Текст книги "Миры Клиффорда Саймака. Книга 16"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

2

После обеда Грэма отправили на боковую, а дедя со всей торжественностью откупорил новую бутылку хорошего бренди.

– Чудной мальчик, – объявил он. – Не знаю, что из него выйдет. Как подумаю, что он целый божий день ведет эти дурацкие баталии. Я всегда полагал, что он хочет заняться каким-нибудь полезным делом. Но нет ничего бесполезнее генерала, когда все войны кончились.

Бабушка сердито скрипнула зубами:

– Не то чтобы мы не старались. Мы перепробовали решительно все. Но его ничем нельзя было увлечь, пока он не ухватился за военное дело.

– Котелок у него варит, – с гордостью заметил дедя. – Но вообразите, на днях этот наглец обратился ко мне с просьбой написать для него военную музыку. Я! Я и военная музыка! – почти завопил дедя, колотя себя по груди.

– В нем сидит дух разрушения, – продолжала возмущаться бабушка. – Он не хочет созидать. Он хочет только уничтожать.

– Не гляди на меня, – сказал Пакстону Нельсон. – Я давно отступился. Дедя и бабушка забрали его у меня сразу после ухода Анастазии. Послушать их, так подумаешь, они его терпеть не могут. Но стоит мне тронуть его пальцем, как оба они…

– Мы сделали все, что могли, – сказала бабушка. – Мы предоставили ему все возможности. Мы покупали ему любые наборы. Ты помнишь?

– Как не помнить! – ответил все еще занятый бутылкой дедя. – Мы купили ему набор для моделирования окружающей среды. И посмотрели бы вы, какую жалкую, несчастную, отвратительную планету он соорудил! Тогда мы попытались занять его роботехникой…

– Он ловко с этим разделался, – съязвила бабушка.

– Да, роботы у него получились. Он с увлечением конструировал их. Помнишь, как он бился, заставляя их воевать? Через неделю от них остались только две кучки лома. Но я в жизни не видел такого увлеченного человека, каким был всю эту неделю Грэм.

– Его едва можно было заставить поесть, – сказала бабушка.

– Но хуже всего было, – сказал дедя, разливая по рюмкам бренди, – когда мы решили познакомить его с религией. Он придумал такой немыслимый культ, что мы не знали, как с этим покончить…

– А больница, – подхватила бабушка. – Это была твоя идея, Нельсон…

– Оставим этот разговор, – помрачнел Нельсон. – Стэнли, я уверен, он неинтересен.

Пакстон, поняв намек, переменил тему:

– Я хотел спросить вас, бабушка, какие картины вы пишете. Нельсон, насколько я помню, никогда об этом не говорил.

– Пейзажи, – сказала славная старушка. – Я экспериментирую.

– А я ей толкую, что это неправильно, – заявил дедя. – Экспериментировать не положено. Наше дело – соблюдать традиции, а не выдумывать, что кому заблагорассудится.

– Наше дело, – обиделась бабушка, – не допускать технического прогресса, но это не значит, что нам недозволен прогресс в чисто человеческих делах. А вы, молодой человек, – обратилась она за поддержкой к Пакстону, – разве не такого мнения?

Пакстон, очутившись между двух огней, ответил уклончиво:

– Отчасти. В политике мы, естественно, допускаем развитие, но периодически проверяем, насколько оно логично и соответствует принципам человеческого общества. И мы не позволяем себе отбросить ничего из старых приемов, какими бы отжившими они ни выглядели. То же касается и дипломатии. Я кое-что в этом смыслю, потому что дипломатия и политика взаимосвязаны и…

– Вот! – сказала бабушка.

– Знаете, что я думаю? – мягко сказал Нельсон. – Мы запуганы. Впервые в нашей истории человечество оказалось в меньшинстве, и мы дрожим от страха. Мы боимся, что среди великого множества существующих в Галактике разумных существ человеческий род затеряется, утратит свое лицо. Мы боимся ассимиляции.

– Ошибаешься, сын, – возразил дедя. – Мы не запуганы, мой мальчик. Мы просто чертовски дальновидны, вот и все. Когда-то мы имели великую культуру, и зачем нам от нее отказываться? Правда, большинство современных людей приспособилось к галактическому образу жизни, но это еще не значит, что такой путь наилучший. Когда-нибудь мы можем захотеть вернуться к человеческой культуре или использовать какие-то ее разделы. И чтобы этот путь навсегда остался открыт для нас, нам необходим Проект Продолжения. Заметьте, это важно не только для человеческого рода – какие-то аспекты нашей культуры могут когда-нибудь очень и очень пригодиться всей Галактике.

– Зачем тогда держать сам проект в тайне?

– Я не считаю это тайной. Просто никто не обращает особого внимания на человечество, а на Землю – и вовсе никакого. Человеческий род против всех остальных – так, мелочь, а Земля – одряхлевшая планета, о которой и говорить не стоит. Вы когда-нибудь слышали, что наше дело – тайна? – спросил он Пакстона.

– По-моему, нет. Я всегда понимал это так, что мы не кричим о себе на всех перекрестках. На Продолжение я смотрю как на вверенную нашему попечению святыню. Пока все остальное человечество осваивает цивилизации других миров, мы храним здесь, на Земле, традиции нашего рода. Старик хихикнул:

– Если говорить о масштабах, то мы всего лишь группка бушменов, но, попомните мои слова, мы высокоразвитые и даже опасные бушмены.

– Опасные? – спросил Пакстон.

– Он имеет в виду Грэма, – тихо пояснил Нельсон.

– Нет, – сказал дедя. – Не только его. Я имею в виду всех нас. Потому что, согласитесь, все, кто присоединяются к галактической культуре, что-то в нее вносят, но неизбежно и что-то теряют, отказываются от чего-то, не соответствующего общему духу. Это касается и человеческого рода, с той, однако, разницей, что он на самом деле ничего не теряет. Все, от чего он отказывается, он оставляет в надежных руках. Человечество знает, что делает! Не зря оно содержит нас, кучку варваров, на старой, доброй планете, на которую члены этого замечательного галактического союза глядеть не хотят!

– Не слушайте его, – сказала бабушка. – Он ужасен. Вы не представляете, сколько в этом высохшем старике коварства и напористости.

– А что такое Человек? – вскричал дедя. – Он, когда надо, бывает коварен и напорист. Как достигли бы мы того, что имеем, не будь мы коварны и напористы?

Доля истины в этом есть, подумал Пакстон. Ведь и все, что человечество сейчас здесь проделывает, тоже сознательное надувательство. Впрочем, кто знает, на скольких еще планетах ведется такая же или аналогичная работа?

И если уж делать ее, то делать как следует. Нельзя просто поместить человеческую культуру в музей, потому что там она станет мертвым экспонатом. Выставка наконечников стрел может выглядеть любопытно, но человек никогда не научится изготавливать эти наконечники, просто глазея на них. Если хочешь сохранить искусство изготовления наконечников, надо продолжать выделывать их, передавая опыт из поколения в поколение еще долго после того, как нужда в самих наконечниках отпадет. Достаточно пропустить одно поколение – искусство будет утеряно.

Так же может затеряться и любое другое искусство или мастерство. И не только связанное с чисто человеческой культурой, но и с тем, что вносит человечество своего, уникального в общую для всех разумных существ деятельность.

Илайджа внес охапку дров, свалил ее у камина, подбросил поленьев в огонь и пошуровал кочергой.

– Ты весь мокрый, – сказала бабушка.

– На дворе дождь, госпожа, – ответил Илайджа, идя к двери.

Пакстон размышлял о Проекте Продолжения, призванном сохранить все накопленные человечеством знания и искусства.

Потому и секция политиков практикует прежние методы политической борьбы, и секция дипломатов старательно создает неразрешимые как будто трудности, чтобы затем преодолевать их. И команды промышленников ведут традиционную нескончаемую войну с профсоюзами. И разбросанные по всей Земле скромные мужчины и женщины создают произведения живописи, и скульптуры, и музыки, и изящной словесности, стремясь сберечь все, из чего складывается исконно человеческая культура, не дать ей раствориться в новой и замечательной культуре, возникшей из слияния духовных богатств многих звездных миров.

И на какой же случай мы все это бережем? – подумал вдруг Пакстон. Может быть, мы делаем это из обыкновенного и даже глупого тщеславия? Может быть, мы просто не в силах отбросить скептицизм и высокомерие? Или старый дедя правильно говорит, что наши действия полны глубокого смысла?

– Вы сказали, что занимаетесь политикой, – обратился к Пакстону дедя. – Вот эту деятельность нам особенно важно сохранить. Насколько я знаю, ей сейчас не уделяется должного внимания. Есть, конечно, администрация, и понятие о гражданских обязанностях, и прочая такая чепуха, но настоящая политика у этой новой культуры в загоне. Между тем политика может оказаться мощнейшим оружием, когда мы захотим чего-то добиться.

– Политика, – ответил Пакстон, – часто очень грязное дело. Это борьба за власть, стремление пересилить противника, морально его растоптать. А в конечном итоге у побежденного возникает комплекс неполноценности, от которого он страдает.

– И все же это, наверное, забавно. Даже, я бы сказал, волнующе.

– Волнующе – да. Эти наши последние учения предусматривали игру без правил. Мы так запланировали. Выглядело это, должен сказать, отвратительно.

– И тебя избрали президентом, – сказал Нельсон.

– Да, но ты не слышал от меня, что я горжусь этим.

– А следовало бы, – решительно заявила бабушка. – В старину стать президентом было очень почетно.

– Может быть, – согласился Пакстон, – но не таким путем, каким добилась этого моя партия.

Я мог бы пойти дальше, подумал Пакстон, и рассказать им все, чтобы они поняли. Я мог бы сказать: я зашел слишком далеко. Я очернил и опорочил своего противника сверх всякой необходимости. Я использовал любые грязные трюки. Я подкупал, и лгал, и шел на компромиссы, и торговался. И я проделал все это так ловко, что околпачил даже электронную машину, заменяющую прежних избирателей. А теперь мой противник выкинул новый трюк и испытывает его на мне.

Потому что убийство так же неотделимо от политики, как дипломатия или война. В конце концов, политика – это балансирование на острие насилия; мы предпочли моделировать не революцию, а выборы. Но политика во все времена переплеталась с насилием.

Он допил свой бренди и поставил рюмку на стол. Дедя схватил бутылку, но Пакстон покачал головой:

– Спасибо, не стоит. Если не возражаете, я скоро лягу. Мне необходимо на рассвете отправиться в путь.

Он не должен был вообще приезжать сюда. Было бы непростительно, если бы эти люди пострадали от последствий недавних учений.

Впрочем, он не прав, называя это последствиями: все происходящее является неотъемлемой частью все тех же учений.

Тренькнул дверной звонок, и было слышно, как Илайджа торопится открывать.

– Вот это да! – удивилась бабушка. – Кто мог прийти к нам так поздно? Да еще в дождь?

Это был представитель церкви.

Остановившись в холле, он потрогал рукой свой мокрый плащ и, сняв шляпу, стряхнул с ее широких полей воду.

Затем он неторопливо и степенно прошел в комнату. Все встали.

– Добрый вечер, епископ, – сказал дедя. – Хорошо, что в такую погоду вы наткнулись на наш дом. А мы рады вам, ваше преосвященство.

Епископ широко, почти по-приятельски улыбнулся.

– Я не церковник. Я только от Проекта. Но вы можете обращаться ко мне как к священнику. Это поможет мне не выйти из роли.

Илайджа, вошедший следом за ним, унес его плащ и шляпу. Епископ остался в богатом и нарядном облачении.

Дедя представил присутствующих и налил епископу бренди. Тот поднес рюмку к губам, почмокал и сел в кресло у камина.

– Думаю, вы не обедали, – сказала бабушка. – Ясно, нет. Здесь поблизости не найдется, где пообедать. Илайджа, принеси епископу поесть, да побыстрей.

– Спасибо, сударыня, – сказал епископ. – У меня позади долгий, трудный день. Я признателен вам за ваше гостеприимство. Я ценю его больше, чем вы можете себе представить.

– У нас сегодня праздник, – радостно объявил дедя, в сотый раз наполняя собственную рюмку. – К нам редко кто заглядывает, а тут за один вечер сразу двое гостей.

– Двое гостей, – повторил епископ, не сводя глаз с Пакстона. – И впрямь славно.

3

У себя в комнате Пакстон закрыл дверь и плотнее задвинул засов.

Дрова в камине почти догорели; последние угольки слабо тлея, бросали тусклый отсвет на пол. Дождь негромко барабанил по закрытому окну.

А Пакстон был объят тревогой и страхом.

Сомневаться не приходилось: епископ – убийца, посланный по его следу.

Никто без причины, и достаточно веской причины, не потащится осенней дождливой ночью через эти холмы. Кстати говоря, епископ почти не промок. С его шляпы упало всего несколько капель, а плащ был чуть влажным.

Более чем вероятно, епископ прилетел и был сброшен здесь, как сброшены, должно быть, еще в полудюжине мест другие убийцы: их разослали повсюду, где предположительно скрылся беглец.

Поместили епископа в комнате прямо напротив, и Пакстон подумал, что при других обстоятельствах все можно было бы закончить на месте. Он поднял лежавшую возле камина кочергу и взвесил ее в руке. Один удар этой штукой – и конец.

Но он не мог пойти на такое. Здесь, в этом доме, не мог.

Он положил кочергу и направился к кровати, рядом с которой висел его плащ. Он взял плащ и стал медленно натягивать его, вспоминая события этого утра.

Он был дома один, когда зазвонил телефон, и на экране возникло лицо Салливана – лицо насмерть перепуганного человека.

– Хантер охотится за вами. Он отправил к вам своих людей.

– Но он не смеет этого делать! – запротестовал Пакстон.

– Очень даже смеет. Он действует в рамках учений. Убийство всегда было одним из методов…

– Но учения кончились!

– Для Хантера не кончились. Вы позволили себе лишнее. Вам надо было придерживаться гипотез, связанных с проблемой; вы зря коснулись личных дел Хантера. Вы раскопали такое, о чем, по его убеждению, никто не мог знать. Как вы сумели, дружище?

– У меня есть свои каналы, – сказал Пакстон. – И в таком деле, как это, все средства годились. Он тоже боролся без перчаток.

– В общем, поторопитесь. Они явятся с минуты на минуту. У меня нет никого под рукой. Я не успею вовремя помочь вам.

И все могло бы обойтись, подумал Пакстон, если бы не авария.

Ему вдруг подумалось, не было ли здесь саботажа.

Но так или иначе, ему удалось приземлиться, и он был в состоянии идти, и смог добраться сюда, в этот дом.

Он в нерешительности стоял посреди комнаты.

Было унизительно бежать во второй раз, но ничего другого не оставалось. Он не мог допустить, чтобы превратности его собственной судьбы обрушились на этот дом.

И если не считать кочерги, он был безоружен, потому что оружие на этой, ныне мирной планете сделалось большой редкостью – не предметом обихода, как в былые времена.

Он подошел к окну и, открыв его, увидел, что дождь прекратился и из рваных, быстро несущихся облаков выглядывает половинка луны.

Прямо под его окном была крыша портика, и, окинув ее взглядом, он решил, что босиком здесь можно будет пройти, а расстояние от края крыши до земли, верно, немногим больше семи футов.

Он снял туфли, сунул их в карман плаща и вылез через окно. Но с полдороги он вернулся назад, прошел к двери и тихонько отодвинул засов. Было бы не очень красиво сбежать, оставив комнату запертой.

Крыша была скользкой после дождя, но он благополучно добрался до края. Спрыгнув, он попал в кусты и немного поцарапался, но это, сказал он себе, пустяки.

Он снова обулся и зашагал прочь от дома. Дойдя до опушки леса, он оглянулся. Позади было темно и тихо.

Он дал себе слово, как только вся эта эпопея кончится, подробно написать обо всем Нельсону и извиниться перед ним.

Он нащупал ногами тропинку и пошел по ней в призрачном полумраке – луна по-прежнему едва пробивалась сквозь тучи.

– Сэр, – послышался голос рядом с ним, – я вижу, вы решили прогуляться…

Пакстон от страха подскочил.

– Славная ночь для прогулки, – спокойно продолжал тот же голос. – После дождя кругом все так чисто и свежо.

– Кто здесь? – вне себя от испуга спросил Пакстон.

– Это Петви, сэр. Петви – робот, сэр. Пакстон издал нервный смешок:

– Ах да. Теперь припоминаю: противник Грэма. Робот вышел из-под деревьев и двинулся вместе с ним по тропинке.

– Только подумать, что вы захотели взглянуть на поле боя!

– А что! – ухватился Пакстон за протянутую роботом соломинку. – Именно это я хочу сделать. Я никогда ни о чем подобном не слышал и, естественно, заинтригован.

– Сэр, – с готовностью произнес робот, – я весь в вашем распоряжении. Уверяю вас, никто лучше меня не сможет вам всего объяснить. Я с самого начала здесь, при мастере Грэме, и, если у вас есть вопросы, я охотно отвечу на них.

– Да, у меня есть один вопрос. Какова цель всей этой затеи?

– Ну, вначале, конечно, просто хотели развлечь подрастающего мальчугана. Но сейчас, с вашего позволения, сэр, я сказал бы, что дело куда важнее.

– Ты хочешь сказать, что это часть Продолжения?

– Ну да, сэр. Я понимаю естественное нежелание людей признаться в этом даже самим себе, но факт остается фактом: в истории человечества почти на всем ее протяжении война играла важную и разностороннюю роль. Пожалуй, ни одному из развитых им искусств Человек не уделил столько времени, внимания и денег, сколько он не пожалел уделить войне.

Тропинка пошла под откос, и в бледном, неверном свете луны проступил полигон.

– Не пойму, – сказал Пакстон, – временами мне кажется, что поле накрыто чем-то вроде чаши, а потом она пропадает…

– По-моему, это называется экранирующим прикрытием, сэр, – ответил Петви. – Его создали другие роботы. Насколько я понимаю, сэр, это не новшество – просто вариант прежних способов защиты. Несколько, конечно, усиленной.

– Но такого рода защита…

– Мы пользуемся ППБ – полностью переработанными бомбами. Их у нас очень много, и каждая из сторон применяет их по мере своих сил…

– Но вы не можете применять здесь ядерное оружие!

– Эти бомбы вроде игрушечных, сэр, – весело возразил Петви. – Они очень маленькие, почти как горошины, сэр. Критическая масса, как вы сами понимаете, ничтожна. И опасное действие радиации очень недолговременно, что-нибудь около часа…

– Ну, джентльмены, – мрачно заметил Пакстон, – вы явно стараетесь добиться полной реальности.

– Естественно. Однако операторы не подвергаются ни малейшей опасности. Мы примерно в таком же положении, как генеральный штаб. И это нормально, потому что цель всей затеи – сохранить искусство ведения войны.

– Но это искусство… – начал было Пакстон – и умолк.

Что он мог сказать? Если решено сберечь старую культуру, сберечь ее действенной и пригодной для Продолжения, значит, она должна быть сохранена целиком.

Война, надо признать, – такая же часть этой культуры, как и все другие характерные, в той или иной степени уникальные приметы именно человеческого культурного наследия, подлежащего консервации здесь для того, чтобы оказаться под рукой, когда придет время пустить его в ход.

– Конечно, в том, что мы делаем, есть определенная жестокость, – сознался Петви, – но для меня, сэр, как для робота она, пожалуй, чувствительнее, чем для человека. Ведь потери среди воюющих роботов колоссальные. Но при огромной концентрации огневой мощи на столь ограниченном пространстве это неизбежно.

– Ты хочешь сказать, что у вас есть войска, то есть что вы посылаете сюда роботов?

– Ну да. А как иначе пользоваться всем оружием? И потом, глупо ведь было бы разработать стратегию, а дальше…

– Но роботы…

– Они малюсенькие, сэр. Это необходимо хотя бы в интересах реальности. Мы стремимся создать иллюзию настоящего сражения, и потому все, чем мы оперируем, должно соответствовать масштабам поля боя. Наши войска комплектуются из самых примитивных роботов, наделенных только двумя особенностями: полным послушанием и стремлением к победе. При том массовом производстве, которое мы в своих мастерских наладили, мы не имеем возможности придавать роботам индивидуальность, да и все равно ведь…

– Да, да, понимаю. – Пакстон был несколько ошеломлен. – Однако сейчас мне, пожалуй…

– Но я ведь только еще начал объяснять, сэр, и ничего вам не показал. А здесь столько соображений, столько проблем.

Они подошли уже к самому краю насыпи, и Петви указал на ведущую вниз, на полигон, лестницу.

– Я хочу, чтобы вы увидели все своими глазами, сэр. – С этими словами он начал торопливо спускаться по ступенькам к закрытому щитом проему. – Здесь у нас единственный вход на полигон. Через него мы в периоды перемирия посылаем вниз свежие войска и боеприпасы или проникаем, чтобы немного убрать поле.

Он нажал на кнопку с одной стороны щита, и тот бесшумно пополз вверх.

– Сейчас здесь беспорядок, потому что мы уже несколько недель сражаемся, – пояснил робот.

Через проем Пакстон увидел развороченную землю со всеми красноречивыми следами недавней битвы. Вид этого зрелища подействовал на него, точно удар под ложечку. У него перехватило дыхание и закружилась голова; его едва не стошнило. Он оперся рукой о стенку траншеи, чтобы не упасть.

Петви нажал другую кнопку, и щит соскользнул вниз.

– Это только поначалу тяжело, – робот словно бы извинялся. – Но со временем привыкаешь.

Пакстон медленно перевел дух и огляделся. Проем был шире самой траншеи, и подножие лестницы имело форму буквы «Т». Пакстон увидел, что здесь прорублены узкие бойницы.

– Вы пришли в себя, сэр?

– Вполне, – с усилием отозвался Пакстон.

– А сейчас, – весело пообещал Петви, – я объясню вам, как ведется огонь и как работает контрольная установка.

Он засеменил вверх по лестнице. Пакстон шел следом.

– Боюсь, это дело затянется, – сказал он. Но робот отмел возражение:

– Раз вы уже здесь, сэр, вы непременно должны все увидеть. – Тон его был умоляющим. – Вы не можете так уйти.

Я должен спешить, говорил себе Пакстон. Я не могу задерживаться. Как только епископ убедится, что все уснули, он пустится в погоню. Мне к этому времени надо уже быть далеко.

Петви в обход поля добрался до наблюдательного пункта, на котором Пакстон вечером побывал.

– Прошу вас, сэр, – робот указал на веревочную лестницу.

Пакстон, чуть поколебавшись, быстро залез наверх.

Авось мы тут не застрянем надолго, подумал он, не желая быть слишком резким с роботом.

Петви прошмыгнул в темноте мимо Пакстона и склонился к приборной доске. Щелкнул тумблер; панель осветилась.

– Вот здесь схематически отражается все, что происходит на иоле. Сейчас экран пуст, конечно, – поле ведь тоже неподвижно. Но во время боевых действий вы получаете абсолютно точное представление о ходе дел. А вот эта панель служит для корректировки артиллерийского огня, следующая – для отдачи команд войскам, эта панель… – увлеченно объяснял робот.

Отвернувшись наконец от приборной доски, он гордо посмотрел на Пакстона и, явно напрашиваясь на похвалу, спросил:

– Ну, как ваше мнение?

– Замечательно. – Пакстон готов был сейчас подтвердить что угодно, лишь бы побыстрей вырваться.

– Загляните сюда завтра, и вы увидите нас за делом. И вот тут Пакстона осенило.