставило себя ждать, сделало лицо Фица железным, но темные глаза, глядящие в ее глаза, прятали больше усталости, чем гнева.
– Я согласен с твоим доводом, – сказал он жестким тоном. – Наш сын женоподобный слизняк, годящийся только для Академии или Церкви, и я скорее предпочту профессора Дарси епископу Дарси. Так что эту тему мы больше обсуждать не будем. Отправь его в Оксфорд, если считаешь нужным.
Жестокое разочарование для него, как она прекрасно знала. Бесценный мальчик был их первенцем. Но за ним последовали только девочки. «Беннетовское проклятие» по выражению Фица. Джорджи, Сьюзи, Анна и Кэти появлялись через двухгодичные интервалы – объекты равнодушия для их отца, который не интересовался ими и не замечал их.
Он приложил все усилия, чтобы изменить характер Чарли, но даже могущества и влияния Дарси, владельца Пемберли, оказалось для этого мало. А затем – ничего.
Кэти теперь было десять, и она останется последней. Фиц удалился из жизни жены, как и из ее постели. Он уже был членом парламента, тори в краю тори, но после рождения Кэти принял министерство и занял место среди первоскамеечников. Ход, освободивший его от жены, благодаря долгим отсутствиям в Лондоне, неоспоримо извинительным причинам быть вдали от нее. Не то чтобы она утратила полезность; всякий раз, когда Фиц нуждался в ней для продвижения его политической карьеры, она затребовалась в Лондон, как ни отвратителен ей был высший свет.
Лидия прибыла первой, влетев в гостиную и злобно хмурясь на этого странного человека, Эдварда Скиннера, который втолкнул ее туда. Сердце Элизабет мучительно сжалось, таким морщинистым, землистым и опухшим было лицо ее младшей сестры. Бесформенная фигура – мешок муки, затянутый корсетом в подобие женственности. Топорщащиеся складки поверх вздернутых грудей показывали, что, лишенные поддержки китового уса, они обмякнут наподобие жидко набитых подушек, подвешенных для просушивания на веревке. Вульгарная шляпка пенилась страусовыми перьями, платье из легкого муслина мало подходило и для такой погоды, и для долгого путешествия, легкие атласные туфли в старых пятнах и новой грязи… Ах, Лидия! Когда-то красивые льняные волосы не мылись месяцы и месяцы, кудряшки отливали зеленоватой сальностью, а большие голубые глаза, так похожие на материнские, были вымазаны средством, предназначенным для чернения ресниц. И выглядели они так, будто ее избивали, хотя Джордж Уикхем четыре года как покинул Англию, и значит, от побоев она была избавлена… если только ее не избивал кто-то другой. Книга Чарли мгновенно отложена, и он оказался возле своей тетки с быстротой, отстранившей Элизабет, взял ее руки в свои, согревая их, пока подводил ее к креслу у камина.
– Ну вот, тетя Лидия, погрейтесь, – сказал он ласково. – Мама, я знаю, привезла для вас одежду потеплей.
– Черную, конечно, – сказала Лидия, бросив яростный взгляд па старшую сестру. – Господи, такой ужасный цвет! Но что поделать, раз мама умерла. Подумать только! Я никак не считала, что она слаба здоровьем. Ах, почему Джорджа отправили в Америку? Он нужен мне здесь. – Она увидела в дверях хозяина и просветлела. – Трентон, кружку эля, будьте добры! Этот ужасный человек похитил меня на пустой желудок. Эль, хлеб с маслом, кусок сыра… и побыстрей!
Но прежде чем Трентон повернулся, чтобы исполнить ее распоряжение, вернулся Нед с большой чашкой кофе и поставил чашку перед ней. За ним следовала служанка, неся поднос с кофе и закусками, достаточными для всех.
– Никакого эля, – категорично сказал Нед, наклонил голову в сторону миссис Дарси и мистера Чарли и спустился в залу доложить Фицу.
Увоз миссис Уикхем обернулся чертовой потехой. Она допивала третью бутылку, и зеленый юнец, которого она подобрала согреть себе постель, сбежал, едва увидел Неда Скиннера. С помощью перепуганного хозяина «Плуга и звезд», а также его угрюмой жены, Нед насильно влил в горло Лидии несколько доз разведенной в воде горчицы. Вино извергалось струя за струей, и Нед прекратил беспощадную процедуру, только когда убедился, что оно извергнуто все. Хозяйка уложила вещи Лидии в два небольших ящика.
– Ничего теплого, – сказала она, – только вот эта драная накидка.
Багаж Лидии привязали к запяткам на место грума. Нед швырнул свою рыдающую, визжащую пленницу на маленькое сиденье и направил беговую двуколку мистера Дарси в жестокую ночь, не обращая внимания на свою пассажирку.
Милый Чарли! Каким-то образом он уговорил Лидию съесть тарелку овсянки и немного хлеба, убедил, что кофе именно то, в чем она нуждается. Поддерживая несколько оправившуюся Лидию под руку, Элизабет направилась в спальню, где миссис Трентон разложила чистые панталончики и сорочку, нижние юбки, простое черное шерстяное платье с оборкой, спешно подшитой к нему в Пемберли, чтобы удлинить его для Лидии, которая была выше Элизабет на полголовы.
– Этот мерзкий мужлан! – вскричала Лидия, стоя, когда миссис Трентон и Элизабет раздели ее и вымыли, как сумели (от нее разило вином, рвотой, грязью и немытостью). – Он меня опоил, чтобы мне нутро вывернуло, будто я какая-нибудь его шлюха!
– Мама умерла, Лидия, – напомнила ей Элизабет, двумя брезгливыми пальцами отдавая замусоленный корсет миссис Трентон с кивком, что дальше она справится одна. – Мама умерла мирно во сне.
– Ну, я предпочла бы, чтобы она выбрала время получше! – Два налитые кровью глаза расширились на оттертом бледном лице, странно сходные с двумя стеклянными шариками. – Как она выделяла меня из вас всех! Я всегда умела обвести ее вокруг пальца!
– И ты не чувствуешь никакого горя?
– А! Надо бы, но ведь я ее почти двадцать лет не видела; мне же тогда было всего шестнадцать.
– Да, мы забываем, – сказала Элизабет со вздохом, сознательно отгоняя память, что после смерти папы Фиц порвал все узы, связывавшие сестер, не давал им возможности видеться без его одобрения. Задача не из трудных – они ведь все так или иначе зависели от него. Что до Лидии, это были деньги. – Ты большую часть жизни прожила с Джорджем Уикхемом, а не с мамой и папой.
– Вот уж нет! – огрызнулась Лидия, свирепо оглядывая платье. – Сначала он воевал в Испании, теперь он в Америке. Я – армейская жена, которой не позволено следовать за мужем. О, только подумать! Мама скончалась! Понять невозможно. Жуткое платье, Лиззи, ничего не скажешь. Длинные рукава! И его обязательно застегивать до самого горла? А без корсета мои груди упираются в талию!
– Ты простудишься, Лидия. До Шелби по меньшей мере три дня пути, и хотя Фиц позаботится, чтобы дормез был утеплен, ему уже семь десятков, и он полон сквозняков.
Она вручила Лидии муфту, проверила, что черная шапочка под строгой шляпкой закрывает уши сестры, и повела ее назад в гостиную.
За время их отсутствия приехали Джейн и Чарльз Бингли, покинув Бингли-Холл четыре часа назад. Чарли вернулся к Гиббону, Бингли и Дарси стояли у камина, сдержанно беседуя, а Джейн сидела, поникнув у стола, прижимая к глазам носовой платок. Как мы отдалились друг от друга, что даже в этот горький час мы разъединены!
– Моя милая Джейн! – Элизабет подошла, чтобы обнять ее.
Джейн бросилась в эти утешительные объятия и снова заплакала, бормоча что-то неудобопонятное. Элизабет знала, что пройдут дни и дни, прежде чем ее чувствительная душа успокоится настолько, что к ней вернется ясность речи.
Чарли, будто он обладал каким-то шестым чувством, положил книгу и сразу направился к Лидии, чтобы подвести ее к креслу, сыпля комплиментами, насколько черный цвет ей к лицу, и не дал ей возможности схватить кружку эля со стола, на котором кувшин этого напитка, видимо, подкреплял силы мужчин. Щелчок пальцев Фица, и Трентон молниеносно унес кувшин.
– Папаша? – вопросительно сказал Чарли.
– Что?
– Можно я поеду в карете дяди Чарльза с тетей Лидией? Маме будет удобнее в обществе тети Джейн.
– Да, – коротко ответил Дарси. – Чарльз, нам пора.
– Нед Скиннер едет с нами? – спросил Чарльз Бингли.
– Нет, у него другое дело. Мы с тобой, Чарльз, можем развлечься галопом. Общество переночует в «Трех перьях» в Дерби, мы же с тобой без труда доберемся до моего охотничьего домика. А к дамам присоединимся завтра вечером.
Бингли обернулся взглянуть на Джейн. Лицо выдало его тревогу, но он слишком привык подчиняться Фицу и не возразил против того, чтобы оставить Джейн на попечении Элизабет. Бесспорно, для сраженных горем нуждающихся в утешении женщин сестры лучшая поддержка, чем мужья. Затем он повеселел; лейстерский охотничий домик Фица был отличнейшим противовесом монотонности двухсотмильного путешествия до мэнора Шелби.
Мэри знала, что места в Шелби достанет только для ее сестер и их мужей; остальным родственникам и свойственникам придется довольствоваться «Синим кабаном» и другими приличными хартфордширскими гостиницами. Не то чтобы у нее было права голоса в подобных вопросах. Фиц, как всегда, будет заправлять всем, точно так же, как он по любому поводу связывался с разными людьми, служившими в мэноре Шелби в разных должностях, и приглядывал даже за такими мелочами, как выплата ей карманных денег. Фицуильям Дарси – центр каждой паутины, с которой соприкасался!
Это Фиц обеспечил, чтобы его теща была со всевозможным комфортом изолирована от всех ее дочерей, кроме Мэри, жертвенной козы; почему-то люди опасались его неудовольствия, даже когда, подобно Китти, они никак от него не зависели. Бедная мама изнывала от желания повидать Лидию, но так, ни разу с ней и не свиделась, а мимолетные визиты Китти прекратились давным-давно. Только Элизабет и Джейн продолжали посещать ее последние десять лет, но Джейн слишком часто пребывала в интересном положении, возбранявшем длинные поездки. Чтобы там ни было, в июне Элизабет непременно приезжала в Шелби и отвозила маму в Бат отдохнуть. Отдохнуть! Мэри отлично понимала, что главной целью была возможность дать ей, Мэри, отдохнуть от мамы. И, ах, какой же это всегда был отдых! Ведь Лиззи привозила с собой Чарли и оставляла его составить Мэри компанию. Никто и вообразить не мог, какие проказы устраивали они с Чарли, в какие игры играли, какие места посещали, что вытворяли! Бесспорно, совсем не то, чего ожидают от тетушек, старых дев, приглядывающих за племянниками.
Китти приехала из Лондона день спустя после смерти мамы, заплаканная, но достаточно спокойная. Выплакалась она в пути, сочувственно утешаемая мисс Олмерией Финчли, ее незаменимой компаньонкой благородного происхождения, которой придется обойтись раскладной кроватью в комнате Китти, решила Мэри.
– Китти это не понравится, но ей придется это проглотить, – сказала Мэри миссис Дженкинс.
С Китти Мэри постаралась быть тактичнее.
– Право слово, Китти, ты выглядишь элегантно, как никогда, – сказала она ей.
Зная, что это правда, леди Менедью распустила перышки.
– Ну, в сущности, это такой дар, – призналась она. – Милый Менедью сам был украшением общества и наслаждался моими успехами. Ну, конечно, Мэри, душечка, конечно, мне очень помогло, что я два года гостила у Лиззи в Пемберли, до того, как Луиза Хэрст вывезла меня в свет. Господи, эта дурнушка, ее дочка! – Китти захихикала. – Какое огорчение, когда блестящую партию сделала я.
– Разве не считалось, что для Менедью брак уже позади? – спросила Мэри, чья прямолинейность отточилась за семнадцать лет забот о маме.
– Ну да, годами, пожалуй, но ни в чем другом. Я привлекла его, говорил он, потому что была глиной, прямо-таки требовавшей стать бриллиантом чистейшей воды. Обворожительный мужчина, Менедью! Идеальный муж.
– Могу предположить.
– Хотя, – сказала Китти, развивая тему, – скончался он в самое подходящее время. Я уже завершила свое совершенствование, и это начало ему прискучивать.
