Текст книги "Миры Клиффорда Саймака. Книга 16"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

– А он бы не клал, – добавил Скотт, – если бы не знал способа извлечь назад.

– Но может быть, – предположил Гриффит, – он запихнул сюда то, от чего хотел избавиться.

– Мы могли бы распилить ящик, – сказал Кинг. – Дайте фонарь.

Его остановил Лоуренс:

– Один раз мы уже так поступили. Мы вынуждены были взорвать люк.

– Эти ящики тянутся здесь на полмили, – заметил Баклей. – Все стоят рядком. Давайте тряхнем еще какие-нибудь.

Встряхнули еще с десяток. Громыхания не услышали. Ящики были пусты.

– Все вынуто, – печально проговорил Баклей.

– Пора уносить отсюда ноги, – сказал Энсон. – От этого места меня мороз по коже подирает. Вернемся к кораблю, присядем и обсудим все толком. Ломая себе голову здесь, внизу, мы свихнемся. Взять хоть эти пульты управления.

– Да может, они вовсе не пульты управления, – одернул его Гриффит. – Следи за собой: не надо делать якобы очевидные, а в действительности поспешные выводы.

– Что бы это ни было, – вмешался в спор Баклей, – есть же у них какое-то целевое назначение.

Как пульты они пригодились бы больше, чем в любом другом качестве, спорь – не спорь.

– Но ведь на них нет никаких индикаторов, – возразил Тэйлор. – На пульте управления должны быть циферблаты, сигнальные лампочки или хоть что-нибудь такое, на что можно смотреть, а также кнопки.

– Не обязательно такое, на что может смотреть человек, – парировал Баклей. – Иная раса сочла бы нас безнадежно слепыми.

– У меня есть зловещее предчувствие неудачи, – пожаловался Лоуренс.

– Мы опозорились перед люком, – подытожил Тэйлор. – И здесь мы тоже опозоримся.

– Придется разработать упорядоченный план исследований, – сказал Кинг. – Надо все разметить. Начинать сначала и по порядку.

Лоуренс кивнул:

– Несколько человек оставим на поверхности, остальные спустятся сюда и раскинут лагерь. Будем работать группами и по возможности быстро определим ситуацию – общуюситуацию. А там уж заполним пробелы деталями.

– Начинать сначала, – пробормотал Тэйлор. – Где же тут начало?

– Понятия не имею, – признался Лоуренс. – У кого есть идеи?

– Давайте выясним, что здесь такое, – предложил Кинг. – Планета ли это или планетарная машина.

– Надо поискать еще пандусы, – сказал Тэйлор. – Здесь должны быть и другие спуски.

– Попробуем выяснить, как далеко простираются эти механизмы, – высказался Скотт. – Какое пространство занимают.

– И работают ли, – вставил Баклей.

– Те, что мы видели, не работают, – откликнулся Лоуренс.

– Те, что мы видели, – провозгласил Баклей тоном лектора, – возможно, представляют собой всего лишь уголок гигантского комплекса механизмов. Вовсе не обязательно им всем работать одновременно. По всей вероятности, раз в тысячелетие или около того используется какая-то определенная часть комплекса, да и то в течение нескольких минут, если не секунд. После этого она может простоять в бездействии еще тысячу лет. Однако часть эта должна быть готова и терпеливо дожидаться своего мига в тысячелетии.

– Стоило бы попытаться по крайней мере высказать грамотное предположение о том, для чего служат эти механизмы. Что они делают. Что производят, – сказал Гриффит.

– Но при этом держать от них руки подальше, – предостерег Баклей. – Тут потянул, там подтолкнул – хотел знать, что получится, – чтоб этого здесь не было. Один Бог ведает, к чему это может привести. Ваше дело маленькое – лапы прочь, пока не будете твердо знать, что делаете.

Это была самая настоящая планета. Внизу, на глубине двадцати миль, исследователи увидели ее поверхность. Под двадцатью милями хитросплетенного лабиринта сверкающих мертвых механизмов.

Там был воздух, почти столь же пригодный для дыхания, как земной, и астронавты разбили лагерь на нижних горизонтах, довольные тем, что избавились от космических скафандров и живут как нормальные люди.

Но не было там света и не было жизни. Не было даже насекомых, ни единой ползающей или пресмыкающейся твари.

А ведь некогда здесь была жизнь. Ее историю поведали руины городов. Примитивная культура, заключил Кинг. Немногим выше, чем на Земле в двадцатом веке.

Дункан Гриффит присел на корточки возле портативной атомной плиты, протянув руки к желанному теплу.

– Переселились на планету Четыре, – заявил он с самодовольной уверенностью. – Здесь не хватало жизненного пространства, вот они и отправились туда и встали там лагерем.

– А горные работы вели на двух других планетах, – продолжил Тэйлор не без иронии. – Добывали остро необходимую руду.

Лоуренс, подавленный, ссутулился.

– Одно не дает мне покоя, – сказал он. – Мысль о том, что же кроется за всеми загадками, что гонит целую расу с родной планеты на чужую и зачем потрачена такая бездна времени на превращение родной планеты в машину. – Он обернулся к Скотту. – Ведь правда, нет никаких сомнений: это не что иное, как машина?

Скотт покачал головой:

– Не всю же ее мы видели, сам понимаешь. Тут нужны годы, а мы не в состоянии швыряться годами. Однако мы почти уверены: это машиномир, покрытый слоем механизмов высотой в двадцать миль.

– К тому же механизмов бездействующих, – добавил Гриффит. – Жители этой планеты отключили все механизмы, изъяли все свои записи и все приборы, укатили и оставили пустую скорлупу. Точно так же, как покинули город на планете Четыре.

– Или же отовсюду были изгнаны, – уточнил Тэйлор.

– Нет, никто их не изгонял, – решительно возразил Гриффит. – Во всей системе нет следов насилия. Никаких признаков поспешности. Здешние обитатели не торопились, уложили все свое добро и не забыли ни единой мелочи. Ни одного ключа к тайне. Где-то же были чертежи. Нельзя строить и нельзя эксплуатировать такую махину, не располагая каким-то подобием карты или плана. Где-то должны храниться записи – ведь фиксировались же производственные результаты этого машиномира. Однако мы ведь их не нашли! Это потому, что их увезли при отъезде.

– Не всюду же мы искали, – буркнул Тэйлор.

– Мы нашли помещения архивов, где, по законам логики, все это должно храниться, – возразил Гриффит, – однако не нашли орудий производства, не нашли ни единой записи и вообще ничего такого, что хоть косвенно намекало бы на чье-то былое присутствие.

– А вот ящики вверху, на последнем горизонте, – вспомнил Тэйлор. – Ведь если рассуждать логически, это место само собой напрашивается на обыск.

– Мы их встряхивали, – заметил Гриффит, – все пустые.

– Все, кроме одного, – настаивал Тэйлор.

– Я склонен верить в твою правоту, Дунк, – сказал Лоуренс. – Здешний мир покинут, обобран и брошен на съедение ржавчине. Вообще-то мы могли догадаться, как только обнаружили, что он беззащитен. Разумные существа предусмотрели бы какие-то средства обороны – скорее всего, автоматические, – и если бы нас не хотели впускать, мы бы здесь никогда не очутились.

– Окажись мы поблизости в ту пору, когда этот мир функционировал, – поддержал Гриффит, – нас бы разнесло вдребезги, прежде чем мы его бы хоть одним глазком увидели.

– Пожалуй, великая была раса, – задумчиво сказал Лоуренс. – Одна лишь экономика такой планеты способна любого бросить в дрожь. Чтобы создать такую планету, надо было веками затрачивать на это рабочую силу всей расы целиком, а создав, надо было веками держать планету-машину на ходу. Это означает, что местное население тратило минимум времени на добывание пищи и производство миллионов вещей, употребляемых в быту.

– Они упростили свой образ жизни и свои нужды, – сказал Кинг, – сведя все к самому необходимому. Одно уже это само по себе – признак величия.

– Притом же они были фанатики, – высказался Гриффит. – Не забывайте этого ни на миг. Подобный труд по плечу лишь тем, кто одержим всепоглощающей, слепой, однобокой верой.

– Но зачем? – удивлялся Лоуренс. – Зачем выстроили эту махину?

Все промолчали, только Гриффит тихонько хмыкнул.

– Даже ни одного предположения? – подзадорил он. – Ни одной осмысленной гипотезы?

Из тьмы, окутывающей крохотный кружок света от включенной плиты, медленно поднялся высокий человек.

– У меня есть гипотеза, – сознался он. – Вернее, мне кажется, я знаю, в чем тут дело.

– Послушаем Скотта, – громогласно объявил Лоуренс.

Математик покачал головой:

– Нужны доказательства. Иначе вы заподозрите, что я рехнулся.

– А доказательства отсутствуют, – скептически заметил Лоуренс. – Нет здесь доказательств чего бы то ни было.

– Я знаю место, где есть доказательство, – не утверждаю с уверенностью, но, возможно, оно там есть.

Все сидящие тесным кругом возле плиты затаили дыхание.

– Помнишь тот ящик? – продолжал Скотт. – Тот самый, о котором только сейчас упоминал Тэйлор. Тот, где что-то гремело при встряхивании. Тот, который нам не удалось открыть.

– Мы по-прежнему не можем его открыть.

– Дайте мне инструменты, – попросил Скотт, – и я открою.

– Это уже было, – мрачно сказал Лоуренс. – Мы уже проявили бычью силу и ловкость, открывая тот злополучный люк. Нельзя же все время применять силу при решении задач. Здесь не сила нужна, а понимание.

– По-моему, я знаю, что там гремело, – гнул свое Скотт.

Лоуренс промолчал.

– Послушай-ка, – не унимался Скотт. – Если у тебя есть какая-нибудь ценная вещь, которую ты хочешь сберечь, что ты с ней делаешь?

– Да в сейф кладу, – не задумываясь, ответил Лоуренс.

В длинных мертвых пролетах исполинской машины воцарилось молчание.

– Нет и не может быть надежнее места, – снова заговорил Скотт, – чем ящик, который не открывается. В таких ящиках хранилось что-то исключительно важное. Но одну вещицу хозяева планеты забыли захватить – где-то они недоглядели.

Лоуренс медленно поднялся с места.

– Достанем инструменты, – сказал он.

…Внутри оказалась продолговатая пластина, весьма заурядная на вид, с симметрично пробитыми отверстиями.

Скотт взял ее в руку, и рука его задрожала.

– Надеюсь, ты не разочарован, – горько сказал Гриффит.

– Ничуть, – ответил Скотт. – Именно это я и предполагал.

Все дожидались продолжения.

– Не будешь ли ты любезен… – не вытерпел Гриффит.

– Это перфокарта, – пояснил Скотт. – Ответ некой задачи, введенной в вычислительную машину.

– Но мы ведь ее не расшифруем, – огорчился Тэйлор. – Никакими силами не установишь, что она означает.

– Ее и незачем расшифровывать, – усмехнулся Скотт. – Она и так рассказывает, что здесь такое. Эта машина – весь мир в целом – представляет собой вычислительное устройство.

– Что за бред! – воскликнул Баклей. – Математическое…

– Не математическое, – Скотт покачал головой. – По крайней мере не чисто математическое. Нечто более значительное. Логическое, по всей вероятности. Возможно, даже этическое.

Он оглядел присутствующих и прочел на их лицах все то же неверие, развеять которое до конца едва ли удастся.

– Да посудите же сами! – вскричал он. – Бесконечная повторяемость, монотонная одинаковость всей машины. Таково и есть вычислительное устройство – сотни, или тысячи, или миллионы, или миллиарды интегрирующих схем, сколько бы их ни было нужно, чтобы ответить на поставленный вопрос.

– Есть же какой-то фактор ограничения, – пробубнил Баклей.

– На всем протяжении своей истории, – ответил Скотт, – человечество не слишком-то обращало внимание на такие факторы. Оно упорно делало свое дело и преодолевало все мыслимые факторы ограничения. Очевидно, здешняя раса тоже не слишком-то обращала на них внимание.

– Есть такие факторы, – упрямо твердил Баклей, – которыми попросту невозможно пренебречь.

У мозга – свои ограничения. Он ни за что не станет познавать самого себя. Он слишком легко забывает – забывает слишком многое и всегда именно то, что следовало помнить. Он склонен к терзаниям, а для мозга это почти равносильно самоубийству. Если чрезмерно напрягать мозг, он находит убежище в безумии. И наконец, он умирает. Умирает как раз тогда, когда становится полноценным.

Поэтому создают механический мозг-гигант, двадцатимильным слоем покрывающий планету с Землю величиной, – мозг, который займется животрепещущими проблемами, и никогда ничего не забудет, и с ума не сойдет, ибо ему неведомо смятение.

Сорваться после этого с места и покинуть такой мозг – двойное безумие.

– Все наши догадки бессмысленны и никчемны, – сказал Гриффит. – Никогда мы не узнаем, для чего служил этот мозг. Вы упорно исходите из предпосылки, будто хозяева этой планеты были гуманоидами, а ведь столько же шансов за то, что они отнюдь не гуманоиды.

– Предположение о том, что они в корне отличаются от нас, совершенно абсурдно, – возразил Лоуренс. – В городе на Четвертой могли бы поселиться люди. Обитатели той планеты сталкивались с теми же техническими проблемами, что встали бы и перед нами, если бы мы затеяли подобное начинание; выполнили они все в том же стиле, какого придерживались бы и мы.

– Ты не учитываешь того, что сам же так часто подчеркиваешь, – сказал Гриффит. – Не учитываешь фанатической тяги, которая заставила их пожертвовать решительно всем во имя великой идеи. Мы, как ни бейся, не достигли бы столь тесного и фанатического сотрудничества. Один допустил бы грубейшую ошибку, другой перерезал бы горло третьему, четвертый потребовал бы следствия, а там оказалось бы, что вся свора спущена с цепи и лает на ветер.

– Они были последовательны, – продолжал Гриффит. – Ужасающе последовательны. Здесь нет жизни. Мы не зарегистрировали ни малейшего признака жизни, отсутствуют даже насекомые. А почему, как ты думаешь? Не потому ли, что жук мог бы запутаться в шестернях или еще где-нибудь и нарушить весь комплекс? Поэтому жукам пришлось вымереть.

Помолчав, Гриффит вскинул голову:

– Если на то пошло, хозяева планеты сами напоминают жуков. Вернее, муравьев. Муравьиную колонию. Там и тут бездушное общество взаимных услуг в слепом, но разумном повиновении неуклонно движется к намеченной цели. А коли так, друг мой, то твоя гипотеза, будто вычислительная машина применялась для разработки экономических и социальных теорий, – просто вздор!

– Это вовсе не моя гипотеза, – поправил его Лоуренс. – Всего лишь одно из нескольких предположений. Есть и другое, не более спорное: они пытались разгадать тайны Вселенной – отчего она существует, что собой представляет и куда движется.

– И каким образом, – прибавил Гриффит.

– Ты прав. И каким образом. А если этим занимались, то, я уверен, не из праздного любопытства. Значит, был какой-то серьезнейший стимул, что-то вынуждало к этому занятию.

– Продолжай, – усмехнулся Тэйлор. – Я жду с нетерпением. Доскажи свою сказку до конца. Они проникли во все тайны Вселенной и…

– Едва ли проникли, – спокойно проговорил Баклей. – Чего бы они ни добивались, вероятность того, что им удалось получить окончательный ответ, ничтожно мала.

– Что касается меня, – проговорил Гриффит, – я склонен думать, что они своего добились. Иначе зачем было покидать планету и бросать эту гигантскую машину? Они нашли то, что искали, вот им и стал не нужен ими же созданный инструмент познания.

– Ты прав, – подхватил Баклей. – Инструмент стал не нужен, но не потому, что сделал все возможное и этого оказалось достаточно. Его забросили, потому что он слишком маломощен, он не в состоянии решить задачу, которая подлежит решению.

– Слишком маломощен! – возмутился Скотт. – Да ведь в таком случае всего и заботы-то было нарастить вокруг планеты еще один ярус!

Баклей покачал головой:

– Помнишь, я говорил о факторах ограничения? Так вот, перед тобой фактор, которым не так-то просто пренебречь. Подвергни сталь давлению в пятьдесят тысяч фунтов на квадратный дюйм [2]2
  3,5 тонны на квадратный сантиметр.


[Закрыть]– и она потечет. Здесь-то, должно быть, металл воспринимает гораздо большее давление, но и у него есть предел прочности, выходить за который небезопасно. На высоте двадцати миль над поверхностью планеты ее хозяева достигли этого предела. Уперлись в тупик.

Гриффит шумно вздохнул и пробормотал:

– Моральный износ.

– Аналитическая машина – вопрос габаритов, – рассуждал Баклей вслух. – Каждая интегрирующая схема соответствует клеточке человеческого мозга. У нее ограниченная функция и ограниченные возможности. То, что делает одна клетка, контролируют две другие. Принцип «смотри в оба, зри в три» как гарантия отсутствия ошибок.

– Можно было стереть все, что хранилось в запоминающих устройствах, и начать сызнова, – сказал Скотт.

– Не исключено, что так и поступали, – ответил Баклей. – Бессчетное множество раз. Хотя всегда присутствовал элемент риска: после каждого стирания машина могла терять какие-то… э-э… ну, рациональные что ли качества или моральные. Для машины таких масштабов стирание памяти – катастрофа, подобная утрате памяти человеком. Здесь произошло, наверное, одно из двух. Либо в электронных устройствах машины слишком заметно скапливалась остаточная память…

– Подсознательное, – перебил Гриффит. – Интересная мысль: развивается ли у машины подсознание?

– …либо, – продолжал Баклей, – ее неизвестные хозяева вплотную подошли к проблеме, настолько сложной, настолько многогранной, что эта машина, несмотря на фантастические размеры, заведомо не могла с нею справиться.

– И тогда здешние обитатели отправились на поиски еще большей планеты, – подхватил Тэйлор, сам не вполне веря в свою догадку. – Такой планеты, масса которой достаточно мала, чтобы там можно было жить и работать, но диаметр достаточно велик для создания более мощной вычислительной машины.

– В этом был бы какой-то резон, – неохотно признал Скотт. – Понимаете ли, они бы начали все заново, но с учетом ответов, полученных здесь. При усовершенствованной конструкции и новой технологии.

– А теперь, – торжественно провозгласил Кинг, – на вахту становится человечество. Интересно, что нам удастся сделать с такой диковиной? Во всяком случае, совсем не то, для чего ее предназначали создатели.

– Человечеству, – сказал Баклей, – решительно ничего не придется с нею делать, по крайней мере ближайшие сто лет. Головой ручаюсь. Никакой инженер не осмелится повернуть ни единое колесико в этой машине, пока не будет достоверно знать, для чего она служит, как и почему сработана. Тут надо вычертить миллионы схем, проверить миллионы связей, сделать синьки, подготовить техников…

Лоуренс грубовато ответил:

– Это не наша с тобой забота, Кинг. Мы с тобой сеттеры. Мы выслеживаем и вспугиваем перепелок, а уж дальше обойдутся без нас, и мы переходим к очередным вопросам. Как распорядится человечество нашими находками – это опять-таки очередной вопрос, но решать его не нам с тобой.

Он поднял с пола и взвалил на спину мешок с походным снаряжением.

– Все готовы к выходу? – спросил он.

Десятью милями выше Тэйлор перегнулся через перила, ограждающие пандус, и взглянул на расстилающийся под ним лабиринт машин. Из наспех уложенного рюкзака выскользнула ложка и, вертясь, полетела вниз.

Долго все прислушивались к тому, как она звякает, задевая металл.

Даже когда все стихло, людям по-прежнему казалось, что до них еще доносится звяканье.

Игра в цивилизацию1

С некоторого времени Стэнли Пакстон слышал раздававшиеся на западе глухие взрывы. Но он продолжал свой путь, так как не исключено было, что преследователь его догоняет, идет за ним по пятам, а значит, он не мог отклоняться от курса. Потому что, если память ему не изменяла, усадьба Нельсона Мура находилась где-то среди тех холмов, впереди. Там он укроется на ночь, а может быть, даже получит средство дальнейшего передвижения. Всякая связь для него в данный момент исключалась – это он знал; люди Хантера прослушивали все линии, жадно ловя каждую весточку о нем.

Много лет назад он гостил у Мура на Пасху, и сегодня ему то и дело казалось, что он узнает знакомые места. Но воспоминания его за столь долгое время, прошедшее после визита на эти холмы, потускнели, и положиться на них он не мог.

По мере того как день клонился к закату, страх быть выслеженным ослабевал. В конце концов, сзади могло никого и не быть. На одном из холмов Пакстон полчаса наблюдал из кустов за дорогой, но и намека на преследование не заметил.

Конечно, обломки его летательного аппарата давно обнаружены, но, может быть, когда это случилось, сам он был уже далеко и выяснить, в каком направлении он скрылся, не удалось.

Весь день он старательно наблюдал за пасмурным небом и радовался отсутствию там воздушных разведчиков.

Когда солнце спряталось за тонувший в грозовых тучах горный кряж, он вдруг почувствовал себя в полной безопасности.

Он вышел из долины и стал взбираться на лесистый холм. Странное, сотрясающее воздух громыхание слышалось теперь совсем рядом, а небо озарялось всполохами разрывов.

Он поднялся на холм и присел. Внизу площадь в квадратную милю, если не больше, дыбилась от взрывов, между которыми он слышал противное стрекотание, и мурашки бегали у него по спине.

Притаившись, он наблюдал, как волнами прокатываются то с одной, то с другой стороны вспышки огней, перемежаясь с резкими, оглушительными залпами артиллерийских орудий.

Немного посидев, он встал, плотнее завернулся в плащ и поднял капюшон.

С примыкавшей к подножию холма стороны поля смутно вырисовывалось в сумерках квадратное сооружение. А само поле казалось накрытым гигантской перевернутой чашей, хотя из-за темноты это впечатление могло быть обманчивым.

Сердито буркнув себе под нос, Пакстон сбежал вниз и увидел, что заинтересовавшее его сооружение было своеобразным наблюдательным пунктом, надежно укрепленным, высоко поднятым над землей и сверху закрытым до половины толстым стеклом. С одной стороны вышки свисала веревочная лестница.

– Что здесь происходит? – гаркнул Пакстон, но голос его был заглушен доносившимся с поля грохотом.

Чтобы выяснить, в чем дело, Пакстону пришлось карабкаться по лестнице. Когда глаза его оказались на уровне закрывавшего вышку стекла, он остановился.

Мальчик не старше четырнадцати лет был, по-видимому, целиком поглощен разыгрывавшейся впереди баталией. На шее у него болтался бинокль, а сбоку находилась массивная приборная доска.

Пакстон добрался до конца лестницы и проник внутрь вышки.

– Эй, молодой человек!

Мальчик обернул к посетителю милейшую физиономию со свисавшим на лоб чубом.

– Простите, сэр. Боюсь, я не слышал, как вы вошли.

– Что здесь происходит?

– Война. Петви как раз начал решающее наступление. Я изо всех сил стараюсь сдержать его.

– Невероятно! – Пакстон задыхался от возмущения.

Мальчик наморщил лоб.

– Я не понимаю.

– Ты сын Нельсона Мура?

– Да, сэр. Я Грэм Мур.

– Я давным-давно знаю твоего отца. Мы вместе ходили в школу.

– Он рад будет видеть вас, сэр, – оживился мальчик, которому не терпелось спровадить этого невесть откуда взявшегося зануду. – Ступайте прямо на север, и тропинка выведет вас к нашему дому.

– Может, пойдем вместе? – предложил Пакстон. – Сейчас никак не могу. Я должен отразить атаку. Петви добился перевеса, сберег боеприпасы и произвел некоторые маневры, а я их не сразу заметил. Поверьте, сэр, положение мое незавидное.

– Кто этот Петви?

– Противник. Мы вот уже два года воюем.

– Понимаю, – серьезно сказал Пакстон и удалился.

Он нашел тропинку, которая привела его в лощину между двумя холмами. Здесь, под сенью густых деревьев, стоял старинный дом.

Из дворика в виде патио женский голос окликнул:

– Это ты, Нельс?

Женщина сидела в кресле-качалке на гладком плитняке и казалась белым пятнышком: бледное лицо в ореоле седых волос.

– Не Нельс, – сказал Пакстон. – Старый друг вашего сына.

Здесь, он заметил, почти не слышен был шум битвы: благодаря каким-то особенностям акустики звук терялся в холмах. Только небо на востоке вспыхивало от взрывов ракет и тяжелых артиллерийских снарядов.

– Мы рады вам, сэр, – сказала старая дама, не переставая раскачиваться в своем кресле. – Но мне хотелось бы, чтобы Нельсон был дома. Не люблю, когда он бродит в темноте.

– Меня зовут Стэнли Пакстон. Я из политиков.

– Ах да. Теперь припоминаю. Вы были у нас однажды на Пасху, двадцать лет назад. Я Корнелия Мур, но зовите меня просто бабушкой, как все здесь.

– Я очень хорошо вас помню, – сказал Пакстон. – Надеюсь, я не стесню вас.

– Боже упаси! У нас редко кто бывает. Мы рады каждому гостю. Особенно обрадуется Теодор. Зовите его лучше дедей.

– Дедей?

– Дедушкой. Так Грэм, когда был малышом, называл его.

– Я видел Грэма. Он, похоже, очень занят. По его словам, Петви добился перевеса.

– Этот Петви слишком грубо играет, – слегка нахмурилась бабушка.

В патио неслышно вошел робот.

– Обед готов, госпожа.

– Мы подождем Нельсона, – сказала бабушка.

– Да, госпожа. Хорошо бы он вернулся. Нам не следует слишком долго ждать. Дедя уже второй раз принимается за бренди.

– У нас гость, Илайджа. Покажи ему, пожалуйста, его комнату. Это друг Нельсона.

– Добрый вечер, сэр, – сказал Илайджа. – Попрошу вас пройти со мной. И где ваш багаж? Я могу, пожалуй, сходить за ним.

– Конечно, можешь, – сухо ответила бабушка. – И я просила бы тебя, Илайджа, не ломаться, когда у нас гости.

– У меня нет багажа, – смутился Пакстон.

Он прошел за роботом в дом и через центральный холл поднялся по очень красивой винтовой лестнице.

Комната было большая, со старомодной мебелью и камином.

– Я разожгу огонь, – сказал Илайджа. – Осенью после захода солнца бывает прохладно. И сыро. Похоже, собирается дождь.

Пакстон стоял посреди комнаты, напрягая память. Бабушка – художница, Нельсон – натуралист, а вот чем занимается старый дедя?

– Старый джентльмен, – сказал робот, нагибаясь к камину, – угостит вас вином. Он будет настаивать на бренди. Но, если желаете, я могу принести вам что-нибудь другое.

– Нет, спасибо. Пусть будет бренди.

– Старый джентльмен чувствует себя именинником. У него найдется, о чем с вами поговорить. Он как раз закончил сонату, сэр, над которой трудился почти семь лет, и сейчас вне себя от гордости. Не скрою, случалось, дело шло крайне туго, и он делался тогда просто невыносим. У меня до сих пор осталась вмятина, поглядите, сэр…

– Я вижу, – с чувством неловкости признал Пакстон.

Робот стоял у камина. Дрова уже начали потрескивать.

– Я схожу за вином, сэр. Если я немного задержусь, не беспокойтесь. Старый джентльмен, без сомнения, воспользуется случаем прочесть мне лекцию о правилах обхождения с гостем.

Пакстон снял плащ, повесил его на стойку возле кровати, а затем вернулся к камину и сел в кресло, протянув ноги к огню.

Не следовало приезжать сюда, подумал он. Непозволительно впутывать этих людей в грозящие ему опасности. Они живут в ином, неторопливом, спокойном мире – мире созерцания и раздумий, тогда как его мир – мир политики – состоит из сплошной суеты, а иногда чреват тревогами и смертельным страхом.

Он решил ничего им не рассказывать. И он останется здесь только на одну ночь, он уйдет еще до рассвета. Как-нибудь он сможет связаться со своей партией. Где-нибудь в другом месте он отыщет людей, которые ему помогут.

В дверь постучали. Очевидно, Илайджа управился быстрее, чем рассчитывал.

– Войдите! – крикнул Пакстон.

Это был не Илайджа; это был Нельсон Мур.

Он вошел как был, в верхней одежде, в замызганных сапогах, и па лице его осталась темная полоска грязи, когда он ладонью откинул со лба волосы.

– Бабушка сказала, что ты здесь, – проговорил он, пожимая Пакстону руку.

– У меня две недели отпуска, – по-джентльменски солгал Пакстон. – У нас только что закончились учения. Если тебя это интересует, могу сообщить, что я избран президентом.

– Ну, это замечательно! – с энтузиазмом сказал Нельсон.

– Да, пожалуй.

– Давай сядем.

– Боюсь, из-за меня задержится обед. Робот говорил…

Нельсон рассмеялся:

– Илайджа всегда торопит с едой. Хочет побыстрее отделаться. Мы привыкли и не обращаем на него внимания.

– Я жажду познакомиться с Анастазией, – сказал Пакстон. – Помнится, ты писал мне о ней и…

– Ее здесь нет, – сказал Нельсон. – Она… в общем, она меня бросила. Почти пять лет назад. Ей было тесно в этом мирке. Нам вообще следовало бы вступать в браки только с теми, кто участвует в Продолжении.

– Прости. Я не должен был…

– Ничего, Стэн. Все это в прошлом. Некоторым наш проект просто не подходит. Я после ухода Анастазии не раз думал, что мы с тобой представляем. И вообще, имеет ли все это смысл.

– Такие мысли возникают порой у каждого, – сказал Пакстон. – Иногда мне приходилось вспоминать историю, чтобы как-то оправдать наши действия. Возьми, к примеру, монахов так называемого средневековья. Им удалось все же сберечь часть эллинской культуры. Конечно, цели у них были эгоистические, как и у нас, участников Продолжения, но выиграл-то весь человеческий род.

– Я тоже обращаюсь к истории и тогда кажусь себе дикарем, забившимся в темный угол в каменном веке и деловито пыхтящим над своим примитивным орудием, когда другие уже летают к звездам. Все это представляется такой бессмыслицей, Стэн…

– С виду, пожалуй. То, что меня сейчас выбрали президентом, не имеет ни малейшего значения. Но может настать день, когда знание политических методов окажется очень нужным. И тогда человечеству достаточно будет вернуться на Землю, чтобы найти все в готовом виде. Эта кампания, которую я провел, была грязным делом, Нельсон. Мне она не делает чести.

– Грязи в земной цивилизации предостаточно, – сказал Нельсон, – но, раз уж мы взялись сберечь эту цивилизацию, мы должны сохранить все как есть: порок рядом с благородством, грязь рядом с безукоризненной чистотой.

Дверь тихо отворилась, и в комнату мягко скользнул Илайджа с подносом, на котором стояли две рюмки.

– Я слышал, как вы вошли, – сказал он Нельсону, – а потому захватил кое-что и для вас.

– Спасибо, ты очень любезен. Илайджа нерешительно помялся.

– Не могли бы вы чуточку поторопиться? Старый джентльмен почти прикончил бутылку. Боюсь, как бы с ним ничего не случилось, если я сейчас же не усажу его за стол.