Текст книги "Иллюзии успеха"

Автор книги: Клод Жост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава 15

Назавтра у «цирка» Шальвана был выходной, потому что после съемок группа вернулась в Ажен далеко за полночь.

Комиссар явился в «Приют якобинцев» к одиннадцати часам утра.

Янник Дютур ждала его в телевизионном салоне. Она читала журнал. На ней была довольно длинная и широкая юбка из черного вельвета, сапожки в цвет и красный свитер с высоким воротником. Шевелюра белого пуделя придавала молодой женщине весьма задорный вид.

Тьебо провел свидетельницу в отдельный кабинет – тот, где он беседовал с Элен Мансар. Там все оставалось по-прежнему, только на камин поставили хрустальную вазу с большим букетом чайных роз.

– Присаживайтесь. Надеюсь, я не помешал вам отдохнуть?

– Вы выбрали очень подходящее время, комиссар.

Прямой взгляд, открытая улыбка. Зубы действительно очень красивые – в тот раз он правильно это отметил… Кажется весьма уверенной в себе и даже с каким-то любопытством ожидает, какой оборот примет дело.

– Довернь рассказал мне о ваших отношениях с Шарлем Вале. Простите, что приходится возвращаться к неприятной для вас теме, но обстоятельства требуют.

– Я понимаю.

– Где вы познакомились с ним?

– В Ницце на съемках.

– А раньше слышали о нем?

– Как о профессионале.

– Вы тогда же и стали его любовницей?

– Да. – Она помолчала, сделав жест, означавший, видимо: такая уж была судьба… – Он был необыкновенно обаятелен, комиссар. А его манера ухаживать позволяла ощутить себя и очень умной и замечательно красивой. Ну, просто королевой. В таких условиях трудно сопротивляться. – Она засмеялась, и смех ее был светлым, каким-то радостным. – Да я и не понимаю, почему, будучи совершенно свободной, я должна была сопротивляться! Он мне понравился, я и уступила. Даже не без энтузиазма. Со мной вообще случаются такие неожиданности.

– Сколько времени продолжались съемки?

– Месяц.

– А потом вы снова встретились в Париже?

– Да.

– Вы жили у него?

– Нет, но регулярно там бывала.

– С какого момента между вами начались трения?

– С конца второго месяца, когда я объявила ему, что беременна.

– Его реакция?

– Тут же предложил отправиться в Лондон в известную ему специализированную клинику.

– И вы отказались?

– Категорически!

– Как он отнесся к вашему отказу?

Янник поморщилась.

– Плохо… Выяснилось, что я проститутка, которая хочет прибрать его к рукам.

Тьебо заглянул ей в глаза.

– А вам не хотелось стать его женой?

– Ох, комиссар, если б я ответила «нет», – соврала бы! Как я была в него влюблена! Но, честное слово, я ничего не замышляла заранее!

Янник не мигая смотрела комиссару в лицо своими большими серо-голубыми миндалевидными глазами. Не похоже, что лжет…

– Вы это ему сказали?

– Конечно.

– И он не поверил?

– Естественно.

– Как он вел себя после этой сцены?

Она пожала плечами.

– Заверил меня, что, коли я уж так хочу сохранить ребенка, он сумеет взять на себя ответственность в нужный момент. А через два месяца, ничего мне не сказав, уехал в Японию. И вернулся за три месяца до моих родов. Мы встретились, я была – как слон… Шарль стал объяснять мне, как долго он думал…

– О чем?

Она посмотрела на комиссара с явной насмешкой.

– Как о чем? Япония открыла ему, что в Ницце я не была девственницей и что я переспала с ним спустя всего лишь сорок восемь часов после знакомства… Еще ему открылось, что никто не может доказать, что в Париже я хранила ему верность, а следовательно – у него сильные подозрения, что будущий ребенок – не его!

– И потому он его и знать не желает, так?

– Так.

– Но, тем не менее, он ведь согласился полностью или частично содержать ребенка?

Янник расхохоталась.

– Да что вы, комиссар! Он ведь считал себя великим логиком! А финансовое участие подразумевало бы, что он, пусть не явно, но признает ребенка своим… Нет, он сделал по-другому. Так, чтобы и волки сыты, и овцы целы: он так или иначе всегда помогал мне с работой. Я ни разу не сидела в простое, без картины. Это и была материальная ответственность в его стиле.

– Но этого же не всегда достаточно!

– Конечно, но ему-то какое дело? У каждого своя мораль, комиссар. В конце концов, если я сама захотела оставить ребенка, то с того момента, как Шарль любезно предложил мне смотаться в Лондон, чтобы от малыша избавиться, все, что было связано с моим сыном, его совершенно не касалось.

Тьебо устроился у окна, наблюдая за машинами, которые маневрировали перед гостиницей, чтобы выбраться со стоянки.

– Вы знакомы с Робером Дени?

– Знакома. А что?

– Когда видели его в последний раз?

– Точно не помню… А-а, погодите, погодите! Должно быть, за несколько дней до вечеринки у Шальвана. Да, точно. Мы тогда выпили с ним по рюмашке.

Комиссар резко обернулся.

– Вы говорили ему об этой вечеринке?

– Может быть… Ей-богу, не могу сказать наверняка.

– А вы хорошо с ним знакомы?

– Он мой приятель.

– Не друг?

– В том смысле, который я придаю этому понятию, – нет.

– Вам было известно о его претензиях к Шальвану из-за итальянского фильма?

Она улыбнулась.

– Кто ж этого не знает… Думаю, что Робер поставил об этом в известность весь Париж!

– Вы знали о его угрозе спустить шкуру с Красавчика Шарля?

– Слыхала об их стычке в Лидо.

– Как вы думаете: способен он осуществить такую угрозу?

Янник сдвинула брови.

– Честное слово, нет!

– Почему вы так уверены?

– Есть вещи, которые чувствуешь, а объяснить не умеешь. Хотя, знаете, в данном случае я, пожалуй, могу и объяснить. Робер – я убеждена в этом! – убивал Шарля, по меньшей мере, раз двадцать. Разными способами. Стрелял в него, отравлял, закалывал кинжалом, душил, откуда мне знать… Может, из пистолета, а может, и топором, но всегда – мысленно. Всякий раз – от души, комиссар, но никогда – на самом деле. Никогда! Он просто не мог довести свою идею до конца.

– Не хватало решимости?

– Не-ет, не потому. Понимаете, ненависть ведь помогала ему жить.

– Как это?

– Очень просто. Она была ему необходима. Служила для того, чтобы оправдать перед другими и перед самим собой свои неудачи, свою несостоявшуюся карьеру, отсутствие главных ролей… Если его до сих пор используют лишь на втором плане, то вовсе не из-за его личных качеств. Во всем виноват могущественный господин Вале. Понимаете?

Тьебо одобрил этот анализ.

– В общем, убив Красавчика, он бы не прибавил себе таланта, но потерял бы возможность самооправдания, так?

– Как раз то, что я думаю.

Надо ли спросить ее уже теперь, зачем она выходила на улицу в тот вечер? Тьебо помедлил с этим вопросом, решив сначала получить информацию о Бреннере, с которым ему предстояло встретиться в полдень в «Леднике».

– Скажите-ка, правильно ли я понял… Мне кажется, что у Вале в определенном смысле было некое «чувство клана»… Не могу сказать «семьи», зная, как он повел себя с вами…

Она нахмурилась.

– Не понимаю. Что вы об этом слышали? Откуда такой вывод?

– Мишель Ванье была его любовницей, вы тоже… Получается, что он старался как-то пристроить своих… своих…

– Ах, в этом смысле! Тогда – конечно.

– В конце концов, вы – единственная, кто не приносил ему дохода.

– Скорее, наоборот. Пусть и не впрямую, но это он приносил мне доход, наводя на след киногруппы, куда можно было устроиться.

– А Бреннер? Тоже – из подопечных Красавчика?

– Я знаю, что Шарль продвигал его. Устраивал рецензии, организовывал показ отрывков по телевидению, участие в празднествах, где Жоржа могли заметить нужные люди.

– Какие у них были отношения?

– На вид – прекрасные.

– Верно ли, что Бреннер – наркоман?

Она угостила комиссара язвительной улыбкой.

– Вижу, что ваш сотрудник представил вам весьма подробный отчет! Можно ли надеяться, что он оказался скромнее в том… в том, что касается остальных его занятий? – Янник сочла нужным продолжить, чтобы не осталось никаких неясностей. – Поймите меня правильно, комиссар. Мне с высокой колокольни наплевать: сообщил он вам или не сообщил, что мы провели ночь вместе. Но мне было бы, правда, очень неприятно, если он входил в детали… Добавлю, что он бы сильно меня разочаровал и… и…

– Довернь признался мне, что был с вами, только под жутким давлением с моей стороны. Я буквально заставил его признаться. Ну, поступил по-свински. Только в силу необходимости. Но хочу, чтобы вы знали и другое: я еще и высказал ему сомнения в стихийном характере вашей… вашего порыва!

Янник удивленно раскрыла глаза.

– Сомнения? – повторила, как эхо.

– Да, сомнения.

– Я… Я не понимаю…

– Чего ж вы не понимаете, ничего такого сложного тут нет! Насколько я знаю, у вас имеется очень серьезная причина, чтобы постараться узнать из надежного источника, где находится сейчас следствие. И особенно – привлекались ли полицией свидетели пребывания некоей молодой женщины на улице в непосредственной близости от автомобиля Шарля Вале в час, когда было совершено преступление. В связи с этим ваша «стихийность» вполне может показаться расчетом.

Судя по мимике, она по-прежнему ничего не понимала.

– В котором часу вы приехали к Шальвану?

– Около девяти, чуть-чуть раньше.

– Как вы были одеты?

Она вглядывалась в Тьебо, все больше и больше теряясь.

– Как? Длинная шелковая белая юбка в коричневый горошек. С оборкой внизу. Такая рыжевато-коричневая блузка из муслина. Блестящая. Что еще?.. Ну, сумка… Лодочки на ногах… Что за странный вопрос?

– А пальто? Было пальто? Или плащ?

– Естественно. Шуба из бежевого барашка. Хотите на нее посмотреть? Она у меня в номере.

– Смотреть необязательно. Важно, что она есть. Почему же тогда между 21.30 и 22 часами вы находились на тротуаре около особняка Шальвана без этой шубы? Более точно: входили в особняк.

Янник с облегчением помотала головой.

– Ох! Так бы сразу и сказали! Если бы вы спросили без околичностей, было бы куда легче! Просто я оставила в машине рабочий сценарий фильма. А там было довольно много пунктов, которые понадобилось срочно обговорить с Ламбленом. Когда я заметила, что забыла сценарий, то тут же за ним и сбегала.

– Без пальто?

– Да машина же стояла в тридцати метрах от подъезда! И было не так уж холодно.

– Ну, и обговорили вы эти ваши «пункты» с режиссером?

– Разумеется, спросите его – он подтвердит. Мы на добрых полчаса заперлись в одном из кабинетов первого этажа, чтобы решить все вопросы. Вместе спускались по лестнице, вместе поднимались, любой скажет, кто там был.

– В какое время проходило это ваше совещание?

– В течение вечера, точно не помню. Как только Ламблен смог отвязаться от второго продюсера.

– Когда вы уходили посовещаться, все уже собрались?

– Кроме Шарля.

Тьебо сделал в задумчивости несколько шагов, потом остановился у люльки, качнул ее.

– Появлялось ли у вас когда-нибудь желание убить Шарля Вале?

– Нет, комиссар. И уж во всяком случае, если бы мне захотелось это сделать, я бы не стала ждать три года. – Опять этот ее светлый смех. – Если убивать всех подонков, Париж превратится в кладбище!

Комиссар посмотрел на часы и слегка наклонился к Янник.

– Только один – последний – вопрос, и вы можете идти гулять на солнышке и обедать… – Он не добавил «… с Пупсиком», чтобы не проявлять излишней осведомленности. – В каких отношениях Шарль Вале был в последнее время с Мишель Ванье?

Янник пожала плечами.

– Понятия не имею, комиссар. Знаю только, что наша звездочка была весьма сильно озабочена своими матримониальными планами. – Новая улыбка. – Впрочем, я думаю, что она не пригласила Шарля быть свидетелем на свадьбе!

Глава 16

Без грима стали видны его морщины, ничто уже не скрывало мешков под глазами…

Лицо из тех, что называют «очень мужественными», волосы с проседью, большой рот с четко очерченными губами, действительно слишком пристальный взгляд, не нормально расширенные зрачки.

Бреннер говорил, что ему сорок два, хотя по документам было на шесть лет больше. Невинное актерское кокетство, имеющее значение для него одного.

На нем был толстый бежевый свитер, синяя рубашка, небрежно повязанный шейный платок, светлые вельветовые брюки в крупный рубчик, блестящие кожаные сапоги.

– Представьте себе, с тех пор, как я играю комиссара, я все время ловлю себя на том, что пытаюсь поставить себя на ваше место, господин Тьебо. – Он выпил несколько глотков чая, почти извиняясь: – Только что встал, еще рановато для алкоголя… В мое оправдание: если я провалялся допоздна, значит, накануне очень поздно лег… – И вернулся к началу разговора. – Когда я стал прицельно изучать вас, комиссар, меня соблазнила попытка ощутить себя в центре настоящего расследования. Такого, как вы ведете. – Он помог себе жестом. – Я открыл, что это нелегко. Что необходимо терпение, иногда – хитрость, а главное – умение оставаться хладнокровным, не поддаваясь давлению всякого рода. Это поможет мне в работе. Я вам еще не наскучил своими откровениями?

– Продолжайте-продолжайте…

– Благодарю вас. Еще я понял, что полицейский, должно быть, весьма одинок среди людей. Вот, скажем, в нашем случае. Есть вы и мы. Чем дальше вы продвигаетесь в расследовании убийства, тем больше нам хочется замкнуться в себе. Рефлекс самозащиты. Я ошибаюсь?

– Нет.

Посетители ресторанчика ходили туда-сюда вокруг них, громко разговаривали, жестикулировали. Обсуждали регби, скачки, охоту. Они находились среди существ, отлитых в единой форме, имеющих одни вкусы, одни заботы… Существ, далеких от грохота больших городов, живущих под защитой провинциального «кокона», в его приглушенной атмосфере…

– А знаете ли вы, господин Тьебо, что за улыбками, которые вам расточают некоторые из нас, скрываются эгоизм и недоверие?

– Не слишком ли вы суровы к собственной компании, господин Бреннер?

– Изо всех сил стараюсь быть объективным.

Тьебо, улыбаясь, покачал головой.

– Трудная задача, если сам принадлежишь к кругу заинтересованных лиц! Ни к чему будет, если вы, войдя в роль, в конце концов, забудете, что являетесь частью целого.

– Но ведь как раз это со мной и происходит! Я убегаю от них и – благодаря вам, моему эталону, – наблюдаю, слушаю, анализирую…

– Ну, и к каким же выводам приходите?

Бреннер засмеялся.

– Вот с этим трудности. Хоть бы вы научили меня делать их, комиссар! Я совершенно не способен ни к какому синтезу и очень сожалею об этом.

Тьебо попыхивал трубкой, слушая болтовню актера, который вошел в раж и стал помогать себе мимикой и жестами.

– Вы скажете, что, поскольку я не настоящий флик, для меня все это не так уж и существенно, не так ли? Не имеет для меня значения? А если я на это отвечу, к примеру, что… что убийце Шарля Вале надо было иметь весьма серьезные побуждения, чтобы решиться стрелять в него прямо на улице, – что скажете?

– Скажу, что место здесь роли не играет. Кстати, Красавчика застрелили не на улице, а в собственной машине, стоящей у тротуара. Внутри машины, а не снаружи.

Актер вздохнул.

– Почему вы заранее решили, что убийцей должен быть обязательно кто-то из нас?

Тьебо был уверен, что Бреннер отлично все понимает и сам – его не проведешь. Но забота о том, чтобы воплотить на экране образ комиссара так, словно это реальный человек, уживалась в нем со жгучим желанием узнать, на какой же стадии сейчас находится расследование…

Ну и пусть! Для комиссара это тоже может оказаться неплохим способом получить нужную информацию: потихонечку, вроде бы совсем не нарочно.

Приняв игру, Тьебо немедленно «пошел на уступки».

– Что ж, давайте разберемся, дорогой коллега… Если исключить группу фильма, только двое могли знать о том, что Красавчик Шарль отправится в Нейи к Шальвану в 21.00–21.30. Это Робер Дени, публично объявивший себя злейшим врагом Вале и поклявшийся спустить с него шкуру. И Сандра Левассёр – любовница жертвы. В Париже я допрашивал и врага, и любовницу. А затем приехал сюда, чтобы пополнить свое расследование. Почему нельзя оставить в стороне группу? Это ясно. Пожалуйста, не теряйте из виду то, что покойный был связан со многими из вас. Мишель Ванье в течение долгого времени была его… его протеже. Помощница режиссера довольно долго принимала участие в его жизни. Шальван обращался к нему, когда надо было в очередной раз найти спонсора. И… – Тьебо резко остановился и спросил, глядя прямо в глаза собеседнику: – Кстати, а вы-то сами разве не были в какие-то моменты связаны с Вале?

Бреннер уставился на него, не скрывая иронии.

– Да, конечно же, был, господин комиссар! Неужели вам об этом еще не доложили?

– Кое-что слышал, – скромно признался Тьебо.

– Так я и знал, что вам поспешат сообщить…

– Кто поспешит?

– Молва, если угодно.

– Это он находил вам контракты?

– Нет, только немножко заботился о рекламе.

– По обычному тарифу? Как у всех?

– Я платил ему все время по-разному, в зависимости, от того, что было им реально сделано, если можно так сказать… В профессиональном плане у Шарля были поистине выдающиеся достоинства.

– А в человеческом?

Актер поднял руку.

– Считается, что все люди делятся на тех, кто командует, и тех, кто подчиняется. Он был рожден для первой категории.

– Значит, по вашему мнению, можно сказать, что он – в собственном масштабе, разумеется, – испытывал свою власть над рядом лиц, разумно отобранных в зависимости от их предполагаемой рентабельности?

– По-моему, именно так и было.

Тьебо подозвал официанта, чтобы заказать еще кофе.

– В каких отношениях он был с Шальваном?

– Лучезарных, каких же еще! Он был из самых ретивых добытчиков у нашего дорогого продюсера. И вообще… Надо сказать, правда, выкладывался ради него, как только мог. Ну, за хорошие бабки, конечно… Да, кстати… Не хочу злословить, но, думаю, можно утверждать, что женитьба Шальвана на Мишель не вызывала у него желания прыгать от радости.

Комиссар нахмурился, Бреннер заметил это и поспешил уточнить:

– Всегда неприятно терять источник доходов и видеть свою лучшую, осмелюсь сказать, лошадку у другого владельца и тренера! – Он хихикнул. – Не считая уж того, что Шарль рисковал ослаблением своего влияния на самого Шальвана.

– Почему?

– Мишель, освободившись от опеки, могла бы захотеть совсем устранить с дороги бывшего своего опекуна.

Тьебо подождал, пока отойдет официант, принесший кофе, и спросил:

– Что вы думаете об Элен Мансар?

– Изумительная актриса и при этом отличный товарищ. Сниматься с ней – действительно очень большое удовольствие, просто огромная радость.

– У Шарля с Элен были…

– Никогда! Ничего и никогда! Элен никогда не прибегала к его услугам. Слава Богу, она в этом не нуждается.

Пожалуй, пришло время переходить от общего к частностям.

– Ходят слухи, что вы употребляете наркотики?

Бреннер, вроде бы, принял удар. Но выражение его лица изменилось. Вопрос комиссара одним махом разрушил создавшуюся было атмосферу. Отныне и впредь каждый снова будет только на своем месте.

– Люди – сволочи, господин комиссар. Я имею в виду, разумеется, свое окружение. Я презираю их за эту манеру критиковать всех и вся, распространять клевету о жизни, вкусах, пороках других. Тех других, среди которых и я сам.

– Так это правда или клевета?

Взгляд Бреннера скользил по посетителям у стойки бара, по сидящим за столиками и болтающим… Он явно им завидовал. Наконец, нашел в себе силы ответить:

– Правда.

– Давно?

– Несколько лет.

– Тяжелые?

– Кокаин. – Он покачал головой и тяжело вздохнул. – Мне это необходимо, чтобы играть. Иначе я не смог бы. Кокаин помогает мне победить страх, обостряет мою восприимчивость, благодаря этому я только и могу чувствовать и выражать свои чувства. И потом… Ах, дерьмо, дерьмо, дерьмо! Это касается меня одного, я никому не приношу вреда, только самому себе! – Актер горько усмехнулся. – Согласитесь, далеко не все могут сказать о себе так!

Они помолчали. Потом Бреннер начал снова:

– Но я никак не пойму, что общего между моим пристрастием к наркотикам и вашим следствием…

– Шарль знал, что вы их употребляете?

Бреннер пожал плечами.

– Он столько знал и о стольких!

Тьебо прищурился, взгляд его стал более острым.

– Он не пытался вас шантажировать?

– Нет. – Широкий жест и глухой голос. – Шарль был слишком умен, чтобы баловаться этим. Что он мог предпринять против меня? Поместить заметки в скандальной прессе? Ну и что? Была бы только лишняя реклама. Публика обожает более или менее пикантные подробности из жизни паяцев, коими мы все являемся. Нет, я не убивал Шарля Вале, чтобы избавиться от шантажа. Извините, что разочаровал вас, господин комиссар…

Глава 17

После обеда Шальван узнал о том, что на ближайшие двое суток назначена целая серия допросов в следственном отделе аженской уголовной полиции.

Он злился, жаловался, правда, тщетно и должен был, в конце концов, изменить план съемок, чтобы приспособить его к намерениям комиссара, пожелавшего выслушать, на этот раз официально, актеров и технический персонал – всех, кто имел прямое или косвенное отношение к жертве.

Ламблену и Элен Мансар пришлось взять на себя функции укротителей продюсера, который рвал и метал, грозился «дойти до Парижа», чтобы прекратить то, что он называл «систематическим нарушением условий договора».

Комиссар заканчивал ужин в компании Доверня, когда его пригласили к телефону: вызывал Париж.

Вернувшись к столу, Тьебо ничего не сказал сотруднику. Вскоре Пупсик увидел, что он поднимается с папкой дела к себе в номер.

– До завтра, патрон?

– Вы начнете допросы, как договорились. А что касается меня, я ровно в 8.30 буду у «Якобинцев». Доброй ночи!

Довернь смотрел, как он поднимается по лестнице, смотрел растерянный и заинтригованный содержанием полученной по телефону информации, по поводу которой Тьебо не проронил ни слова.

Но вскоре и патрон, и Красавчик Шарль перестали занимать его: вот-вот должна была появиться Янник!

Ровно в 8.25 утра Тьебо прошел в украшенную портьерой с помпончиками дверь «Приюта Якобинцев».

Величественная лестница с перилами кованого железа и поручнями из мягкого гладкого дерева. Широкие ступени из цельного камня. Все та же прекрасная старинная мебель: на площадке между этажами – комод, а на втором этаже ему пришлось пройти мимо узкого и высокого бельевого шкафа, прежде чем он постучал в дверь шестого номера.

Открыл Шальван. И сразу же вознегодовал, без сомнений, полагая, что нападение – лучший вид защиты.

– Это начинает надоедать, господин комиссар! Обстановка, в которую мы попали из-за вас, глубоко расстроила мадемуазель Ванье. Будьте любезны уважать ее покой, хотя бы в такое раннее время!

– Мадемуазель Ванье еще спит?

– Это дела не меняет!

Тьебо попытался войти, но продюсер перегородил ему проход.

– Оставьте ее в покое, я вам говорю! Она ни при чем в этом деле! Никто из нас никого не убивал. Вы обязаны это понять!

Шальван неверно истолковал молчание комиссара и продолжил еще более агрессивно, считая для себя возможным заняться укреплением своих позиций:

– Имейте в виду, я решил доложить о том, что здесь происходит, прокурору Республики! Глубоко сожалею, но так больше продолжаться не может. Я думал, что дал это вам ясно понять еще в Париже, но вы, видимо, не поняли или не захотели понять. Этот фильм – целый капитал для меня, и я должен сделать его в срок. Увы, можно с большой точностью предвидеть, что если вы станете упорствовать в своих намерениях, нам грозит разорение. – Продюсер выдержал паузу. Комиссар не шелохнулся. – Когда долго злоупотребляют терпением, оно лопается! Я верил, что встречу в вас человека, с которым можно говорить откровенно, человека, способного учитывать обстоятельства, а главное – не способного опуститься до самых легких решений. Однако со времени вашего приезда сюда вы стараетесь убедить меня в обратном. Вот почему, к моему глубочайшему сожалению, я вынужден обратиться в высшие инстанции. Словом… Во вторник вы все время наступали нам на пятки – вы сами, или ваш инспектор, или оба сразу: в Валанс-д'Ажен, на мельнице, потом в больнице… В среду, – он начал загибать пальцы, – опять вы на мельнице. В четверг утром вы допрашиваете здесь, а после обеда снова являетесь в Мулен де Соль, чтобы объявить мне о приглашении в полицию. А сегодня – в половине девятого утра! – опять вы тут как тут! Все-таки у моего терпения есть пределы!

Тьебо стоически продолжал молчать, зажав трубку в зубах.

– Не настаивайте, господин комиссар. Не вынуждайте меня захлопнуть дверь перед вашим носом.

– Не стоит этого делать, господин Шальван. Это была бы ошибка… Кроме того, вы выиграете лишь считанные минуты: время, необходимое для моего возвращения сюда с ордером…

Продюсер побледнел.

– На мое имя?

Тьебо пожал плечами.

– Может быть и такой вариант. Знаете термин: «соучастие в преступлении»?

Шальван встрепенулся:

– Вы блефуете! Вы мелете ерунду!

– Опомнитесь, Шальван. Разве я похож на шутника?

Продюсер попытался заглянуть в глаза комиссару, и тот прочел в его взгляде что-то похожее на мольбу.

– Мишель так исстрадалась из-за этой атмосферы, ей надо прийти в себя, понимаете… Съемки, климат, который здесь установился… Все это подвергло ее нервы такому суровому испытанию и…

– Войдите, комиссар!

Шальван обернулся. Тьебо широко раскрыл дверь. Мишель Ванье стояла у спинки медной кровати. Ненакрашенная, в бледно-розовом шерстяном халате, с голубой лентой, придерживающей волосы.

– Пожалуйста, Андре-Жорж, оставь нас…

Шальван заколебался, переводя взгляд с одного на другую.

– Прошу тебя!

Продюсер вздохнул и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

– Садитесь, комиссар.

Мишель указала на одно из двух низких и широких кресел, обитых темно-красным бархатом. Кресла стояли у маленького овального столика.

– Спасибо, я лучше постою.

– Как хотите. – Она присела к туалетному столу.

Тьебо видел отражение ее лица в зеркале: большие печальные глаза, темные круги под ними, усталый рот, отчаянно старающийся улыбнуться…

– Вы уже знали, выезжая сюда из Парижа?

– Нет.

Мишель резко повернулась.

– Кто навел вас на след?

Тьебо несколько секунд молча смотрел на нее. Она требовала точного ответа на точно поставленный вопрос. Должен ли он признаться, что попросту использовал ее откровенность?

– Вы сами…

Она явно не могла сообразить, к чему он ведет, и только смотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Лас-Вегас… Ревю…

Мишель закусила губу.

– Формальность… Я запросил сведения о вас в тамошней полиции.

Она сгорбилась и сидела так – с остановившимся взглядом, сцепляя и расцепляя пальцы.

– Оттуда прислали факс. Мой помощник прочел его мне по телефону вчера вечером. Слушая, я понял, что только у вас была действительно серьезная причина решиться на убийство Шарля Вале. – Комиссар принялся неуклюже мерить шагами комнату, сильно, чуть ли не до боли, сжимая в зубах трубку. – В Лас-Вегасе вы не танцевали в ревю. Во всяком случае, до встречи с Шарлем Вале. У вас была квартирка неподалеку от Голден Паласа, и вы были «девушкой по вызову»… – Дойдя до камина черного мрамора, на котором желтые тюльпаны составляли компанию какому-то зеленому растению, он повернулся к Мишель. – Макс Дойл, друг Вале, весьма художественный руководитель, контролировал эту суперпрограмму проституции высшего разряда… Это он познакомил вас с Красавчиком?

– Он. Макс однажды привел меня к нему в номер. Они подписали какой-то контракт. Максу хотелось отблагодарить Шарля. Вот я и стала подарком, премией…

Комиссар сразу же вспомнил, как Шарль послал своему другу Максу в качестве такого же подарка Дженни Сен-Клер. В Сен-Жермен-ан-Лэ…

– Что было после?

– Разговаривали…

– О чем?

Она грустно улыбнулась.

– О Париже, о маленьких бистро… Он был такой славный, ну и вот… Не выезжая из Лас-Вегаса, этого города, где сплошные блестки, стразы и неон, мы до рассвета бродили по Парижу… Не вылезая из постели… Смешно, да?

– Ничуть.

– Спасибо. Потом Шарль проводил меня домой и в течение недели не объявлялся. А когда я уже перестала его ждать, пришел и принес контракт на выступления в ревю Макса Дойла. Нагишом или почти… Так все и началось.

Тьебо размышлял, набивая трубку.

– Вале занялся вами. Взял целиком в свои руки. Он, так сказать, сфабриковал вас и выбросил на рынок, верно? Погода была «ясная, без перемен», как говорят метеорологи, так?

– Да.

– И когда же она стала портиться?

Мишель покачала головой.

– Когда я выразила намерение полетать на собственных крыльях…

– Вам так и не удалось этого добиться.

– Нет. Что бы я ни делала, как ни старалась, я все время и везде натыкалась на него.

Тьебо представил себе ситуацию. Она – окрыленная первыми успехами – пробует освободиться от опеки и вынуждена отказаться от этого намерения, потому что не в силах выпутаться из паутины.

– Сколько длилась ваша связь?

– Я вам уже говорила: два года.

– Вы жили вместе?

– Нет.

– Вы любили его?

Она задумчиво помолчала, потом устало ответила:

– Думаю, что да.

– А он вас?

Мишель резко подняла голову.

– По-своему – тоже, комиссар. Я была его вещью, его рабыней. Я была ему обязана всем, и он умел мне об этом вовремя напомнить.

Тьебо не стал возражать. Насколько он успел узнать Вале, это было в его стиле. Для Красавчика Шарля все было тесно связано или, по крайней мере, ему хотелось, чтобы была эта связь.

– Выйдя за Шальвана, вы бы избавились от Шарля, так?

– Конечно.

Он, быстро затягиваясь, снова стал ходить взад-вперед мимо двух окон: от камина к огромному шкафу.

– До сих пор он чувствовал себя властелином. Вы зависели от него, он мог влиять на вашу жизнь, на вашу карьеру. Как только вы становитесь женой Шальвана, он рискует получить мат на двух досках сразу. Опять так?

Она кивнула, соглашаясь.

– Он мог опасаться, что вы воспользуетесь переменой в своем положении, чтобы полностью отстранить его от дел «Ривьера-продюксьон». То есть иссяк бы еще один, куда более мощный, чем ваш, источник дохода. А Вале имел слабость держаться за то, что имел. Тоже так?

– Так.

– А это входило в ваши намерения? Он не зря опасался?

– Он себе это внушил.

– Но вы-то, вы? Зря опасался или нет?

– Зря. Хотите верьте, господин Тьебо, хотите нет, но я никогда не могла забыть, что, если бы не он, мне пришлось бы продолжать укладываться в постель по телефонному звонку!

– Вы пытались его урезонить?

– В последнее время только этим и занималась.

– Реакция?

– Цинизм и угрозы. Послушать его, так мы с ним всегда были во всем заодно: и в лучшем, и в худшем. Одного поля ягоды, оба прежде всего – карьеристы… Он все перепробовал, комиссар. Включая душ Шарко. Действовал и кнутом, и пряником. То угрозы, то соблазны. Он меня, видите ли, любит, просто жить без меня не может. Совершенно зря бросил меня, никогда не мог себе этого простить, и только гордость не позволяла признаться…

– А что? Может, это была правда? Пигмалион, влюбленный в созданную им статую… Разве не бывает?

– Умоляю вас! Вы что – ищете ему оправдания?

– Просто пытаюсь понять.

И снова взгляд Мишель встретился со взглядом Тьебо.

– Вы пытаетесь понять жертву или… – Она не закончила фразу, по-видимому, не решаясь выговорить слово.