Текст книги "Иллюзии успеха"

Автор книги: Клод Жост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава 13

Логично было бы вернуться в «Золотой рог», но ему показалось смешным отправляться спать за час до полуночи в гостиничный номер, пусть и комфортабельный, но от этого не менее безликий.

Он придумал себе предлог: надо бы найти открытый в эту пору табачный магазин, – сел за руль и потихоньку двинулся в направлении бульвара Репюблик.

Провинция укладывается рано. Естественно, они ведь и встают с петухами… Ярко освещенные витрины только усиливали ощущение пустынности улиц.

Когда Тьебо уже приготовился повернуть налево, чтобы по бульвару Карно подняться к вокзалу, он заметил пришвартовавшийся у «Ледника» микроавтобус киногруппы.

Уступая любопытству, да в общем и не имея ничего лучшего на примете, он поставил машину справа от дороги и с трубкой в зубах направился к ресторанчику, где подавали только напитки и легкую закуску.

«Ледник» был забавен смешением стилей. Ресторанная часть, находившаяся в глубине, казалась вполне современной. Зато все, что было перед ней, дышало какой-то милой старомодностью.

Днем здесь, должно быть, коротали время пенсионеры и бездельники. Наверное, забегали между двумя покупками клиенты ближайшего магазина…

В глубине слева, как раз в самом начале «ресторана», сидел за столиком Ламблен со своими ассистентами и главным оператором. Режиссер заметил Тьебо. Комиссар раскланялся и занял столик неподалеку.

Здесь тоже было пустынно, и ресторанчик выглядел печальным. Подошел официант – любезный и ничуть не удивленный пустотой, к которой, вероятно, привык.

Смешивать комиссару не хотелось. Он заказал порцию виски и, вытащив кисет, принялся набивать трубку. Почувствовав, что за ним наблюдают, обернулся и встретился глазами с Ламбленом.

Повинуясь импульсу, Тьебо жестом пригласил режиссера за свой столик. Тот, вроде бы, поколебался, но, обменявшись несколькими словами со своей компанией, подошел.

– Что вы пьете? – поинтересовался комиссар.

– Нагружаюсь виски, – ответил Ламблен, усаживаясь напротив.

– Тогда – два, – попросил Тьебо официанта.

Ламблен подождал, пока их обслужили и, когда официант удалился, воскликнул:

– Нет, ну, как можно жить в такой дыре? Вы видели этот город? Кладбище, да и только! Хотя, положим, и кладбища я видел в Провансе получше!

У него слишком блестели глаза, и взгляд был какой-то напряженный. Похоже, начал «нагружаться» довольно давно…

– Бывают дни, когда я спрашиваю себя, как можно жить в Париже…

Ламблен осклабился.

– Бросьте, комиссар! Есть признаки, которые не обманывают, вернее, которые разоблачают. Знаете, каковы излюбленные блюда местной кухни? Сливы в арманьяке и говядина в жире!

– Вам они не по вкусу?

– Да при чем тут вкус? Вы только вслушайтесь: сливы в арманьяке! Говядина в жире! Что сливы, что мясо, – они же спят, они дрыхнут в спирте или в сале! И здесь все так. Очень просто – они все дрыхнут в ватном коконе, в пуховой перине! Люди живут внутри перины! – Он обвел рукой так называемый «зал», по-прежнему пустой. – Ну, поглядите на это! Разве не диво? Все, все дрыхнут, это я вам говорю! – Режиссер вобрал в себя одним глотком полстакана виски и заговорил громче: – Эта обывательская старая Франция! Надо быть мазохистом, чтобы решиться заглянуть ей прямо в глаза! Какое там «решиться» – заставить себя!

– А, может, это приятнее – жить под защитой кокона, чем между высоковольтными проводами, когда ты можешь в любой момент обратиться в пепел на месте или… – Тьебо поймал взгляд Ламблена, прежде чем закончить, – или, скажем, однажды вечером в Нейи отдать концы в собственной машине…

Ламблен раскатисто захохотал.

– Ура, начинается! То-то я подумал: давненько ничего не слыхать про Красавчика Шарля! Положительно, я скоро поверю, будто вы им и впрямь одержимы. – Покачав головой, он вдруг переменил тон. – Бросить работу, разогнать друзей и знакомых, допиться до чертиков, представить себя красавцем, когда ты урод, и умницей, когда болван, поставить для себя свое собственное кинишко… С вами такого не бывало?

– Бывало несколько раз. Когда одно дело уже заканчивалось, а другое еще не начиналось.

– И никогда во время работы?

Тьебо наблюдал за режиссером, полузакрыв глаза и попыхивая трубкой.

– Криминология – неотвязная страсть, которая оставляет очень мало времени. Вам ли этого не понять? Задумать фильм, приготовить себя к нему, прокрутить его мысленно до начала съемок, прожить все роли, испытать радости, горести, желания каждого из персонажей… Это ведь многие дни и ночи, это граничит с наваждением, так?

– Да… – Ламблен рассматривал его, как диковинку, удивленный, что такой профан в его деле способен так понимать его.

– По сути наши занятия похожи, Ламблен. Я ведь тоже пытаюсь создать замысел, тоже прокручиваю свой фильм. И играю в нем все роли, анализирую радости, горести и желания главных действующих лиц. Единственная разница: тут и речи нет о вымысле, а пружины и неожиданные повороты сюжета открываются мне постепенно, день за днем, порой – час за часом. Я снимаю фильм, старина, но еще не знаю, чем кончится история. Это… это вроде прыжка с одной трапеции на другую, когда нет ни этой другой трапеции, ни сетки внизу!

Ассистенты режиссера подошли к их столику.

– Как быть с машиной?

– Возьмите, я хочу немного прогуляться. Пойду пешком.

– И вряд ли завернете куда-нибудь по дороге! Спокойной ночи.

Ламблен посмотрел им вслед.

– Хорошие парни и работают хорошо…

Затем он снова вернулся к своей навязчивой идее.

– Слыхали? Поняли, что они сказали мне? Уж конечно, здесь-то нечего опасаться встречи с гостеприимными телками! Можете им поверить, они знают… В Ажене сколько хочешь мяса в сале и ни одной шлюхи, чтоб стояла под фонарем и желала тебе доброй ночи! Дикая нехватка цивилизации! – Режиссер пожал плечами. – Заметьте, если поискать хорошенько, наверняка найдется какой-нибудь притаившийся в переулочке бар, куда местные обыватели тайком забегают развеяться. Запретный плод.

– И самый сладкий. Привкус греха усиливает наслаждение.

– А вы выигрываете при более близком знакомстве! Честное слово. Я даже начинаю забывать, что вы – флик, прибывший сюда рыться в нашем грязном белье. Гарсон!

Подошел официант.

– Повторите-ка нам, да по двойной!

Он покачался на стуле, останавливаясь на полпути на несколько мгновений, словно стараясь обрести в этой точке равновесие, подождал, пока подали виски, и продолжил:

– Не волнуйтесь, комиссар, я никогда не напиваюсь. В том смысле, какой этому слову придает большинство смертных. Алкоголь возбуждает меня, прозорливость растет, и, когда чувствую, что достиг апогея, я останавливаюсь. – Он хихикнул. – И все-таки я пьян! Опьянен словами, образами. Они переполняют меня. Те, что потом окажутся на экране, те, что при монтаже попадут в корзину, и еще другие, те, что так и будут плясать в моей башке, потому что я не сумею или не решусь высказать их! – Взяв стакан, он поднял его перед собой. – Я пью за… – Ламблен опять хихикнул и наклонился к комиссару. – Послушайте, а в самом деле – за что могут пить вместе полицейский комиссар и подозреваемый?

– За кошку с мышкой.

– Вы видели фильм Лелюша! Что ж, сценарий там был крепкий и постановка добротная.

– Нет, я его не видел. Но почему вы считаете себя подозреваемым?

Ламблен отхлебнул виски и причмокнул.

– Боже, храни Шотландию и шотландцев! Что вы сказали? Ах, да… Сейчас. Я считаю себя подозреваемым на том же основании, на каком подозреваются все, кто был тогда на этой злосчастной вечеринке у Шальвана. Ответ полный? Вы довольны?

– Не совсем.

Ламблен смотрел на комиссара, не скрывая иронии.

– А вы привереда! И все-таки даже вы себе не представляете, что я сейчас скажу. На самом деле это не я, это – Мишель!

– Почему Мишель?

Взгляд Ламблена на мгновение вспыхнул.

– Да так… Случайно вырвалось… С таким же успехом я мог назвать Элен, Шальвана или Бреннера…

– Но вы-то назвали именно Мишель!

– Ну, так я исправляюсь и говорю… говорю… Мистер или мадам Икс! Вас устраивает?

– Пока устраивает.

В зал вошла кучка клиентов. Должно быть, закончился сеанс в кинотеатре.

Комиссар больше нисколько не сожалел о том, что остановился у «Ледника». Ламблен тоже очень выигрывал от более близкого знакомства.

– Вам случалось когда-нибудь писать сценарии?

– Есть такая слабость.

Ухватив двумя руками стакан, Ламблен вглядывался в Тьебо, заинтригованный его вопросом.

– Если бы вам понадобилось использовать в качестве сюжета для фильма смерть Красавчика Шарля, какие мотивы вы нашли бы для преступника?

Ламблен усмехнулся.

– Отвращение!

– А еще?

– Я бы назвал это убийство «Убийством Последней Капли» – знаете, когда чаша полна до краев…

– Преступник у вас – мужчина или женщина?

– Ну, это совершенно все равно.

– В вашей истории Красавчик Шарль гибнет из-за того, что хватил через край, так?

– Точно так!

Режиссер сделал несколько глотков, потом глубоко вздохнул.

– Знать, где этот «край», – большое искусство, господин комиссар!

– Мне говорили, что Мишель Ванье и Шарль Вале были близки одно время. Так это или не так?

Ламблен кивнул.

– Мишель Ванье – это модель, изделие и выставочный экспонат Вале. Позволю себе сказать, что он открыл ее в Лас-Вегасе, в ревю…

Тьебо почувствовал, как его кольнуло где-то в области солнечного сплетения. Лас-Вегас… Дженни Сен-Клер… Макс Дойл, организатор представлений, которому Шарль Вале, кажется, ни в чем не мог отказать… Круг замкнулся!

Может быть, Мишель тоже принимала участие в междусобойчике на вилле в Сен-Жермен?

– Правда ли, что Шальван собирается жениться на ней?

– Ну, это гениальный маневр девчушки, которая намерена отхватить свой приз, если можно так выразиться, примерно через месяц. – Ламблен потянулся, зевнул, потом выпил до дна, не оставив ни капли. – Даже гениям надо поспать. Давно пора в постельку, господин комиссар.

– Согласен. Сейчас доставлю вас к «Якобинцам».

Глава 14

После того, как они миновали несколько мостов, перекрывавших промышленную зону, маленькие серые поселки показались им менее печальными под ярким солнцем, какое всегда бывает при сухом морозе.

– Но она сообщила мне столько интересного, патрон!

– Касаемо чего, Довернь? Признайте, что, увидев, как вы распускаете павлиний хвост пред красоткой, зная, что вы с ней ужинаете, и не найдя вас в вашем номере, вернувшись ночью в гостиницу, я мог бы и призадуматься о природе расследования, которое вы вели…

– Я отработаю, если надо, патрон! – с обидой в голосе заявил Пупсик.

Комиссар улыбнулся:

– Узнаю ваше чувство долга!

Они не виделись с Довернем почти сутки. Утро Тьебо провел со своим коллегой Баррашеном, начальником местной полиции. Обедали они тоже вместе. А в промежутке комиссар связался по телефону с Ламбером и продиктовал тому вопросы для сыщиков Лас-Вегаса, касающиеся Мишель Ванье. Кроме того, он нанес визит вежливости прокурору.

– Вы ведь, конечно, пригласили ее не для собственного удовольствия, а чтобы допросить, так? Ну, скажите же, скажите, что намерены представить мне отчет о расходах!

Довернь засмеялся.

– Вот до этого, патрон, дело не дойдет. Мне удалось совместить приятное с полезным.

– Спасибо, что охотно признаетесь в этом.

Они уже добрались до развилки. Тьебо свернул и медленно поехал по Гран-Фону, где дорога представляла собой широкий бульвар между двумя рядами одноэтажных светлых домиков. На выезде из городка он ускорил ход.

– Ну, и что же вам рассказала прелестница Янник?

– Подтвердила то, о чем мы подозревали: Красавчик Шарль был, мягко говоря, несколько подловат.

– Всего лишь «несколько»?

– Манера говорить…

– Что, она тоже на него жаловалась?

– Ну да…

– Только не говорите, старина, что он взимал с нее сорок процентов зарплаты!

– Деньги ни при чем, патрон. Он с ней спал в течение четырех месяцев, Бог знает чего наобещал, а потом бросил, оставив подарочек.

Довернь не стал уточнять, какого рода был подарок, ограничился вздохом, но Тьебо заинтересовался:

– Какой подарочек?

– Пацана. Ему сейчас три года. Мать Янник воспитывает его в Нормандии.

– Так… Красавчик давал деньги на содержание своего отпрыска?

– Он никогда не хотел признавать его своим… Но в его оправдание Янник говорит, что он всегда находил ей работу. Она из редких помрежей в Париже, которые сразу переходят с картины на картину. Всегда или почти всегда.

На узенькой сельской дороге, куда они свернули, движения не было. С левой стороны деревья взбегали на пологие холмы, протягивая к небу свои обнаженные ветви. Правая была немного ниже, и в кронах тополей, выстроившихся бесконечными рядами, еще сверкали отдельные золотые листья. Деревья словно окаменели, они застыли, будто перед каким-то парадом или смотром в месте, совсем не подходящем ни для каких парадов, – и терпеливо ждали. Ждали, когда придет весна. Который раз Тьебо подивился этому несравненному терпению Природы…

Он поехал медленнее.

– В каких она была отношениях с Красавчиком?

– Благодаря помощи, которую он ей оказывал, между ними установилось что-то вроде перемирия.

– Понятно. А что она знает о его отношениях с Мишель?

– Говорит, что некоторое время они были близки…

То тут, то там, у подножия голубятен виднелись широкие плоские строения ферм, щеголявших своими бело-розовыми черепичными крышами. Казалось, их поместили в центр громадного букета из хвои, зелень которой резко выделялась на коричневом фоне свежей пашни.

Часто попадались и пальмы. Одна, две… Солнце играло в прятки с початками кукурузы в высоких зарешеченных амбарах…

– Не заметила ли она чего-нибудь необычного на вечеринке у Шальвана?

– Нет.

– Когда она приехала к нему?

– Около 21.30.

– Вы, случайно, не спрашивали вашу подругу, зачем это ей понадобилось снова выходить на улицу через полчаса?

Тьебо включил мигалку и, оставив справа шоссе на Пюимироль, свернул. После нескольких виражей дорога вытянулась длинной прямой лентой до Тейрака и пошла параллельно новым шеренгам тополей, таких же неподвижных.

– Выходила?! Янник?!

– Вот именно.

Комиссар притормозил, остановился у обочины, выключил двигатель и повернулся к Пупсику.

– Около 22 часов, как утверждает Элен Мансар, в словах которой у меня нет ни малейших оснований сомневаться, она, расплачиваясь с водителем такси, заметила, как Янник Дютур торопливо возвращается в особняк Шальвана. Возвращается! Элен подчеркнула это.

– Она ошиблась! Янник, наверное, только что пришла. Одной из двоих было наплевать на время!

Тьебо улыбнулся.

– Ну-ну, старина! Забудьте на минуточку, как она прелестна, и вспомните, пожалуйста, что Шарля Вале пристрелили именно между половиной десятого и десятью. Вспомните также, что это именно он сделал ей ребенка. И поразмышляйте над тем, как неуютно прогуливаться ноябрьской ночью по Парижу в цыганской юбке горошком и муслиновой блузке…

Пупсик недоверчиво вытаращил глаза.

– Да-да! Элен категорически утверждает: на Янник, когда она ее увидела, не было ни пальто, ни плаща!

Довернь немного подумал, а когда заговорил снова, в голосе его разом прозвучали сомнение и разочарование:

– Вы… Вы… Но не хотите же вы сказать, что, если она… ну… так легко согласилась… со мной… Это для того, чтобы у меня что-то выведать?

– Не имею права отвергать и такую гипотезу.

Пупсик шумно вздохнул.

– Между нами, старина, где вы провели ночь?

Новый вздох.

– Ужинали в «Оберж де ля Регалетт»…

Повисла пауза.

– Ну, а потом? Там и остались?

– А то где же? Я плохо себе представляю, как мог бы явиться к ней в «Приют якобинцев» или привести к себе в «Золотой рог»!

– Солнечный удар? Любовь с первого взгляда, так?

Пупсик возмутился.

– Послушайте, патрон, она свободная независимая женщина. Более чем совершеннолетняя. И прививка ей уже сделана. Имеет она право поступать так, как ей нравится, или нет?

– А разве я утверждаю обратное?

– Но вас же удивляет, что она бросилась мне на шею в первый же вечер, да? – Он злобно уставился на комиссара.

Тьебо поморщился. Как трудно найти ответ, позволяющий не погрешить против истины, но пощадить при этом чувства младшего в его бригаде!

– Да успокойтесь, старина… Я же не говорю, что вы не привлекательны или что у вас язык плохо подвешен. Очень может быть, что Янник просто захотелось провести с вами ночь. И я вовсе не утверждаю, что она искушала вас исповедаться ей в постели, выдавая служебные тайны. Дайте же мне закончить, старина! Что? Спасибо. Но я говорю и настаиваю на этом: поскольку оказалось, что она была на улице в критическое время, а у меня нет столь же веских, как у вас, причин верить во внезапный непреодолимый порыв, бросивший ее в ваши объятия, – я просто обязан усомниться! Ну, подумайте сами… Станьте с этого момента полицейским – неординарным, я хотел бы в это верить! – но полицейским все-таки…

Тьебо включил зажигание, машина тронулась с места.

На смену тополям пришли десятки гектаров фруктовых садов. Время от времени, достаточно далеко друг от друга, возникали такие же, как раньше, низкие вытянутые строения ферм с их голубятнями и могучими кедрами. Красивые тона зеленого и коричневого дополнялись розовато-голубоватыми переливами неба, освещенного послеполуденным солнцем.

– Что еще она вам сказала?

– Мы перебрали всю группу…

Бешено завопил автомобильный сигнал. Комиссар позволил нетерпеливому водителю обогнать их и продолжал ехать медленно, намереваясь не только полюбоваться пейзажами, но и закончить разговор с Пупсиком до того, как они окажутся у «цирка» Шальвана.

– Что она думает о Мишель Ванье?

– Претенциозная зануда. Таланта на копейку.

– А об Элен?

– Природное изящество. Высокий профессионализм. Приветлива, как все люди, наделенные огромным талантом.

– Портреты высечены резко. Это ваши формулировки?

– Нет. Это Янник…

– Ее мнение о Ламблене?

– Отличный режиссер. Смесь анархиста с мещанином. Знает, чего хочет. Обращается одинаково с актерами и вспомогательным персоналом.

– Бреннер?

– Тут вот какая закавыка, патрон… Говорят, он употребляет наркотики. И без них не может сниматься.

Тьебо сразу же вспомнились расширенные зрачки артиста, его слишком пристальный взгляд.

– Какие именно наркотики?

– Вот этого она не могла сказать точно. – Пупсик, как всегда в ответственный момент, откашлялся. – Сегодня утром, пока вы занимались своими делами, я… Я решил сам позвонить от вашего имени в наш отдел борьбы с наркоманией. Говорил с комиссаром Бастиани. Попросил его, опять же от вашего имени, разузнать все, что возможно, о Бреннере. Он сказал, что сегодня же этим займется. Я думал, что поступаю правильно, и…

– Правильно, конечно.

– Спасибо, патрон!

… Десять минут спустя они обнаружили большое оживление на съемочной площадке близ Мулен де Соль. Продюсер, едва завидев их, двинулся навстречу.

– Не беспокойтесь, господин Шальван, скажите просто, где мне найти мадемуазель Ванье, если она, конечно, в поле зрения, – попросил Тьебо.

В поле зрения камеры ее, во всяком случае, не было. Там находились Элен Мансар и Жорж Бреннер, которых снимали между открытыми воротами гаража и кустом гортензий, похожим на гигантский букет.

– Она пьет чай наверху. Я провожу вас.

– Это ни к чему…

Шальван с трудом сдержал раздражение.

– И все-таки я дам вам провожатого, господин комиссар. Потому что, не зная здешней топографии, вы рискуете заблудиться.

Поднявшись на второй этаж, Тьебо подумал, что продюсер был прав. Свернуть налево? А может, надо идти прямо – через галерею? Вслед за проводником-техником киногруппы он быстро пересек один салон, за ним другой и, наконец, третий, прежде чем они остановились перед тяжелой низкой округленной сверху дверью, ведущей в маленький коридорчик.

Но оказалось, что и туда идти не нужно. Техник отворил еще одну дверь – справа.

– Это здесь. Я вас оставляю.

Монументальная кухня. В камине, где взрослый человек мог бы встать в полный рост, потрескивают поленья. В медной посуде, развешанной поверху, на балке, вспыхивают отблески пламени. Очень светлое помещение: еще бы – четыре высоких окна! Два выходят на речушку под ивами, два – на лужайку у входа.

Выкругленная стойка-прилавок из квадратиков цвета меда и навощенного дерева делит комнату на две части: как бы музейную и функциональную. В «музейной» – старинная мебель: самый настоящий огромный стол для разделки дичи, плетеные из соломы стулья, сундук, кафедральный буфет…

А вот и Мишель Ванье – у камина, лицом к огню.

– Разрешите? – спросил Тьебо, указывая на стул, стоявший поблизости от нее.

– Конечно, прошу вас.

– Спасибо. Как себя чувствуете?

– Хорошо. Вчера вечером мне удалось отдохнуть, и сил прибавилось.

Она была загримирована для съемки, и под тоном черты ее лица казались чуть-чуть застывшими. От того, что она только что пила чай, помада на губах смылась, и контраст между ставшим естественным ртом и остальной «маской» был особенно разителен.

– О чем вы хотите спросить меня, комиссар? Знала ли я Шарля? Каковы были наши отношения? В котором часу я тогда приехала к Шальвану? – Она одарила Тьебо улыбкой. – Не думайте, что у меня какая-то особенная интуиция. Просто, если исключить имена, это те самые вопросы, что задавал мне комиссар из фильма в эпизоде, который мы снимали час назад. Только не здесь, а в другом интерьере – в одном из больших нижних залов. – И достала из сумочки сценарий. – Хотите удостовериться?

– Верю вам на слово.

– Так же будет и впредь? Хорошо бы…

– Это зависит от вас. Поскольку вопросы вам известны, может быть, ответите на них?

– Как предусмотрено автором диалогов?

– Ну-ну! Здесь же нет камеры…

– Жалко, что нет. Вы вполне приемлемый комиссар.

– Спасибо. – Тьебо кончил набивать трубку и теперь старательно раскуривал ее. – Итак?

– Ну, ладно… Лучше я скажу это сейчас и сама, ведь все равно узнаете, допрашивая всех подряд. Именно Шарлю Вале я обязана тем, что стала такой, какая есть! Когда мы с ним встретились, ни один продюсер не решился бы в меня вложить даже пару франков! Не вынуждайте меня говорить, сколько Андре-Жорж… то есть господин Шальван…

– Я понял.

– … сколько он вложил в этот фильм. Узнав это, вы сразу поймете, как трудно мне выступать против Шарля.

– Где вы познакомились?

– В Соединенных Штатах.

– Голливуд?

– Лас-Вегас.

– Вы уже играли к тому времени в театре?

– Танцевала в ревю…

Он не требовал большего. Мишель лишь повторила бы то, что он уже слышал от Дженни Сен-Клер и Робера Дени. Самое главное она уже сказала: подтвердила показания Ламблена. Режиссер, вдохновленный виски, говорил правду.

– Значит, это Шарль Вале сделал из вас кинозвезду?

– Ну да! Он первым открыл мой талант. Его заслуга.

Комиссар предпочел умолчать о том, что по этому последнему вопросу мнения разделились…

– Вы его отблагодарили, я думаю?

В ее взгляде сверкнул огонек вызова.

– Даже дважды, комиссар! Первое и самое важное – тяжелым, очень тяжелым трудом. Вы себе не представляете, сколько мне всего пришлось прочесть! Мне надо было приобрести некоторый словарный запас, научиться держать себя, произносить текст… Это была очень, очень серьезная работа. Ну, а кроме того, как только я начала заключать контракты, я без всяких колебаний согласилась на то, чтобы Шарль, говоря языком финансистов, смог возместить свои инвестиции.

– Сорок процентов?

– Вижу, вы в курсе. Значит, должны знать и то, что в суммы, которые я ему отчисляла…

– Знаю: входили расходы на рекламу.

– Вот именно! И поверьте, Шарль предпринимал огромные усилия для моей выгоды. Пресса, радио, телевидение – благодаря ему они так и трубили обо мне все время.

– А еще каким-нибудь способом вы его отблагодарили?

– Ну, комиссар, вы меня удивляете! Когда женщина спит с мужчиной, который ей нравится, она этим самым не благодарит его, а доставляет удовольствие себе! Мы с Шарлем познали великую любовь. Не надо смеяться, это правда!

– Разве я смеюсь?

– Вы могли бы, я просто опередила.

До них донесся усиленный мегафоном голос Ламблена. Он ругал актрису, которая, подвинувшись, оказалась за рамками кадра.

– Сколько времени длилась ваша связь?

– Два года. Долго для него.

– А для вас?

Она печально улыбнулась.

– Если б он только захотел, все могло бы быть иначе…

– Что, например?

– Ну, я не выходила бы через месяц замуж за Шальвана.

– А говорят, вам очень хотелось за него выйти.

– Это верно – очень. Верно и то, что я сделала буквально все, чтобы добиться этого. – Она подняла на комиссара глаза. – Я выхожу замуж за обеспеченность, господин комиссар, за безопасность, за дружбу и нежность человека, который от меня без ума. Но это – не Любовь с большой буквы!

– Спасибо за доверие.

– Нужно уметь время от времени говорить правду. Когда непрерывно лжешь, произнося чужие слова, сильно меняешься. – Она улыбнулась. – Поехали дальше? Мои отношения с ним? Все очень просто. Он оставался в равной степени моим другом и моим рекламным агентом. Мне надо входить в подробности?

– Нет, не надо, все понятно. Скажите-ка лучше, когда вы появились у Шальвана в тот вечер?

– Чуть позже половины десятого.

– Одна?

– Одна. А что?

– Вы могли бы встретиться заранее с Ламбленом или – не знаю, с кем… Или не заранее, уже в Нейи…

– Пусть так для меня хуже, но – одна. Приехала на такси.

– Значит, вы пока не живете в Нейи?

– Нет еще, комиссар. Но бываю там очень часто, особенно по вечерам.

– А откуда вы тогда приехали?

– Я была на радио – участвовала в прямой пятнадцатиминутной передаче. Можете проверить – вам подтвердят.

Он кивнул, соглашаясь.

– Попытайтесь вспомнить, кто уже был в комнате, когда вы вошли.

Тьебо не торопил актрису, давал ей время подумать.

– Не хотелось бы ошибиться… По-моему, там был Ламблен, – она стала считать по пальцам, – Янник, его помощница… Кстати, вчера вечером она куда-то пропала вместе с вашим инспектором. Надеюсь, он не допрашивал ее, бедняжку, всю ночь? Да, я слышала, как она вернулась к себе в пять утра, – наши номера рядом…

– А вы не спали?

– Только что проснулась, чтобы попить водички. Закроем скобку. Значит, там уже были Ламблен, Янник, второй продюсер со своей супругой, та-ак… Ну, и… И, разумеется, Андре-Жорж!

– Следовательно, остальные появились позже?

– Намного!

– Вы видели, как кто-нибудь выходил?

– Выходил?

– Я имею в виду вот что. Может быть, кто-то ненадолго покинул компанию, а потом вернулся…

– Ну, в таком случае, вы слишком многого от меня хотите!

За окном раздался громкий голос Бреннера:

– Мишель! Мишель!

– Вы позволите…

Она поднялась и распахнула одно из окон с другой стороны комнаты – тех, что выходили на лужайку.

– Что, Жорж?

– Мы начинаем. Иди к гримерам.

– Сейчас!

Тьебо рассматривал Мишель, пока она шла по комнате. Высокая, тоненькая, гибкая, туго затянутая в узкие брюки и облегающий пуловер…

– Мне пора идти вниз, господин комиссар, – сказала она, забирая сумку и лежавший на столе сценарий. – Кажется, я наилучшим образом ответила на все ваши вопросы. Если у вас остались еще какие-нибудь, вы знаете, где меня найти.

– Я иду с вами.

Тьебо помог актрисе накинуть на плечи норковую накидку и проводил ее вниз. Да, действительно, как было не восхищаться поистине пигмалионовым трудом Красавчика Шарля, который сумел за такой короткий срок превратить маленькую плясунью из Лас-Вегаса, невежественную и никому не нужную, в Мишель Ванье!