355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Клод Дюфрен » Мария Каллас » Текст книги (страница 3)
Мария Каллас
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 06:30

Текст книги "Мария Каллас"


Автор книги: Клод Дюфрен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Что же касалось Евангелии, то она была не прочь блеснуть перед родней приобретенным за океаном городским лоском. И, не откладывая дела в долгий ящик, немедленно приступила к устройству карьеры своей дочери. Марию тут же попросили продемонстрировать вокальные данные, что она сделала без особого удовольствия, поскольку при всей своей любви к пению одаренная девочка не имела никакого желания петь по требованию. Впрочем, заключение, вынесенное родственниками, обескуражило и мать, и дочь. Безусловно, малышка обладает сильным голосом, что удивительно для детей ее возраста, но не лучше ли было ей заниматься пением как хобби и подумать о более серьезном образовании? И только дядюшка Эфтимиос – возможно, потому что сам обладал прекрасным голосом – выступил в поддержку сестры. Именно он отвел свою юную племянницу к бывшей оперной певице Марии Тривелле, чья сценическая карьера лирического сопрано, похоже, не удалась, но что отнюдь не помешало ей преподавать в консерватории в Афинах.

Как же тряслась от страха эта девочка, которой еще не исполнилось и четырнадцати лет, стоя в то сентябрьское утро 1937 года на пороге взрослой жизни. В своем тюлевом белом платьице и носочках она чувствовала себя то овцой, отданной на съедение волкам, то Давидом, входящим в ров со львами. И этот первый приступ страха будет повторяться на протяжении всей ее артистической карьеры и бесследно исчезать только с поднятием театрального занавеса. Девочку охватила настоящая паника еще и потому, что она прибыла на прослушивание в сопровождении целой делегации, состоявшей из тетушек и дядюшек, спешивших, перебивая друг друга, дать ей последние советы и напутствия. И конечно же больше всех усердствовала в этом Евангелия, которая тоже чувствовала, что настал решающий момент, и вот-вот она должна будет узнать, оправдаются ли ее надежды или же, напротив, им не суждено сбыться…

И с каким радостным облегчением они восприняли слова Марии Тривеллы, которая с влажными от умиления глазами, взволнованным голосом сообщила им, что никогда еще не слышала столь многообещающего голоса! Она не только будет давать уроки Марии, но посодействует, чтобы талантливую девочку приняли в ее класс. Растроганная до слез бывшая певица согласилась даже на подделку документов. В консерваторию принимали только тех, кто достиг шестнадцатилетнего возраста, а Марии, как нам известно, не было еще и четырнадцати! Мария Тривелла вместе с Евангелией исправили дату рождения в ее удостоверении личности. Так, в начале 1938 года Мария Калогеропулос начала официальные занятия пением. А почему Калогеропулос? Возвратившись на родину, Евангелия сочла нужным взять прежнюю фамилию, в то время как Георгиос оставался Каллас. Так супруги все больше и больше отдалялись друг от друга…

Поступив в консерваторию, Мария с первых же дней начала оправдывать возлагавшиеся на нее надежды. Мощное звучание и широкий диапазон голоса позволяли ей без всяких усилий и с удивительной легкостью исполнять казалось бы такие далекие друг от друга партии, как «Кармен» и «Сантуцца». Впрочем, именно в образе последней Мария выразила с помощью вокала яростный гнев, отчаяние и величие своей героини, продемонстрировав такой накал страстей и такой высокий трагедийный пафос, что обнаружила дар драматической актрисы. В столь юном возрасте она уже заявила о себе как о незаурядной личности.

Встреча с Марией Тривеллой была даром небесным для будущей оперной дивы, почти таким же, как чуть позднее встреча с Эльвирой де Идальго, что позволило выявить скрытые возможности ее таланта. Речь больше не шла о воздушных замках, которые строила ее мать, подталкивая дочь на олимп, а о беспристрастном и в то же время восторженном заключении профессионалов, наслушавшихся на своем веку немало прекрасных голосов, однако еще ни разу не сталкивавшихся с подобным феноменом. И вот Мария погрузилась в работу с такой же жадностью, с какой обычно набрасывалась на еду. Она не только хотела добиться успеха, стать лучшей из лучших, достигнуть вершины творчества, но делала это с твердой уверенностью в том, что преодолеет все преграды, устранит с дороги к славе любого конкурента.

Такой образ мыслей в подростковом возрасте может показаться довольно странным и его можно принять за излишнюю самоуверенность, если бы он не соответствовал возможностям и способностям Марии, а также ее страстному желанию во что бы то ни стало достигнуть намеченной цели, которая, как она полагала, ей была по плечу… Добровольный каторжный труд все более и более увлекал ее. Она стала не только самой прилежной ученицей на курсе у Марии Тривеллы в консерватории, но еще брала у нее дополнительные частные уроки. Ранним утром Мария отправлялась к своей преподавательнице в студию, где без устали повторяла вновь и вновь то или иное упражнение, получала указание, на лету схватывая преподанный урок.

Вернувшись домой, она устремлялась к пианино и до изнеможения повторяла уже усвоенное упражнение. Теперь она часто забывала о еде, что, зная ее привычки, говорило о многом.

И конечно же такая целеустремленность и всепоглощающая жажда самоусовершенствования не замедлили повлиять на характер амбициозной девочки; ведь путь к славе усеян не только розами. Оправданы ли были подобные издержки восхождения на олимп? Послушаем, что сказала по этому поводу мать гениальной певицы; при этом оставим за ней право быть ответственной за свои слова:

«К тому времени в характере Марии уже сформировались некоторые, не самые лучшие черты, которые особенно проявились во взрослой жизни. Еще ребенком она была подвержена вспышкам гнева и к тому же весьма скуповата; теперь же у меня создалось впечатление, что эти черты становились все более заметными. Она вела себя недопустимо оскорбительно по отношению к своим родным дядям и тетям, не исключая даже Эфтимиоса, так много сделавшего для нее. Она так же плохо обращалась и с прислугой, грубила старшим и раздавала пощечины более юным, чем она. Когда я упрекала ее за подобное поведение, она с усмешкой отвечала: «Ну и что дальше?» Кроме того, она ревновала к студентам консерватории так же, как впоследствии будет относиться к другим певицам, и потому многие недолюбливали ее. В гневе Мария снимала очки и бросалась с кулаками на обидчика совсем как мальчишка!»

Безусловно, следует принять во внимание, что Евангелия так откровенно высказалась значительно позднее тех далеких событий. К тому времени мать и дочь окончательно рассорились. Впрочем, вполне вероятно, что Евангелия испытывала невольную зависть к другой женщине, Марии Тривелле, которая заняла ее место в жизни дочери, а она, увы, осталась на обочине дороги, ведущей на олимп. Однако нельзя не прислушаться и к словам матери. Некоторые однокашники Марии Каллас по консерватории подтверждали, что у восходящей звезды и тогда уже был неуживчивый характер; и все, что нам известно о его проявлении во взрослой жизни Марии, свидетельствует о том, что высказывания матери не были беспочвенными. Кроме того, представить будущую лирическую героиню мировых оперных сцен, размахивавшую в ярости кулаками, – зрелище весьма впечатляющее!

Глава 3
Появление волшебницы

В свои шестнадцать лет Мария уже не была ребенком. Впрочем, была ли она когда-нибудь ребенком? Нам уже известно, как порой она сожалела о своем детстве, оборвавшемся на дороге к славе. И все же смогла бы она стать великой Каллас без всяких потерь? С течением времени можно уже говорить о том, что, несмотря на мотивы, которыми руководствовалась Евангелия, и допущенные ею крайности, она была первой ступенькой лестницы, ведущей Марию к великой цели. Второй же ступенькой оказалась Мария Тривелла, затем эстафету подхватила Эльвира де Идальго. В дальнейшем на пути к успеху Марию сопровождали мужчины, влюбленные в нее как в женщину или как в актрису.

Однако в то время, пока она с огромным рвением усваивала уроки Марии Тривеллы, пока она, учась в консерватории, ежедневно с глубоким удовлетворением утверждалась в превосходстве над другими студентами, будущая примадонна уже знала, что способна добиться успеха. Она горела желанием как можно скорее пройти этот путь к славе. Между тем она отнюдь не была уверена в том, что сможет стать хозяйкой своей судьбы. И это сомнение будет сопровождать ее всю оставшуюся жизнь; и хотя у нее был сильный характер – и это меньшее, что можно сказать, – на протяжении всей жизни она будет испытывать потребность в присутствии человека, способного оказать ей поддержку, подставить свое плечо и направить ее шаги. Когда вокруг нее смолкли восторженные голоса и опустились руки у почитателей ее таланта, она почувствовала пронзительное одиночество, словно затерявшийся в пустыне путник…

А пока Мария работала, что называется, «не щадя голоса своего», настолько она была одержима стремлением к совершенству. Можно только восхищаться волей и целеустремленностью этой юной особы, уверенной в своих исключительных способностях, но отдававшей себе отчет, что без упорного труда одной только природной одаренности недостаточно, чтобы вознестись к намеченным высотам. И если в человеческом плане подобное упорство в достижении цели чревато негативными последствиями, в области искусства оно представляет собой прекрасный пример для подражания всем окружающим. Целый год Мария самозабвенно упорно трудилась. Она не строила иллюзий относительно своей внешности. В самом деле, была ли она уродлива в то время? Вполне возможно, в любом случае она отказывалась от всех удовольствий, которым предавались девушки ее возраста: никаких балов, никакого флирта. Несмотря на то что молодые эллины способны томными взглядами и комплиментами вскружить голову юным особам, внешние данные Марии обеспечивали ей в этом плане полную безопасность. Все ее надежды и чаяния были связаны с разучиванием лирических оперных партий, которые однажды в ее исполнении должны были засиять ослепительным блеском. Ее музыкальная память, кажется, не знала границ. Часто случалось, что вечером Мария Тривелла давала своей ученице партитуру только для чтения, а на утро следующего дня девушка уже знала ее наизусть. Круглолицая и улыбчивая, Мария Тривелла не верила своим ушам! Еще ни разу в ее жизни не было ничего подобного и никогда больше не будет. И, к своему огромному огорчению, она совсем скоро потеряла свою ученицу – на следующий день после того, как будущая примадонна с легкостью добилась первого официального успеха, после первой оперной премии, полученной на конкурсе в консерватории.

Эта победа утешила Марию, горевавшую по поводу отъезда сестры. Прогнозы Евангелии относительно судьбы старшей дочери сбылись. В свои двадцать два года Джекки превратилась в настоящую красавицу; и нет ничего удивительного в том, что ее кто-то захотел взять в жены. И совсем не кто-то! Милтон Амбарикос был сыном богатого греческого судовладельца. Вот еще в какие времена речь зашла о судовладельце! За тридцать лет до того, как другой, еще более богатый судовладелец, перевернет судьбу Марии Каллас…

Джекки и молодой Милтон обручились; их помолвка затянулась на долгие годы, но так и не закончилась официальной свадьбой, поскольку родители Милтона считали, что их сын заслуживает лучшей партии. Однако когда жених Джекки пригласил будущую тещу совершить круиз по островам на его яхте, Евангелия не заставила себя долго упрашивать и взяла с собой Марию. Это были ее последние настоящие каникулы. Вернувшись, она с головой погрузилась в мир оперных героинь, жила их жизнью и бурными страстями, совсем не свойственными ее возрасту; способность Марии вживаться в образ своих героинь поражала воображение аудитории. Такое же эмоциональное потрясение пережила и Эльвира де Идальго, вошедшая в жизнь Марии как вестник судьбы.

Эльвира де Идальго – такое имя может носить только актриса – была знаменитой испанской певицей. К тому времени ее сценическая карьера уже пошла на убыль, но все же известности ей было не занимать; она пользовалась успехом во всех уголках земного шара и выступала вместе с самыми выдающимися певцами, ее партнером был даже великий Карузо. Она наведалась в Афины всего на несколько месяцев, чтобы оттуда отправиться в Америку. Однако в мире произошли события, заставившие ее изменить свои планы. Шел 1939 год, и Соединенные Штаты почти закрыли границы. Теперь Атлантику уже не бороздили, как раньше, океанские лайнеры; вот так Эльвира де Идальго и застряла в Афинах, на что она не особенно жаловалась, поскольку согласилась вести курс в консерватории в Афинах.

Евангелия, стремившаяся к скорейшему восхождению дочери на вершину славы, добилась прослушивания Марии у нового преподавателя. Испанскую певицу внешний вид абитуриентки сразил наповал. Как можно играть лирических героинь с такой непривлекательной внешностью! Однако когда Мария, преодолев жуткий страх, охвативший все ее существо, запела, госпожу де Идальго в свою очередь охватил восторг от силы и красоты ее голоса. Впоследствии она, гордясь своей ролью в становлении гениальной певицы, вспоминала: «Я услышала каскад не совсем точно контролируемых звуков, но затем я закрыла глаза и представила себе, какое удовольствие я испытаю, когда я буду работать с таким металлом, придавать ему совершенную форму, открывать его обладательнице уникальные драматические ресурсы, о которых она еще и не подозревает…»

Встреча с Эльвирой де Идальго много значила и дня Марии, которая не долго раздумывала над тем, чтобы вручить свою судьбу этой замечательной женщине, вскоре ставшей для нее не только преподавателем, но чем-то большим: матерью, если бы у нее была возможность выбирать. Только встреча с настоящей матерью опоздала на целых шестнадцать лет. И, что самое удивительное, Мария пронесла это теплое чувство через всю свою жизнь. Женщина, так часто сжигавшая за собой мосты, способная в одночасье возненавидеть все, что она совсем недавно любила, никогда не упускала случая заявить во всеуслышание о том, чем она была обязана испанской певице, а портрет Эльвиры де Идальго будет занимать почетное место на стенах всех квартир Каллас.

Итак, Мария с легким сердцем согласилась на каторжные работы, к которым ее приговорила новая преподавательница. Вот что она впоследствии поведала нам: «Я была как атлет, стремившийся развить свою мускулатуру и находивший особое удовольствие в изнурительных тренировках, как бегущий ребенок, с радостью ощущавший прилив сил, как разучивавшая танец молодая девушка, получавшая удовольствие от того, что танцует. Я пропадала на занятиях с утра до вечера. Мы начинали в 10 часов утра; затем следовал небольшой перерыв на обед, во время которого чаще всего приходилось ограничиваться одним бутербродом, после чего мы продолжали занятия до 8 вечера. Вернуться домой просто так от нечего делать было немыслимым для меня».

Это признание означает одно: Мария сознавала, что с каждым днем ей все труднее и труднее найти общий язык с матерью, и в итоге это привело к полному отсутствию взаимопонимания между ними. Евангелия не могла не чувствовать, как отдаляется от нее Мария, но не чинила ей никаких препятствий, поскольку понимала, что будущий успех дочери зависит от занятий с Эльвирой де Идальго. Впрочем, если бы она и выступила против, то это ни к чему бы не привело: Мария была буквально покорена своей преподавательницей; благодаря ей она не только удовлетворяла свою жажду знаний, но и потребность в любви, в чем отказывала ей Евангелия. Эльвира де Идальго не только выковывала, по ее выражению, голос Марии, но ставила перед собой задачу сформировать ее как личность, и в то же время она пыталась изменить в лучшую сторону внешний вид девушки.

За два года занятий со знаменитой испанкой из прыщавого угловатого подростка, стеснявшегося своей близорукости и робости, Мария превратилась в довольно миловидную девушку. Произошедшая перемена придала ей больше уверенности в себе. Конечно, она нисколько не похудела и не стала ниже ростом; и если вместо обеда она часто довольствовалась одним бутербродом, то вечером с лихвой наверстывала упущенное. Ее карманы были по-прежнему набиты сладостями. Однако благодаря советам Эльвиры де Идальго она теперь знала, как могла пристойно выглядеть девушка с такой нестандартной фигурой. Испанка научила ее одеваться со вкусом и грациозно передвигаться на сцене. Мария обрела женственность одновременно с вокальным мастерством. В самом деле, в области пения уроки Эльвиры де Идальго принесли свои плоды, что позволило Марии в будущем стать великой Каллас.

Мария Каллас, безусловно, являлась, что называется, природным вокальным феноменом; регистр ее голоса от колоратурного до драматического сопрано и даже, если того требовала роль, до меццо-сопрано позволял исполнять весь лирический репертуар. Как впоследствии написал Оливье Мерлен: «Каллас обладает трехоктавным диапазоном голоса: высоким, средним и нижним, образуя тремоло». Можно представить, какие неограниченные возможности открывались перед обладательницей подобного голоса. Однако, как заметил Жан-Пьер Реми в своей замечательной работе, посвященной певице, «в то же время в ее технике пения были и изъяны: некоторая шероховатость звуков, недостаточный контроль над их объемом, короче говоря, слишком мощное вокальное звучание. Она пела так, словно обладала тремя голосами одновременно. Проблема заключалась в том, что между каждым из этих голосов от высокого к среднему, от среднего к низкому были разрывы и трещины, что представляло опасность при переходе из одной октавы в другую…».

Вот на эти «разрывы и трещины» и будут указывать злопыхатели, когда в конце своей карьеры на Марию сваливалась свинцовая усталость, и у нее не оставалось сил, чтобы справляться с погрешностями в технике исполнения.

И Эльвира де Идальго прилагала все усилия для того, чтобы устранить недостатки в пении своей ученицы и успешно развить ее исключительные природные вокальные данные. Она не спешила открыть ей все премудрости бельканто – техники, пережившей свой расцвет в XIX веке, но к тому времени вышедшей из употребления по причине своей сложности, – и начала с освоения легких партий и, что самое главное, используя врожденный талант Марии. Испанка справедливо полагала, что ее ученице были по силам самые сложные вокальные партии и ее задача как преподавателя состояла в том, чтобы постепенно подготовить Марию к их исполнению. Во время обучения Каллас добилась таких высоких результатов, о которых другая певица не могла и мечтать. Научившись полностью управлять своим голосом, Мария сумела сделать из него такой же послушный ее воле инструмент, как скрипка в руках виртуоза. Вот почему Эльвира де Идальго пользовалась таким большим уважением со стороны своей поистине приемной дочери, кем по существу и стала для нее Мария. По мере того как девушка все больше и больше по-дочернему привязывалась к Эльвире де Идальго, она, естественно, все больше и больше отдалялась от своей настоящей матери. К этому моменту она так же разочаровалась и в Джекки, упрекая ее в том, что та была всегда любимицей в семье. Речь не шла еще о полном разрыве с близкими ей людьми. Однако в отношениях Марии с матерью и сестрой возникла заметная трещина. И тогда, чтобы компенсировать семейные неурядицы – в любом случае, Мария искренне полагала, что ей не повезло с семьей, – она с неистовым упорством осваивала партии Нормы, Лючии, Джоконды, чтобы в скором будущем блистательно воплотить их на сцене. И в самом деле, эти знаменитые героини покорили сердце Марии с первого знакомства с ними. Ее воображение потрясла не только их трагическая судьба, но и исключительный характер. Врожденное чутье подсказывало ей, что совсем скоро она сможет вдохнуть новую жизнь в исполнение этих ролей, в то же время каждая из них будет отдушиной для романтических чувств, которыми была до краев наполнена ее душа.

Благодаря небольшой роли в «Боккаччо», опере-буфф Франца фон Зуппе, известного публике как автор другого произведения, «Кавалерия Рустикана», Мария сделала первые робкие шаги на профессиональной сцене.

Первые аплодисменты в жизни Марии совпали по времени с трагедийными звуками войны, докатившейся до границ Греции. Мужественно отвергнув ультиматум Муссолини, крошечная героическая армия эллинов вошла в Албанию, порабощенную Италией год назад. Вот почему в тот ноябрь 1940 года в Афинах царила атмосфера патриотической эйфории. Однако внешние события, какими бы будоражащими они ни были, оказались неспособными повлиять на эмоциональное состояние Марии. Все свои чувства и переживания она собирала в копилку, чтобы открыть ее на оперной сцене. И даже в случае, если речь, повторим, шла о негромком успехе в пока совсем незначительной роли, Мария знала, что своим, пусть и малым еще успехом она была обязана только Эльвире де Идальго, ее материнской заботе и пониманию… Испанка все больше и больше заменяла Евангелию в жизни девушки. Впоследствии Евангелия пожаловалась: «Для поддержания голоса Марии был необходим некоторый излишек веса. Певицы редко имеют фигуру манекенщицы. Она начала упрекать меня в том, что была толстой по моей вине, что едой она компенсировала отсутствие внимания с моей стороны. Это не могло не повлиять на ее отношение ко мне. В нашем доме то и дело вспыхивали ссоры по самому ничтожному поводу и даже без повода, когда она в гневе осыпала меня несправедливыми упреками».

Нет ничего удивительного в том, что Евангелия была огорчена: она видела, как из ее рук уплывало богатство, в которое она вложила столько средств. Но для нас, восторженных зрителей артистки, интересен прежде всего результат. Помимо прочих советов, необходимых для становления певицы, Эльвира де Идальго подсказывала своей подопечной, с чего следовало начинать разучивание каждой новой роли и как вживаться в образ своего персонажа. На протяжении всей своей карьеры Каллас не изменила этому методу: у женщины, в которую ей надо было перевоплотиться на сцене, она прежде всего перенимала жесты, манеру держаться, ходить, носить одежду; она знакомилась со своими героинями в контексте эпохи, среды и стиля оперного произведения, затем она переходила к изучению их внешности, выражения лица, взгляда. И когда ей наконец удавалось разгадать образ мыслей своих героинь, жить их жизнью, «влезть в их шкуру», она приступала к изучению партитуры. Однажды Жак Буржуа спросил Марию, хотела бы она полностью слиться со своим персонажем или же, напротив, предпочитала, чтобы ее героиня приспосабливалась к ней, Каллас четко сформулировала в ответ свою точку зрения на театральное искусство: «Я задаю себе простой вопрос, какой женщиной была бы та, которую я должна воплотить на сцене, если бы она была мною».

И, комментируя этот ответ, Жак Буржуа добавил: «Она чутьем угадывала, какой должна была быть ее героиня и что надо сделать для того, чтобы она обрела на сцене кровь и плоть».

Мария подтвердила этот природный дар с первых же шагов на театральных подмостках, поскольку вот-вот должна была выйти на арену, то есть на сцену Афинской оперы, и на этот раз уже не во второстепенной, а в главной роли – исполнить партию Тоски, и это будет грандиозная, патетическая, незабываемая Тоска. Марии еще не было и восемнадцати лет, когда она впервые перевоплотилась в эту героиню, и природная интуиция пришла ей на помощь, поскольку она еще не набрала профессионального опыта. В сорок с лишним лет она в последний раз споет в этой опере, и ее голос будет уже не столь богат оттенками и красками, чем он славился. Но в то время Мария изобразила такую неистовую страсть, предалась такому глубокому отчаянию, что напрашивался вопрос: как можно было игрой достигнуть подобной убедительности, заставить публику поверить в достоверность происходившего на сцене? Как потрясенный зритель на одном из последних представлений произведения Пуччини в 1965 году с Каллас в Париже, я мог представить, какой восторг у афинских любителей оперы в 1941 году вызвала эта юная исполнительница, так верно передававшая чувства, о которых сама не имела еще никакого представления.

Впрочем, все произошло неожиданно – это был тот самый счастливый случай, выпадающий только тем, кто обладает истинным талантом – по крайней мере в июле 1941 года именно случай помог ей начать восхождение к вершине славы. Заболела исполнительница главной роли, и Эльвира де Идальго предложила свою ученицу… Испанка слов на ветер не бросала! И если она с таким энтузиазмом говорила о какой-то Марии Калогеропулос, возможно, в самом деле, речь шла о редком даровании. Так Мария начала петь на сцене Афинского оперного театра.

Можно не сомневаться в том, что ее успех далеко не всем пришелся по вкусу. Певица по имени Флери, которую заменила Мария, была отнюдь не в восторге от появления новой исполнительницы этой роли, которая сорвала аплодисменты, по праву принадлежавшие ей. Муж этой женщины стоял во время спектакля за кулисами; он не стеснялся отпускать критические замечания в адрес Марии, что дало ей повод продемонстрировать свой горячий темперамент в жизни, а не только на сцене. Между девушкой и язвительным супругом примадонны завязалась потасовка. В результате у вновь испеченной актрисы налился под глазом синяк, а у ее противника было в кровь расцарапано лицо. В другой раз она запустила табурет в машиниста сцены, неосторожно высказавшегося о ее внешности… Все эти инциденты свидетельствовали о том, что девушка была скора на расправу и умела постоять за себя, что было совсем не свойственно новичкам…

Между тем в Греции разворачивались драматические события. Итальянцы, похоже, топтались на месте, и Гитлер решил покончить с такой расстановкой сил в этой стороне Европы, прежде чем приступить к завоеванию России. Теснимая со всех сторон героическая армия эллинов не могла противостоять численному превосходству врага и, несмотря на спешно высланный англичанами небольшой контингент войск, сдалась на милость победителя. И вот немцы уже хозяйничали не только в Афинах, но и по всей стране вместе со своими союзниками – итальянцами, которым они милостиво разрешили совместными усилиями оккупировать Грецию: личный подарок Адольфа Гитлера своему другу Бенито Муссолини.

Как чувствовали себя женщины семейства Калогеропулос во время оккупации их родины и как терпели они гнет запретов и лишений? Подобно жителям многих оккупированных стран в этот сумрачный отрезок истории первые заботы Евангелии и ее дочерей, похоже, были связаны с продуктами. В главах воспоминаний, посвященных этому периоду, Евангелия с некоторым простодушием рассказала нам, что предпринимали вместе с ней ее дочери, чтобы раздобыть себе еду, недостаток которой больше других ощущала Мария. Мать и дочери не сошлись характером с родней и уже давно покинули семейное гнездо Димитриадисов и жили на улице Патиссон, 61, в просторной квартире, которая не нравилась Марии из-за того, что располагалась в современном, лишенном индивидуальности доме. Именно здесь они провели все годы оккупации, а вокруг них разворачивались поистине трагические события, обошедшие Марию стороной.

После войны госпожа Калогеропулос, разумеется, заявила, что она принимала активное участие в Сопротивлении; собственно, кто в послевоенной Европе не заявлял о своем вкладе в победу? Если верить всем, спешившим объявить миру о своих героических подвигах, то что могли бы противопоставить нацистские полчища этим миллионам восставших против них людей?!

Почему бы и дамам Калогеропулос не подключиться к этому хору храбрецов? Евангелия сообщила в воспоминаниях, как в конце лета 1941 года к ним на улицу Патиссон явился греческий летчик из знакомой семьи. Он пришел не один, а с двумя английскими офицерами, только что сбежавшими из тюрьмы; не раздумывая, она предоставила им убежище в своей квартире. Оставим на совести мемуаристки рассказ о ее «подвигах»: «Мария и Джекки радовались их присутствию в доме, поскольку молодые люди были не дурны собой. Один из них, лейтенант Джон Аткинсон, отличался веселым нравом и мужественностью. Я относилась к нему, как к родному сыну; он называл меня мамой. Мы спрятали молодых людей в кладовке. Ни одна живая душа не знала о них, мы не говорили ничего даже Милтону, жениху Джекки. Однажды он услышал приглушенные звуки радио, включенного молодыми людьми; когда он спросил нас, нет ли кого в кладовке, Мария рассмеялась и, сев за пианино, запела «Тоску»… С тех пор, каждый раз, когда к нам приходил Милтон, Мария принималась петь…»

Вскоре и Мария внесла свой вокальный вклад в движение Сопротивления. После нескольких недель проживания в квартире трех женщин два английских летчика покинули гостеприимный дом; однако уже на следующий день в их дверь постучали другие военные; на этот раз не союзники, а итальянцы пожаловали к ним с обыском. Евангелию кто-то выдал оккупационным властям. Предоставим ей слово: «Нас спасла Мария. Она бросилась к пианино и запела «Тоску». Никогда еще я не слышала, чтобы Мария пела так, как пела в тот день. Итальянцы, заслушавшись, уселись на полу вокруг пианино и ушли только после того, как она закончила петь. На следующий день они пришли к нам снова, но вовсе не за тем, чтобы арестовать нас. Они принесли продукты для Марии: хлеб, ветчину, макароны. Они вывалили всю еду на пианино, словно приношение богине, и она опять пела для них».

Ее рассказ трогает душу и свидетельствует о том, что бельканто и макароны способны хорошо уживаться рядом; все зависит от обстоятельств. Впрочем, вокальные способности Марии еще не раз спасали их семью от голода. Как известно, итальянцы страстно любят оперное искусство; и вот некий полковник Марио Бональти, в свою очередь, выразил восхищение пением в форме макаронных изделий и пармской ветчины и оказывал покровительство маленькому женскому коллективу вплоть до того момента, когда Италия изменила свои приоритеты и переметнулась в другой лагерь. Несчастного арестовали бывшие союзники и бросили в концентрационный лагерь.

Раз мы затронули тему отношения Марии Каллас к оккупантам, почему бы не внести полную ясность в этот щекотливый вопрос? После освобождения страны певицу упрекали за то, что она выступала перед аудиторией, состоявшей в основном из врагов ее родины; под этим предлогом дирекция Афинского оперного театра отказала ей в продлении контракта. Что же было на самом деле? Мария никогда не скрывала, что часто выступала в спектаклях, организованных итальянскими и немецкими военными властями; дважды она ездила в Салоники по просьбе оккупантов; и всякий раз она меняла духовную пищу, которой она потчевала солдат вражеской армии, на вполне земную еду. Как видим, «коллаборационизм» Марии объяснялся ее страхом голода. Так, 22 апреля 1944 года на сцене оперного театра она поет главную партию в немецкой опере «Долина» ученика Листа – Эжена д'Альбера, конечно же для немецких военных. Ее исполнение было настолько впечатляющим, что публика устроила ей оглушительные овации, эхо которых донеслось до самой Германии; в двух или трех местных газетах появились самые лестные отзывы о певице. В тот памятный вечер один немецкий офицер, узнав, что Евангелия приходилась матерью главной героине, попросил разрешения поцеловать ее, но мать Каллас с достоинством отказала ему: и в Греции, порой, вспоминали в то время о картинах Страшного суда.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю