Текст книги "Вечная команда (ЛП)"

Автор книги: К.М. Станич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Глава 13

Арчибальд Карсон игнорирует меня, и мне это не нравится.

Я имею в виду, что большинство семнадцати, почти восемнадцатилетних подростков хотят, чтобы их родители игнорировали их, но не после того, как им сказали, что да, они почти уверены, что кто-то хочет их убить. Папа что-то знает; мистер Мерфи что-то знает; мистер Дэйв что-то знает.

Натан, надоедливый и, казалось бы, бесполезный ночной сторож, в последнее время довольно часто ходит за мной по пятам по приказу отца. Это заставляет меня задуматься, стал ли он чуть менее жутким и в большей степени на нашей стороне, но поскольку я точно не могу подойти к нему и спросить, что он знает о таинственном культе, скрывающемся в подземных туннелях под школой, я смирилась с его присутствием.

– Нам больше не удаётся поговорить, – говорит Моника, откидываясь на спинку кровати с коротко подстриженными тёмными волосами и непринуждённым макияжем. Это большой поворот для неё, учитывая, что в прошлом она предпочла бы остаться дома и пропустить выходные с вечеринками, чем показаться с небольшим вздутием живота после месячных.

– Эм, я умоляла тебя поговорить со мной, когда только приехала сюда, а вы с Коди отшили меня, как ни в чём не бывало, – напоминаю я ей, накручивая прядь светлых волос на палец и понимая, что уже вернулась к своему акценту девушки из Долины.

Моника съёживается, но я не получаю никакого удовлетворения от её реакции. С моей стороны нечестно говорить, что я прощаю её, а потом продолжать вспоминать её загул с Коди. И честно? Она оказала мне услугу. Я бы предпочла любого из своих новых парней Коди в любой день, не говоря уже о пяти восхитительно богатых мудаках.

Подождите-ка.

Восхитительно богатый мудак? Это звучит чертовски мерзко, как… дырка в заднице, покрытая шоколадным соусом или чем-то в этом роде. Фу. Мерзость.

– Ты права, – отвечает она, вздыхая и на мгновение закрывая глаза. Я знаю, что она забыла Коди, и кажется счастливой, но я почти также уверена, что он нравился ей гораздо больше, чем когда-либо нравился мне. Его предательство ранит. – У меня нет права жаловаться, но я скучаю по тебе. После того, как ты уехала, всё перестало быть прежним, как будто волшебство исчезло, когда ты пропала.

Я фыркаю, и она приподнимает прелестную бровь с микроблейдингом, глядя на меня.

– О, пожалуйста. Единственное волшебство, которое я привношу с собой – это врождённый талант выводить людей из себя, привычка ляпать неподобающие вещи и одержимость романтикой. Я влюбилась во всех парней из Студенческого совета. – Кстати, о… сразу после того, как мы вернёмся с осенних каникул, настанет время операции. Неделя дебатов, за которыми последует день выборов.

Возможно, они больше не мальчики из Студенческого совета.

И чтобы кто-то вроде Астер Хейз стал президентом? Нет, спасибо. Черч – грёбаный принц этой школы. Чёрт возьми, он даже на рекламных брошюрах.

– Кстати, где твоя компания бойфрендов? – спрашивает Моника, когда я сажусь и вытягиваю руку над головой, используя другую, чтобы более или менее сфокусировать телефон на своём лице.

– Ну, двое из них отрабатывают приёмы боевых искусств в тренажёрном зале, ещё один из них запекает в духовке, в то время как его лучший друг занимается математикой рядом с ним, а последний ждёт прямо за приоткрытой дверью этой комнаты.

– Извините, что прерываю поток сплетен, – говорит Спенсер, заглядывая внутрь, а затем проходит в комнату, когда я жестом указываю в его сторону. – Если тебе нужно рассказать про меня всякую чушь, я пойму. Просто обязательно дай ей знать, что на самом деле у меня самый большой член из всех парней.

– Я ещё недостаточно рассмотрела Черча, чтобы знать наверняка, – выпаливаю я, а затем со стоном падаю обратно на подушки. – Ладно, я вешаю трубку. Ты пробуждаешь во мне шлюху.

– Внутри каждой девушки есть шлюха, которая только и ждёт, когда её освободят от пуританских оков нашего общества, основанного на скромности, которое стыдит женщин за то, что они получают естественное удовольствие и властвуют над собственным телом. Наслаждайся всеми этими членами, и мы скоро поговорим!

Она заканчивает разговор, и я, в бесконечной грации и самообладании, случайно роняю телефон прямо себе на лицо. Спенсер мгновенно оказывается рядом, поднимает меня и заключает в объятия, как будто я на самом деле страдаю гораздо сильнее, чем просто от уязвленной гордости.

– Ах, Чак-лет, у тебя идёт кровь, – говорит он, поднимая руку, чтобы краем рукава своего блейзера стереть немного крови. Я пытаюсь шлёпнуть его по руке в ответ, чтобы он не испачкал униформу, но он игнорирует меня и вытирает жидкость с моей верхней губы. – Теперь мне будет трудно поцеловать тебя, детка.

– Детка? – спрашиваю я, скептически приподнимая бровь в его направлении. Но его невозможно не любить, с его самоуверенной улыбкой, живыми глазами и серебристыми волосами. Его лицо немного более угловатое, как у близнецов, но у него более квадратная челюсть, как у Рейнджера. – Это что-то новенькое.

– Я тестирую дополнительные прозвища, просто чтобы у меня были забавные способы позвать тебя с другого конца комнаты. Малышка казалась довольно ручной, но, зная, как сильно ты любишь оскорбления вроде лица в гандоне, поросячьей задницы и ёршика для унитаза, я решил, что в следующий раз проявлю творческий подход. Я валяю дурака с моим маленьким кусочком тоста с острым соусом в знак уважения к твоему любимому блюду на завтрак.

О, он помнит, что я люблю поливать французские тосты острым соусом… Слишком чертовски мило.

– Если тебе хочется крикнуть: «Эй, тост с острым соусом!» пересекая переполненную комнату, тогда это твой выбор. Просто не жди, что я отвечу. – Спенсер ухмыляется и наклоняется, целуя каплю рубиново-красной крови в уголке моего рта. Я снова отталкиваю его, но он только смеётся и утыкается лицом мне в шею. – Разве ты не знаешь о таких вещах, как болезни и всё такое прочее? Не слизывай мою кровь, это отвратительно.

– Не будь такой драматичной. Какими болезнями ты могла бы заболеть? – он садится и оглядывает меня в белой рубашке на пуговицах и клетчатой юбке, как будто я самая красивая женщина, которую он когда-либо видел. – В конце концов, я лишил тебя девственности, и я чист как стёклышко.

– Угу. – Я смотрю на него, но выражение его лица нежное, и я знаю, что он просто шутит. – Знаешь, – тихо начинаю я, опуская взгляд на свои колени и на секунду забывая о разбитой губе. – Я всегда хотела парня, который любил бы меня в бальном платье и с накрашенным лицом, и также сильно любил бы меня в спортивных штанах с прыщом на носу.

– Похожий на тот, что у тебя сейчас? – понимающе говорит Спенсер, и я не соглашаюсь с ним.

– У меня нет прыща! Что с тобой не так, Спенсер Харгроув? – он улыбается мне, а затем протягивает руку, чтобы откинуть назад прядь моих волос. После того разговора с Джеком на Хэллоуин я была уверена, что он замкнётся в себе. Спенсер всегда говорил, что ненавидит ложь больше всего на свете, и Джек явно лгал ему в течение многих лет. Но вместо того, чтобы взбеситься и убежать, он здесь, и он справляется с этим. Я горжусь им. – Я пытаюсь быть поэтичной и романтичной и…

– Я готовился отсосать тебе, Шарлотта Карсон. Я изучал все тонкости анального секса, и если говорили, что силиконовая смазка была лучше, чем на водной основе, то так оно и было. – Он делает паузу и улыбается мне так, что это разбивает моё грёбаное сердце и склеивает его обратно одним взглядом. – Если ты думаешь, что я не полюбил бы тебя в спортивных штанах и прыщах, то ты просто ничего не видишь перед собой.

– Полюбил меня, да? – спрашиваю я, и Спенсер приподнимает тёмную бровь. Моё сердце выпрыгивает из груди, когда я думаю о признании Рейнджера и задаюсь вопросом, могло ли мне так повезти, чтобы услышать эту фразу дважды.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, Чак. – Он снова пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного. Но это не так. Это большое дело. Я наклоняюсь вперёд, кладу одну руку ему на ноги, губы нежно приоткрываются в ожидании. – Чёрт, ты не можешь так на меня смотреть.

– Повтори это ещё раз, – говорю я ему, наклоняясь ещё дальше вперёд, зная, что верхние пуговицы на моей рубашке расстёгнуты, и что я сижу именно так, чтобы было максимальное декольте.

– Я не боюсь слова на букву «Л», – говорит он, сверкая лисьей ухмылкой в мою сторону, а затем протягивает руку и проводит пальцем по моему горлу. – Я люблю тебя, Чак-лет.

– Даже если из-за твоей любви ко мне тебя убьют? – спрашиваю я, останавливаясь и отводя взгляд в сторону, на один из кофейных постеров Черча. Часть меня задаётся вопросом, что произошло бы, если бы я сбежала, если бы культ в конце концов сдался. Если бы меня здесь не было, были бы парни в большей безопасности? Может быть, они могли бы просто нанять для меня частную охрану, и я могла бы переждать это время в Санта-Крузе? Эта мысль сокрушительна, но теперь, когда мы знаем, с чем имеем дело, я не могу не задаться этим вопросом.

С другой стороны, если семьи, стоящие за этим, состоят в союзе – или, по крайней мере – близки к власти и влиянию Монтегю, то я не думаю, что они отпустили бы меня так легко.

– Я лучше умру за любовь, чем буду жить, не зная, как это больно, – отвечает Спенсер, улыбаясь. – А теперь скажи, что ты любишь меня в ответ, и давай сделаем это до того, как появятся другие придурки.

– Я люблю тебя, Спенсер Харгроув, – говорю я, и я говорю это серьезно, правда.

Дело в том, что я почти уверена, что люблю всех пятерых парней. Одинаково.

Что же делать бедной девушке?

– Мой папа никогда меня не отпустит, – говорю я, сидя на кухонном столе в юбке и наслаждаясь сменой власти, которую ощущаю на этой кухне. Год назад я готовила пироги с заварным кремом, и меня не пустили в столовую, в то время как Росс хныкал и хихикал рядом со Спенсером. А теперь я сижу здесь, и меня балует орда влюблённых парней.

Я постукиваю скрещенными лодыжками по шкафчику и думаю, как много может изменить юбка. По сути, теперь я роковая женщина. Эти парни принадлежат мне.

– Слезь с этой грёбаной столешницы и доделай фруктовый пирог, – говорит Рейнджер, указывая на свежеиспечённый корж, на котором практически нет фруктов. – И сделай это хорошо. Нам нужно улучшить нашу компанию в Инстаграме. Наши блюда – это мусор.

Закатив глаза, я соскальзываю со стойки, а затем пригибаюсь, как чёртов ниндзя, когда близнецы бросают в мою сторону два шоколадных печенья, как будто это метательные звездочки или что-то в этом роде.

– У тебя получается всё лучше и лучше, – говорят они в унисон, как будто удивлены этим. Дело в том, что это не должно их удивлять. Я очень усердно занималась в тренажёрном зале и делала всё возможное, чтобы запомнить всё, чему они меня учили. И как доказательство, у меня даже болят мышцы. – Как жаль.

– Нам нравилось тыкать тебя едой в лицо и спину, – замечает Тобиас, ставя локоть на стойку и подпирая подбородок рукой. – Это уже совсем не то, когда ты становишься такой крутой по отношению к нам и всё такое прочее.

Рейнджер хватает чистую лопатку из ящика рядом с плитой и шлёпает Тобиаса ею по заднице.

– Вставай и заканчивай свои слойки с кремом. Противостояние с Эверли в этом году обещает быть жестоким, и я намерен победить. Я не позволю ленивым бездельникам разрушить мои шансы – особенно после того, как узнал, что над Дженикой издевались в Эверли из-за какой-то секты.

– Может быть, ты хочешь снять этот фартук, раздеться догола и сам полить сливочные слойки каким-нибудь особенным соусом? – Тобиас усмехается собственной шутке, а затем бледнеет, когда Рейнджер бросает в его сторону грозный взгляд.

– Возвращайся к работе, ты, маленький засранец, – рычит он, и Тобиас убегает делать то, что ему говорят. Черч, с другой стороны, уже закончил свой тирамису и теперь сидит в одном из кресел, работая над своими заметками о Дженике.

– Кстати, о Либби и камне, – говорит Черч, поднимая янтарные глаза. На подлокотнике его кресла стоит маленький эспрессо, а рядом на тарелке лежит маффин с кофейными зёрнами, покрытыми шоколадной глазурью. – То, что она владеет им, указывает на то, что она является членом Братства, – продолжает он, уставившись на экран своего айпада. – Что делает Селену нашим самым вероятным кандидатом на роль нападавшей женщины.

– Технически, да, но как насчёт Рейнджера? – спрашивает Спенсер, указывая на друга. Он всё ещё работает над заварными рогаликами, которые божественно пахнут. – Если это дерьмо, типа, передаётся по наследству всем в семье, как отец Рейнджера может быть его частью, когда Дженика и Рейнджер – нет?

– А это то, что мы собираемся выяснить во время осенних каникул, – отвечает Рейнджер, решив закончить покрывать глазурью трёхслойный розовый торт с помадными розочками, ожидающими, когда их на него нанесут. – Мы будем вынюхивать, копать и выслеживать, а потом, если дело дойдёт до худшего, я предъявлю его заднице доказательства.

– Как я уже сказала, мой папа никогда меня не отпустит, – повторяю я, возобновляя наш разговор об осенних каникулах. Мы с папой всегда проводим День благодарения вместе, так что вероятность того, что он отпустит меня из страны в недельную поездку, смехотворна. – Более того, у меня нет паспорта.

– Ты не будешь противостоять ему, – говорит Черч Рейнджеру, игнорируя меня и откладывая Айпад в сторону, когда он поднимается на ноги, чтобы помочь Мике с несколькими довольно хреново выглядящими макаронами. По крайней мере, я не единственная, у кого иногда возникают проблемы на кухне. Черч натягивает фартук на бёдра и многозначительно смотрит на Рейнджера. – Твоему отцу не привыкать к скандалам. Если он смог избавиться от Дженики, то наверняка избавился бы и от тебя тоже.

– Ага, за исключением того, что Дженика не была его биологическим ребёнком, – говорит Рейнджер, и я замолкаю. Почти уверена, что другие парни так же шокированы этим заявлением, как и я. Переключив своё внимание на Черча, я замечаю короткую вспышку боли в его глазах, прежде чем он закрывает их. – Ты знаешь, что моя мама сначала была замужем за братом моего отца, верно? Он погиб в авиакатастрофе, когда Дженике было лет пять, и мама в каком-то подобии помутнения рассудка, вызванного горем, вышла замуж за его младшего брата, который ей никогда по-настоящему не нравился.

– Значит, вы с Дженикой кузены и родные брат и сестра? – спрашивает Спенсер, и Рейнджер одаривает его взглядом, от которого может свернуться молоко. Он очень быстро поднимает руки в знак капитуляции.

– Не делай из этого ничего странного. Это не похоже на инцест или что-то в этом роде. Остынь. – Рейнджер возвращается к пирогу, сосредотачиваясь на том, чтобы намазать немного кружева глазури по краям. Он делает это снова, выплескивая все разочарования. Хотя, по-моему, это довольно полезная отдушина. – Я просто говорю, что мой отец – мелкий, жалкий засранец. Так, может быть поэтому он решил сдать Дженику с потрохами?

– Но не завербовать тебя в Братство? – спрашивает Мика, и в комнате снова становится тихо. Через мгновение Черч подходит к тому месту, где стою я, достаёт из кармана маленькую синюю книжечку и кладет её на стойку рядом со мной.

Когда я протягиваю руку, чтобы взять её, я вижу, что это паспорт – с моим именем и фотографией на внутренней стороне.

Мой глаз дёргается.

– Я так понимаю, что, когда ты попросил меня встать у белой стены в нашей комнате, чтобы ты мог сделать снимок головы для зарисовки на уроке рисования, ты навешал мне лапши на уши.

– Кучу лапши, – соглашается Черч, быстро кивая. – Итак, собирай вещи: ты едешь с нами в Лондон, нравится это директору Карсону или нет.

Глава 14

Судя по тому, как папа смотрит на меня, я уверена, что теперь я это сделала. Это буквально последняя ниточка в наших отношениях, за которую дёргают, решающий удар, если хотите.

– Ты не поедешь в Лондон, – говорит он, глядя на меня так, словно я сошла с ума. – Остановиться в доме Эрика Уоррена? Ни в коем случае. – Моё лицо бледнеет, потому что я совершенно определённо ничего не говорила о доме Эрика Уоррена. После признания папы мы решили, что он знает по крайней мере что-то о культе, а это значит, что он также может знать о возможной причастности Эрика. Вместо этого мы сочинили какую-то ложь о том, что останемся на неделю в квартире родителей Черча в Гайд-парке – это один из районов Лондона, где живут богатые люди.

– Я никогда не выезжала за пределы страны, – умоляю я, складывая руки вместе, как будто мне снова шесть лет. Да, мы собираемся встретиться с Эриком Уорреном, урождённым Вудраффом (он сменил фамилию на фамилию матери после политического скандала) в рамках нашего расследования, но… это нечто большее. Для меня это шанс увидеть другую часть мира, место, куда я никогда не думала, что вообще смогу попасть. – Чёрт возьми, пока мы не переехали сюда, я никогда не выезжала за пределы Калифорнии. Для меня это шанс всей жизни.

Со вздохом папа откладывает очки в сторону, а затем потирает переносицу, откидываясь на спинку стула, как будто он сильно вымотался. И я подразумеваю не только этот день, похоже, он чувствует изнеможение до мозга костей.

– Шарлотта, неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы ты страдала? – спрашивает он, опуская руки на колени и изучая моё лицо.

– Эм, да?

– Шарлотта Фаррен, – стонет он с таким видом, словно предпочёл бы совершить долгую прогулку по пирсу, чем продолжать разговаривать со мной. – Эрик Уоррен – опасный человек, и тебе нечего делать, отправляясь в чужую страну с кучей парней, которых ты едва знаешь…

– Я знаю их больше года, – поправляю я, – и мы через многое прошли вместе. Мы чуть не погибли в тех туннелях; мы все вместе оплакивали Спенсера. Они отвезли меня в Диснейленд. Почему ты не можешь просто смириться с тем, что они есть в моей жизни и, вероятно, будут ещё очень, очень долго.

– Независимо от твоих отношений с этими мальчиками, я не допущу, чтобы ты встречалась с Эриком Уорреном.

– Потому что ты знаешь, что он связан с Братством Священнослужителей.

Тишина.

Воцарилась гробовая тишина.

Кстати, у папы такой вид, будто он хочет прямо сейчас воткнуть смертельное копье мне в глаз.

– Где ты услышала это название? – спрашивает он, и я морщусь. Принесёт ли мне сейчас какую-нибудь пользу, если я выдам мистера Мерфи? Или я просто навлеку на него неприятности? Потому что я этого не хочу. Он хороший человек, даже если он трус. Он действительно заботился о Дженике, и он даже пытался защитить меня, по-своему.

– Сейчас это не имеет значения, – отвечаю я, когда папа встаёт и обходит стол, подёргивая бровью. Я отступаю, потому что на данный момент знаю, что я по уши в дерьме. – Дело в том, что я знаю это название. И я знаю, что ты подтвердил то, о чём я уже итак думала: кто-то пытается меня убить.

– Шарлотта, – говорит отец, но в его голосе уже не так много тепла. На секунду он выглядит всего лишь как измотанный мужчина средних лет, которому нужен отпуск. – Ты ещё ребенок.

– Молодая девушка, восемнадцать через месяц, – бормочу я, но он слушает меня не больше обычного.

– Это не твоя задача – искать ответы. Твоя задача – ходить в школу и слушать то, что тебе говорю я. Я ничего не выдумываю только для того, чтобы сделать твою жизнь невыносимой. Есть люди, которые занимаются этим, но эти люди – не ты. – Он кладёт руки мне на плечи и смотрит на меня, по-настоящему смотрит на меня. – Когда я пришёл в Адамсон, признаюсь, я был невежествен. Я не знал, что происходит, и, возможно, не хотел знать. Но ты закончишь школу в конце года, оставишь это место позади и начнёшь строить будущее. А до тех пор ты должна соблюдать мои правила. Неужели ты не веришь, что я сделаю всё, чтобы защитить тебя?

– Со мной ничего не случится в Лондоне, папа. Ребята будут там, и действительно, там должно быть безопаснее, чем здесь, верно?

– Эрик Уоррен – лидер этого «культа», который ты так любишь обсуждать, Шарлотта. Ты не поедешь к нему домой – на этом наша дискуссия заканчивается.

– Но…

– Но что?! – кричит он, и мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы понять, что я сейчас наблюдаю. Отец. Срывается. Становится фиолетовым. Теряет контроль. – Ты хочешь оказаться на конце петли, как Юджин Мазерс? Шарлотта, я пытаюсь защитить тебя!

Мои глаза наполняются слезами, но в тот момент я точно не знаю почему. Во мне бурлит так много эмоций, что, кажется, в них невозможно разобраться. Внутри меня бушует буря, с небольшим количеством дождя, с облаками, но и с солнечным светом тоже.

Папе не всё равно. Он просто не умеет это показывать. Он не отпустит меня в Лондон. Он боится за меня.

Я прикусываю нижнюю губу.

– Это очень опасная организация с многовековой историей, влиянием и властью. Тебе нужно остаться здесь, в этом кампусе, где Йен и Натан смогут присмотреть за тобой.

– Йен и Натан? – спрашиваю я, бросая взгляд на отца. – Библиотекарь и дерьмовый охранник, от которого пахнет Маунтин Дью?

– Шарлотта, у меня мигрень, и мне нужно прилечь. Пожалуйста. Возвращайся в общежитие и оставайся в своей комнате. Учитывая твоё замечание за то, что ты ворвалась в мой дом, и то, что ты получила, когда отсутствовала в комнате во время обхода на Хэллоуин, ты забираешься на опасную территорию. – Папа не упоминает, что почти каждый ученик в школе получил выговор за нарушение комендантского часа на Хэллоуин, но таков его путь. – Здесь ты в большей безопасности. Если бы я знал то, что знаю сейчас, я бы никогда не отправил тебя в Калифорнию.

– Парни могут нанять для меня частную охрану, – начинаю я, но папа не слушает. У нас был момент, но этот момент закончился. Он уходит от меня, выходит за дверь кабинета, ненадолго останавливаясь, чтобы окинуть взглядом пятерых парней, стоящих на кухне.

– Сэр, – осторожно начинает Черч, но тот сияющий блеск, который раньше появлялся в глазах отца при виде лучшего ученика нашей школы, сменился стальным раздражением, известным любому подростку, у которого когда-либо был чрезмерно заботливый родитель. Именно это благонамеренное упрямство иногда бросает вызов логике и реальности. – Если вам неудобно из-за Эрика Уоррена, тогда, возможно, мы действительно могли бы остановиться у моих родителей.

– Сынок, – начинает папа, и тогда я понимаю, что он становится смертельно серьёзным. Слово «сынок» обычно слетает с уст директора Карсона только тогда, когда он в полном дисциплинарном режиме. Черч в беде. – Ты надел кольцо на палец моей дочери, не спросив моего разрешения – мы не друзья.

– Боже мой, ты такой бумер! – я задыхаюсь, возвращаясь к старым привычкам. Глубоко вздохнув, я устраиваюсь поудобнее и пытаюсь противостоять суровому взгляду, который мой отец только что бросил на меня. – Сейчас уже не 1605 год. Я не принадлежу тебе, и Черч не обязан тебя об этом спрашивать. Единственный человек, которого он должен был спросить, это я.

– Ну, а когда свадьба? – спрашивает папа, пробуя другую тактику и поворачиваясь ко мне. Близнецы, Спенсер и Рейнджер отступают назад, не зная, как вмешаться в эту словесную перепалку. По крайней мере, я знаю, что, если отец снова попытается схватить меня, они вмешаются. – Потому что, по крайней мере, когда всё это закончится, вы будете вынуждены признаться в своей лжи. – Он направляется к двери, проносясь мимо парней и направляется к лестнице, а я, спотыкаясь, следую за ним. – И, кстати, ты не можешь покинуть страну без паспорта.

– У меня есть паспорт, – признаюсь я, вытаскивая его из кармана, когда папа останавливается, поставив одну ногу на нижнюю ступеньку. Он оглядывается через плечо со смесью беспомощности и страха. Более чем вероятно, он понимает, что Черч Монтегю достал мне паспорт, не посоветовавшись с ним. Каким-то образом это означает, что Черчу удалось самостоятельно раздобыть всю необходимую документацию. По общему признанию, меня это тоже в равной степени завораживает и пугает. – А что, если я останусь с Монтегю? Что, если… Я обещаю не встречаться с Эриком Уорреном и даже близко к нему не подходить?

Прежде чем Арчи успевает ответить, раздаётся стук в сетчатую дверь.

– Привет? Есть кто-нибудь дома? Всё в порядке, я захожу. Я вхожу.

Дверь широко распахивается, впуская великодушную женщину со светлыми волосами и голубыми глазами.

– Мама, – начинает Черч, быстро моргая в редкий момент удивления. – Что ты здесь делаешь?

– Хотела увидеть тебя, глупышка, – говорит она, запечатлевая лавандовый поцелуй на обеих щеках Черча и оставляя пятна от губной помады. Близнецы и Спенсер хихикают, пока она не обращает на них внимание, ероша волосы и целуя лица. Даже Рейнджер не является исключением. Даже я не исключение. – Моя будущая невестка! – говорит она со слезами на глазах, притягивая меня к себе для объятий, пахнущих цветами, а затем обхватывает ладонями моё лицо, чтобы поцеловать в обе щеки и лоб.

Маму Черча невозможно не заметить, эту сияющую женщину в белой широкополой шляпе от солнца, перчатках и платье, облегающем её гибкие формы. Она выделяется, как солнечный луч, в тёмной, порой унылой атмосфере Академии Адамсон.

– Миссис Монтегю, – говорит папа, бросая на меня грозный взгляд. Честно говоря, я понятия не имела, что она появится здесь сегодня. Я поднимаю ладони вверх и раскидываю их в извиняющемся жесте капитуляции. – Чем я могу вам помочь? Академия рекомендует родителям звонить, прежде чем заезжать в гости или на экскурсию.

– О, не будьте смешным, – молвит она, пренебрежительно взмахивая рукой в перчатке, на другой руке у неё перекинут чехол для одежды. – Я была в Натмеге, чтобы поработать над небольшим бизнес-проектом, и решила заехать сюда, чтобы сделать Шарлотте подарок. Правильно ли, я услышала разговор о том, чтобы остановиться у нас? Шарлотте всегда рады в нашей семье.

– Мама, ты подслушивала? – отчитывает её Черч, но она отмахивается от него.

– Дети, – начинает папа, делая ударение на этом ужасном слове так, как может только он, – обсуждали поездку в Лондон на осенних каникулах. Как вы можете себе представить…

– Лондон? О, да, у нас есть квартира в Гайд-парке. Звучит как прекрасный способ провести каникулы.

В этот момент я осознаю две вещи: мать Черча вне всяких похвал, и она также вне привилегий. Она не знает значения слова «нет».

– Хотя я не против того, чтобы Шарлотта однажды отправилась исследовать мир, сейчас просто неподходящее время, – объясняет Арчи, наконец поворачиваясь и спускаясь по оставшейся части лестницы, чтобы встать рядом с миссис Монтегю.

– Если вас беспокоит надзор, то мы с Дэвидом более чем счастливы поехать с ними. О Шарлотте хорошо позаботятся. А теперь посмотри, что я тебе принесла. – Она расстёгивает молнию на чехле для одежды и достаёт белое платье, демонстрируя его на обозрение всей комнате.

– Что… это такое? – спрашиваю я, чувствуя, как к горлу подкатывает комок необузданных эмоций. Я прекрасно знаю, что это такое.

– Это твоё свадебное платье! – отвечает миссис Монтегю, перекидывая его через руку и протягивая мне. – Это то же платье, что я надела, когда мне было семнадцать лет. Она вздыхает и поднимает глаза к потолку, как будто уже погрузилась в яркие грёзы о Дэвиде Монтегю в молодости.

– Видеть платье до свадьбы – плохая примета для жениха, – говорит Черч, выглядя немного бледнее обычного. Элизабет Монтегю отмахивается от его опасений.

– Это просто смешно. Мы с твоим отцом вместе выбирали это платье. Мы сбежали с ним в Париж. – Она снова вздыхает и обмахивает лицо веером. – Как ты думаешь, вы двое, возможно, захотите пожениться в Лондоне? Мы могли бы арендовать аббатство!

– … аббатство? – спрашиваю я, замечая, что Черч бросает на маму взгляд, похожий на тот, которым я смотрю на своего отца, когда он совсем выходит из себя. Просто его мама перегибает палку совершенно по-другому.

– Вестминстерское аббатство, – говорит она, как ни в чём не бывало. Я давлюсь собственной слюной, заставляя Спенсера тереть и похлопывать меня по спине, чтобы помочь прочистить горло.

– Я думала, там могут жениться только члены королевской семьи? – мне удаётся выбраться, в то время как папа стоит ошеломлённый и безмолвный возле лестницы.

– У нас есть высокопоставленные друзья, – говорит Элизабет, а потом хихикает, как будто в этом нет ничего особенного.

– Мама, это даже отдалённо нереалистичный вариант, – начинает Черч, но она успокаивает его, прищёлкнув языком.

– О, тише, Черч. Держи, дорогая. А ты как думаешь?

Она протягивает мне платье, и я благоговейно беру его, опуская взгляд на расшитый бисером лиф, а затем снова поднимаю взгляд на её лицо. Конечно, я встречаюсь с её сыном, но… Я также встречаюсь с четырьмя другими парнями.

«Какого чёрта я здесь делаю?!»

Элизабет выглядит такой взволнованной перспективой женитьбы сына на мне в этом платье; она верит в олдскульную любовь с первого взгляда. Что произойдёт, если из этого ничего не выйдет?

– Миссис Монтегю… – папа вздрагивает, глядя на неприличное платье так, словно предпочёл бы сжечь его, чем смотреть, как я выхожу в нём замуж.

– Примерь его, – подбадривает она, махая мне руками в перчатках, а затем протягивает руку, чтобы поправить шляпу.

– Ты не обязана, если не хочешь, – мягко говорит Черч. Я поднимаю на него взгляд, а затем перевожу его на остальных парней. Они все… пялятся на меня. Все уставились на меня. Кто-то пытается убить меня. Как я вообще тут оказалась?

– Конечно, она хочет, – произносит Элизабет, пока я ошеломлённо ковыляю в направлении ванной на первом этаже. Позади меня раздаются голоса, когда я проскальзываю в туалет и закрываю за собой дверь, прислоняясь к ней спиной. Я включаю вентилятор, чтобы не слышать, о чём они говорят.

– Что я делаю? – удивляюсь я, глядя вниз на, по общему признанию, красивый вырез в виде сердечка на платье. Конечно, оно белое, но, когда я поворачиваю его к свету, на мерцающей ткани появляется едва заметный розовый отблеск. Оно выглядит старинным, и не только как платье мамы Черча, но и как антиквариат. Если и её, и моё обручальные кольца были куплены в антикварном магазине, то и платье тоже?

Выскользнув из школьной формы, я натягиваю платье через голову и стою, уставившись на себя в зеркало в полный рост возле двери.

Платье приталено, с бретельками, которые начинаются широкими на плечах и сужаются к низу лифа. Вышивка бисером сверху изящная, переплетающаяся в цветочные мотивы, которые переплетаются спереди и по бокам, переходя к спинке и свободным лентам, скрепляющим корсетную спинку. В то время как лиф облегающий, юбка пышная, верхний слой из атласа поверх нескольких слоев тюля.

Смотреть на свое отражение – всё равно что смотреть на незнакомку.