Текст книги "Антоний и Клеопатра"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Конечно, Вергилий пишет в эллинистическом стиле, но ведь это относится и к Катуллу. О, какой поэт! – вздохнул Меценат. – Знаешь, у меня возникла теория.

– Какая?

– Что в самых лирических поэтах и прозаиках есть часть галльской крови. Или они сами происходят из Италийской Галлии, или их предки были оттуда. Кельты – лирический народ. И музыкальный тоже.

– Я согласен, – сказал Поллион, с облегчением заметив отсутствие сладкого в меню. – Если не говорить о поэме «Iter» – замечательное произведение! – Цезарь обычно непоэтичен. Латинский безупречен, да, но слишком энергичный и строгий. Авл Гиртий пробыл с ним достаточно долго, чтобы хорошо имитировать его стиль в последней части «Записок», которую Цезарь не успел дописать, но в этой части нет мастерства, присущего Цезарю. Гиртий упускает некоторые вещи, о которых Цезарь никогда бы не забыл. Например, что заставило Тита Лабиена переметнуться к Помпею Магну после Рубикона.

– Да, писатель нескучный, – хихикнул Меценат. – О боги, какой скучный человек Катон Цензор! Это все равно как если бы тебя заставили слушать первую речь «политической надежды», поднявшейся на ростру.

Они засмеялись, чувствуя себя легко в компании друг друга, в то время как нейтрал Нерва тихо дремал.

Утром они приступили к делу в довольно унылой комнате, где стоял большой стол, два деревянных стула со спинками и курульное кресло из слоновой кости. Увидев его, Поллион удивился.

– Оно для тебя, – сказал Меценат, заняв деревянный стул и указав Нерве на другой, напротив. – Я знаю, ты еще не принял должность, но твое положение младшего консула года требует, чтобы ты председательствовал на наших встречах, и ты должен сидеть в курульном кресле.

«Приятный и довольно дипломатичный ход», – подумал Поллион, садясь во главе стола.

– Если ты хочешь, чтобы присутствовал секретарь для ведения протокола, у меня есть человек, – продолжил Меценат.

– Нет-нет, мы сделаем это сами, – ответил Поллион. – Нерва будет секретарем и будет вести протокол. Нерва, ты умеешь стенографировать?

– Благодаря Цицерону – да.

Довольный, что у него будет какое-то дело, Нерва положил под правую руку стопку чистой фанниевой бумаги, выбрал перо из дюжины других и увидел, что кто-то предусмотрительно развел чернила.

– Я начну с того, что кратко обрисую ситуацию, – решительно начал Поллион. – Во-первых, Марк Антоний недоволен тем, как Цезарь Октавиан выполняет свои обязанности триумвира. Он не обеспечил хорошего питания для народа Италии. Он не покончил с пиратской деятельностью Секста Помпея. Он расселил не всех ушедших со службы ветеранов на положенных им участках земли. Оптовые торговцы Италии страдают из-за тяжелых времен для их дела. Землевладельцы Италии сердятся из-за драконовских мер, которые он принял, чтобы забрать у них земли для ветеранов. Более чем дюжина городов по всей Италии незаконно лишены их общественных земель, опять-таки ради расселения ветеранов. Он поднял налоги на невыносимую высоту. Он наполнил сенат своими приспешниками. Во-вторых, Марк Антоний недоволен тем, что Цезарь Октавиан захватил губернаторство и легионы в одной из провинций Дальней Галлии. И губернаторство, и легионы принадлежат Антонию, которого следовало известить о смерти Квинта Фуфия Калена и дать возможность назначить нового губернатора, а также распорядиться одиннадцатью легионами Калена по его усмотрению. В-третьих, Марк Антоний недоволен развязыванием гражданской войны в пределах Италии. Почему, спрашивает он, Цезарь Октавиан не разрешил мирным путем существующие разногласия с Луцием Антонием? В-четвертых, Марк Антоний недоволен тем, что ему не позволяют ступить на землю Италии через Брундизий, ее главный порт на Адриатическом море, и сомневается, что Брундизий откажет в этом триумвиру-резиденту Цезарю Октавиану. Марк Антоний считает, что Цезарь Октавиан приказал Брундизию не пускать своего коллегу, который имеет право не только ступить на землю Италии, но и привести свои легионы. С чего Цезарь Октавиан решил, что эти легионы предназначены для войны? Они могут просто возвращаться для демобилизации. В-пятых, Марк Антоний недоволен тем, что Цезарь Октавиан не разрешает ему вербовать новое войско внутри Италии и Италийской Галлии, если по закону он имеет на это право. Это все, – закончил Поллион, ни разу не заглянув в записи.

Меценат равнодушно слушал, пока Нерва записывал, явно справляясь со своими обязанностями, поскольку ни разу не попросил Поллиона повторить сказанное.

– Цезарь Октавиан встретился с очень большими трудностями, – произнес Меценат спокойным, приятным голосом. – Ты прости меня, если я не буду говорить по пунктам, как это делал ты, Гней Поллион. Я не наделен такой беспощадной логикой – мой стиль склонен к повествованию, к рассказу всяких историй. Когда Цезарь Октавиан стал триумвиром Италии, островов и обеих Испаний, он нашел казну пустой. Он должен был конфисковать или купить землю для расселения ста тысяч солдат-ветеранов, закончивших службу. Два миллиона югеров земли! Поэтому он конфисковал общественные земли восемнадцати городов, которые поддерживали убийц бога Юлия. Справедливое решение. И каждый раз, когда он получал какие-либо деньги, он покупал землю у владельцев латифундиев, ссылаясь на то, что эти люди неправильно используют обширные территории, на которых когда-то выращивалась пшеница. У тех, кто выращивал зерно, земля не отнималась, ибо Цезарь Октавиан планировал получить возросший урожай местного зерна, после того как эти латифундии будут разделены между ветеранами. Безжалостный разбой Секста Помпея лишил Италию зерна, выращенного в Африке, на Сицилии и Сардинии. Сенат и народ Рима ленились запасать зерно, считая, что Италия всегда сможет прокормиться зерном, выращенным за морями. А Секст Помпей доказал, что страна, которая надеется на ввоз пшеницы, уязвима и с нее можно потребовать выкуп. У Цезаря Октавиана нет денег или кораблей, чтобы прогнать Секста Помпея с моря или вторгнуться на Сицилию, его базу. По этой причине он заключил соглашение с Секстом Помпеем, даже женился на сестре Либона. Если он поднял налоги, это потому, что у него не осталось выбора. Пшеница этого года уже куплена и оплачена Римом. Где-то Цезарь Октавиан должен был находить каждый месяц сорок миллионов сестерциев – вообрази! Почти пятьсот миллионов сестерциев в год, заплаченных Сексту Помпею, обычному пирату! – крикнул Меценат с горячностью, и его лицо налилось кровью от необычной для него вспышки гнева.

– Более восемнадцати тысяч талантов, – задумчиво проговорил Поллион. – И конечно, ты сейчас скажешь, что серебряные рудники обеих Испаний только начинали давать продукцию, когда вторгся царь Бокх, так что сейчас они опять закрыты, а казна опустошена.

– Именно, – подтвердил Меценат.

– Если принять это объяснение, о чем дальше говорится в твоей истории?

– Еще со времен Тиберия Гракха Рим делил землю, чтобы расселить на ней бедных, а позднее – ветеранов.

Поллион прервал его:

– Я всегда считал худшим грехом сената и народа Рима, что они отказались давать демобилизованным ветеранам Рима больше той суммы, которую кладут для них в банк из их жалованья. Когда консуляры Катулл и Скавр отказали в пенсии неимущим солдатам Гая Мария, Марий наградил их землей от своего имени. Это было шестьдесят лет назад, и с тех пор ветераны ждут награды от своих командиров, а не от самого Рима. Ужасная ошибка. Она дала генералам власть, которую нельзя было давать.

Меценат улыбнулся.

– Ты рассказываешь за меня мою историю.

– Прошу прощения, Меценат. Продолжай, пожалуйста.

– Цезарь Октавиан не может освободить Италию от разбоя Секста без помощи. Он много раз просил помощи у Марка Антония, но Марк Антония то ли глухой, то ли неграмотный, ибо он не отвечал на письма. Затем началась внутренняя война – война, которая никоим образом не была спровоцирована Цезарем Октавианом. Он считает, что истинным инициатором поднятого Луцием Антонием мятежа – именно так все представлялось нам в Риме – был вольноотпущенник Маний из клиентуры Фульвии. Маний убедил Фульвию, что Цезарь Октавиан, э-э-э, украл право рождения Марка Антония. Очень странное обвинение, но она в него поверила. В свою очередь она убедила Луция Антония использовать легионы, которые он вербовал от имени Марка Антония, и пойти на Рим. Я не думаю, что обязательно надо еще что-то говорить по этому поводу, разве что уверить Марка Антония, что его брат не был казнен, ему разрешили поехать в Дальнюю Испанию с полномочиями проконсула и управлять ею.

Порывшись в свитках, лежавших перед ним, Меценат нашел один и развернул.

– У меня здесь письмо, которое сын Квинта Фуфия Калена написал не Марку Антонию, как и следовало бы, а Цезарю Октавиану.

Он передал свиток Поллиону, и тот прочитал его со скоростью очень грамотного человека.

– Цезарь Октавиан был обеспокоен тем, что прочитал, ибо письмо выдавало слабость младшего Калена, который не знал, что делать. Как ветерану Дальней Галлии, Поллион, мне не надо говорить тебе, насколько непостоянны длинноволосые галлы и как быстро они распознают неуверенного губернатора. По этой причине, и только по этой, Цезарь Октавиан действовал быстро. Зная, что Марк Антоний за тысячу миль, он сам немедленно поехал в Нарбон, чтобы оставить там временного губернатора Квинта Сальвидиена. Одиннадцать легионов Калена находятся там, где и были: четыре в Нарбоне, четыре в Агединке и три в Глане. Что Цезарь Октавиан сделал неправильно, действуя таким образом? Он поступил как друг, триумвир, человек на своем месте.

Меценат вздохнул с печальным видом.

– Осмелюсь сказать, что Цезарю Октавиану можно предъявить только то, что он оказался неспособным проконтролировать Брундизий, которому было приказано позволить Марку Антонию сойти на берег вместе с легионами, сколько бы их он ни привез с собой, будь это для отдыха или для увольнения на пенсию. Брундизий бросил вызов сенату и народу Рима – все очень просто. Цезарь Октавиан надеется, что он сможет убедить Брундизий перестать сопротивляться. И это все, – заключил Меценат, приятно улыбаясь.

После этого начались переговоры, но без излишнего пыла или озлобления. Оба знали истину по любому поднятому вопросу, но оба также знали, что они должны быть верны своим хозяевам и лучшее, что они могут сделать, – это убеждать друг друга. Октавиан внимательно прочтет протокол Нервы, а если Марк Антоний не станет читать, то все равно вытянет из Нервы сведения о проведенной встрече.

Наконец, как раз перед октябрьскими нонами, Поллион решил, что с него достаточно.

– Послушай, – сказал он, – мне ясно, что после Филипп все пошло кое-как и совершенно неэффективно. Марка Антония распирало от собственной важности, и он презирал Октавиана за его поведение у Филипп. – Он обернулся к Нерве, начавшему писать. – Нерва, не смей записывать ни одного слова из того, что будет сказано дальше! Настало время говорить откровенно, а поскольку великие люди не любят откровенностей, будет лучше, если мы им ничего не скажем. Это значит, что ты не должен позволять Антонию запугивать тебя, ты слышишь? Распусти язык – и ты покойник. Я сам тебя убью, понял?

– Да! – взвизгнул Нерва, поспешно бросив перо.

– Вот это мне нравится! – усмехнулся Меценат. – Продолжай, Поллион.

– В данный момент триумвират представляется нелепостью. С чего это Антоний решил, что он сможет быть одновременно в нескольких местах? А именно так и получилось после Филипп. Он захотел иметь львиную долю всего, от провинций до легионов. И что получилось? Октавиан наследует зерновой запас и Секста Помпея, но никаких кораблей, чтобы сломить Секста, не говоря уже о транспортировке армии для захвата Сицилии. Если бы Октавиан был военным человеком, каковым он не является и не претендует на это, он знал бы, что его вольноотпущенник Гелен, пусть и обладающий даром убеждения, не сможет взять Сардинию. В основном потому, что Октавиан не имеет в достаточном количестве транспорта для перевозки войска. У него нет кораблей. Провинции были распределены самым бестолковым образом. Октавиан получает Италию, Сицилию, Сардинию, Корсику, Дальнюю и Ближнюю Испании. А Антоний получает весь Восток, но этого ему недостаточно. И он забирает все Галлии, а также Иллирию. Почему? Потому что галлы составляют большую часть легионов все еще под римскими орлами и не думают демобилизоваться. Я очень хорошо знаю Марка Антония. Он хороший человек, храбрый и щедрый. Когда он на пике формы, не найти человека более способного и умного. Но он также и обжора, который никак не может унять свой аппетит, и ему все равно, что жрать. Парфяне и Квинт Лабиен буйствуют по всей Азии и в большей части Анатолии. А мы сидим здесь, вне стен Брундизия.

Поллион повел плечами, разминая их.

– Наша обязанность, Меценат, выправить положение. Как мы это сделаем? Проведем черту между Западом и Востоком и по одну сторону поставим Октавиана, по другую – Антония. Лепид может взять Африку, это само собой разумеется. У него там десять легионов, он будет в безопасности. Можешь не доказывать мне, я и сам знаю, что у Октавиана самая тяжелая задача, потому что ему досталась Италия, обедневшая, измученная, голодная. Ни у кого из наших с тобой хозяев нет денег. Рим близок к банкротству, а Восток так истощен, что не может платить серьезную дань. Тем не менее Антоний не может вечно тянуть одеяло на себя, и он должен понять это. Я предлагаю дать Октавиану возможность получить лучший доход, управляя всем Западом: Дальней Испанией, Ближней Испанией, Дальней Галлией и всеми ее районами, Италийской Галлией и Иллирией. Река Дрина будет естественной границей между Западом и Востоком. Разумеется, Антоний сможет вербовать войско в Италии и Италийской Галлии, как и Октавиан. Кстати, Италийская Галлия должна стать частью Италии во всех отношениях.

– Молодец, Поллион! – воскликнул Меценат, искренне улыбаясь. – Я бы не смог так хорошо сказать, как это сделал ты. – Он притворно вздрогнул. – Прежде всего, я не посмел бы так говорить об Антонии. Да, друг мой, ты очень хорошо сказал, это правда! Теперь нам остается убедить Антония согласиться. Со стороны Цезаря Октавиана я не предвижу никаких возражений. У него был ужасный период, и, конечно, путешествие из Рима вызвало приступ астмы.

Поллион очень удивился.

– Астмы?

– Да, он может умереть от нее. Поэтому он спрятался в болотах у Филипп. В воздухе было так много пыли и соломенной трухи!

– Понимаю, – медленно проговорил Поллион. – Понимаю.

– Это его секрет, Поллион.

– Антоний знает?

– Конечно. Они же родственники, он всегда это знал.

– А что Октавиан думает о возможности возвратить домой ссыльных?

– Он не будет возражать. – Меценат сделал вид, будто что-то обдумывает, потом снова заговорил: – Тебе следует знать, что Октавиан никогда не будет воевать с Антонием, но я сомневаюсь, сможешь ли ты убедить в этом Антония. Больше никаких гражданских войн. Это его принцип, Поллион. Поэтому мы здесь. Несмотря ни на какие провокации, он не пойдет войной на римлянина. Его путь – дипломатия, совещательный стол, переговоры.

– Я не знал, что он придерживается такой политики.

– Придерживается, Поллион, придерживается.

Чтобы убедить Антония принять условия, которые Поллион обрисовал Меценату, пришлось выдержать целый рыночный интервал разглагольствований, битья кулаком по стене, неистовств и воплей. Потом Антоний стал успокаиваться. Гнев его был столь опустошительным, что даже такой сильный человек, как Антоний, не мог поддерживать подобный уровень энергии больше восьми дней. От ярости он перешел к депрессии, потом к отчаянию. В тот момент, когда он достиг самого дна, Поллион нанес удар: сейчас или никогда. Человек вроде Мецената не сумел бы справиться с Антонием, но солдат Поллион, уважаемый и любимый Антонием, точно знал, что надо делать. Кроме того, в Риме у него были сторонники, которые при необходимости усилят его критику.

– Хорошо, хорошо! – крикнул Антоний, подняв руки в знак поражения. – Я сделаю это! Ты уверен относительно ссыльных?

– Абсолютно.

– Я настаиваю на некоторых пунктах, о коих ты не упомянул.

– Назови их.

– Я хочу, чтобы пять из одиннадцати легионов Калена переправили ко мне.

– Не думаю, что возникнет проблема.

– И я не соглашусь соединять мои силы с силами Октавиана, чтобы убрать с моря Секста Помпея.

– Это неразумно, Антоний.

– А мне наплевать! – прорычал Антоний. – Мне пришлось назначить Агенобарба управлять Вифинией, в такой ярости он был из-за условий, которые ты перечислил, а это значит, что у меня недостаточно флота, чтобы что-то предпринять без флота Секста. Он остается на случай, если понадобится мне, это он должен понять.

– Октавиан согласится, но рад этому не будет.

– Все, что делает Октавиана несчастливым, делает счастливым меня!

– Почему ты скрыл, что у Октавиана астма?

– Тьфу! – плюнул Антоний. – Он девчонка! Только девчонки болеют, все равно какой болезнью. Его астма – это отговорка.

– Если ты не уступишь с Секстом Помпеем, тебе придется за это заплатить.

– Заплатить чем?

– Точно не знаю, – хмуро ответил Поллион. – Просто заплатить.

Реакция Октавиана на условия, которые ему изложил Меценат, была совсем другой. «Интересно, – подумал Меценат, – насколько изменилось его лицо за последние двенадцать месяцев. Исчезла юношеская миловидность, но он не перестал быть красивым. Волосы стали короче, и он больше не переживает из-за торчащих ушей, не старается прикрыть их волосами. Но главная перемена произошла в выражении его глаз, самых замечательных, какие я когда-либо видел, – больших, светящихся и серебристо-серых. Они всегда были непроницаемыми, никогда не выдавали ни чувств, ни мыслей, но теперь за их блеском скрывается какая-то жесткость. И рот, который мне так хотелось поцеловать, зная, что мне никогда не разрешат этого сделать, стал тверже, губы выпрямились. Думаю, это значит, что он повзрослел. Повзрослел? Но он никогда не был мальчиком! За девять дней до октябрьских календ ему исполнилось двадцать три года. А Марку Антонию сейчас сорок четыре. Просто удивительно».

– Если Антоний отказывается помочь мне с Секстом Помпеем, – сказал Октавиан, – он должен заплатить.

– Но как? У тебя нет рычага, чтобы заставить его заплатить.

– Рычаг у меня есть, и дал мне его Секст Помпей.

– Что же это такое?

– Брак, – спокойно пояснил Октавиан.

– Октавия! – прошептал Меценат. – Октавия…

– Да, моя сестра. Она вдова, нет никаких препятствий.

– У нее еще не прошло десяти месяцев траура.

– Прошло шесть месяцев, и весь Рим знает, что она не может быть беременной: Марцелл долго болел перед смертью. Нетрудно будет получить разрешение от коллегии понтификов и семнадцати триб при голосовании в религиозном комиции. – Октавиан самодовольно улыбнулся. – Она сделает все, что предотвратит войну между Антонием и мной. Я предвижу, что в анналах Рима не будет записано более популярного брака.

– Он не согласится.

– Антоний? Он готов совокупиться даже с коровой.

– Ты сам себя слышишь, Цезарь? Я знаю, как сильно ты любишь сестру, и ты хочешь навязать ей Антония? Он же пьяница и бьет жену! Умоляю тебя, подумай хорошо! Октавия самая прекрасная, самая милая, самая славная женщина в Риме. Даже неимущие обожают ее, как они обожали дочь бога Юлия.

– Звучит так, словно ты сам хочешь жениться на ней, Меценат, – хитро заметил Октавиан.

Меценат осекся.

– Как ты можешь шутить о таких… о таких серьезных вещах? Мне нравятся женщины, но мне еще и жалко их. Их жизнь столь монотонна, их единственное политическое значение заключается в браке, и самое лучшее, что ты можешь сказать в защиту римской справедливости, – это то, что большинство женщин сами контролируют собственные деньги. Изгнание на периферию общественной жизни может раздражать таких женщин, как Гортензия и Фульвия, но не раздражает Октавию. Если бы это было иначе, ты не сидел бы здесь такой самодовольный и уверенный в ее покорности. Разве не пора дать ей возможность выйти замуж за человека, которого она сама выберет?

– Я ее не принуждаю, если ты это имеешь в виду, – ответил спокойно Октавиан. – Я не дурак, знаешь ли, и я много посетил семейных обедов со времени Фарсала, чтобы заметить, что Октавия влюблена в Антония. Она охотно покорится судьбе.

– Я не верю этому!

– Это правда. Хотя я не могу понять, что находят женщины в мужчинах, но даю слово, Антоний нравится Октавии. Этот факт и мой собственный союз со Скрибонией подали мне эту идею. Что же касается вина и битья жен, здесь я в Антонии не сомневаюсь. Он мог побить Фульвию, но причина, видимо, была очень серьезной. При всей его напыщенности он очень сентиментален в отношении женщин. Октавия подойдет ему. Как и неимущие, он будет обожать ее.

– Ведь еще есть египетская царица. Он не будет верным мужем.

– А какой муж, находящийся за границей, верен? Октавия не станет обвинять его в неверности. Она слишком хорошо воспитана.

Вскинув вверх руки, Меценат удалился поразмышлять о незавидной доле дипломата. Неужели Октавиан действительно ожидал, что он, Меценат, проведет эти переговоры? Он отказывается! Бросить такую жемчужину, как Октавия, к ногам такой свиньи, как Антоний? Никогда! Никогда!

Октавиан не хотел лишать себя удовольствия самому провести эти переговоры. К этому времени Антоний уже должен был забыть о сцене в его палатке после Филипп, когда Октавиан потребовал голову Брута – и получил ее. Ненависть Антония была так велика, что затмевала все отдельные события. Октавиан не ждал, что брак с Октавией изменит эту ненависть. Наверное, человек поэтического склада, например Меценат, подумает, что именно это движет Октавианом. Но Октавиан был слишком умен, чтобы надеяться на чудо. Став женой Антония, Октавия будет делать то, что захочет Антоний. Она не станет пытаться повлиять на отношение Антония к ее брату. Нет, при заключении этого брака он надеялся единственно на то, чтобы укрепить надежду простых римлян – и легионеров, – что угроза войны миновала. И если настанет день, когда Антоний воспылает страстью к другой женщине и бросит жену, он упадет в глазах миллионов римлян по всему свету. Поскольку Октавиан поклялся, что никогда не будет участвовать в гражданской войне, он должен был разрушить не авторитет Антония, его официальный общественный статус, но его dignitas – общественное положение, которое он занимает благодаря своим личным действиям и достижениям. Когда бог Цезарь перешел Рубикон и начал гражданскую войну, он сделал это, чтобы защитить свое dignitas, которым дорожил больше, чем жизнью. Допустить, чтобы его подвиги были изъяты из официальных хроник Республики, а самого его сослали в вечную ссылку? Для Цезаря это было хуже гражданской войны. Но Октавиан сделан из другого теста, для него гражданская война хуже позора и ссылки. И конечно, он не военный гений, не знающий поражений. Октавиан намерен ослабить dignitas Марка Антония до такого уровня, пока он не перестанет быть угрозой. После этого звезда Октавиана будет продолжать подниматься, и он, а не Антоний станет Первым человеком в Риме. Это произойдет не завтра, понадобится много лет. Но Октавиан может позволить себе ждать. Он младше Антония на двадцать один год. О, впереди годы и годы борьбы за то, чтобы накормить Италию и найти землю для нескончаемого потока ветеранов.

Он знал цену Антонию. Бог Цезарь сейчас уже стучал бы в дверь дворца царя Орода в Селевкии-на-Тигре, а где сейчас Антоний? Осаждает Брундизий, все еще в пределах страны. Он может нести чепуху, будто, находясь там, он защищает свое звание триумвира, но на самом деле он там, чтобы не быть в Сирии и не драться с парфянами. Антоний может хвастаться, что одержал победу у Филипп, но он знает, что не смог бы победить без легионов Октавиана, состоявших из людей, чьей преданностью он не мог командовать, потому что она принадлежала Октавиану.

Октавиан написал Антонию письмо и отослал его с курьером-вольноотпущенником.

«Я все отдал бы за то, – подумал он, – чтобы Фортуна подарила мне какое-нибудь средство навсегда сокрушить Антония. Это не Октавия и, вероятно, не его отказ от нее, если он решит сделать это, устав от ее хороших качеств. Я знаю, что Фортуна улыбается мне, – я так часто и чисто бреюсь, что всегда без бороды. И каждый раз удача ограждала меня от бездны. Как, например, страстное желание Либона найти знаменитого мужа для своей сестры. Как смерть Калена в Нарбоне и письмо его сына-идиота мне, а не Антонию. Как смерть Марцелла. Как назначение Агриппы командовать армиями вместо меня. Как мои спасения от смерти всякий раз, когда астма забирает из меня весь воздух. Как военная казна бога Юлия, которая помогла мне избежать банкротства. Как отказ жителей Брундизия впустить Антония, да пошлют им Либер Патер, Сол Индигет и Теллус мир и процветание в будущем. Я не приказывал городу сделать то, что он сделал, как и не спровоцировал тщетной войны Фульвии против меня. Бедная Фульвия!

Каждый день я приношу жертву дюжине богов во главе с Фортуной, чтобы они дали мне оружие, необходимое для устранения Антония быстрее, чем это неизбежно сделает возраст. Оружие существует, я знаю это так же точно, как знаю, что я был избран, чтобы поставить Рим на ноги навсегда, достичь длительного мира на границах его империи. Я – воспетый поэтом Мецената Вергилием избранник, который возвестит приход золотого века, о чем твердят все предсказатели Рима. Бог Юлий сделал меня своим сыном, и я оправдаю его доверие, закончу то, что начал он. О, это будет не тот мир, какой получил бы бог Юлий, но он удовлетворит его и понравится ему. Фортуна, дай мне еще сказочной удачи Цезаря! Дай мне оружие и открой мои глаза, чтобы я узнал его, когда оно появится!»

Ответ Антония пришел с тем же курьером. Да, он увидится с Цезарем Октавианом под флагом перемирия. «Но мы не находимся в состоянии войны! – подумал пораженный Октавиан. – Как же устроен его ум, если он считает, что мы воюем?»

На следующий день Октавиан отправился к Антонию на государственном коне Юлиев. Это был небольшой конь, но очень красивый, кремового окраса, с более темными гривой и хвостом. Если ехать верхом, значит, нельзя будет надеть тогу, но поскольку Октавиан не хотел выглядеть военным, он надел белую тунику с широкой пурпурной каймой сенатора на правом плече.

Естественно, Антоний встретил его в полном вооружении, в серебряной кольчуге и кирасе с изображением Геркулеса, Убивающего немейского льва. Его туника была пурпурного цвета, как и плащ, свисающий с плеч, хотя по правилам плащ должен быть алого цвета. Как всегда, вид у него был внушительный.

– Никакой обуви на толстой подошве, Октавиан? – усмехаясь, спросил Антоний.

Он не подал руки, но Октавиан так нарочито протянул правую руку, что Антоний был вынужден взять ее и сжал так, что чуть не раздавил тонкие кости. Октавиан выдержал с неподвижным лицом.

– Входи, – пригласил Антоний, откинув полог палатки.

То, что он выбрал для своего пребывания здесь палатку, а не личный дом командующего, свидетельствовало о его уверенности, что осада Брундизия долго не продлится.

Общая комната палатки оказалась большой, но при опущенном пологе здесь было очень темно. Октавиан воспринял это как свидетельство осторожности Антония. Тот не доверял своему лицу, которое может выдать его эмоции. Но Октавиана это не беспокоило. Его интересовало не выражение лица Антония, а ход мыслей, ибо именно с ними ему придется иметь дело.

– Я так рад, – сказал он, садясь в глубокое кресло, слишком большое для его некрупной фигуры, – что мы достигли стадии предварительного составления соглашения. Я решил, что лучше всего будет, если мы с тобой наедине детально обсудим те вопросы, по которым нам еще не удалось достигнуть согласия.

– Деликатно сказано, – заметил Антоний, до конца выпивая из кубка вино, специально разбавленное водой.

– Красивая вещь, – заметил Октавиан, вертя в руках свой кубок. – Где он сделан? Ручаюсь, не в Путеолах.

– В стеклодувных мастерских Александрии. Мне нравится пить из стеклянной посуды. Стекло не поглощает аромата старых вин, как это делает керамика. – Он скорчил гримасу. – А металлическая посуда отдает металлом.

Октавиан сильно удивился.

– Edepol! Я и не думал, что ты такой знаток посуды, которая просто сохраняет вкус вина!

– Сарказм никуда тебя не приведет, – заметил Антоний без обиды. – Обо всем этом мне говорила царица Клеопатра.

– О, тогда понятно. Патриот Александрии?

Лицо Антония прояснилось.

– Именно так! Александрия – самый красивый город в мире. Пергам и даже Афины ничего не стоят в сравнении с ней.

Отпив вина, Октавиан поставил кубок, словно вдруг обжегся. Вот еще один дурак! Зачем восторгаться красотой другого города, когда его собственный город погибает из-за отсутствия заботы?

– Само собой разумеется, ты можешь получить сколько хочешь легионов Калена, – солгал он. – Собственно говоря, ни одно из твоих условий не беспокоит меня, кроме твоего отказа помочь мне освободить море от Секста Помпея.

Хмурясь, Антоний поднялся и откинул полог палатки, наверное чтобы видеть лицо Октавиана.

– Италия – твоя провинция, Октавиан. Разве я просил тебя помочь мне управлять моими провинциями?

– Нет, не просил, но и не послал долю Рима из восточных даней в казну. Уверен, мне не нужно говорить тебе, триумвиру, что государственная казна должна пополняться данями и платить губернаторам римских провинций жалованье, из которого они финансируют свои легионы и платят за общественные работы в своих провинциях, – прямо сказал Октавиан. – Конечно, я понимаю, что ни один губернатор, а тем более триумвир, не собирает лишь то, что требует казна, – он всегда просит больше, чтобы что-то оставить себе. Это давняя традиция, и я ее не оспариваю. Я тоже триумвир. Однако ты ничего не прислал в Рим за два года твоего губернаторства. Если бы ты присылал, я мог бы купить корабли, необходимые мне для борьбы с Секстом. Возможно, тебе удобно использовать пиратские корабли как свой флот, поскольку все адмиралы, которые были на стороне Брута и Кассия, после Филипп решили стать пиратами. Я не прочь и сам использовать их, если бы они не жирели, выщипывая мою шкуру! Знаешь, чем они занимаются? Доказывают Риму и всей Италии – источнику всех наших лучших солдат, – что миллион солдат не может помочь двум триумвирам, не имеющим кораблей. Ты наверняка получаешь зерно из западных провинций, чтобы жирно кормить свои легионы! Не моя вина, что ты позволил парфянам хозяйничать везде, кроме Вифинии и провинции Азия! Твою шкуру спасает Секст Помпей, пока тебе удобно быть с ним в хороших отношениях. Он продает тебе зерно Италии по умеренной цене, – зерно, напоминаю тебе, купленное Римом и оплаченное из казны Рима! Да, Италия – моя провинция, но мой единственный источник денег – это налоги, которые мне приходится выжимать из всех римских граждан, живущих в Италии. Их недостаточно, чтобы заплатить за корабли и купить украденную пшеницу у Секста Помпея по тридцать сестерциев за модий! Поэтому я снова спрашиваю: где дань с Востока?