Текст книги "9 ноября"
Автор книги: Колин Гувер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
9 ноября (November 9)
КолинГувер ( ColleenHoover)
Переводчики: TootsLiz, Greevinch, Кристина Шишенина, Sprint
Редакторы: Надежда Ворончихина, Mary, Greevinch
Обложка: Iren Adler
Выражаем благодарность за участие в переводе Марие Манько
Перевод выполнен специально для группыВКонтакте:
https://vk.com/colleen_hoover_books
Копирование без ссылки на группу запрещается!
Уважайте чужой труд!
Приятного чтения!
Аннотация:
Это история любви между парнем (мной) и девушкой (Фэллон). Хотя можно ли назвать её историей любви, если любовью она не заканчивается? Детективный роман заканчивается, когда тайны раскрыты. Конец биографии означает, что история всей жизни рассказана. Вот и в конце любовного романа должна быть любовь, так? Возможно, я ошибаюсь, и никакая это не история любви. Если прикажете, можно назвать произошедшее трагедией. Тем не менее – чем бы все не закончилось – я обещаю рассказать вам. Так что, без дальнейших церемоний. Давным-давно… Я встретил девушку. ТУ САМУЮ ДЕВУШКУ.
Фэллон
Я полупрозрачен, подобен воде.
Дрейфующий, не имеющий цели.
Она – якорь, тонущий в моем море.
–БЕНТОН ДЖЕЙМС КЕССЛЕР.
Интересно, с каким звуком этот стакан разобьется об его голову?
Это толстый стакан. Его голова твердая. Громкий «БУМ», наверное, будет.
Интересно, а пойдет ли у него кровь? На столе есть салфетки, но не похоже, чтобы они смогли впитать много крови.
– Ну, да. Я немного ошарашен, но так и есть, – говорит он.
От звука его голоса я крепче обхватываю стакан в надежде, что он остается в моей руке, а не разобьется об его череп.
– Фэллон? – он прочищает горло и пытается смягчить слова, но они все равно ранят меня, словно ножи. – Ты скажешь что-нибудь?
Я прокалываю соломинкой льдинки в стакане, представляя, что это его голова.
– Что я должна сказать? – бормочу, напоминая скорее непослушного ребенка, чем восемнадцатилетнюю взрослую, которой являюсь. – Мне что, поздравить тебя?
Прислоняюсь спиной к кабинке позади меня, и скрещиваю руки на груди. Смотрю на него и думаю: это сожаление в его глазах от того, что я его разочаровываю или он просто снова играет. Он всего пять минут тут сидит, а уже превратил часть кабинки в сцену. И вновь я вынуждена быть его зрителем.
Его пальцы барабанят по чашке с кофе, пока он молча смотрит на меня в течение нескольких ударов.
Тук-тук-тук.
Тук-тук-тук.
Тук-тук-тук.
Он рассчитывает, что я все-таки сдамся и скажу то, что он хочет услышать, но он пропустил последние два года моей жизни и не знает, что я больше не та девочка.
В конце концов, когда я отказываюсь участвовать в его представлении, он вздыхает и роняет локти на стол, – что ж, я надеялся, ты порадуешься за меня.
Я трясу головой в недоумении.
– Порадоваться за тебя?
Он, должно быть, шутит.
Он пожимает плечами и, к его и без того раздражающему выражению лица, добавляется самодовольная улыбка.
– Не знал, что еще способен стать отцом.
От недоверия я громко смеюсь.
– Спустить сперму во влагалище двадцати четырёхлетки, не значит стать отцом, – с толикой горечи говорю я.
Его самодовольная ухмылка исчезает, и он откидывается назад, наклоняя голову набок. Он всегда так делает, когда не уверен, как вести себя на публике. «Напусти на себя глубоко задумчивый вид, так можно изобразить практически любое чувство: грусть, замкнутость, вину, сочувствие».
Он, наверное, забыл, что учил меня играть большую часть моей жизни, и этот взгляд – один из первых, которому он научил меня.
– Хочешь сказать, я не имею права называть себя отцом? – говорит он обиженно из-за моего ответа. – Тогда кто я для тебя?
Принимаю его вопрос за риторический и протыкаю еще один кусочек льда. Ловко цепляю лед соломинкой и кладу его в рот. Разгрызаю его с громким, безразличным хрустом. Естественно, он не ждет ответа на этот вопрос он. Он перестал быть "отцом" с той ночи, когда моя актерская карьера зашла в тупик, тогда мне только исполнилось шестнадцать. И, честно говоря, я даже не уверена, был ли он таким хорошим отцом до той ночи. Мы всегда больше походили на учителя и ученика.
Он запускает руку в дорогущие пересаженные волосы на лбу.
– Зачем ты так? – с каждой секундой его все больше раздражает мое поведение. – Все еще злишься, что я не пришел на твой выпускной? Я тебе уже говорил, что у меня слетело все расписание.
– Нет, – отвечаю спокойно. – Я не приглашала тебя на выпускной.
Он отстраняется, недоуменно смотрит на меня.
– Почему?
– У меня было всего четыре билета.
– И? – спрашивает он. – Я твой отец. Почему, черт возьми, ты не пригласила меня на выпускной?
– Ты бы не пришел.
– Ты не могла этого знать, – отстреливается он.
– Ты не пришел.
Он закатывает глаза.
– Ну конечно же, я не пришел, Фэллон. Меня не пригласили.
Я тяжело вздыхаю.
– Ты невыносим. Теперь понятно, почему мама ушла от тебя.
Он слегка качает головой.
– Твоя мать ушла от меня, потому что я переспал с ее лучшей подругой. Мой характер тут не при чем.
Даже не знаю, что на это сказать. У человека совершенно отсутствует раскаяние. Я одновременно ненавижу и завидую. В некотором смысле, мне бы хотелось быть больше похожей на него и менее похожей на мать. Он в упор не видит свои недостатки, в то время как моя жизнь построена вокруг моих. Я просыпаюсь с ними каждое утро, и каждую ночь они не дают мне уснуть.
– Кто заказывал лосося? – спрашивает официант. Очень вовремя.
Я поднимаю руку, и он ставит передо мной тарелку. У меня уже пропал аппетит, поэтому я гоняю рис вилкой.
– Эй, секундочку, – я поднимаю взгляд на официанта, но он обращается не ко мне. Он пристально смотрит на моего отца. – Вы...
О, Боже. Начинается.
Официант хлопает ладонью по столу, и я вздрагиваю.
– Вы! Вы, Донован О'Нил! Вы играли Макса Эпкотта!
Мой отец скромно пожимает плечами, но я-то знаю, чтов нем нет ни капли скромности. Сериал, в котором он сыграл Макса Эпкотта, уже лет десять как закрыли, но он до сих пор ведет себя так, будто он – самая известная звезда на телевидении. И люди, которые его узнают лишь подливают масла в огонь. Словно они никогда не встречали актера в реальной жизни. Ради Бога, это же Лос– Анжелес! Тут все актеры!
Мне по-прежнему хочется проткнуть кого-нибудь, так что я тыкаю вилкой в лосося на моей тарелке, но вмешивается официант с просьбой сфотографировать их вдвоем.
Вздох.
Я без особого желания соскальзываю с сиденья. Официант протягивает мне телефон, но я останавливаю его рукой и обхожу столик.
– Мне нужно в туалет, – бормочу, уходя прочь от кабинки. – Просто сделайте селфи. Он это любит.
Я спешу в сторону уборной, чтобы наконец передохнуть от моего отца. Зачем я только попросила его встретиться со мной сегодня. Возможно, потому что я переезжаю и не увижу его Бог знает сколько, но даже этого недостаточно, чтобы терпеть подобное.
Я распахиваю дверь в ближнюю кабинку. Запираюсь, вытаскиваю одноразовое покрытие для сиденья из автомата и кладу его на унитаз.
Я как-то читала статью о бактериях в общественных туалетах. Меньше всего бактерий обнаружили именно в первых кабинках туалетов. Люди избегают первые кабинки, так как считают, что их чаще всего используют. Но не я. Я захожу исключительно в первую. Раньше я не страдала гермофобией, но из-за длительного пребывания в больнице, когда мне было шестнадцать, у меня появилась одержимость чистотой.
Потом, я трачу почти целую минуту на мытье рук. Я смотрю на руки и отказываюсь смотреть в зеркало. С каждым днем избегать своего отражения становится проще, но я, все же, мельком замечаю себя, когда поворачиваюсь за бумажным полотенцем. Сколько бы раз я не разглядывала себя в зеркале, я все еще не могу привыкнуть к тому, что вижу.
Я поднимаю левую руку и дотрагиваюсь до шрамов, которые тянутся по всей левой стороне моего лица, горла и шеи. Они скрываются за воротом рубашки, но под одеждой шрамы простираются вниз по всей левой стороне туловища до самой талии. Скольжу пальцами по сморщенным участкам кожи. Шрамы не дают забыть, что огонь был настоящим, а не привиделся мне в кошмарном сне, от которого можно проснуться, ущипнув себя за руку.
Несколько месяцев после пожара я не могла прикасаться к большей части своего тела, так как была в повязках. Теперь, когда ожоги зажили, оставив после себя шрамы, я постоянно трогаю их, сама того не замечая. Шрамы на ощупь как растянутый бархат, и все было бы хорошо, если бы внешне они выглядели так же, как ощущаются. Но между тем, мне на самом деле нравится, какие они на ощупь. Я рассеянно вожу пальцами вверх и вниз по своей шее или руке, читая шрифт Брайля на коже, пока не осознаю, что делаю и не останавливаю себя. Мне не должно нравиться то, что разрушило мою жизнь, даже если это всего лишь ощущение кожи под пальцами.
Другое дело как они выглядят. Словно каждое мое несовершенство окрашено розовым и выставлено на всеобщее обозрение. Как бы я не прятала их за волосами и одеждой, они никуда не денутся. Они навсегда со мной. Постоянное напоминание о ночи, что уничтожила все лучшее во мне.
Я не из тех, кто действительно обращает внимание на даты или годовщины,но, когда я проснулась этим утром, сегодняшняя дата была первой мыслью, которая возникла у меня в голове. Наверное, потому, что с этой мыслью я заснула прошлой ночью. Два года минуло с тех пор, как пожар в доме моего отца едва не лишил меня жизни. Возможно, поэтому я хотела встретиться с ним. Возможно, я надеялась, что он вспомнит, утешит меня. Он достаточно извинялся, знаю, но могу ли я, по-настоящему, простить ему, что он забыл про меня?
Обычно я оставалась у него раз в неделю. Тем утром я предупредила его по смс, что останусь на ночь. Поэтому, можно было бы подумать, что, когда мой отец узнает о пожаре в его доме, он примчится ко мне на помощь.
Но он не только не приехал – вообще забыл, что я была там. Никто не знал, что в доме кто-то есть, пока со второго этажа не раздались мои крики. И он винит себя за это. Отец извинялся каждый раз, когда видел меня следующие несколько недель, но постепенно извинения, визиты и звонки сошли на нет. Я хотела бы простить, но не могу. Пожар был несчастным случаем. Я выжила. Вот на чем я должна сосредоточиться, но каждый раз глядя на себя об этом тяжело думать.
Я думаю об этом каждый раз, когда кто-то другой смотрит на меня.
Дверь уборной распахивается, входит женщина, она смотрит на меня, а затем быстро отворачивается и направляется к дальней кабинке.
Нужно было выбрать первую, дамочка.
Ещё раз смотрю на себя в зеркало. Раньше у меня были волосы до плеч и косая челка, но я отрастила их за два года. И не без причины. Я расчесываю пальцами длинные, темные пряди волос, которые отпустила, чтобы скрыть большую часть левой стороны моего лица. Одергиваю левый рукав, а затем поднимаю воротничок, чтобы прикрыть шею. Шрамы едва видны, и я могу стерпеть своё отражение в зеркале.
Раньше я считала себя хорошенькой, но сейчас волосы и одежда просто скрывают меня.
Услышав, как спускается вода в туалете, поворачиваюсь и быстро иду к двери, прежде чем женщина выйдет из кабинки. Я изо всех сил стараюсь избегать людей, не потому что боюсь, что они будут пялиться на мои шрамы, я избегаю их, потому что они не пялятся. Некоторые люди, замечая меня, тут же отводят взгляд, потому что боятся показаться грубыми или осуждающими. Однако, было бы неплохо, если бы хоть кто-то посмотрел мне в глаза и выдержал мой взгляд. Такого давно не случалось. Ненавижу признавать, но мне недостает того внимания, которое было раньше.
Выйдяиз туалетной комнаты,я направляюсь обратно к столику, разочарованная тем, что все еще вижу затылок отца. Я надеялась, что у него появится какое-нибудь срочное дело и ему придется уйти, пока я была в уборной.
Печально, что пустой столик меня радует больше, чем родной отец. Я хмурюсь от таких размышлений, но вдруг отвлекаюсь на парня, сидящего за столиком, мимо которого я должна пройти.
Обычно я не замечаю людей, учитывая, что они делают все от них зависящее, чтобы избежать зрительного контакта со мной. У этого же парня глаза напряженные, любопытные и смотрят прямо на меня.
Моя первая мысль, когда я вижу его: «Вот бы мы встретились два года назад.»
Думаю, я могла бы привлечь многих парней из тех, что мне попадались. И этот парень довольно милый: непривычная голливудская внешность, как у большинства в этом городе. Все местные ребята выглядят одинаково, как будто существует идеал успешного актера, к которому они все стремятся.
Этот парень – полная им противоположность. Щетина на его лице как не симметричное, выверенное произведение искусства,она покрывает челюсть неравномерными пятнами, словно он всю ночь работал и не успел побриться. Не похоже, чтобы его прическа была специально уложена гелем в стиле "проснулся и пошел". У этого парня, волосы сами по себе в беспорядке: пряди шоколадного цвета падают на лоб, некоторые – торчат и вьются. Он как будто проспал чрезвычайно важную встречу и слишком торопился, чтобы взглянуть на себя в зеркало перед выходом.
Такой неряшливый внешний вид должен отталкивать, но я нахожу его занятным. Хотя, с виду в нем нет ни капли самолюбования, он – один из самых привлекательных парней, которых я когда-либо видела.
Наверное.
Возможно, дело в моей одержимости чистотой. Возможно, я так отчаянно стремлюсь к беззаботности, коей полон этот парень, что путаю зависть с восхищением.
А еще, я могла подумать, что он милый просто потому, что за последние два года, он один из немногих людей, кто не отвернулся в ту секунду, когда наши взгляды встретились.
не все равно придется пройти мимо его стола, чтобы добраться до своего, и я не могу решить – хочу ли я прошмыгнуть, чтобы он перестал смотреть на меня, – или же, мне медленно пройтись, чтобы подольше понежиться в его внимании.
Парень слегка разворачивается, когда я прохожу мимо него, но его взгляд вдруг кажется невыносимым. Слишком проницательным. Мои щеки вспыхивают, а по коже бегут мурашки, так что я опускаю голову и позволяю волосам упасть на лицо. Я даже втягиваю одну прядь в рот, чтобы помешать ему рассмотреть меня. Почему-то этот взгляд выбивает меня из колеи. Еще пару минут назад я скучала по пристальным взглядам, а теперь мечтаю, чтобы он отвернулся.
Прежде чем окончательно потерять его из поля зрения, я краем глаза замечаю легкую улыбку на его губах.
Должно быть, он не видел мои шрамы. Это единственная причина, по которой такой парень мог бы мне улыбнуться.
Тьфу. Меня бесит ход моих мыслей. Я не такая. Я всегда была уверенной в себе, пока огонь не расплавил каждую каплю моего самолюбия. Я пыталась вернуть уверенность, но сложно поверить, что кто-либо сочтет меня привлекательной, когда я сама не выношу своего отражения в зеркале.
– Такое не может надоесть, – говорит отец, когда я забираюсь обратно в кабинку.
Я перевожу взгляд на него, почти забыв, что он здесь.
– Что не может надоесть?
Он взмахивает вилкой в сторону официанта, который теперь стоит у кассы.
– Это, – говорит он. – Иметь поклонников. – Он запихивает еду в рот и начинает говорить с набитым ртом. – Так о чем ты хотела со мной поговорить?
– С чего ты взял, что я хотела поговорить с тобой о чем-то конкретном?
Он машет руками над столом.
– Мы обедаем вместе. Тебе явно нужно что-то мне сказать.
Печально, до чего докатились наши отношения. Теперь простой совместный обед должен значить нечто большее, чем обычное желание дочери встретиться со своим отцом.
– Я завтра переезжаю в Нью-Йорк. Ну, точнее, сегодня ночью. У меня поздний рейс, так что в Нью-Йорке я окажусь завтра к десяти.
Он начинает кашлять и прикрывает рот салфеткой. Точнее, мне кажется, что он закашлялся. Едва ли он мог подавиться едой от такого известия.
– Нью-Йорк? – переспрашивает он сквозь кашель.
А потом... он смеется. Смеется. Будто я пошутила о переезде в Нью-Йорк.
Сохраняй спокойствие, Фэллон. Твой отец – мудак. Это не новость.
– Чего ради? Зачем? Что там, в Нью-Йорке? – он так и сыпет вопросами, пока переваривает новость.
– И, умоляю, не говори, что ты познакомилась с кем-то в интернете.
Сердце заколотилось. Разве он не может хотя бы притвориться, что поддерживает меня?
– Хочу сменить обстановку. Может схожу на прослушивания в Бродвей.
Когда мне было семь лет, отец повел меня на мюзикл «Кошки на Бродвее». Я впервые была в Нью-Йорке, и та поездка стала одной из лучших в жизни. Он и раньше подталкивал меня стать актрисой, но пока я не увидела живое выступление – не думала, что должна стать актрисой. Мне не довелось постичь театральную сцену, так как моей карьерой руководил отец, а он больше ратовал за кино. Но уже два я года не снимаюсь. Не уверенна, что найду в себе смелость прийти на прослушивание в ближайшее время, а решение перебраться в Нью-Йорк – это первый шаг к восстановлению после пожара.
Отец делает глоток воды, ставит стакан на стол и опускает плечи со вздохом.
– Послушай, Фэллон, – говорит он. – Я знаю, что ты скучаешь по актерству, но тебе не кажется, что пора рассмотреть и другие варианты?
Мне сейчас настолько плевать на его мотивы, что я даже не указываю на кучу дерьма, которую он уже вылил на меня. Всю жизнь он только и делал, что настаивал на том, чтобы я следовала по его стопам. После пожара, все его воодушевление испарилось. Я не тупая: я знаю, он думает, теперь мне не стать актрисой, и в глубине души я знаю, что он прав. Внешность действительно важна в Голливуде.
Именно поэтому у меня появилось желание переехать в Нью-Йорк. Театр – лучшая возможность для меня, если я по-прежнему хочу играть.
Хотела бы я, чтобы отец не был таким прямолинейным. Мама пришла в восторг, когда я сообщила ей о переезде. После выпускного мы съехались с Эмбер, и я изредка выбиралась из квартиры. Хоть мама и огорчилась, что я буду далеко от нее, она была рада, что я наконец готова покинуть не только свою квартиру, но и штат Калифорнию.
Вот бы и отец увидел, как много значит для меня этот шаг.
– А как же твоя работа над озвучкой? – спрашивает он.
– Она никуда не делась. Аудиокниги записываются на студиях. Студии есть и в Нью-Йорке.
Он закатывает глаза.
– К сожалению.
– Чем тебе не угодили аудиокниги?
Он смотрит на меня с недоверием.
– Помимо того, что запись аудиокниг – это работа для самых никудышных актеров? Ты способна на большее, Фэллон. Черт возьми, поступи в колледж или что-то еще.
Мое сердце падает. Стоило мне подумать, что нельзя быть еще более эгоцентричным. Он прекращает жевать и смотрит прямо на меня, когда до него доходит смысл сказанного. Быстро вытирает губы салфеткой и тычет в меня пальцем.
– Ты знаешь, я не это имел ввиду. Я не говорю, что ты растрачиваешь себя на аудиокниги. Я лишь стараюсь донести, что ты способна построить успешную карьеру в чем-то другом, раз уж играть ты больше не можешь. Аудиокниги низко оплачиваются. Как и Бродвей, собственно говоря.
Он выплевывает слово «Бродвей», будто оно пропитано ядом.
– К твоему сведению, многие уважаемые актеры записывали аудиокниги. А хочешь я перечислю знаменитых актеров, играющих на Бродвее? У меня весь день свободен.
Он сдается и кивает головой, хотя, я знаю, что на самом деле он не согласен со мной. Просто он чувствует себя виноватым за оскорбление одной из немногих родственных с актерством профессий, на которую я способна претендовать.
Отец подносит свой пустой стакан ко рту и запрокидывает голову, чтобы сделать последний глоток растаявшего льда.
– Воды, – просит он, покачивая бокалом в воздухе, чтобы официант заметил и наполнил стакан.
Я снова протыкаю вилкой уже остывший кусок лосося. Скорей бы он уже доел, потому что я больше не могу тут находиться. Радует, что завтра в это же время я буду на противоположном от него берегу. Ради этого стоило променять солнце на снег.
– Не планируй ничего на середину января, – меняет он тему. – Ты должна будешь вернуться в Лос-Анджелес на неделю.
– Зачем? Что случится в январе?
– Твой старик собирается под венец.
Я сжимаю рукой затылок и смотрю вниз на свои колени.
– Убейте меня.
Чувствую укол вины, потому что, как бы я не хотела, чтобы кто-то убил меня прямо сейчас, я не хотела произносить это вслух.
– Фэллон, ты с ней даже не знакома, как ты можешь решать нравится она тебе или нет?
– Мне и не нужно с ней знакомиться, чтобы понять, что она мне не нравится, – отрезаю я. – В конце концов, она выходит замуж за тебя. – Я стараюсь замаскировать правду в своих словах саркастической улыбкой, но уверена, он знает, что я имею в виду именно то, что сказала.
– Если ты забыла, напоминаю: твоя мать тоже вышла за меня замуж, и ты, кажется, с ней отлично ладишь, – парирует он.
Вот тут он меня уделал.
– Туше. Но в свою защиту скажу, что это твое пятое предложение, с тех пор как мне исполнилось десять.
– Но жена всего третья, – снова парирует он.
Я, наконец-то, подцепляю лосося вилкой и надкусываю.
– Из-за тебя я поставлю крест на всех мужчинах на земле, – говорю с полным ртом.
Отец смеется.
– Это не должно стать проблемой. Насколько мне известно, ты сходила только на одно свидание, и то больше двух лет назад.
Я с трудом проглатываю кусочек лосося.
Серьезно? Где я была, когда раздавали приличных отцов? Почему мне достался тупой осел?
Интересно, сколько раз за время нашего обеда он сказал гадостей. Ему следует проявить осторожность, иначе его язык в скором времени покроется язвами. Он и вправду не знает какой сегодня день. Если бы знал, он бы никогда не сказал чего-то подобного.
Я вижу неожиданное появление складки на его лбу, он пытается придумать извинение за сказанные слова. Уверена, отец не имел ввиду то, как прозвучала его фраза, но это не останавливает меня от словесной мести.
Я поднимаю руку, убираю прядь волос за левое ухо, полностью открывая свои шрамы, и смотрю прямо ему в глаза.
– Да, папочка. Я действительно не получаю такого же внимания от парней, какое привыкла получать раньше. Ну знаешь, до того, какэто произошло со мной.
Указываю рукой насвое лицо, но уже жалею, что эти слова вырвались из моего рта.
Почему я постоянно опускаюсь до его уровня? Я же выше этого.
Его взгляд падает на мою щеку, но потом он быстро переводит его на стол.
Отец действительно выглядит полным раскаяния, и я подумываю умерить свою злость и вести себя немного тактичнее. Однако до того, как из моего рта вырывается что-либо не слишком грубое, с диванчика, позади моего отца встает парень и все мое намерение катится к чертям. Я пытаюсь поправить волосы и прикрыть ими лицо, пока парень поворачивается, но слишком поздно. Он уже смотрит на меня. Снова.
На его лице играет та же самая улыбка, которую он послал мне ранее, но на этот раз я не отвожу взгляд. Точнее мы смотрим друг другу в глаза, пока он направляется в сторону нашей кабинки. И прежде чем я успеваю среагировать, он садится рядом со мной.
Ничего себе! Что он делает?
– Извини, детка, я опоздал, – говорит он, обнимая меня за плечи.
Он только что назвал меня деткой? Какой-то незнакомый парень, только что обнял меня за плечи и назвал деткой!
Что, черт возьми, происходит?
Я бросаю взгляд на отца, подозревая, что он как-то в этом замешан, но тот смотрит на незнакомца, наверно даже, с еще большим замешательством чем я.
Я напрягаюсь под рукой парня, когда чувствую, как он целует меня в голову.
– Чертовы калифорнийские пробки, – бормочет он.
Незнакомец только что прижался губами к моей голове.
Что?
Такое?
Происходит?
Парень протягивает через стол руку отцу.
– Я Бен, – представляется он. – Бентон Джеймс Кесслер. Парень вашей дочери.
Вашей дочери... кто?
Мой отец отвечает на рукопожатие. Я больше чем уверена, что сижу с раскрытым ртом, поэтому быстро его закрываю. Не хочу, чтобы папа узнал, что я не имею никакого понятия, кто этот парень. Я так же не хочу, чтобы этот парень – Бентон,подумал, что я раскрыла рот из-за того, что мне приятно его внимание. Я просто смотрю на него так потому что... ну... потому что, ясно же что он какой-то сумасшедший.
Он выпускает руку отца, и кладет ее на спинку дивана. Быстро подмигивает мне, и подносит свои губы к моему уху, да так близко, что я готова ударить его.
– Просто подыграй мне, – шепчет он, и откидывается назад, по-прежнему улыбаясь.
Просто подыграть?
Это что, его учебное задание на импровизацию?
А потом до меня доходит.
Он подслушал весь наш разговор. Должно быть он притворился моим парнем, чтобы таким вот странным образом поставить на место моего отца.
М-да. Думаю, мне нравится мой новый фиктивный парень.
Теперь, когда я понимаю, что он разыгрывает моего отца, я ласково ему улыбаюсь.
– Не думала, что ты приедешь, – говорю я и, прижавшись к Бену, смотрю на папу.
– Детка, ты же знаешь, как давно я хотел познакомиться с твоим отцом. Ты и так почти не видишься с ним. Никакие пробки не смогли бы помешать мне приехать сегодня.
Я посылаю своему фиктивному парню удовлетворенную ухмылку за эту колкость. Наверно отец Бена такой же мудак, потому что, он точно знает что говорить.
– Ох, мне очень жаль, – говорит Бен, снова обращаясь к отцу. – Я не расслышал ваше имя.
Теперь мой отец смотрит на Бена с явным неодобрением.
Боже, я обожаю наше представление.
– Донаван О'Нил, – отвечает мой отец. – Ты наверняка уже слышал это имя. Я был звездой...
– Нет, – перебивает его Бен. – Никогда не слышал.
Бен поворачивается ко мне и подмигивает.
– Но Фэллон мне много о вас рассказывала, – он щелкает меня по подбородку и снова смотрит на отца.
– И говоря о нашей девочке, что вы думаете насчет ее переезда в Нью-Йорк?
Бен смотрит на меня сверху вниз и хмурится.
– Не хочу, чтобы моя божья коровка убегала в другой город, но если это означает что она следует за своей мечтой, то я буду первым кто убедится, что она успела на свой рейс.
Божья коровка? Пусть радуется, что он мой фиктивный парень, потому что мне хочется врезать по его фиктивным яйцам за такое дурацкое прозвище.
Мой отец прочищает горло, явно недовольный нашим новым гостем.
– Я допускаю, что восемнадцатилетним детям стоит следовать за несколькими мечтами, но не за теми, что о Бродвее. Особенно о карьере, которая у нее уже была. Бродвей – это шаг вниз, на мой взгляд.
Бен меняет свою позу. От него,как я думаю, очень приятно пахнет.Но я очень давно не сидела так близко с парнем, поэтому может Бен пахнет просто обычно.
– Хорошо, что ей восемнадцать, – отвечает Бен. – В этом возрасте мнение родителей, на то как поступать со своей жизнью уже не имеют должного влияния.
Знаю, Бен всего лишь играет, но еще никто и никогда так за меня не заступался. Из-за этого чувствую, будто в легких что-то сжимается. Дурацкие легкие.
– Это не мнение, когда дело касается профессиональной отрасли, – отвечает мой отец. – Это действительность. Я достаточно проработал в этой сфере, чтобы понимать, когда кому-то нужно выйти из игры.
Я резко дергаю головой, но рука Бена тут же обнимает меня за плечи.
– Выйти из игры? – переспрашивает Бен. – Вы это серьезно сейчас произнесли в слух, что вашей дочери пора сдаться?
Мой отец закатывает глаза и, скрестив на груди руки, пристально смотрит на Бена.
Бен убирает руку с моих плеч и принимает зеркальную позу отца, и так же смотрит прямо ему в глаза.
Боже, это так неловко. И так удивительно. Никогда не видела, чтобы папа вел себя так. И я никогда не видела, чтобы он так мгновенно кого-то невзлюбил.
– Послушай, Бен, – отец произносит его имя с нескрываемым отвращением. – Не нужно забивать голову Фэллон всякой ерундой, только потому что ты в восторге от перспективы иметь на Восточном побережье дежурную девушку.
О Боже мой. Неужели мой отец только что сослался на меня как дежурную девушку? Я раскрываю от удивления рот, но он продолжает.
– Моя дочь умная. Она стойкая. Фэллон признает, что о карьере, которой она посвятила всю свою жизнь, сейчас не может быть и речи, из-за того что… – Он машет рукой, указывая на меня. – Теперь, когда она…
Отец не может закончить свою фразу, и на его лице мелькает тень раскаяния. Я точно знаю, что он собирался сказать. За последние два года он говорил всё что угодно, кроме этого.
Всего лишь два года назад я была одной из самых перспективных актрис среди подростков. Но когда, огонь изуродовал меня, студия разорвала со мной контракт. Думаю, папа больше сожалеет о том, что больше не является отцом актрисы, нежели о том, что он чуть не потерял дочь, из-за пожара, который разгорелся из-за его собственной беспечности.
Как только мой контракт был разорван, мы никогда больше не говорили о возможности играть. Мы вообще больше не разговаривали. Из отца, который на протяжении полутора лет каждый день проводил со мной на съемочной площадке, он превратился в отца, которого я вижу, может быть, раз в месяц.
Так что будь я проклята, если не заставлю его закончить свою фразу. Я ждала два года, чтобы услышать его признание, что именно моя внешность является причиной, почему у меня больше нет карьеры. До сегодняшнего дня, это было лишь молчаливое предположение. Мы никогда не говорили о том, почему я больше не играю. Мы только упоминали об этом, как о факте. И пока отец чувствует раскаяние, было бы хорошо также услышать от него, что огонь уничтожил не только мою карьеру, но и наши отношения. Он не имеет ни малейшего понятия, каким теперь быть для меня отцом, когда он больше не мой агент и преподаватель актерского мастерства.
Я смотрю на отца, прищурив глаза.
– Закончи фразу, папа.
Отец качает головой, пытаясь уйти от темы. Я выгибаю бровь, принуждая его продолжить.
– Ты действительно хочешь услышать это прямо сейчас? – он смотрит на Бена, надеясь использовать моего "парня", в качестве буфера.
– В самом деле, хочу.
Отец прикрывает глаза и тяжело вздыхает. Когда он вновь открывает их, он подается вперед и складывает руки на столе.
– Ты знаешь, что я считаю тебя красивой, Фэллон. Прекрати передергивать мои слова. Это всего лишь бизнес с высокими планками, которые намного выше отцовских. Всё, что мы можем – это принять их. На самом деле, я думал, что мы уже смирились с этим,– говорит он, стреляя взглядом в сторону Бена.
Я прикусываю щеку изнутри, чтобы сдержаться и не сказать то, о чем потом пожалею. Я всегда знала правду. Когда я увидела свое отражение в первый раз в больнице, я знала, что все закончилось. Но услышав, как мой отец признает вслух то, что мне пора перестать следовать за своей мечтой, поняла, что к такому я не была готова.
– Вау, – Бен шепчет себе под нос. – Это было…
Он смотрит на моего отца и с отвращением качает головой.
– Вы же ее отец.
Если бы я не знала, то сказала бы, что гримаса на лице этого парня, подлинная, и не является лишь частью его игры.
– Вот именно!Я – ееотец. Не мать, которая скармливает ей всякую хрень, наивно полагая, что её доченька станет более счастливой. Нью-Йорк и Лос-Анжелес наполнены тысячами девушек, следующих такой же мечте, которой Фэллон следовала всю свою жизнь. Девушек, обладающих поразительным талантом и исключительной красотой. Фэллон прекрасно знает, что я считаю ее талантливее их всех вместе взятых, но она еще и реалист. У всех есть мечты, но к сожалению, у Фэллон больше нет тех инструментов, которые смогли бы помочь в их достижении. Она должна признать это, до того, как начнет тратить деньги на побег в другую страну, который ни черта не поможет построитьей новую карьеру.
