Текст книги "«Если», 1996 № 05"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

Соавторы: Льюис Кэрролл,Теодор Гамильтон Старджон,Брайан Майкл Стэблфорд,Всеволод Ревич,Майкл Коуни,Дэвид Зинделл,Кит Робертс,Дэвид Нордли,Наталия Сафронова,Альберт Родионов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Наталия Сафронова
БУДЬТЕ ПРОЩЕ!

Бегство от цивилизации насчитывает примерно стольно же веков, сколько существует сама цивилизация.

Первые попытки были предприняты еще в Древней Греции. Правда, членам немногочисленных общин было, по крайней мере, теплее и комфортнее общаться с природой, нежели героям Д. Зинделла, затерянным в снегах.

В разные времена это стремление приобретало различное «идеологическое обоснование», именуясь то «руссоизмом», то «опрощением», то «философией ухода», но само стремление человека найти путь, альтернативный технологическому развитию, весьма симптоматично…

ПОЧЕМУ СПОРЯТ С ВЕКОМ

В ряду многочисленных толкований понятия «простой» Владимир Даль приводит одну характерную присказку: что хитро, то и просто. Формула парадокса. Как видим, народ давно приметил, как непроста эта простота. Чем более усложняется жизнь – общественная и частная, – чем дальше продвигается в своем развитии цивилизация, тем притягательнее «черты естественности» (выражение Бориса Пастернака), тем сильнее стремление к некоей – высшей – простоте. Вспомним надежду того же Пастернака: «впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту». Конечно, поэт имеет в виду значение «ереси», понимаемое в системе координат его ремесла. Мы же попробуем расширить рамки до понятия простоты в экзистенциальном (бытийном) смысле, как своего рода первоначальной гармонии, которая была утрачена человеком.

Тоска по утраченному реализовалась на разных этапах истории различно: она просматривается в философских системах, идеологических построениях, особенно утопического толка, наконец, в стиле жизни некоторых социальных групп. «Назад к природе» и «Будьте проще» – лозунги разных веков и даже этносов, однако у них есть общая основа. Все идет издалека.

В процессе эволюции человек оказался наделенным развитым мозгом, что, по выражению Эриха Фромма, «чрезвычайно усложнило жизнь». Особенно тогда, когда человеческое мышление приобрело новое качество – самосознание, которое позволило человеку осознать себя существом, отделенным от природы и себе подобных. Характерная для животного существования «гармония» оказалась разрушенной. Человек превратился в своего рода аномалию Вселенной: он часть природы, подчинен биологическим законам, которые не в силах изменить, и в то же время от природы отделен, не чувствует в ней себя «как дома». По сути дела, он есть единственное животное, которое сознает собственную смертность и для которого существование представляет проблему.

В дочеловеческое состояние гармонии с природой возврата нет, однако образ этой гармонии не перестает тревожить воображение. Экзистенциальная противоречивость порождает чувство постоянной неустойчивости. Человек обречен строить сам свою собственную экологическую нишу и сотворять в процессе строительства себя самого. Иногда он достигает стабильности – не без помощи им же создаваемого искусственного мира, – но эта относительная стабильность нарушается снова и снова. Новое состояние неустойчивости заставляет человека искать новое равновесие – это, как считает Фромм, и принимается за его врожденную склонность к прогрессу. На этом пути, однако, возможны варианты регрессивного развития.

На уровне представлений современной социальной психологии идея может показаться универсальной для самых разных исторических контекстов. Взять хотя бы, к примеру, философию Жан-Жака Руссо, с ее проповедью естественного человека, почти дикаря, анафемой современному государству и культуре. Все это не случайно возникло на пороге социальных потрясений, буквально преобразивших-Европу. Многие идеи Руссо легли в основу документов Великой французской революции XVIII века и на протяжении двух следующих столетий нашли последователей в разных странах мира. Возможно, необходимость перемен приближение своего нового витка история и цивилизация дают почувствовать сначала избранным. Ниспровергая холодный рационализм, провозглашая примат добродетели над просвещением, пылкий Руссо указывал пути достижения новой устойчивости человеческой цивилизации. В известной мере можно увидеть здесь прообраз анти-технократических тенденций нашего времени, когда речь идет о спасении цивилизации и человека, а не просто поисках для них нового равновесия.

Интересно, что на пороге XX века почти одновременно раздались предостерегающие голоса в разных частях мира: на Западе – Альберта Швейцера, на Востоке – Махатмы Ганди, в евразийской России – Льва Толстого. Эти «звезды равной величины» могут быть причислены к стану продолжателей направления мысли, начатой Руссо. Однако имеют перед ним важное преимущество, поскольку пытались, в отличие от предтечи, сделать собственную жизнь аргументом своих философских взглядов. Имеющий три докторские степени Швейцер лечил в африканских джунглях аборигенов, ведя почти такой же образ жизни; выпускник Кембриджа Ганди работал на плантации созданной им колонии (так сказать, колхоза); опростившийся Лев Толстой косил с мужиками сено и составлял учебники для деревенских ребят, которые воспитывались в открытой им Яснополянской школе.

Нет, они не призывали, как Руссо, «назад к природе», их протест против принятых общественных норм был глубже. Пророки пытались сформулировать новую философию жизни, основанную на взаимной любви, непротивлении злу насилием. Это было актуально на пороге «века-волкодава», в котором вскоре будут развязаны две кровопролитные мировые войны, теоретически и технологически подготовлена третья, грозившая уничтожением и цивилизации, и жизни вообще. Пророки искали другого равновесия. И не их вина, что потом оно достигалось в мире весьма странным образом: ядерным паритетом потенциальных противников, каждый из которых мог своей долей оружия не один раз уничтожить все живое на земле. Возможно, это и есть вариант «регрессивного развития», о котором говорит Фромм.

Двадцатый век явил и яркий пример развития тупикового, которое начиналось тоже с идеи достижения социальной гармонии, рая на земле. Воспетый Руссо «дикарь» в этом раю Должен был занять главенствующее Положение – и так можно интерпретировать известный тезис о «кухарках, которые будут управлять государством. В плане всеобщего опрощения в России было сделано много всего, и результат известен. Извлечем еще одну присказку из толкований Владимира Даля: простота хуже воровства.

Есть весьма интересное исследование, проведенное в Центре изучения общественного мнения, которое посвящено характерологическим особенностям «базовой личности», или, как говорят социологи, доминантного типа недавно существовавшей в нашей стране социальной системы. Им был простой советский человек, про которого люди моего поколения если не пели сами, то слышали непременно множество хороших песен советских же композиторов. Помнится строчка: «Высокие горы сдвигает советский простой человек». Авторы исследования пришли к выводу, что такие душевные качества народа, как простота или открытость, благодаря специфике социальной жизни тогда в нашей стране, вовсе не синонимы психологической искренности. Наоборот, зачастую за ними – гипертрофированное коллективистское ханжество и лицемерие, подчиненность групповым императивам любого содержания, конформизм и привычка к подчинению, покорности, терпению. Быть простым – это значит быть «как все». Оборотной стороной пафоса простоты авторы исследования считают иррационализм и подозрительность в восприятии социальной жизни, мифологизацию сознания, которые мы сейчас наблюдаем. Таким образом, простота может стать и метафорой социального консерватизма. Как это далеко от пастернаковской «ереси»!

А что означало в той же социальной специфике «быть не как все»? Известный отечественный философ Григорий Померанц выделяет так называемых опростившихся, которые «выскальзывали из сложившегося порядка вещей», бросая лестницу образования, общественных статусов. Таких людей было немало среди шестидесятников – истопники, рабочие, сторожа, лифтеры с высшим образованием, а то и со степенью. Положение их несколько идеализировалось впоследствии и считалось своего рода протестом против подавления всех форм индивидуализма и самой индивидуальности.

ВПЕРЕД В УТОПИЮ?

В считанные годы, что остались до нового века и тысячелетия, трудно ожидать появления властителя дум, равного Руссо по силе своего воздействия на умы и души. Разговоры о возможном апокалипсисе стали общим местом, и знаков «состояния неустойчивости» более чем достаточно. Мир искусственного вырос, потеснив мир естественного не просто территориально: многочисленные зоны экологического неблагополучия и просто бедствия являются платой и за «сдвинутые горы», и за повернутые реки, и за многое другое. Лозунг «Назад к природе» невозможен хотя бы потому, что людей много, а природы совсем мало. Экологически опасными, несущими постоянную угрозу для человека стали все «стихии»: воздух, вода, земля. Специалисты говорят о возможности катастрофы антропологической и превращении нашей цивилизации в постчеловеческую. По определению Эриха Фромма, прогрессируя интеллектуально и технически, человек оказался перед синдромом, «препятствующим жизни». Создавая разумом и собственной деятельностью мир, который, как создателю казалось, даст возможность его полному развитию, он породил угрозу жизни. Сознается ли человечеством эта угроза?

Несмотря на кажущееся обилие свидетельств кризиса техногенной цивилизации, для большинства людей (из числа читающих и склонных к размышлениям или принимающих в обществе решения) проблема остается где-то на периферии сознания. Потреблять товары и радости – в этом видят смысл жизни многие, тем более что общество не перестает наделять их готовыми образцами преуспеяния. Опрощение, стремление к гармонии с природой? Можно купить себе ранчо, завести лошадей для верховой езды, можно пойти во имя идеи и на такую, скажем, «жертву»: отказаться от покупки шубы из натурального меха под влиянием идей Greenpeace. Удовлетворив органические потребности, человек стремится развить и укорененные в своем, характере страсти. В развитых странах работает множество психологов и психотерапевтов, владеющих различными методиками полного раскрытия личности, высвобождения ее «я». При этом высвобождаются не только стремление к любви, свободе, истине, милосердие и альтруизм, но и зависть, честолюбие, жадность, нарциссизм, агрессивность И прочие, издавна влекущие человек страсти. Трудно представить, что в этой самоуглубленности он будет особенно озабочен, например, проблемой истончения озонового слоя.

Сейчас специалисты референтного круга нередко вспоминают учение о ноосфере, основоположниками которой являются Э. Леруа, П. Тейяр де Шарден и В. И. Вернадский. Согласно их теории, разумная человеческая деятельность приведет к более совершенным формам бытия, и в результате планомерного преобразования биосферы возникнет качественно новое ее состояние – ноосфера. Это поможет разрешить все проблемы человечества. Таким образом, учение о ноосфере как бы призвано снять нынешнее состояние неустойчивости техногенной цивилизации.

Одним из критиков учения, несмотря на высоту имен, стоящих у его истока, является нижегородский философ Владимир Кутырев, который считает ноосферу очередной утопией. Более тоге, видит в ее возможном воплощении угрозу существованию природы как самостоятельной целостности. С его точки зрения, противоречие между естественным и искусственным, природой и человеческой деятельностью (по преобразованию и использованию природы) дошло до критической точки. Ученый обращает внимание на то, что люди вступили в мир нелинейных взаимодействий со множеством систем, которые сами и создают. Возникают сложные обратные связи; сложность неизбежна там, где искусственность.

При разрастании искусственной среды она может стать неуправляемой и породить хаос. Собственно, мы уже нередко являемся его свидетелями, когда акции, которые предпринимаются по планам и целевым программам, приводят к незапрограммированным результатам, прямо противоположным ожидаемым. В условиях сложного взаимодействия рациональные решения превращаются иногда в абсурд.

Не лишена основания мысль, что и сам человек становится частью создаваемого им искусственного мира. И дело не только в том, что зачастую он является придатком, продолжением машины, механизма; человек может иметь синтетические органы, изменять восприятие с помощью фармакотерапевтических средств и т. д. Если принять концепцию Владимира Кутырева об идущей уже на земле войне миров – естественного и искусственного, которая была предсказана Гербертом Уэллсом, недавнюю победу Гарри Каспарова в шахматном поединке с компьютером можно счесть за добрый знак. Пока перевес на стороне природы, венцом которой остается человек. Надолго ли?

Эй, вы, там, на Земле, будьте проще!

…человек не различает лики, когда-то столь знакомые, и мыслит себя единственным владыкою стихии, не видя, что на рынках и базарах за призрачностью биржевой игры меж духами стихий и человеком не угасает тот же древний спор, что человек, освобождая силы извечных равновесий вещества, сам делается в их руках игрушкой.

Максимилиан Волошин. «Путями Каина».

ФАКТЫ

«Говорящая рука»

Для общения с потерявшими зрение и слух вследствие ранения или несчастного случая, обычно используют азбуку пальцевых жестов, соответствующую обычному алфавиту: ощупывая руку собеседника, инвалид «читает» слова по буквам. Но что же делать тем, кто этой азбуки не знает? К счастью, недалек тот час, когда друзьям и родственникам несчастных поможет хитроумный аппарат, созданный американскими специалистами из Медицинского центра Комитета по делам ветеранов.

Устройство Ralph представляет собой мини-компьютер, связанный с искусственной кистью руки: когда пользователь нажимает на определенную букву клавиатуры, специальное программное обеспечение трансформирует сигнал в команды, управляющие сервомоторчиками пальцев, – и те складываются в соответствующий жест. Новая технология найдет свое применение и в роботехнике.

Англичане решили разобраться с пришельцами

В графстве Глостершир открылась специальная телефонная служба, которая принимает сообщения тех, кто имел счастье (а может быть, и несчастье) узреть неопознанный летающий объект или противоречащее законам физики явление, или живого (а также мертвого) инопланетянина. Вся поступившая информация пройдет тщательную проверку, дабы, наконец, точно установить, правы ли тамошние уфологи, утверждавшие, что Англия является излюбленным местом посещения пришельцев. Сенсационные заявления принимаются и от иностранцев, так что сообщаем всем заинтересованным лицам: код Англии – 44, код Глостершира – 1242, номер службы – 58-35-29.

Пожиратели взрывчатки

Такова главная характеристика уникальных бактерий, сотворенных в Германии методами генной инженерии. Выполнили эту работу исследователи из Берлинского и Брауншвейгского университетов, а воспользоваться плодами их труда намеревается Umweltbundesamt (Федеральное бюро по контролю за окружающей средой). Согласно новейшим данным, вся территория Германии испещрена обширными «пятнами» отравленной взрывчатыми веществами почвы, количество коих достигает нескольких тысяч! Хуже всего обстоят дела на востоке страны, где ранее размещались многочисленные военные базы СССР. Прародительницей обожающих взрывчатку микроорганизмов стала довольно примитивная почвенная Bacteria schizomecetes. Биоинженеры получили от нее несколько удачных штаммов, энергично разрушающих сложные соединения азота; а как известно, из подобных химических соединений преимущественно и состоят применяемые в военных целях эксплозивы. Кстати, отходы жизнедеятельности этих полезных одноклеточных представляют собой неплохое удобрение.

Первый эксперимент предполагается провести на территории заброшенной фабрики, где много десятков лет производилась взрывчатка. Но поскольку любая палка – о двух концах, следует тщательно продумать меры, предотвращающие нежелательное распространение бактерий… А то, не ровен час, бундесвер обнаружит, что его арсеналы забиты новехонькими, но совершенно безвредными боеприпасами!

Клиффорд Саймак
ДОМ НА БЕРЕГУ

Дэвид Лэтимер заметил дом как раз в тот момент, когда понял, что совсем заблудился. Он держал путь в Вайалусинг, городишко, о котором прежде только слышал, но никогда туда не ездил, и, ясное дело, где-то свернул не на ту дорогу. Проехал две совсем крохотные деревушки под звучными именами Эксельсиор и Наварра и, если дорожные указатели не врали, через несколько миль должен был добраться до Монтфорта. Оставалось надеяться, что кто-нибудь в Монтфорте покажет ему правильный путь.

Дорога была местного значения, извилистая, узкая, с небольшим движением. Она крутилась над изрезанным берегом, по сбегающим к океану мысам, была окаймлена березами и вечнозелеными кустами и редко удалялась от воды настолько, чтобы не стало слышно шума прибоя, бьющего в огромные валуны.

Машина преодолела долгий крутой подъем, и меж дорогой и берегом он впервые увидел дом: нескладное нагромождение кирпича и облицовочного камня. По бокал дом украшали две тяжелые печные трубы. К строению примыкала старая березовая роща. Лэтимер замедлил ход, потом съехал на обочину и остановился – захотелось рассмотреть дом получше.

К фасаду вела полукруглая подъездная аллея, вымощенная кирпичом. По краям ухоженной лужайки высилось несколько могучих дубов, а под ними стояли красивые каменные скамьи. Судя по всему, на них никто никогда не сидел.

Лэтимеру представилось, что в таком месте, должно быть, приятно жить: от дома веяло уединенностью, отрешенностью от мира и вместе с тем старомодным достоинством. На лужайке, уродуя, если не оскверня ее, торчал большой, прочно установленный плакат:

СДАЕТСЯ ИЛИ ПРОДАЕТСЯ.

И буквами помельче:

«Обращаться в агентство недвижимости «Кэмпбелл» – полмили дальше по дороге».

Лэтимер не спешил с отъездом – просто сидел себе тихо в машине и любовался домом. И вдруг подумал: а ведь море, должно быть, совсем рядом, и со второго этажа морской простор, наверное, раскрывается во всю ширь.

Если разобраться, то именно ради подобного убежища он и стремился в Вайалусинг – он искал местечко, где мог бы провести два-три спокойных месяца за мольбертом. Надо думать, убежище в Вайалусинге оказалось бы поскромнее. А аренду такого жилья его карман вряд ли потянет.

Он включил скорость и не спеша двинулся дальше, оглядываясь на дом через плечо. Проехал полмили и на окраине городка, справа от дороги, по-видимому, это и был Монтфорт, хотя при въезде не удосужились поставить указатель, приметил дряхлую хибару. Перекошенная, провисшая вывеска оповещала, что тут и находится агентство «Кэмпбелл». И, едва ли отдавая себе отчет в том, что делает, и во всяком случае ничего еще не решив, он съехал с дороги и остановился.

В хибаре сидел человек средних лет. Свитер с высоким воротом, ноги в широких штанах заброшены на захламленный стол.

– Заехал справиться о доме, – сказал Лэтимер. – Где кирпичная подъездная аллея…

– А, этот! К сожалению, в данную минуту не имею возможности показать его вам. Жду покупателя, пожелавшего посмотреть имение Фергюсонов. Хотя вот что. Могу дать вам ключи.

– А не могли бы вы сообщить мне примерно, какова арендная плата?

– Почему бы вам сначала не осмотреть его хорошенько? Сами решите, что вы о нем думаете: подходит ли он вам? Если понравится, тогда поговорим. Такой дом нелегко продать. Он не многим по вкусу: слишком велик да и слишком стар. Можно бы предложить вам приемлемые условия. – Сбросив ноги со стола на пол, человек покопался в одном из ящиков, извлек оттуда ключ с привязанной биркой и швырнул на столешницу. – Осмотритесь, потом возвращайтесь. Через час-другой я буду на месте.

– Спасибо, – сказал Лэтимер, забирая ключ.

На этот раз он подъехал к самому дому и поднялся по ступенькам.

Ключ легко повернулся в замочной скважине, дверь отворилась бесшумно. Лэтимер очутился в вестибюле, пересекающем весь дом от фасада до фасада. Видна была лестница, поднимающаяся наверх, а по сторонам вестибюля распахнутые двери вели в комнаты первого этажа.

В вестибюле было полутемно, прохладно и как-то торжественно. Когда Лэтимер двинулся в глубь дома, доски пола и не подумали заскрипеть. Не чувствовалось признаков затхлости, не было запаха сырости и плесени и ни малейших следов мышей.

Лэтимер заглянул в одну из комнат. Ее наполнял свет закатного солнца, освещая мраморный камин. По другую сторону вестибюля расположилась комната поменьше, по всей видимости, кабинет или библиотека. Дальше, справа, находилось помещение, служившее некогда кухней, здесь был огромный кирпичный очаг, где, скорее всего, готовили пищу. А напротив, слева, была еще одна большая комната с мраморным камином меж окнами, с удлиненными зеркалами в стене и затейливой люстрой, свисающей с потолка. Здесь, безусловно, была столовая – именно такая обстановка располагала к неспешным званым ужинам прежних времен.

Оставалось разве что головой покачать: все это выглядело слишком величественно для такой скромной личности, как Лэтимер. Да и уход за всей этой роскошью потребовал бы немалых денег: на одну мебель пришлось бы ухлопать целое состояние.

И тем не менее дом не утрачивал своей привлекательности. В нем царила атмосфера искренности, простора и покоя. Здесь человеку не угрожало чувство сдавленности. Это было, как бы поточнее сказать, не жизненное пространство, а пространство для жизни. Дом тянул к себе, тянул мощно, почти физически.

Лэтимер вышел из вестибюля через заднюю дверь и очутился на широкой веранде, примыкающей к дому по всей его длине. Ровный зеленый склон, кое-где поросший древними березами, сбегал от веранды к берегу, а берег был хаотично усыпан камнями, и с каждой набегающей волной от камней в небо вздымались облака белоснежной пены. Стая жалобно кричащих птиц висели над прибоем, как белые призраки, а дальше, до самого горизонта, стелился серо-голубой океан.

И он понял, окончательно понял: это и есть то место, к какому он стремился, место, где кисть сумеет освободиться от условностей, неизбежно время от времени одолевающих любого художника. Дело не в каких-то новых сюжетах, здесь можно, наконец, создать полотна, давно созревшие в душе и жаждущие воплощения на холсте.

Он спустился вниз по долгому зеленому склону и вышел на кромку прибоя. Нашел подходящий камень и уселся, впитывая прелесть воды и неба, ветра и уединения. Солнце зашло, и по земле поползли тихие тени. Пора идти, сказал он себе, и все же продолжал сидеть, очарованный нежным смущением сумерек и почти неуловимыми переменами в световой гамме моря.

Когда он в конце концов принудил себя встать и зашагал по склону вверх, исполинские березы приобрели прозрачность и поблескивали в полумраке. Нет, он не стал опять заходить в дом, а обошел его вокруг. Добрался во кирпичной подъездной аллеи и двинулся по ней, хотя и помнил, что надо бы вернуться к дому и запереть двери.

И только когда он почти поравнялся с парадным входом, до него вдруг дошло, что машины и след простыл. От недоумения Лэтимер просто окаменел. Он же оставил автомобиль здесь – в чем-в чем, а в этом он был уверен.

Круто повернувшись, он зашагал по аллее прочь от дома, клацая каблуками по кирпичам и повторяя про себя: черт возьми, я же ехал по этой аллее, помню отчетливо. Обернулся еще раз – машины не было ни перед домом, ни по всему полукружью аллеи. Бросился бегом к дороге: наверное, какие-нибудь сорванцы околачивались рядом и от нечего делать решили выкатить машину с аллеи на шоссе. Да нет, сказал он себе, этого тоже не может быть – он поставил рычаг автоматической коробки скоростей в положение «Парковка» и запер дверцы.

Кирпичная подъездная аллея оборвалась, но никакой дороги дальше не оказалось. Лужайка, да и аллея кончались там же, где и раньше, но дальше путь преграждала лесная чаша: первозданная, темная, густая, с перепутанными ветвями. На том самом месте, где пролегало шоссе, поднимались вековые стволы. Ноздрей коснулся сырой запах древесной плесени, и где-то впереди во мгле заухала сова.

Он обернулся вновь, лицом к дому, и увидел освещенные окна. «А этого тем более быть не может, сказал он себе, пытаясь сохранить рассудок. В доме ни души, зажечь свет некому. Да и электричество скорее всего отключено».

Но освещенные окна твердили свое.

Вопреки собственной воле, не веря глазам, он двинулся по аллее к дому. Ну должно же отыскаться хоть какое-то объяснение! Наверное, он так или иначе сбился с курса, как сбился поутру, свернув не на ту дорогу. У него случился провал памяти: по неизвестным и, не исключено, неприятным причинам он на время лишился чувств. Может, это вовсе не тот дом, который он осматривал? Но нет, дом был тот же самый.

Он прошаркал по кирпичам и поднялся по лестнице к двери. И не успел одолеть последнюю ступеньку, как дверь распахнулась. Появился человек в ливрее и тут же отступил в сторону, приглашая войти.

– Вы слегка опоздали, сэр, – объявил человек. – Мы ожидали вас немного раньше. Другие только что сели обедать, однако ваш прибор ждет вас.

Лэтимер застыл в нерешительности.

– Все в порядке, сэр, – заверил человек. – За исключением особо торжественных случаев, у нас не принято переодеваться к обеду. Можете сразу садиться за стол.

В вестибюле горели короткие свечи, вставленные в специальные гнезда на стене. Там же, на стенах, появились картины, а на полу рядком выстроились банкетки и несколько стульев. Из столовой доносился приглушенный говор. Дворецкий запер входную дверь и направился в глубь дома.

– Будьте любезны следовать за мной, сэр.

У входа в столовую дворецкий снова отступил в сторону, освобождая дорогу гостю. За длинным, элегантно накрытым столом сидели люди. В канделябрах сияли тонкие свечи. У дальней стены стояла в ряд одинаково наряженная прислуга. Буфет сверкал фарфором и хрусталем, а на столе красовались букеты цветов.

Мужчина в зеленой спортивной рубашке и вельветовой куртке поднялся со своего места и помахал рукой.

– Лэтимер, идите сюда! Вы ведь Лэтимер, не так ли?

– Ну да, я Лэтимер.

– Ваше место здесь, рядом с Инид и со мной. Не будем сейчас тратить время на то, чтобы представлять вам все наше общество. Это успеется.

Лэтимер подошел к столу, едва чувствуя пол под ногами. Мужчина поджидал его стоя, потом протянул мускулистую руку. Лэтимер подал ему свою. Рукопожатие было крепким и сердечным.

– Моя фамилия Андервуд, – сказал мужчина. – Давайте садитесь. Никаких условностей. Мы только что принялись за суп. Если ваш остыл, можно его заменить.

– Спасибо, – отозвался Лэтимер. – С супом наверняка все в порядке.

Его соседка с другой стороны, Инид, произнесла:

– Мы вас ждали. Нам было известно, что вы приедете, но вы так замешкались…

Инид была миниатюрной брюнеткой с темными глазами, излучающими странную эмоциональную силу. Лэтимер взял ложку, зачерпнул суп. Он оказался отменного вкуса.

Человек, сидящий напротив Лэтимера, представился:

– Меня зовут Чарли. Позже поговорим. Обязуемся ответить на любые ваши вопросы.

Женщина, соседка Чарли, добавила:

– Знаете, мы и сами мало что понимаем. Но тут очень славно. Мое имя Алиса.

Лакеи убрали опустевшие судовые миски и внесли салаты. Лэтимер осмотрелся: всего за столом сидели восемь человек, включая и его самого.

– Но понимаете, – начал Лэтимер, – я же хотел всего-навсего осмотреть дом…

– Точно то же произошло и со всеми нами, – ответил Андервуд. – И не вчера. С интервалом в год и более. Не знаю, сколько лет назад это началось. Джонатон, вон тот в конце стола, старичок с бородой, появился здесь первым. А потом и остальные, все поодиночке.

– Этот дом, – провозгласила Инид, – мышеловка, и приманка выбрана отменная. А мы – мыши, угодившие в мышеловку.

– В ее устах это звучит как кошмар, – вмешалась Алиса с другой стороны стола. – Но кошмаром здесь и не пахнет. О нас заботятся, и наилучшим образом. В доме штат прислуги, которая готовит и подает на стол, стелет нам постель, содержит все в чистоте и порядке…

– Но кому понадобилось заманивать нас в мышеловку?

– А вот это, – сказал Андервуд, – вопрос, на который каждый из нас пытался и пытается найти ответ. Правда, один или двое смирились и махнули на все рукой. На этот счет возникло несколько теорий, но все они остаются бездоказательными. Вообще-то я иногда недоумеваю: а зачем они нужны, доказательства? Нам что, станет легче, если мы познакомимся с теми, кто держит нас в плену?

«Мышеловка, и приманка выбрана отменная», – повторил про себя Лэтимер. И в самом деле, отменная. Испытал же он мгновенное, инстинктивное влечение к этому дому – всего-то ехал мимо, а влечение полыхнуло и захватило его.

Салат был великолепен, и мясо с печеной картошкой не хуже. А такого роскошного рисового пудинга Лэтимер и не пробовал никогда. Вопреки собственной воле пришлось признать, что еда, как и живая, остроумная болтовня за столом доставили ему удовольствие. Покончив с ужином, все перешли в гостиную и расселись перед исполинским мраморным камином, где пылал огонь.

– Даже летом, – сказала Инид, – здесь по вечерам бывает прохладно. Может, это даже к лучшему – люблю сидеть у огня. Мы зажигаем камин почти каждый вечер.

– Мы? – переспросил Лэтимер. – Вы произнесли это так, словно все вы тут принадлежите к одному клану.

– К одной стае. Или, пожалуй, к одной шайке. Собратья-заговорщики, хоть заговора нет и в помине. Мы отлично ладим друг с другом. Вот единственное, что тут по-настоящему хорошо: мы отлично ладим друг с другом.

К Лэтимеру подошел бородач, сидевший в конце стола.

– Меня зовут Джонатон, – представился он. – За обедом мы с вами сидели слишком далеко и не познакомились.

– Я слышал, – откликнулся Лэтимер, – что вы живете здесь дольше всех.

– Теперь – да. Года два назад мое место занимал Питер. Мы его так и называли – старина Пит.

– Называли?

– Он умер, – пояснила Инид. Потому-то теперь нашлось место для вас. Понимаете, дом рассчитан на определенное число жильцов.

– Значат, на то, чтобы найти замену умершему, ушло целых два года?

– У меня есть подозрение, – заметил Джонатон, – что все мы принадлежим к какому-то строго очерченному кругу, более того, прошли весьма суровый отбор.

– Это-то и ставит меня в тупик, – признался Лэтимер. – Должен же быть некий общий фактор, объединяющий всю группу. Возможно, дело в роде наших занятий?

– Совершенно уверен в этом, – согласился Джонатон. – Вы ведь художник, не так ли? – Лэтимер утвердительно кивнул. – А Инид – поэтесса, и очень талантливая. Я занимаюсь философией, хоть и не считаю себя большим мыслителем. Дороти – романистка, а Алиса – музыкант. Она пианистка и не только исполняет, но и сочиняет музыку. С Дороти и Джейн вы пока не знакомы.